Две встречи у мелового обрыва

Этот дом помнил очень много. Пиратские набеги былых столетий и предания, рассказываемые стариками у камина за полной кружкой и крепкой трубкой, строки навсегда умолкнувших песен и секреты утраченных ныне рецептов. Страстный стон любви и лихорадочный бред израненного беглеца, с риском для жизни укрытого в погребе после разгромленного восстания. Первый крик новой жизни и последнее «amen» за упокой души.

Длинный и приземистый, как и все крестьянские жилища на острове, он был ещё вполне крепок, несмотря на возраст. Это вам не дешевый ракушечник, который крошится и выветривается уже лет через семьдесят! Стены сложены из плит добротного серого гранита, упорным трудом вырванного из штолен горы Трёх святых и Дракона. В углы и фундамент положены пузатые валуны, в беспорядке, словно обоз бежавшего противника, брошенные когда-то отступившим ледником, и с тех пор, как жители островов освоили землепашество, извлекаемые с молитвой и ругательствами с тесных полей и здесь же употребляемые в дело, ибо у старательного, но небогатого селянина ничего не пропадет зря. Дом для того и строили в этих негостеприимных краях, чтобы выдержал он и разбойничий набег, сплющенные свинцовые пули от которого по сей день намертво застряли в щелях меж серых камней, и натиск частых на этом берегу бурь, и времени. Дабы было что передать в наследство сыну и внуку, али в приданное красавице-дочери, когда придёт время, оставляя их на этой земле не бесприютными поденщиками, а уважаемым среди соседей семейством, не пожалеющим доброго слова и христианской молитвы помянуть ушедшего отца, деда и прадеда. Потому дом и до сих пор стоит без единой трещинки, хоть сейчас вселяйся – лишь освободи от досок заколоченные узкие, как раз под раструб мушкетона, оконницы, да замени перекосившуюся и вросшую в землю тяжёлую дверь.

Виконт Эрнанвиль старался не думать о том, что таких домов вокруг уже очень много – но увы, он слишком хорошо знал и своё поместье, и земли соседей.

– Бог в помощь, папаша Либиар!

Худой и красноносый, неопределённого возраста фермер сколачивал расшатавшиеся ящики для урожая, и за стуком молотка не заметил приближения всадника в строгом дерби и высоком воротничке. Хотя, сегодня же понедельник, в этот день господин виконт всегда объезжает владения.

– И вашей милости пускай пошлют Трое святых здоровья, – папаша Либиар почтительно стянул с лысины обвислую шляпу.

– А что, здорова ли ваша почтенная супруга?

– Где там, ваша милость! Ни доктора, ни шептухи не сдужают – уж четвёртый десяток лет словесное недержание остановить не можем, – сокрушённо махнул рукой арендатор.

– А я к вам, папаша Либиар, посоветоваться, – руки в перчатках тонкой кожи натянули повод, заставляя не набегавшегося жеребца сдать чуть назад. Либиар смахнул со лба пот и приосанился.

– Яблоки, как видите, почти созрели, но для доброго сидра хорошо бы им ещё пару дней на солнышке. Но это ведь если буря не налетит да не побьёт, что у нас дело нередкое. Что скажете, сосед – повременить пару дней, или лучше поторопиться?

Фермер широко улыбнулся и хитро прищурился.

– Конечно, пусть дозревают, ваша милость, будьте покойны! Глядите сами: клевер листья развернул эвон-как широко. Птицы не прячутся. Закаты прозрачные, как шнапс у доктора Вельдера. Облака, конечно, есть, так ведь не петушиные гребни, а обычные, плоские, они разве только дождиком польют.

Эрнанвиль внимательно посмотрел на круживших в высоте птиц, разминавших крылья перед осенними перелётами, и колеблемые ветерком верхушки деревьев.

– А ведь и правда ваша, почтенный Либиар! Не зря мне ещё дедушка, виконт Авентин, сказывал, что всегда об урожае с вами советовался.

Проводив помещика, сияющий от гордости Либиар поспешил в наполненную аппетитными запахами кухню, где хлопотала над пятком дел сразу худощавая, под стать ему, хозяйка.

– А может, всё-таки уедем в Метрополию, старый? – спросила она, устало бросив тряпку и подвигая мужу миску с ароматным наваристым супом. – Ну, что здесь-то? Все отседова едут, даже господские дворцы нынче заколочены стоят, одних нетопырей в гости принимают.

– Наш-то ведь – вот он, никуда не делся! – возразил Либиар.

– Сегодня вот он, а завтра, глядишь, заколотит окна да на паром…

– Скажешь тоже, старая! А его милость ещё твоё варенье нахваливал, которое белобрысая Элена на прошлой ярмарке для господского стола купила! Говорил, нежить с трёх чашек сняло, да и благородным гостям к чаю подать не стыдно.

Уставшая фермерша вмиг расцвела:

– Вот что значит человек с разумением да со вкусом! Только ты, чурбан, и мог ляпнуть, что кислятина!

– Я? Да когда это?

– Как когда – четвёртого дня по Рождеству, пятнадцать лет назад! Али думал, что я запамятовала? Тоже мне заладил, уедем-уедем – оно, хоть и трудно, здесь мы уважаемые люди, а в том городе что?

Либиар предпочёл не возражать, лишь улыбнулся украдкой, с удовольствием уплетая обед.

* * *

Ярко-зелёные, усеянные разноцветной россыпью полевых цветов пастбища простирались по обе стороны дороги, и как раз сейчас с одного на другое перегоняли отару шумных овечек. Длинноухая собака караулила фланг, не позволяя особо любопытным пуститься на поиски приключений по шоссе.

– Как здоровье бабушки Робертины, Раймон? – справился Эрнанвиль у загорелого парня в линялых джинсах и повязанной на голову футболке, который закрывал ворота в невысокой ограде.

– Нас обоих переживёт старушка, ещё и на поминках твист спляшет! – хохотнул тот как-то невесело. Виконт остановился.

– Что, так и не даёт позволения на свадьбу с рыжей Клариссой?

Раймон потупился, оглянулся на овец и покачал головой.

– «Никогда в жизни, – говорит, – не пущу в свой дом католичку! Да и вообще мал ещё жениться, несмышлён, даже двадцати не исполнилось». Ну а вы ж её знаете, ей даже родители слова сказать боятся.

– И что, думаешь, в городе сможешь заработать на жильё для двоих?

– Проболталась-таки рыжая?

Вместо ответа виконт поинтересовался:

– Знаешь заброшенную ферму покойного старика Калимера?

– Чего ж не знать-то? Иногда забредали на тамошнее пастбище, раз всё равно простаивает.

– Сможешь поднять?

Раймон встрепенулся с загоревшимся взглядом, но тут же озадачено почесал в затылке:

– Ведь уже года три поле кустами зарастает. И амбар, небось, ремонтировать надо…

– Поэтому первые два года – без арендной платы. Кларисса – девчонка с руками, да и родители её чем-то да помогут…

Явно загоревшийся парень всё же взглянул на помещика в сомнении:

– А сами-то заднюю не дадите, если бабка и на вас налетит? Она ведь может…

– Почтенная Робертина, в силу возрастной забывчивости и не шибко урожайных лет, задолжала мне аренду ещё за запрошлый год. Не то, чтобы я подозревал старушку в недобросовестности, но встреч со мной она, знаете ли, избегает, несмотря на весь свой характер…

* * *

Вросшая в землю каменная межа давно уже перестала быть фронтом глупой распри, когда-то затеянной уже не вспомни из-за чего виконтом Авентином и эсквайром Виллибертом. Но всадница во франтоватом дерби, как обычно, ждала его именно здесь, не пересекая невысокую ограду. У игры есть правила. Девушка должна держать дистанцию, мужчина делает вид, что вовсе не намерен её сокращать. Лишь рука в приветственном жесте касается полей шляпы. Лишь изящная головка с достоинством склоняется в ответ, пряча под козырьком жокейки игривых чёртиков в серых глазах. Лишь лошади как будто сами неспешно пускаются в одном направлении, иногда склоняя крутые шеи и пощипывая зрелый сентябрьский клевер. Пара светских любезностей, галантных, но ни к чему не обязывающих комплиментов. Мужчина отстаёт на шаг, не лишая себя удовольствия полюбоваться безупречным профилем и выбившимся из-под жокейки светлым локоном. Всадница ловит этот взгляд и прячет довольную улыбку.

Ближе к обрывистому берегу межа понижается, и наконец, теряет последние камни в густых стеблях клевера. Лошади – разумеется, сами! – здесь сближаются бок о бок, и красавица, как бы между прочим, опускает с повода узкую ладонь в белоснежной перчатке. Как всегда, удивлённо распахивает глаза от неожиданности, когда мужчина берёт её ладонь в свою, однако не спешит высвобождаться.

– Между прочим, виконт, эта брошь на шарфике замечательно идёт к моим глазам. Вы, наверно, будете последним, кто заметит это без подсказки.

– Я был возмутительно невнимателен. Простите меня, барышня Александра-Агата.

– Я подумаю, как вам заслужить моё прощение.

Зелёный ковёр обрывается вниз, к каменистой полосе пляжа, шуму прибоя, скалам на горизонте, столь гостеприимным для многочисленных птиц и столь опасным для моряков. Чтобы спуститься верхом или на автомобиле, придётся искать дорогу в паре миль к востоку, а пешком, если не бояться ободрать ладони и коленки да насобирать в волосы осыпающейся меловой крошки, то крутую козью тропинку можно найти и прямо здесь. Впрочем, если облазить и изучить все выступы, пещеры и тропки родных берегов вы успели ещё в юности, пару раз сверзившись и заработав с десяток ушибов, порезов и подзатыльников от взрослых, а ныне вам уже не 15, то подобные упражнения ни к чему. Можно и наверху отпустить коня на вольный выпас, и помочь спешиться очаровательной спутнице, лишь на секунду дольше, чем это требовалось, задержав ладони на её талии, а её глаза – напротив своих. Извлечь из седельной сумки не успевший остыть термос с душистым, на шиповнике и лепестках розы, чаем.

Можно освободить от жокейского шлема длинные светлые волосы, подставив лицо манящему морскому ветру и восхищённым мужским взглядам. Аккуратно выглянуть с мелового обрыва, очень внимательно, то ли что-то отыскивая, то ли что-то вспоминая, рассмотреть каменистый берег – совершенно пустой, вылизанный ветрами и приливами.

* * *

Оба строптивых старика были ещё живы, да и вообще не пристало наследникам благородных фамилий подавать деревне тлетворный пример и повод для сплетен. Поэтому встречи – совершенно случайные, разумеется – с неожиданно обнаружившейся у Виллиберта Фиц-Бернара городской внучкой происходили на меже двух владений уже вечером, когда растворится в темноте последний звук жестяных колокольцев на шеях овечек, возвращаемых пастухами на фермы. А шорох волн и перешептывания гибких стеблей с ветром надёжно скрывали доверительный диалог от чужих ушей, даже если бы таковые и оказались поблизости. Поэтому огня над обрывом не разводили даже в холодные вечера. Чтобы не замёрзнуть, вполне хватало толстого пледа, термоса с чаем, горячих юношеских объятий и тихих слов в самое ухо.

С детства будучи девочкой неглупой, барышня Александра вскоре установила, что новый приятель умеет хранить секреты девичьей чести надёжнее, а с девичьим телом обращаться деликатнее, чем большинство её знакомых мальчишек. А Франсуа Эрнанвиль в один из таких вечеров внезапно выяснил, что хоть и младшая на три года, но выросшая в гораздо более современной городской обстановке, новая соседка сногсшибательно умеет целоваться, и что нежные губы её слаще клубничного варенья, а зрачки столь же глубоки, как отражённое в них звёздное небо.

То, что под обрывом изредка причаливал баркас или шлюпка с остановившейся поодаль яхты с погашенными огнями, и в подъехавший к берегу пикап спешно и молчаливо перегружались несколько бочек, ящиков или мешков – это на всём Архипелаге было делом совершенно привычным, и внимания на него никто не обращал.

– Кажется, опять контрабандисты, – лукаво шепнула девушка, различив в мерном шуме волн звук лодочного мотора.

– Скорее припозднившиеся рыбаки, – неохотно отвлёкшийся Франсуа всмотрелся вниз и указал на сеть, которую лодка тащила за собой. – И, кажется, с хорошим уловом.

Обрыв в этом месте был невысоким, а ночь – ясной, позволяя рассмотреть, как по каменистому пляжу приблизился, один раз мигнул фарами и тут же потушил их незнакомый автомобиль.

– А может, и контрабанда, – согласился Франсуа и объяснил: – Лодка Ола Мурены, его у нас все знают. Он хоть и рыбак, причём отлично знающий проливы, но больно жаден, поэтому ни от какого сомнительного заработка не отказывается. Гляди, вот это он и есть. Кажется, с сыном.

Из лодки, уже приблизившейся к берегу, выскочили двое. Мужчина покрупнее сердито прикрикнул на второго за нерасторопность, и отвесил крепкий, даже наверху слышимый подзатыльник. В этот момент тяжёлая сеть встрепенулась, дёрнулась, потянула лодку назад. С ругательством Ол ударил по ней веслом.

– Тюлень, никак? – присмотрелся юноша. – Доиграется Ол, на такое наш сержант Доусон уже глаза не закроет…

Сандра громко ахнула и вцепилась в его руку. Сеть на мгновение вынырнула из волн, выгнулась дугой, чётко стали видны обтянутый ею крупный хвост с ластами, цветом почти сливающийся с морем, и, несомненно, женское тело! При помощи второго браконьера и колотушек веслом Ол Мурена уже почти выволок добычу на берег, когда неожиданный удар сбил его с ног и оглушил. На мелководье вынырнула новая фигура – с мощным хвостом и мускулистым человеческим, но на этот раз мужским туловищем. Следующий яростный удар хвоста опрокинул рыбацкую лодку. На берегу стукнула дверца автомобиля. В темноте нельзя было разглядеть, что находится в руках у водителя, но звук щёлкнувшего затвора трудно было перепутать.

Впоследствии виконт Эрнанвиль неоднократно корил себя за то, что раздумывал слишком долго. Другое дело, будь он один или с кем-то из парней – но с ним была доверившаяся ему девчонка. И в этот момент, прежде чем он успел найти правильное решение, вниз со свистом полетел тяжёлый булыжник, приземлившись аккурат на голову вооружённого незнакомца. Благородная барышня Александра-Агата Фиц-Бернар лишь беспомощно развела руками и растерянно хлопала честными глазищами, всем своим видом демонстрируя, что ничего она не делала, и этот камень сам свалился. Здесь обрыв, берег осыпается постоянно, надо быть осторожнее!

Третий и самый младший из незадачливых охотников, обнаружив, что остался в меньшинстве, бросил сеть, и, выскочив на берег, весьма резво припустил прочь. До пояса высунувшись из воды, неожиданный спаситель посмотрел ему вслед, затем на двух распростёртых у кромки прибоя врагов и поднял голову туда, откуда прилетел столь своевременный знак свыше, и где уже не скрывалась молодая парочка. Однако рассудил, что они не собираются ему угрожать, и торопливо вернулся к пленнице, трепыхавшейся в привязанной к лодке сети. Однако, как ни вздувались мышцы на его широких плечах, и как сердито ни колотил по волнам широкий хвост, разорвать сеть ему не удавалось. Тем временем шум волн стал тише и однотонее – вода уходила с ночным отливом.

Тропа на склоне, к тому же местами осыпавшаяся, а местами заросшая чертополохом, вовсе не была предназначена для ночной прогулки, в этот раз более напоминавшей спуск с горки с препятствиями. Внизу было холоднее, и густо пахло водорослями от обнажившегося дна, по которому с тихим шорохом догоняли убегавшую воду разнокалиберные крабы.

Морской житель следил за их приближением беспокойно, но, когда Франсуа подобрал и зашвырнул подальше в воду выпущенный бездыханным незнакомцем пистолет, несколько успокоился позволил подойти вплотную. Он раскрыл рот, пытаясь что-то сказать, крикнуть, но ни одного звука не выходило из его бледных губ. В сети действительно билась девушка со спутанными синими волосами. На голубовато-бледной коже выделялись несколько больших свежих кровоподтёков.

Франсуа потянул крупные ячейки, тщательно сплетённые из металлической проволоки. Огромные зелёные глаза пленницы ещё более расширились от ужаса, а рот беззвучно распахнулся, когда он снял с пояса подаренный дедом складной армейский нож. Сандра присела рядом, не обращая внимания на хлынувшую в сапожки холодную воду, и успокаивающе погладила её по плечу. Тело под её пальцами было горячим, с панически-учащённым пульсом.

– Тихо, милая, не бойся. Мы не даём в обиду девочек…

То ли пленница поняла её слова, то ли подействовали успокаивающие интонации и прикосновения, но синеволосая протянула сквозь ячейку сети дрожащую руку и умоляюще сжала пальцы Сандры.

– Хорошая сеть, – сквозь зубы процедил Франсуа, силясь перепилить лезвием гибкую, но крепкую проволоку, пока морской житель всё так же пытался рвать её руками, но только резал себе пальцы. – Явно специально готовили. Точно знали, мерзавцы, что не на селёдку идут…

– У них мало времени, – шепнула Сандра. Юноша торопливо перебирал остальные лезвия, бесполезное сейчас шило… Кусачки! Он радостно воскликнул, когда с коротким треском первая проволока лопнула под их нажатием.

* * *

Старый Оливер Блоквиль по прозвищу Мурена помер через два месяца. По заключению врачей – от белой горячки, сопровождавшейся буйным бредом. Поэтому мало кто в посёлке придал значение недавнему пьяному хвастовству о подвернувшихся весьма щедрых городских заказчиках с деликатной работёнкой, кою только он, Ол, и сможет выполнить. Сразу после этого его семья съехала на материк. В море им последние пару месяцев решительно не везло – даже в самую ясную погоду лодка каждый раз налетала на камни либо переворачивалась. Их дом и сейчас хиреет на отшибе рыбацкого посёлка, пополнив число таких же заброшенных жилищ, коих много на Северном острове.

Двое молодых людей никогда не говорили друг с другом о той пугающей ночи. Поначалу – опасаясь весьма нешуточных последствий своего вмешательства. Затем… школа и колледж, задания и занятия, светские визиты, свадьбы и похороны многочисленной титулованной родни – всё более оттирали в глубину памяти странные события под обрывом, запах водорослей, шорох множества удирающих мелких ножек, и глаза двух созданий, таких непохожих и таких похожих на людей.

Лишь изредка, когда уже и сама начинала сомневаться в надёжности своей памяти, барышня Александра-Агата тихо спрашивает:

– Франсуа… а ведь это всё тогда было на самом деле?

И хотя она старательно избегает любой конкретики, виконт уверенно подтверждает:

– Это действительно было, прекраснейшая Александра-Агата.

Он мог бы добавить, что пять лет назад, когда цены на сидр и кальвадос резко пошли вниз, и над Шато уже висела нешуточная угроза продажи за долги, как раз на пути его регулярных прогулок волны вынесли на берег тяжёлый, обросший моллюсками бочонок старинных золотых дублонов. Но и сам не уверен, не было ли это простым совпадением.

Она могла бы ответить, как, недооценив холод воды, заплыла далеко от берега, и над скованным судорогой телом уже успели сомкнуться зелёные волны, когда то ли подводное течение, то ли лёгкие, но сильные касания чьих-то рук вытолкнули её на поверхность и вынесли к берегу. Но не хочет признаваться в очередной неосторожности. Потому Александра-Агата лишь благодарно улыбается его ответу. Взгляд мужчины задерживается на жемчужной броши, которая действительно идеально гармонирует с её глазами.

– А ведь вернись вы в город, там у вас было бы гораздо больше поклонников, милая Александра.

Красавица удивлённо взмахивает длинными ресницами:

– Разве же для настоящего поклонника может иметь значение расстояние, дорогой виконт? Кроме того – согласитесь, у нас здесь совершенно восхитительный морской воздух!

– Значит, до понедельника, очаровательная Александра?

– Только в том случае, если вы обязуетесь вести себя хорошо и вовремя говорить мне комплименты, несносный мальчишка!

Аристократка легко взлетает в седло и на прощание любуется слепящими бликами на сине-зелёных волнах. Кажется, между ними мелькнул хвост какого-то крупного животного, но отсюда не разглядеть.

* * *

Когда той же дорогой Франсуа Эрнанвиль возвращается в замок, его обгоняет груженый яблоками пикап – признак того, что приближается пора штруделей и джемов, горячих домашних пирожков и известного далеко за пределами острова сидра. Уже начинает смеркаться, и между стволами отяжелевших яблонь низко стелется дымок из дома папаши Либиара – одного из обжитых тёплых домов, каковых, благодарение Богу и Трём святым, ещё много на Северном острове.

17. IX. 2025