Дверь

Электричка воняла потом и дешевым пивом. Старый вагон времен позднего СССР скрипел на стыках, покачивался, словно пьяный. Деревянные сиденья были исцарапаны ножами и исписаны маркерами – "Зенит чемпион", "Маша + Петя", какие-то нецензурные пожелания. Я сидел у окна, прижавшись лбом к стеклу, липкому от чьих-то пальцев, и смотрел на проносящиеся мимо сосны. Обычные карельские сосны – высокие, прямые. Внизу – черничник, папоротники, мох. Обычный северный лес. Ничего особенного.

Три дня назад я еще верил в это "ничего особенного".

Напротив дрых Гримм, обняв рюкзак с текстолитовым мечом. Рюкзак был старый, отцовский еще, с алюминиевой рамой и миллионом карманов. Меч торчал из него рукоятью вверх, обмотанной черной изолентой для лучшего хвата. Гримм спал с открытым ртом, негромко похрапывая. Темные волосы падали на глаза, щетина пробивалась на щеках – три дня без бритвы давали о себе знать. На шее виднелся шнурок с эльфийским листом – подарок какой-то девчонки с прошлой игры.

Рядом Морвен читала затертого до дыр Толкиена – второй том, "Две твердыни". Книга была в мягкой обложке, страницы пожелтели, корешок держался на скотче. Но для Морвен это была святыня. Она водила пальцем по строчкам, шевеля губами, полностью погруженная в мир Средиземья. Светлые волосы были заплетены в косу – практично для леса. На носу – веснушки, которые она ненавидела и пыталась замазать тональником. Сейчас тональника не было, и веснушки проступали во всей красе.

На соседних сиденьях расположились остальные – всего человек пятнадцать ролевиков, грязных, вонючих и почти счастливых. Змей растянулся на двух сиденьях, его длинные ноги в камуфляжных штанах торчали в проход. Кроссовки были в засохшей грязи, шнурки развязаны. Профессор сидел через проход, что-то чертил в блокноте – наверное, схему новой игры. Очки сползли на кончик носа, ручка в пальцах дрожала от тряски вагона. Тиндомиэль дремала, привалившись к окну. Ее эльфийский костюм – зеленое платье с серебряной вышивкой – был заляпан грязью и порван на подоле. В волосах все еще торчали несколько листьев.

Почти счастливых. Потому что Ворона сидела в углу вагона. И никто, кроме меня, не помнил, что ее не должно было быть.

Я закрыл глаза, и сразу увидел ЭТО. Вспышка между деревьями – яркая, белая, с зеленоватым отливом по краям. Запах – как будто кто-то поджег пластмассу вперемешку с тухлым мясом. И Блейд посреди поляны. Маленький, щуплый Блейд в своей неизменной черной рубашке. Блейд, который перед игрой позвонил и ныл в трубку хриплым голосом, что гипс чешется, что нога ноет к дождю, и как жаль, что он с нами не едет.

***

Началось все банально. Финляндский вокзал, утро субботы, толпа дачников. Старое здание гудело от голосов, стучали каблуки по мраморному полу, из динамиков надрывалась диспетчер, объявляя об отправлении поездов. Пахло привокзальной едой – пирожками с капустой, растворимым кофе, потом.

Мы торчали кучкой возле третьего пути – пятнадцать человек с рюкзаками, из которых торчали мечи. У многих – из старых деревянных лыж, тщательно обточенных до формы клинка. Рукояти были обмотаны изолентой или кожей, некоторые украсили их проволокой. У Змея был особый шик – двуручник из горных лыж, почти в его рост. У меня – текстолит, подарок старших товарищей. Серый, неказистый, но прочный. На гарде выцарапано "Жало".

– Ринго, ты котелок взял? – Морвен смотрела на меня как мать на непутевого сына. У нее был список – два листа мелким почерком, где было расписано, кто что должен взять.

– Взял, – буркнул я, хотя хрен его знает, взял или нет. В рюкзаке был такой бардак, что найти там что-то конкретное было нереально. Я запихивал вещи как попало – спальник скомкан, носки вперемешку с едой, фонарик где-то на самом дне.

– А тушенку?

– Морвен, отвали.

Она фыркнула – привычно, по-дружески – и переключилась на Гримма, который пытался запихнуть в рюкзак еще и гитару. Старенькая шестиструнка в мягком чехле никак не хотела влезать.

– Да засунь ты ее сверху! – советовал Фишер, наблюдая за мучениями товарища.

– Не лезет!

– А ты спальник поплотнее скатай.

***

В электричке было душно, как в бане. Июль выдался жарким, а вагоны были старые. Окна открыты настежь, но помогало мало – влетал горячий воздух, пахнущий гарью и машинным маслом. Лица блестели от пота, футболки прилипали к спинам. Мы едем в лес махаться мечами. Нормальные люди на пляже лежат, загорают, пьют холодное пиво. А мы – в лес, к комарам и клещам.

– Слышь, Ринго, – Гримм наконец победил гитару и плюхнулся рядом. От него пахло куревом и вчерашним пивом. – Помнишь прошлый раз? Когда Тиндомиэль тебе по башке засветила?

Я помнил. Сложно забыть удар посохом по макушке. Тиндомиэль – она же Наташка из педагогического – играла боевого мага эльфов. Невысокая, хрупкая с виду, с огромными серыми глазами. Ее "магический посох" был сделан из березового черенка от лопаты. И она орудовала им как шестом. Шишка на моей голове до сих пор не прошла – твердая, как орех.

– Так вот, – продолжал Гримм, почесывая небритый подбородок, – она опять едет. И опять с посохом.

– Пусть играет, – я пожал плечами. – В этот раз шлем есть.

Шлем был просто переделанной армейской каской, которую я купил на барахолке. Покрасил серебрянкой из баллончика, приделал кусок жести вместо наносника. Выглядела идиотски – помесь средневекового шлема с солдатской каской. Но голову берегла.

Мастерил игру Профессор – тощий очкарик с философского факультета. Костлявый, сутулый, в очках с толстыми стеклами. Вечно придумывал новые правила, которые никто не понимал. В прошлый раз была система магии на цветных теннисных шариках – маги кидали их, крича заклинания. Половина шариков потерялась в первый же день.

– Народ, слушайте сюда! – заорал он, когда поезд тронулся. Встал в проходе, держась за поручень. – Правила новые. Магия теперь не на шариках!

– А на чем? – крикнул кто-то сзади.

– На картах! Вот, смотрите!

Он достал колоду. Обычные игральные карты "Атласные", какие продаются в любом киоске. Только на рубашках маркером были нарисованы какие-то закорючки – то ли руны, то ли просто каракули.

– Каждая масть – школа магии. Червы лечат, пики бьют, крести морок насылают, бубны... бубны всякую фигню делают. Ясно?

– Ни черта не ясно, – честно сказал Гримм.

– По ходу разберетесь.

Электричка набирала скорость, оставляя позади серые питерские окраины. Панельные дома сменились частным сектором, потом пошли дачи, огороды. Бабушки с ведрами малины на платформах, мужики с удочками. Обычная пригородная жизнь.

***

Озеро нашли случайно – свернули с тропы и вышли к черной воде. Лесное, скрытное, затянутое по краям осокой. Вода как жидкий торф, но чистая – набрали в котелок, вскипятили, нормально. Поляна для лагеря как по заказу: ровная, сухая, от воды метров тридцать. Сосны-великаны по периметру, внизу мягкий мох вперемешку с брусничником. Идиллия, если бы не комары. Тучи комаров. Злых, как собаки, и размером почти такие же. Карельские, что с них взять.

Палатки ставили до темноты. Моя с Гриммом была древняя, брезентовая, тяжелая как танк. Зато надежная – такую никакой ветер не сдует. Растяжки натягивали между соснами, колышки забивали топором в каменистую почву. Рядом Морвен с Тиндомиэль возились со своей современной палаткой – легкой, яркой, с москитной сеткой.

– Девчонки, – фыркнул Гримм, глядя на их мучения с инструкцией.

– Зато у них комаров не будет, – заметил я.

– И романтики тоже.

Костры разожгли три – по одному на каждую игровую сторону. Мы были людьми Севера, нас определили в дальний конец поляны. Эльфы расположились у озера, орки – в лесу. Дрова таскали все вместе, благо сухостоя вокруг хватало. Сосновые ветки трещали в огне, искры летели к небу.

Ужин – тушенка с макаронами. Макароны разварились в кашу – воды мало, костер слишком жаркий. Тушенка попалась как обычно, больше жира, чем мяса. Но после дня таскания рюкзаков и установки лагеря – за милую душу. Чай из хвои – Морвен начиталась про витамины. На вкус как будто елку заварил, но пили.

Профессор раздавал карты магам, в сотый раз объяснял правила боевки. Удар в корпус – смерть, в конечность – ранение. Голову не бить, в пах не бить, лежачего не добивать. Все как всегда.

***

Сумерки наступили незаметно. Северные, долгие – солнце село, но небо еще светлое. Первые звезды проступали на востоке. Тихо – только треск костров да редкий всплеск в озере. Рыба, наверное. Или еще кто.

А потом началось то, чего никто не ожидал.

– Эй, глядите! – Змей показал на север. Он сидел на бревне спиной к костру, лицом к лесу.

Небо переливалось зеленым. Сначала слабо – легкие всполохи на горизонте. Потом ярче, шире. Полярное сияние. Здесь, под Питером, где его не бывает никогда. Широта не та, условий нет. Но вот оно – пульсирующая зеленая стена от горизонта до зенита.

– Красотища, – выдохнула Тиндомиэль. Она стояла, запрокинув голову, и зеленый свет играл на ее лице.

– И жутко, – добавил я.

Никто не спорил. Было красиво – неземная, чуждая красота. И было жутко. Как будто небо болело, и эта зелень – гной, сочащийся из раны. Свет пульсировал медленно, размеренно. С каждой пульсацией становился ярче, расползался по небосводу. Лес окрасился в болезненные оттенки – стволы сосен казались черными на фоне зеленого свечения, тени плясали и корчились.

***

Спать легли поздно. Сидели у костров, смотрели на небо, говорили вполголоса. О чем угодно – только не о сиянии. Будто боялись спугнуть или накликать что-то. Я лежал в спальнике, слушал храп Гримма и думал о том, что завтра опять бегать по лесу, махаться мечами, орать "Умер!" когда по тебе попали. Детский сад, если подумать. Взрослые люди играют в сказки. Но весело же, черт возьми. Где еще можно побыть кем-то другим? Не студентом-неудачником, а воином Севера?

А потом я услышал музыку.

Это была не музыка в обычном смысле. Скорее... вибрация. Низкий гул на грани слышимости, от которого зубы ныли. Как будто кто-то играл на струнах, натянутых между деревьями. Или на органе, сделанном из стволов сосен.

Я вылез из палатки. На поляне никого – видимо, дежурные тоже спать улеглись. Угли в кострах еще красные, дымок вьется вверх. А зеленый свет стал таким ярким, что тени плясали, как живые. Каждое дерево отбрасывало по три-четыре тени в разные стороны. Они двигались, хотя ветра не было.

Музыка шла из леса. С севера, оттуда же, откуда лилось зеленое сияние.

Я знал, что идти туда – идиотизм. Ночь, лес, непонятная хрень происходит. Но ноги сами понесли. Словно кто-то тянул за невидимую нить. Даже фонарик не взял – при таком свете он был не нужен.

Лес ночью – особенное место. Днем это просто деревья, кусты, тропинки. Ночью он оживает. Но этой ночью лес молчал. Ни шороха, ни скрипа. Только музыка – все громче, все отчетливее. Уже не просто вибрация, а мелодия. Сложная, в минорной тональности. Красивая и неправильная одновременно.

Метров через двести я вышел на поляну. Небольшая, метров тридцать в диаметре, идеально круглая. Трава по колено, усыпанная какими-то белыми цветами. В обычное время я бы обратил внимание, что цветы странные – слишком крупные, слишком яркие в зеленом свете. Но не в обычное время было.

Посреди поляны торчал камень. Здоровенный, выше меня ростом. Серый гранит с белыми прожилками кварца, поросший лишайником с северной стороны. И я точно помнил – днем тут никакого камня не было. Мы мимо проходили, когда за дровами ходили. Я еще подумал – хорошее место для боевки, ровное.

На камне лежал меч.

Не текстолитовая фиговина. Не лыжа обточенная. Меч. Настоящий, стальной, с простой крестовиной и потертой кожаной рукоятью. Лезвие длиной в руку, обоюдоострое. Сталь отражала зеленый свет, множила его, создавала странные блики. Будто из музея. Или из сказки.

Я протянул руку.

– Стоять, придурок.

Я дернулся. Из-за деревьев вышла девка. Высокая, выше меня почти на голову. Белобрысая – не блондинка, а именно белобрысая, волосы как лен. Заплетены в тугую косу, перекинутую через плечо. Одета странно – не как ролевик, а как... как будто она тут живет. Льняная рубаха без рукавов, выцветшая от солнца. Кожаные портки, заправленные в высокие сапоги. На поясе – широкий ремень с медной пряжкой, нож в простых ножнах.

– Ты кто? – выдавил я. Сердце колотилось где-то в горле.

– Неважно. Важно, что ты сейчас сделаешь самую большую глупость в своей жизни, если тронешь этот меч.

Голос у нее был низкий для женщины, с легким акцентом. Не иностранным – старинным, что ли. Как будто она говорила на древнерусском, но перешла на современный.

– Почему?

Она подошла ближе. Двигалась плавно, ступала бесшумно. Глаза у нее были серые, но в зеленом свете казались золотыми. И старые. Слишком старые для девки лет двадцати.

– Потому что этот меч – печать. Тысячу лет назад кто-то очень умный запер здесь дверь между мирами. А вы со своими играми в эльфов начали ковырять замок. Места силы так устроены – они откликаются на... зов. На желание чуда. И когда пятнадцать человек притворяются, что магия существует, рано или поздно магия начинает притворяться, что существуют они.

– Бред.

– Бред? – она усмехнулась. Недобро так. – А камень откуда взялся? И меч? И эта музыка?

Музыка действительно была. Все громче, все навязчивее. От нее голова раскалывалась.

– Смотри.

Она показала на меч. В полированной стали я увидел отражение. Но не наш лес. Другой. Темнее, гуще. Деревья там были исполинские, кроны смыкались так плотно, что не видно было неба. И что-то двигалось между стволами. Что-то большое.

– Это Лес, – сказала белобрысая. – С большой буквы. Первый Лес. Откуда приходят орки и эльфы, драконы и оборотни. Обычно дверь заперта. Но вы ее приоткрыли. Еще чуть-чуть – и она распахнется. И тогда...

Она не договорила. В отражении меча что-то приблизилось к самой поверхности. Глаз. Огромный, желтый, с вертикальным зрачком. Он смотрел на меня, и от этого взгляда по спине побежали мурашки размером с тараканов.

– Уходи, – сказала незнакомка. – И уведи остальных. Завтра, с рассветом. Игра окончена.

– А ты?

– Я постою. Подержу дверь.

Я попятился. Музыка била по ушам, зеленый свет пульсировал, а в отражении меча появился второй глаз. Потом третий.

Я развернулся и побежал.

Я влетел в лагерь как ошпаренный. Профессор сидел у костра, Гримм курил возле своей палатки.

– Блин, вы видели? Это сияние? Музыку слышали?! – я задыхался.

– Сияние видели все, – Профессор поднял глаза от карт. – А что за музыка?

– Как гудение, из леса! И там девка какая-то, и камень, и меч настоящий!

Гримм подошел ближе: – Ринго, ты чего, накурился?

– Да иди ты! Я там такое видел... Профессор, скажи, что я не псих! Полярное сияние все видят?

– Видят, – кивнул Профессор. – И знаешь что странно? Я тут карты пересчитывал... То пятьдесят две, то пятьдесят три. Как будто одна сама появляется.

– Покажи!

Он протянул колоду. Сверху лежала карта, которой я раньше точно не видел. Пустая, белая.

– Вот эта, – Профессор взял ее двумя пальцами. – Минуту назад ее не было, клянусь.

– Поднеси к огню, – сказал я, сам не зная почему.

Профессор поднес карту к углям. На белой поверхности проступил рисунок – камень, меч и множество глаз, смотрящих из темноты.

– Твою мать, – выдохнул Гримм. – Это что?

– Это дверь открывается, – сказал я. – Девка в лесу сказала... мы своей игрой что-то разбудили. Старые места, старые силы. И теперь...

Я не договорил. Из леса вышел Блейд.

***

С Блейдом мы дружили со школы. Невысокий, щуплый, вечно лохматый. Рыжие волосы торчали во все стороны, веснушки усыпали нос и щеки. Обожал играть разведчиков – незаметный был, как тень. И вот он стоял посреди поляны в своем обычном прикиде – черная рубашка навыпуск, черные джинсы, потертые в коленях, текстолитовый кинжал на поясе.

Только Блейд был в Питере. С загипсованной ногой. Профессор вчера с ним по телефону говорил. Я сам слышал – Блейд жаловался, что гипс чешется, что до туалета еле доковыливает на костылях.

– Опоздал малость, – сказал не-Блейд и улыбнулся.

Улыбка была неправильная. Слишком широкая.

– Какого... – начал Профессор.

– Тихо, – я схватил его за руку. – Это не он.

Не-Блейд повернул голову ко мне. Резко, по-птичьи.

– Конечно, я. Ринго, ты чего? Не узнал? Мы же в прошлом году вместе орков мочили. Помнишь?

Помню. Только в прошлом году Блейда с нами не было. Он тогда в армии был.

– Эй, народ! – заорал я. – Подъем! Аварийный сбор!

Из палаток начали вылезать заспанные ролевики. Морвен, Тиндомиэль, Змей, остальные. Щурились от зеленого света, зевали. Смотрели на не-Блейда, терли глаза.

– Блейд? Ты как здесь?

– Нога зажила, – не-Блейд пожал плечами. – Чудеса современной медицины.

Врал он погано. Но некоторые кивали, принимали. Дверь приоткрылась, и через нее просачивалась ложь.

– Сваливаем, – сказал я. – Всё, игра отменяется. Собираемся и валим.

– Ринго, ты чего? – Гримм непонимающе моргал.

– Потом объясню. Собираемся. Быстро.

Не знаю почему, но они послушались. Может, что-то в моем голосе было. Может, зеленый свет, который не гас. Может, не-Блейд со своей жуткой улыбкой.

Собирались молча. Не-Блейд стоял в стороне, наблюдал. Не мешал. Только улыбался.

Когда выдвинулись, он окликнул:

– Ринго. Передай своей подружке – Лес помнит. Лес всегда помнит.

Я не ответил.

***

До станции дошли когда солнце уже пекло во всю. Пять километров через лес, потом еще три по грунтовке до шоссе. Птицы пели, комары жрали. Обычный июльский день. Только вот нас было шестнадцать вместо пятнадцати.

Лишней была Ворона – девчонка с филфака, тихая, в круглых очках. Черные волосы до пояса, бледная кожа, на которой комариные укусы расцветали красными пятнами. Я ее раньше не видел, но остальные утверждали, что она с нами с самого начала ехала.

– Гримм, какая Ворона? Её не было!

– Ринго, ты чего? Перегрелся? Ворона же твоя землячка, вы еще в поезде про Стругацких спорили.

Я не помнил никакого такого. Но спорить было бесполезно. Реальность дала течь, как старая лодка. Что-то вытекало, что-то втекало.

***

В электричке я сел у окна. Морвен пристроилась рядом.

– Ринго, что там было? Ночью?

Я рассказал. Про камень, про меч, про девку. Про глаза в отражении.

Морвен слушала молча. Потом достала из кармана карту. Ту самую, пятьдесят третью.

– Профессор выкинул. А я подобрала.

На карте уже не было пустоты. Теперь там был рисунок – девушка с мечом стоит спиной к чему-то огромному и темному.

– Выкинь, – попросил я.

– Нет. Теперь мы знаем – мир не такой простой. Зачем притворяться, что ничего не было?

Поезд гремел и качался. За окном – дачи, огороды, обычная жизнь. Но я больше не мог смотреть на мир как раньше. Где-то там, в карельских лесах, Она держала дверь. А за дверью... Лучше не думать, что за дверью.

***

После той поездки мы как-то разом перестали ездить на игры. Не сговариваясь. Просто находились дела поважнее – экзамены, работа, кабаки. Обычная жизнь засосала.

Блейд так и не вспомнил, как оказался в лесу. Для него те дни просто выпали – сидел дома, телек смотрел, нога чесалась. Ворона оказалась нормальной девчонкой, даже замуж вышла за Змея. На свадьбе я был свидетелем и все пытался вспомнить – была она в той электричке или нет? Хрен его знает.

Профессор больше не мастерил игры. Говорил, что надоело. Но я думаю, дело в другом. Он тоже что-то видел той ночью. Что-то, что отбило охоту играть в сказки.

А Морвен до сих пор хранит ту карту. Иногда достает, смотрит. Говорит, рисунок меняется. То воительница с мечом, то камень в пустом лесу, то просто темнота с глазами.

Я ей верю.

Потому что иногда, когда не могу заснуть, я слышу ту музыку. Вибрацию на грани слуха. И знаю – где-то там безымянная девка все еще стоит на страже. Держит дверь, чтобы сказки не вылезли в наш мир.

А еще я знаю другое. Рано или поздно она устанет. Или ей надоест. Или просто найдется другой идиот, который решит, что правила – это скучно.

И тогда дверь откроется.

Но это уже будет другая история.