Дверь

Марина стояла у антикварного магазина и от нетерпения притоптывала на месте. Прикрыв ладонью глаза от яркого весеннего солнца, она, как ребёнок, прильнула к витрине, пытаясь разглядеть, что творится внутри.

Старинное напольное зеркало в тяжёлой бронзовой оправе стояло на прежнем месте — точно там же, где и две недели назад, когда она увидела его впервые. Тогда Марина мысленно решила: если за это время его не купят, она обязательно заберёт его себе.

Наконец дверь магазина отперли, и Марина буквально впорхнула внутрь. Мельком взглянув на скучающего мужчину лет шестидесяти за прилавком, она сразу направилась к зеркалу.

Вблизи оно показалось ещё наряднее. Солнечные блики ползли по бронзовой раме с витиеватыми узорами. Марина провела по ней ладонью — металл хранил дневное тепло. Потом, почти машинально, протянула палец к своему отражению и коснулась стекла.

Поверхность была просто холодной. Обычный, казалось бы, стеклянный холод, но Марина всё равно невольно поёжилась — контраст с тёплой оправой был слишком резким.

— Здравствуйте, — услышала она у себя за спиной.

Марина обернулась. Перед ней стоял продавец, тот самый мужчина, которого она мельком заметила у входа.

— Понравилось? — спросил он, оживляясь.

— Очень, — ответила Марина. — Настоящая красота.

Старик кивнул, посмотрел сначала на неё, потом — на зеркало. Взгляд у него на мгновение стал каким-то оценивающим, слишком внимательным.

— Такие вещи… их редко сейчас делают, — сказал он. — Зеркало старое, домовое. Много видело.

Марина улыбнулась:

— Домовое?

— Ну да, — он чуть пожал плечами, словно оправдываясь за странное слово. — В каждом доме есть свои вещи. Одни — пустые. Другие… — он запнулся, подбирая выражение, — запоминают. Людей, события, голоса. Зеркала — особенно.

Он говорил без наигранной мистики, скорее как человек, который давно живёт среди старья и привык приписывать вещам характер.

— Бабка моя, царство небесное, всегда ругалась, если зеркало напротив кровати ставили, — продолжил он уже почти вполголоса, как будто делился чем-то лишним. — Говорила: нехорошо. Не любят, когда на них ночью глядят. И когда кто-то умирает — велела занавешивать все. Чтоб никто лишний в стекле не остался. — Он усмехнулся, будто сам понимал, что звучит это странно. — Суеверия.

Марина вежливо кивнула.

«Ну точно: бывший лектор, нынешний одинокий сказочник», — подумала она, но вслух сказала:

— Атмосферно звучит.

— Атмосфера — это да, — старик провёл пальцами по бронзе, но к стеклу не притронулся. — Главное, чтобы вещь вас приняла. А там уж, как вы с ней… договоритесь.

Последнюю фразу он произнёс рассеянно, почти себе под нос.

Повисла короткая пауза.

— Брать будете? — вдруг сухо спросил он, будто спохватившись.

— Да, — ответила Марина, даже не задумавшись. — У вас есть доставка?

— Есть. Оплата наличными, — оживился он уже деловым тоном.

— Хорошо.

Они быстро оформили покупку. Марина расплатилась и, глянув на часы, почти бегом выскочила из магазина — обеденный перерыв заканчивался.

Когда за ней закрылась дверь, старик какое-то время стоял неподвижно, глядя на уходящую фигуру за стеклом. Потом медленно подошёл к зеркалу.

Он поднял руку — и остановился в нескольких сантиметрах от стекла, словно натолкнулся на невидимую преграду. Палец так и не коснулся поверхности. Лицо старика на мгновение перекосилось чем-то похожим на брезгливость. Он резко опустил руку и коротко, зло сплюнул в сторону.

После чего, ещё раз посмотрев в витрину — проверяя, не вернулась ли покупательница, — пробормотал что-то неразборчивое и ушёл в подсобку за брезентовыми рукавицами. К стеклу он так и не притронулся.

— Света, иди есть, — позвала Марина из кухни, расставляя тарелки.

Ответа не последовало. Вместо привычного: «Мам, я не хочу», в квартире стояла тишина. Марина вздохнула и пошла смотреть, чем занята её шестилетняя дочка.

Света стояла напротив зеркала, которое час назад привезли из антикварного, и не отрываясь смотрела в стекло.

— Понравилось? — улыбнувшись, спросила Марина и присела рядом, на корточки.

— Холодное, — спокойно сказала девочка.

— Стекло всегда холодное, — привычно отозвалась Марина. — Зато красивое.

Света чуть наклонила голову, словно прислушиваясь к чему-то в глубине зеркала.

— Там кто-то есть, — так же серьёзно произнесла она и ткнула пальцем в отражение.

Марина посмотрела на себя и на отражение дочери, обняла Свету за плечи.

— Это мы, солнышко, — чмокнула её в макушку.

— Нет, — Света покачала головой. — Вон там. Сзади.

Она говорила без игры, без привычной детской театральности — просто фиксировала факт.

Марина устало подумала, что у ребёнка наконец-то дошли руки до кошмаров и страшилок, но настроение портить не хотелось.

— Пойдём руки мыть, — сказала она, поднимаясь. — А то твой «кто-то» всё съест без нас.

Света нехотя оторвалась от зеркала и позволила увести себя.

Марина проснулась среди ночи разбитой. Уже две недели она не высыпалась, просыпаясь по нескольку раз за ночь. Её мучили кошмары.

Сначала снились только звуки: женский голос, детский плач, мужской крик. Потом, через пару ночей, к ней стала приходить во сне женщина с ребёнком на руках и тихо, торопливо просить открыть какую-то дверь. Женщина всё время оглядывалась через плечо, будто боялась, что за ней следят.

В одну из ночей во сне раздался мужской крик — полный безумия и боли, — и Марина увидела человека, охваченного пламенем, который, корчась, шипел проклятия прямо ей в лицо.

Каждый раз, проснувшись, она шла в комнату к дочке. Света тоже стала плохо спать; ей всё время снился один и тот же кошмар: какой-то «дядя» убивает их обеих. Девочка боялась засыпать, и Марине приходилось долго лежать рядом, пока сон наконец не одолевал ребёнка.

В ту ночь, когда ей приснился антикварный магазин, всё стало яснее и… тревожнее.

Ей снился длинный ряд зеркал; в каждом — смазанные, неразборчивые лица. Старик идёт вдоль, что-то негромко бормочет, касается одного зеркала, другого… а у её — останавливается, не дотрагивается. В руках у него вдруг оказывается свеча, он подносит её к стеклу — и огонь гаснет, оставляя в воздухе тонкую ниточку дыма.

«Не держат такие дома…» — будто бы произносит он, но голос растворяется, как шорох.

Марина открыла глаза окончательно. Сердце стучало чаще, чем после обычного сна.

Она по привычке пошла в детскую — проверить Свету. Девочка спала беспокойно, хмурилась, что-то шептала во сне, но дышала ровно. Марина постояла над кроватью, прислушиваясь, поправила одеяло и вернулась в коридор.

Проходя мимо зеркала, она замедлила шаг.

В полутьме стекло казалось не чёрным, как обычное окно ночью, а каким-то матовым, как вода в глубоком колодце. Марина остановилась, уставилась на своё смазанное отражение и вдруг подумала о свече из сна.

Сама не понимая, зачем ей это, она вернулась в спальню, порылась в тумбочке, нашла старую, ещё не использованную церковную свечку, зажгла её от зажигалки и снова вышла в коридор.

Пламя дрогнуло, выровнялось.

Она поднесла свечу ближе к зеркалу.

Огонёк, словно споткнувшись о стекло, резко дёрнулся и погас — без сквозняка, без какого-либо движения воздуха. Оставшаяся на фитиле красная точка ещё секунду тлела и тоже исчезла, оставив тонкую струйку дыма.

Марина непонимающе моргнула. Зажгла свечу ещё раз. Поднесла ближе.

То же самое — едва она приблизила пламя к стеклу, огонь словно кто-то щипнул двумя пальцами.

С третьей попытки свеча даже не успела разгореться как следует — фитиль вспыхнул и сразу потух.

Ни одно окно не было открыто, ни одна шторка не шевельнулась. Воздух был неподвижен.

Она осторожно дотронулась до стекла ладонью. Холод оказался резче, чем днём, — будто она приложила руку к чему-то только что вынутому из морозилки. Ладонь на секунду свела судорога.

Марина отдёрнула руку, выругалась про себя, потёрла пальцы. Но главное — стекло на ощупь оказалось… скользким. Как живая, влажная кожа. Как большой серый слизень под тонкой плёнкой.

Марина с отвращением отдёрнула руку и поспешно включила свет. При обычном освещении зеркало выглядело совершенно нормально. Но стоило дотронуться до него ещё раз — то же омерзение, тот же липкий холод.

Она несколько раз тщательно помыла руки с мылом, словно пытаясь смыть невидимую слизь, и, не глядя в зеркало, почти бегом прошмыгнула в спальню.

«Нервы, — сказала она себе. — Накрутила с этими снами. Старая рухлядь, вот и производит впечатление».

Лёжа в кровати, Марина долго ворочалась, прислушиваясь к квартире. Мысли всё равно возвращались к зеркалу: к суевериям старика, к странному сну, к гаснущему огню.

Разбить зеркало ей даже в голову не пришло — слишком свежая, желанная покупка. Мелькнула робкая мысль: «Если так будет продолжаться, попрошу батюшку святой водой окропить. Мама обрадуется, что я наконец в церковь собралась».

С этой полудетской попыткой успокоить себя её всё-таки сморил сон.

Ей снилось, что она поднимается по широкой деревянной лестнице, крепко держа Свету за руку. Вокруг — непроглядная тьма. Огонёк керосиновой лампы, которую Марина несла в другой руке, отгонял мрак всего на пару шагов. Там, где заканчивался жёлтый круг света, начиналась плотная, живая тьма.

С каждым шагом по скрипучим ступеням по спине Марины ползли забытые детские страхи. Казалось, стоит зазеваться — и из темноты выскочит что-то мерзкое, кошмарное. Воображение рисовало исполинские тени с когтями и пустыми глазницами. Страх сжимал грудь, ноги наливались свинцом, но останавливаться посередине лестницы казалось ещё страшнее.

Света вцепилась в её ладонь так, что пальцы сводило. Марине казалось, часть детского ужаса перетекает в неё.

Она попыталась улыбнуться дочке, как бы успокаивая их обеих: «Это же наш дом. Здесь нечего бояться». Но в этот момент под ногой протяжно скрипнула ступень. Лампа дрогнула, язычок огня качнулся, и тени на стенах зашевелились, потянулись к ним.

Где-то внизу тихо зашуршало.

Марина застыла, всем телом прислушиваясь. Дом молчал. Шорох не повторился — но стоило ей сделать шаг, ей показалось, что в темноте, за пределом света, кто-то стоит. И ждёт.

Они медленно поднялись на площадку между первым и вторым этажом — там, где в её квартире висело зеркало. Здесь тоже, во сне, стояло высокое зеркало. Марина поймала своё отражение в неверном свету лампы — лицо мертвенно бледное, губы сжаты, глаза горят по-ломаному.

Она перевела взгляд на Свету — у девочки глаза бегали, метались, словно она искала кого-то в темноте. Вдруг взгляд застыл — прямо на зеркале, точнее, на том, что виднелось в его глубине.

Марина посмотрела внимательнее. В отражении за их спинами тьма стала ещё плотнее, сгустилась и придвинулась вплотную к полоске света, обретая расплывчатые, но уже почти человеческие очертания.

В ту же секунду она почувствовала яростный укол в спину, пронзивший грудь. Воздух вырвался из лёгких. Марина опустила глаза: из груди торчало что-то металлическое и красное.

Она захрипела, изо рта брызнули капельки крови, попали на зеркало. Тёплая струйка потекла по подбородку, закапала на платье, расползлась по ткани тёмным пятном. Резкий толчок — и нож исчез из тела. Ноги подкосились.

Где-то на грани сознания Марина понимала: она умирает, чудо, что всё ещё стоит. Тень за спиной шагнула вперёд, в круг света, и она увидела лицо мужчины, перекошенное мерзкой улыбкой. В руке поблёскивал нож.

«Следующей будет Света», — вспыхнуло в голове.

Из последних сил она развернулась и ударила мужчину лампой. Стекло разлетелось, горячий керосин окатил его грудь и лицо. Мужчина вспыхнул, как факел. Его крик — звериный, сорванный — ударил по ушам. Он стал метаться, размахивая ножом во все стороны.

Света стояла неподвижно, как загипнотизированная, не в силах ни закричать, ни отойти.

Марина попыталась крикнуть: «Беги!» — но из горла вырвался только новый влажный кашель и фонтан крови. В следующее мгновение она увидела, как нож, взмахнув, полоснул Свету по шее. Девочка обмякла и упала к её ногам.

«Нет!» — закричала Марина уже беззвучно. Свет вокруг вспыхнул и провалился во тьму.

Она очнулась на полу у своей кровати, свернувшись клубком, вцепившись руками в грудь. Несколько секунд Марина с ужасом ощупывала подбородок, грудь, одежду — ни крови, ни раны.

Комната. Ночная тишина. Кровать. Всё на месте.

Она шумно выдохнула, но облегчение длилось недолго.

«Света!» — обожгла мысль.

Марина вскочила и бросилась в детскую. Включив свет, она увидела дочку — та лежала, зажимая руками горло, хрипела во сне. Лицо побледнело, губы посинели.

— Света! — Марина схватила её за плечи, пытаясь разбудить. — Проснись! Это просто сон!

Рука девочки безжизненно соскользнула на подушку. На шее, сбоку, краснела ровная тонкая полоса — точно в том месте, куда во сне ударил нож.

Марина завизжала и сильнее затрясла дочку. Но дыхание становилось всё более редким и тяжёлым… и вдруг вовсе оборвалось.

Она уже наклонилась, чтобы делать искусственное дыхание, как внутри, где-то под грудиной, прозвучал шёпот — отчётливый, чужой:

— Дверь. Открой дверь.

Марина поняла, о чём речь.

Она вылетела в коридор и набросилась на зеркало. Сначала била кулаками — стекло глухо звенело, но оставалось целым и холодным. Потом схватила туфлю и стала изо всех сил лупить каблуком. На гладкой поверхности лишь проступили царапины.

Отчаяние захлестнуло. Она навалилась на зеркало всем весом, рванула его на себя. Тяжёлая рама качнулась. Марина дернула ещё раз — сильнее, с криком — и зеркало рухнуло на пол.

Стекло разлетелось на десятки острых осколков. В ту же секунду по квартире пронёсся ледяной сквозняк, такой сильный, что у неё закружилась голова. На миг показалось, что стены вздохнули.

Ей послышался истошный мужской крик, полный ненависти и боли, вперемешку с тихим, еле различимым женским и детским шёпотом:

— Спасибо…

Потом всё стихло.

Марина ещё несколько секунд стояла, бессмысленно глядя на осколки, разбросанные по полу, как лёд после удара коньками. В отражениях мелькали только её босые ноги и белый коридорный потолок.

— Ма-а-ма…

Голос был хриплый, но живой.

Не веря своим ушам, Марина бросилась в детскую. Света лежала на кровати, морщилась и тёрла шею, на которой полоска уже бледнела, превращаясь в тонкий розовый след.

Марина опустилась рядом, прижимая девочку к себе, не в силах сдержать слёзы.

Где-то в глубине квартиры тихо похрустывали остывающие осколки зеркала.