Движущий горы

Сказ берёт начало в крае алого песка, где солнце – не светило, а палач, медленно выжигающий душу из всего живого. Горизонт колыхался, как раскалённое полотно, обманывая взор манящими озёрами миражей. Среди вечно странствующих ветряных барханов, в ложбине меж двух исполинских дюн, затерялся бутылёк. Не простой сосуд – толстое, зеленоватое стекло, мутное от времени и песчаных шлифовок, будто заговорённое. Зимние ветра-скрипачи, в дуэте с летними бурями-разрушительницами, раз за разом – год за годом, шелушили, рассыпали песок вокруг, пытались стереть и само стекло, вгрызться в его суть. Но бутыль всё терпел, не теряя виду – всё такой же неестественно свежий и нездешний, будто вчера потерянный пьяным караванщиком. На нём, пожелтевшая, истерзанная ветром и солнцем этикетка, на которой едва читалось корявое: "Вино. Сурожъе". А ниже, словно пророчество или проклятие, кто-то когда-то выцарапал острым камнем: "Не поите бесов, иначе, они накормят вас."

«Встреча с Обманом»

Вот, измождённой тенью, путник рухнул на колени перед бутылём. Он полз сюда, ведомый последним проблеском сознания, видением влаги. Солнце выпило из него все соки, губы растрескались в кровавые карты пустыни, язык прилип к нёбу, как иссохший лист. Его дрожащие от счастья руки, костлявые птичьи лапки, пару раз уронили столь желанное сокровище в раскалённый песок. Каждый раз он с хриплым стоном накрывал его телом, боясь потерять. Наконец, собрав последние крохи воли, вцепился в пробку скрипящими от сухости зубами, вывернул суставами – и вырвал!

– Вооода...! – хриплый, надрывный вопль сорвался с его пересохших губ, когда пробка отлетела в алый песок.

Мгновенно опрокинув тяжёлое горлышко над головой, он раззявил рот, жадно подставляя его под долгожданную влагу, мечтая о хлёсткой, прохладной струе. Но не пролилось и малейшей капли. Только мельчайший, сухой, как пепел, песок хлынул ему в глотку, в нос, в слипшиеся ресницы. Он был внутри – этот вездесущий, ненавистный алый песок.

Кашляя, чуть не задыхаясь, захлёбываясь песчаной пылью, мужчина отшвырнул обманчивый бутыль, как гадюку. Сквозь надрывный, рвущий грудь кашель, не жалея капель иссекающих сил, прокричал в безжалостное небо:

– Грёбаный обмааан..!

И грянул гром, оглушительный, раздирающий тишину, хотя небо было чисто и безоблачно. Воздух сгустился, стал тяжёлым, как свинец. Сгустились тучи из ниоткуда – чёрные, рваные, низкие, нависшие гнетущей пеленой. Из горлышка бутылки хлынул не дым, а белая, клубящаяся, неестественно холодная мгла. Она вилась, как живая, принимая очертания. И из неё, с треском ломающихся сухих веток или скрипом сальной кожи, вылезло нечто. Мускулистое тело старца, обтянутое кожей цвета выдержанного пергамента, но глаза... глаза горели нечеловеческим, холодным зелёным огнём, как гнилушки в болоте. Существо выпрямилось во весь свой исполинский рост, заставляя песок вздыматься вихрями у его огромных, копытообразных стоп. Оно втянуло воздух с шипением, и хриплым, рвущим барабанные перепонки голосом рявкнуло, обращаясь к самому эху:

– Кто осмелился глотнуть меня!? Добрый джин – я, а не ромашковый-же чай на сон грядущий! Кто потревожил мой вековой покой?!

У мужика челюсть отвисла, колени подкосились окончательно. В следующий миг он уже лежал ниц, вжав лоб в обжигающий песок, ощущая жар сквозь кожу. Голос его, полный отчаяния, последней надежды и животного страха, завыл, прерываясь кашлем:

– Помилуй, о Великий! Я бедный странник, затерянный в этом пекле! Дни слились в один кошмарный день! Уже третий день... или четвёртый... вечность блуждаю я по сей погибели! Жена... дети... ждут, не дождутся! Сердца их изнывают! Лица их передо мной... Прошу, силой твоей чудотворной, отправь меня домой, к родному очагу! Прошу! Обрати взор на страждущего! Я больше не могу...

На раскалённую сковороду песка рухнула пара скудных, как роса в пустыне, слезинок. Каждая – драгоценность, которую он берег, как зеницу ока, тратя влагу тела. Мужик ещё раз воскликнул, вбивая лоб в песок, ощущая, как песчинки въедаются в кожу:

– Прошу!

– Прошу.

– Молю... Силы мои на исходе... Спаси...

Джин медленно, с театральной важностью, вознёс морщинистые руки к внезапно грозовому небу. И земля взревела. Песок вокруг закружился бешеным вихрем, поднимаясь ввысь. Стены из песка взметнулись к самому зениту, гигантские, непостижимые, затмившие само солнце своей исполинской, зыбкой тенью. Пустыня превратилась в каменный мешок из движущихся, гудящих песчаных гор. Путник зажмурился, забился в комок, чувствуя, как мир рушится.

– Так и будет, смертный! – прогремел голос, заглушая вой ветра. – Уж доставлю я тебя к порогу твоего дома! Сию же минуту! Узри!

Стены рухнули, унесённые неистовым вихрем, рассеявшим песок, словно дым от костра. И в прорехе между уходящими облаками песка мужчина мельком увидел... Родное! Зелёные, сочные возвышенности, холмы, покрытые лесом, и ту самую горную деревушку, прилепившуюся к склону высочайшей из сих гор, словно ласточкино гнездо. Крыши родных хат, тонкий дымок из труб... Сердце его забилось, как птица в клетке, в груди распахнулось окно тепла и надежды. Слёзы хлынули ручьём – на этот раз слёзы счастья.

– Благодарю тебя, любезный дух! Благодарю, что жизнь мне спас! – залепетал он, пытаясь встать на дрожащие ноги, протягивая руки к видению. Он уже мысленно ощущал объятия жены Марины, слышал звонкий смех Петруши и Аннушки...

Но радость была мимолётной, как жизнь мотылька у костра. Джин вдруг содрогнулся всем телом. Его облик поплыл, как масло на раскалённой сковороде, расплываясь, теряя чёткость. Старец обернулся в нечто чудовищное: чёрное, как ночная бездна преисподней, покрытое жёсткой, колючей, как иглы ежа, шерстью. Кривые, закрученные рога, похожие на обугленные корни, впивались в свинцовое небо. Когти на ручищах – острые, как кинжалы, отливали синевой стали. Демоническое отродье раззявило пасть – ряды жёлтых, гнилых зубов, с которых капала густая, чёрная, как смола, кровь, прожигая траву и землю дымящимися язвами. А глаза... зелёные, как болотная тина в лунную ночь, светились холодным, бездонным злом, нагоняя страх свирепый, парализующий душу, вымораживающий кости.

Басистый голос чудища, грохочущий, как обвал в горах, обрушился на мужчину, пригвоздив его к месту:

– Жалкий, слепой чееервяк! Чудеса - это байки для младенцев да дураков, верящих в добро! Ты освободил не джинна, а могучего демона из глубин преисподней! За сию вольность поплатишься сполна! Жизнью не только своею, а всего, что дорого твоей жалкой душонке! Смотри!

Чёрт медленно, с садистской не спешностью, поднял когтистую лапищу в сторону далёкой деревни на горе... Миг – и она... исчезла. Не рухнула, не сгорела. Просто растворилась, как мираж, как те стенки из песка – развеялась о невидимый ветер, испарившись в никуда. Осталась лишь голая, серая скала, уродливый шрам на лике земли, где ещё секунду назад кипела жизнь.

В глазах мужчины застыл неописуемый ужас. Страх, леденящий и пожирающий нутро, словно стая голодных крыс, грызущих изнутри. Он почувствовал, как у него вырвали сердце, вытоптали весь его мир. Всё, чем он дышал, ради чего жил, за что цеплялся в агонии пустыни – стёрто. Пустота. Абсолютная.

– Хочешь их вернуть? Ни так ли? – Ухмыльнулась рожа чудища, улыбка растянулась до самых рогов, едва не затмевая остатки света. Голос стал сладким, ядовитым. – Жалкий комочек плоти? Хочешь поиграть в спасителя? Вызволить их из небытия?

И тут, сквозь ледяной ужас и всепоглощающую пустоту, пробилась искра. Тусклая, но упрямая. Хоть чудовище возвышалось над ним, как гора над муравьём; хоть оно и явно сильнее в сотни, в тысячи раз; хоть оно стёрло его мир в одно мгновение... Особенно! Хоть оно стёрло всё в одно мгновение! Какая-то глухая, безумная ярость, последний выброс отчаяния, вскипела в груди. Не раздумывая, движимый чистейшим порывом боли и гнева, человек сжал кулаки, в которых была лишь пыль пустыни и его собственная гибель, и со всей, последней, отчаянной силы рванулся вперёд, ударив монстра кулаком в жилистую, шершавую ногу. Удар был жалок, как удар мотылька о фонарь. Раздался лишь ехидный, шипящий смех, похожий на кипение смолы в котле.

Чёрная лапища, подобно щупальцам, молнией оплела его руки, сдавив с нечеловеческой, костоломной силой. Шипение змеи смешалось со скрежетом, похожим на человеческий стон. Демон наклонил свою рогатую голову, и зелёные глаза-бездны впились в полные безумия и немой мольбы глаза мужчины.

– Такой уж~ сильный, ты? – прошипел он, и голос вдруг сменился, стал тихим, шелестящим, как сухие листья под ногами в могильнике, но от этого ещё более жутким. – И так жаждешь родненьких вернуть? Забавляешь, ты меня, песчинка... Ладно... Коль уж ты такой храбрец... Заклинаю я тебя! Принеси... принеси ты эту гору... ту саму, на которой гнездился жалкий твой народ... принеси её туда, в самое сердце алого песка. Камень... за камнем. Валун за валуном. Землю, на которой стояли их лачуги. Тогда, может статься, я соберу их пыль... и верну обратно... из небытия. Таков мой зарок. Исполнишь – получишь своё. Откажешь... – Демон оскалился, и в его пасти замерцал адский огонь. – ...останешься здесь навеки, как этот бутыль, но без надежды.

Испуганный мужчина лишь судорожно сглотнул комок пыли, отчаяния и ледяного ужаса. Гора? Целая гора? Безумие! Невозможность! Но в глазах демона горела не просто насмешка, а уверенность. И в кромешной пустоте, оставшейся после исчезновения всего, что он любил, это безумие стало единственной соломинкой, единственным смыслом. Мужик кивнул. Медленно, как приговорённый к казни. Согласился. Слов не было. Только действие.

Демон исчез, как и появился – в клубах удушливого чёрного дыма. Оставив мужчину одного среди бескрайнего алого ада. Видение родных краёв исчезло. Осталась только голая скала вдали, точка на горизонте. Домой. К горе. К началу конца.

Путь обратно через пустыню стал новой пыткой, в разы страшнее первой. Теперь он шёл не просто к спасению, а к месту невообразимого труда, к подтверждению своей гибели, в качестве человека. Солнце пекло немилосердно. Видения преследовали его: то Марина манила из-за дюны, то детишки смеялись в миражном оазисе. Он шёл, спотыкаясь, падая, сдирая кожу о раскалённый песок. Жажда превратилась в огненного змея, обвившего горло. Он мочился кровью. Временами ему мерещился тот самый зелёный бутыль, лежащий на пути – искушение вернуться, вызвать чёрта снова, потребовать немедленного исполнения... Но страх окончательной расплаты и призрачный образ жены гнали вперёд. Он жевал колючки, высасывал сок из кактусов, лизал росу с камней на рассвете. Ночью его мучали холод и вой шакалов, казавшихся посланниками демона. Он разговаривал с ветром, с солнцем, с звёздами, умоляя, ругая, плача. Его разум медленно трещал по швам. Но упрямство, та самая искра, что заставила его атаковать обидчика, горела внутри, не давая упасть и умереть. Он шёл. День. Два. Три. Он потерял счёт. Лишь скала становилась всё ближе, чётче, безжизненнее без своей деревушки. Наконец, измождённый, полумёртвый и с впалыми глазами, он пересёк последний бархан и рухнул на каменистую почву у подножия горы. Трава щекотала… Дом. Конец пути. Начало каторги.

Мужик поднялся на склон, туда, где стояла его хата. Ничего. Ни пепелища, ни камней фундамента. Только гладкая, как будто вылизанная скала. Он ползал по склону, рыл ногтями камень, ища хоть намёк, хоть осколок, хоть уголь от печи – всё тщетно. Деревня исчезла бесследно. Он нашёл лишь один предмет: крошечную, грубо вырезанную из дерева лошадку – игрушку Петруши. Она лежала на голом камне, как насмешка. Он прижал её к груди и завыл, как раненый зверь. Его плач разносился по пустым склонам, не встречая отклика. Только холодный ветер свистел в ушах. Именно тогда, сидя на голой скале с игрушкой в руке, глядя на пустоту, где был его мир, он понял весь ужас заклятия. И понял, что другого выбора у него нет. Никогда. Он поднялся. Нашёл большой, острый камень. Начал долбить монолит. Первый камень его новой жизни. Первый камень в основание его персонального ада.

***

Много долгих, безжалостных лет минуло с тех самых пор, как безымянный путник принял свой невообразимый груз... Годы превратили его в старика, согнутого не столько возрастом, сколько непосильной ношей неправедного труда. Кожа его, обожжённая солнцем и иссушенная ледяными ветрами, походила на старый, потрескавшийся пергамент, натянутый на рельеф костей. Глаза, некогда полные жизни и любви, теперь были глубоко утоплены в орбитах, тусклые, как потухшие угли, но в них, в самой глубине, тлела негасимая искра безумия, ярости и цепкой, извращённой надежды. Имя его стёрлось. Осталось только прозвище – Гар. "Гора-Движущий".

***

Старик размахнулся. Ладонь его – бывалая, рукоять отполирована потом, кровью до цвета тёмного янтаря, со свистом рассекла воздух и со скрежещущим ударом впилась в ненавистную скалу. Откололся камень – невелик, но тяжёл, как грех, как кусок его собственной души. Гар с тихим стоном, похожим на предсмертный хрип, напрягая каждую прожилку, каждое сухожилие, взвалил его на скрипучую телегу. Дощатый остов её не раз ломался и чинился сыромятными ремнями и кусками ржавого железа, найденными у дороги. Теперь она была похожа на передвижную могилу или орудие пытки. Костлявые ноги, обутые в самодельные лапти из сырой кожи, поползли по знакомой, втоптанной в мёртвую землю тропе – его личному крестовому пути.

Путь на Запад, в алую пустыню. Дорога была долгой, извилистой, проклятой. Через весенние проталины, где буйствовала жизнь – яркие цветы, щебет птиц, – казавшаяся теперь злой насмешкой над его мёртвым миром. Через редкие, шумящие листвой леса, где деревья шептали на ветру о его безумии, а тени пугали очертаниями демона. Через высохшие русла рек, где под камнями ещё шевелилась влага. Через деревушки, где на него показывали пальцами, где бабы крестились, а мужики хмуро косились. Его дорога была похожа на глубокую, гноящуюся рану, на шрам, который он годами вырезал на теле земли. Это был путь одержимого.

Он стал легендой и предзнаменованием беды. Дикие звери, чуя запах нечеловеческого отчаяния, тлена и смерти, обходили его за версту. Волки выли на луну, заслышав скрип его телеги. Бандиты, промышлявшие на дорогах, лишь косо поглядывали из чащи на эту живую руину, везущую свой бессмысленный груз. Что взять с того, у кого уже ничего нет, кроме камней, безумия и пустых глаз? Слухи ходили разные: что он святой юродивый, несущий свой крест; что он колдун, собирающий камни на страшное заклятие; что он сам – ходячий мертвец. Первые годы некоторые жалели его: бросали краюху хлеба, ставили кувшины с водой у дороги. Он брал молча, не глядя. Потом стали бояться. Потом стали избегать. Потом стали умирать те, кто встал у него на пути. Он каждый день, из года в год, из десятилетия в десятилетие, возил камни и комья земли с подножия той самой, всё более уродливой горы (теперь изъеденной, изуродованной его киркой, как проказой) в далёкую-далёкую алую пустыню на западе.

В пустыне он возводил жалкие пародии холмов. Камень к камню, горсть земли к горсти. За эти пять десятков лет из алого песка поднялись серые, уродливые, бесформенные насыпи, пародирующие родные горы. Он пытался складывать их устойчиво, подражать склонам – тщетно. Пустыня не терпит чужаков. Ветра, песчаные бури раз за разом налетали на его жалкое творение. Они шелушили, разбрасывали камни, как детские кубики, выдували землю до последней пылинки, засыпая всё новыми слоями алого песка. Холмы таяли, как сахар в кипятке, оставляя после себя лишь жалкие осыпи и горькое чувство бесплодности. И Гар начинал снова. И снова. Каждый раз, видя разрушенное, он выл от ярости и бессилия, колотя кулаками по камням, а потом снова брался за кирку. Надежда горела тускло, но не гасла – ведь Демон обещал.

А Демон витал. Не всегда видимый, но всегда ощутимый, как запах серы перед грозой. Он являлся в вихрях песка, принимая обличья пугающих теней. Он материализовался в знойном мареве над раскалёнными камнями. Он приходил в кошмарах, которые были страшнее яви. Он смеялся – сухим, как шелест ядовитых змей, смехом, который звенел в ушах и после пробуждения. Он подбадривал – едкими, ядовитыми словами, вкрадчиво лившимися прямо в мозг: "Молодец~ц... Тащи, тащи свой груз~з... Не устал еще? Крепись! А ведь они ждут... там, в холодном небытии... ждут своего спасителя... Твоя жена плачет... Дети зовут отца..." Он питался горем Гара, его тлеющей надеждой, его нарастающей, как злокачественная опухоль, злобой. Он умывался его слезами, давно превратившимися в песок. Он направлял, подстёгивал, сеял сомнения и тут же гасил их ложной надеждой.

Так шли дни. Бездыханные, монотонные, как стук кирки о камень, как скрип колёс по камням. Недели сливались в месяцы, месяцы – в годы. "Гар" – кличка стала именем. Имя – клеймом, проклятием, олицетворением упорства и безумия. Всё было тихо, да мертво в его душе, пока в один знойный, как устье кузнечного горна, день дорогу старика не преградил строптивый конь. На нём восседал молодой, холёный солдатик в новеньком, с иголочки, мундире, с начищенной до ослепительного блеска саблей, держа её наголо, как жезл.

– Окаянный, отойди с пути! – пробормотал Гар, даже не подняв взгляда от пыльной земли, где топтались непослушные подковы, вздымая тучи пыли, оседающей на его камнях.

– Стой, бродяга! – гаркнул солдат, тыча саблей в сторону Гара. Голос был молодой, напористый, полный глупой самоуверенности. – Обвиняешься в бродяжничестве да порче казённых земель! Вишь, колею выбил! Сдавай свою рухлядь! Пойдёшь в острог!

Гар лишь устало, как из глубины могилы, вздохнул. Этот звук был страшнее крика. Он совершил изнурённый шаг вперёд. Телега, привыкшая к движению, дрогнула и тронулась. Лошадь, почуяв нечто древнее, звериное, нечеловеческое в этом сгорбленном существе, шарахнулась в сторону, сбрасывая седока. Мгновение – и солдат, не успев вскрикнуть, оказался под грубым, тяжеленным колесом телеги, нагруженной камнями. Хруст костей был коротким, влажным и окончательным.

– Молодец~ц... – прошипел Демон, материализовавшись на груде камней в телеге, его глаза-углики сверкали нечеловеческим наслаждением. – Тащи~и дальше.. Ты этому виной... Ты... причина всех бед..! Все они... лишь пыль на твоём пути к спасению...

Гар даже не повернул головы. Унижения, как песок, въелись в него давно и намертво – он привык. Но этот случай стал переломным. Груз его деяний рос. Не только камней. За эти годы он принял смерть всех, кто пытался его остановить, задать вопрос, проявить жалость или просто оказался не в том месте. Сначала – случайно, как тот солдат. Потом – когда пьяные мужики из деревни попытались отобрать телегу "на дрова". Он отбивался киркой, слепо, яростно, не разбирая ударов. Потом – когда мальчишка-пастух бросил в него камнем, крича "Чёрт! Чёрт идёт!". Гар догнал его...

Телега была тяжела, но ярость придавала сил. Он не помнил деталей, помнил только хруст и тишину после. Он не мог смириться с несправедливостью судьбы, что затянула его в этот омут безумия, и злился на весь мир, который жил, пока его мир умер. Он тащил камни уже не только ради призраков семьи или стёртой с лица земли родины. Он тащил их, чтобы не сожалеть. Чтобы не думать, что он нёс их зря все эти десятилетия. Чтобы оправдать свою загубленную жизнь, превратить её в нечто монументальное, хоть и страшное. Каждый следующий шаг высекал искру ярости. Каждый камень добавлял каплю чёрной злобы в его иссохшее сердце. Злобы на демона, на судьбу, на весь живой мир, на себя – слабого, доверчивого дурака. Злобы о потраченной впустую жизни. Ведь все эти шаги, он мог сделать для великих дел, для своей семьи, а не для ублажения чудовища, что когда-то обещало вернуть невозвратимое.

Вопросы, как черви, грызли его изнутри, точа разум:

"Почему мир так обошёлся со мной? За что?"

"Почему я отправился в тот злополучный путь? В самый глаз Арванда? Неужто не видел знаков?"

"Что было бы, если бы я сказал "нет" демону тогда? Сдох бы в песках? Было бы... легче? Чище?"

"Неужто нет иного пути? Неужто я так слаб, что позволил превратить себя в вьючное животное?"

"Все они... эти на дороге... они живы. У них есть дом. Семья. Почему у них есть, а у меня нет? Чем я хуже? Заслужил ли я это?"

Эти мысли росли, как снежный ком, катящийся с горы в пропасть, обрастая новыми слоями горечи, ненависти и зависти. Этот ком Гар и катил перед собой все эти годы – вперёд и вперёд, шаг за шагом, камень за камнем, труп за трупом. Тёмные мысли плодили новых демонов внутри. Пороки – отчаяние, злоба, жестокость, гордыня ("Я двигаю горы! Я сильнее всех!") – один за другим вылезали из потаённых уголков его души, вытесняя последние крохи человечности. И вот уже Гар не замечает, как его телега давит не только преграды, но и людей – сознательно, целенаправленно. Сначала тех, кто преграждал путь. Потом – тех, кто просто был на его дороге. Потом – тех, чей вид, чья жизнь, чья нормальность вызывали в нём дикую, неконтролируемую ярость и зависть. Костлявые ноги старика, обутые теперь в грубые, страшные башмаки из человечьей кожи, безжалостно топтали одну душу за другой. Стены? Он таранил их телегой, нагружённой камнями, круша заборы, амбары, стены хат. Ямы, рвы? Заполнял их битым камнем и... тем, что мешало. Ничто – ни мольбы, ни угрозы, ни отряды стражников – не могло остановить неуклонное, разрушительное движение Гара к его безумной цели. А демон витал над этим кровавым шествием, пируя на пиру его окончательно распадающейся души, направляя старика, как послушную, одержимую марионетку, к финальной, абсолютной пропасти. Гар уже не видел грани между своей волей и волей демона. Они стали одним целым в этом разрушении.

***

Минуло ещё несколько лет. Гар был неузнаваем. Внешне он стал жутким подобием того, кого когда-то ненавидел: сгорбленный, покрытый струпьями, шрамами и грязью, словно земляной червь. На черепе, сквозь редкие седые клочья волос, торчали самодельные рога – вырезанные им из черепа горного козла и привязанные сыромятными ремнями, впивавшимися в кожу. Когти – заострённые, кровавые обломки кремня – торчали у него на пальцах, примотанные жилами. Его глаза светились тем же ядовито-зеленоватым безумием, что и у чёрта. Он волочил за собой не просто валун, а огромную, неровную глыбу, прикованную тяжёлыми, ржавыми цепями к его иссохшему телу и к телеге. Всех, кто попадался на глаза – путника, зверя, ребёнка, вышедшего за ягодами, старуху у околицы – он безжалостно расплющивал, раздавливал своей глыбой, рвал своими каменными когтями. Они раздражали. Мешались. Напоминали о той жизни, которую он потерял, о счастье, которое ему недоступно. Их крики причиняли боль в его опустошённой голове, а в такие моменты невозможно было уйти в сладостные, спасительные грезы "А что если бы?", которые когда-то спрашивал у своей измученной фантазии старик. Теперь он сам был воплощённым "если бы" – кошмарным вариантом судьбы.

И вот, когда последний камень с той самой горы (теперь представлявшей собой жалкий, изъеденный, низкий холм, скорее груду щебня) лег на огромную, уродливую груду в сердце алой пустыни, демон предстал во всей своей мерзкой, торжествующей славе. Он был больше, чёрнее, отвратительнее, чем когда-либо.

– Молодец! – извиваясь от удовольствия, как змея, воскликнул он. Голос гремел, но в нём была слащавая нотка. – Ты притащил ВСЮ гору! Камешек к камешку! Земельку к земельке! Исполнил немыслимое! Покорил не покоряемое!

Остаток человека в Гаре – жалкое подобие скелета в шкуре, едва державшийся на ногах под тяжестью цепей и лет, – замер. В тусклых глазах мелькнуло что-то, похожее на надежду. На предвкушение... Воссоединения? Избавления? Конца?

Но чёрт оскалил клыки, и в его глазах заплясали адские огоньки насмешки и торжества.

– Последняя... малость! – прошипел он сладострастно, приближаясь. – Последняя капля для великого возвращения! Заключённая в них! – Он бросил к ногам Гара десять тяжелых, тускло блестящих в красноватом свете заката золотых колец. Они глухо звякнули о камень. – ...Окропи их! Окропи их кровью жителей страны, что раскинулась за восточными горами! Кровью должна быть пропитана земля под каждым кольцом! Полита ею, как дождём! Тогда... тогда высвободится сила, чтоб обратить время вспять! Вернуть твою женушку, деток... деревеньку на склоне... ВСЁ! Каждую былинку! Каждую улыбку! Исполни сиё – и получишь своё!

И демон растворился не в тени, а в клубах чёрного, удушливого, вонючего дыма, оставив только зловещий, раскатистый хохот, эхом носившийся по пустыне.

Гар упал на колени. Не от слабости. От дикой, всепоглощающей жажды завершить это. Окончить путь. Получить плату. Он схватил кольца, вырывая их из песка. Жадные, пожелтевшие от времени, ненависти и бессонницы глаза загорелись новым, страшным, нечеловеческим огнём. Это был уже не тот обманутый путник, не тот сломленный старик, не тот постепенно озверевший каторжник. Это был пробудившийся монстр – точное, законченное подобие того, кого он ненавидел всем сердцем, ставший его совершенным орудием разрушения. С диким, нечеловеческим рёвом, от которого содрогнулся бы камень, он ринулся на восток. Кольца звякали на его костлявых, окровавленных пальцах.

Он не шёл – он нёсся, как чума, как сама смерть. Город за городом, деревня за деревней, человек за человеком. Его не останавливали дубовые ворота – он крушил их своей силой. Его не пугали копья стражников – его каменные когти рвали кольчуги, как бумагу. Его телега, запряжённая теперь парой диких, озверевших от крови волков, утопала в грязи из крови и праха. Он методично ставил кольца на землю, пропитанную смертью, и лил на них новые потоки алой влаги, пока металл не утопал в багровой жиже, не исчезал под её слоем. Он не видел лиц жертв, не слышал мольб, не различал возрастов. Он видел только цель. Только конец своего пути. Только их лица... Марины, Петруши, Аннушки... которые должны вот-вот вернуться. Каждая смерть приближала его к ним. Он был машиной уничтожения, движимой последней искрой извращённой любви.

Так бродил он сутками, неделями, месяцами, оставляя за собой выжженную землю, руины и гробовое молчание. Пока однажды, посреди очередного моря крови и пепла, его не согнула вдруг острая, разрывающая боль в груди. Не физическая – хотя тело его было одним сплошным рубцом. Боль души, внезапно пробившей толщу безумия, копоть ненависти и кровь. Как ледяной кинжал. Он остановился посреди опустошённой деревни. Тишина. Только карканье ворон. Дрожащими, залитыми липкой, уже холодной чужой кровью руками он медленно, как в кошмаре, поднял одно из золотых колец к глазам. Закатное солнце брызнуло на металл кровавым светом. И он УВИДЕЛ.

Золото было лишь тонкой, дешёвой обмазкой, линявшей от крови, пота и времени. Под ней... проглядывало нечто иное. Тусклое, серое, пористое, ужасающе знакомое. Кость. Человеческая кость. И не просто кость. Он лихорадочно стал тереть другие кольца ногтем, песком, тряпкой. Кость... кость... кость... Все десять. Выточенные из костей... Но самое страшное – центральные вставки на некоторых кольцах. Маленькие, скрученные в жуткие, неестественные обручи... черепа. Их пустые глазницы смотрели на него. Тела... бренные... сложенные... скрученные.. тела..!

Осознание ударило, как обух по темени. Мир пошатнулся. Не просто грохотом обрушившихся небес – обрушилась вся его вселенная. Чёрт обманул его не просто словами. Он обманул его саму душонку, растлил её, превратил в орудие вечного мучения и бессмысленной, чудовищной бойни.

Родных не воротить.

Никогда.

Никакой силой.

Ад был не впереди.

Ад был здесь.

Ад был в нём. Им самим сотворенный, камень за камнем, смерть за смертью. Он стал демоном.

Он и есть тот демон, что стёр его деревню.

Старый... молодой... безымянный... Гар... рухнул на землю, залитую кровью, грязью и его собственными слезами. Он прикрыл лицо костлявыми, липкими от крови руками – лицо, искажённое такой немой мукой, от которой сходят с ума, лицо, на котором не осталось ничего человеческого. Слёзы хлынули потоком, смешиваясь с кровью на руках, заливая и без того слепые, выжженные глаза. Плач, дикий, животный, раздирающий глотку, полный бесконечной боли, вины и осознания всего ужаса, затмил карканье ворон, затмил всё.

Отчаяние и вина сомкнулись на его горле, как тёмная, холодная, неумолимая лебёдка, вытягивая последнее дыхание, последнюю искру жизни.

Он завопил. Не рёв монстра. А последний крик человека, в самый финальный миг прозревшего всю невообразимую глубину своей гибели, своей ошибки, своего преступления. Он выкрикивал имена, которые носил в сердце все эти годы, как святыню, теперь осквернённую:

– Мааарьяааа! Петруууша! Аннушкаааа! Простииитееее меняяя!

Имя жены прозвучало громче всех, отозвавшись жалким эхом по мёртвой, опустошённой равнине. И после слов... настало Мгновение. Абсолютной, давящей, вселенской тишины. Десять костяных колец выскользнули из его безжизненных, разжавшихся пальцев и с глухим, окончательным стуком рухнули в огромную, запекшуюся лужу его собственной, беспросветной вины и неискупимой крови. Последний камень был положен. Гора горя, злобы и отчаяния завершена. Движущий горы обрёл свой вечный покой у её подножия.

***

Девяносто четыре зимы сменили друг друга. Легенда о Гаре, Движущем горы, растворившемся в кровавой луже собственного отчаяния, превратилась в мрачную сказку, в страшилку для непослушных детей и предостережение для алчущих власти. Место его последнего вздоха – некогда алая пустыня, теперь зловещие пустоши – стало проклятой землёй. Воздух здесь висел тяжелый, пропитанный прахом вековой скорби и чужой крови. Груды камней, некогда бывшие "горами", давно сравняли ветра, но земля под ними осталась мёртвой, серой, словно покрытой пеплом. Кое-где торчали странные, скрюченные окаменелые корни, напоминающие кости. А в самом центре пустошей, на огромном, гладком, как отполированный надгробный камень, плато из чёрного базальта, лежали они – Десять Костяных Колец. Они не тронуты тленом, лишь потемнели, впитав в себя всю боль и вину своего создателя, пульсируя едва уловимым зловещим холодком.

Именно сюда, преодолев опасности пограничных земель, ступили ноги троих. Не искателей приключений в пышных плащах, а наёмников, закалённых в боях и знающих цену золоту и выживанию. Хороших друзей, скреплённых годами совместных стычек и взаимным доверием.

Арчибальд "Арчи" Стоунфист: Громадный мужчина, бывший кузнец, ныне – живая крепость в латной броне, сколоченной им же. Его оружие – двуручный боевой молот "Громовержец", способный крушить скалы и ломать хребты. Лицо покрыто шрамами и щетиной, глаза – голубые и усталые, но цепкие. Голос – бас, грохочущий, как обвал.

Лисандр "Лис" Вереск: Стройный, ловкий, с острыми чертами лица и вечно насмешливым прищуром карих глаз. Одет в практичную кожаную одежду, не стесняющую движений. За плечами – изящный, но смертоносный композитный лук "Шёпот Ветра" и колчан с оперёнными стрелами. Мастер точного выстрела и язвительных комментариев.

Вероника "Ронни" Тенезнак: Высокая, стройная женщина в тёмно-синих, расшитых серебряными рунами мантиях поверх кольчуги. Её лицо, обрамлённое каштановыми волосами, было сосредоточено и умно. В руках – посох из чёрного дерева с мерцающим синим кристаллом на навершии. Маг-эрудит, специалист по древним артефактам и проклятым местам. Её магия – щит и меч отряда.

Они стояли на краю чёрного плато, оглядывая мрачную панораму Пустошей. Ветер выл, как потерянная душа, неся с собой песок и запах тлена.

Лис: (Щурясь на плато) Ну и уютное местечко подобрал наш покойный "двигатель гор". Прямо так и тянет устроить пикник. Особенно нравится декор – "стиль вечного отчаяния". Очень вдохновляет.

Арчи: (Хрипло кашляя, поправляя рукоять молота) Заткнись, Лис. Воздух и так гнилью пропитан, а ты ещё свою болтовню добавляешь. Ронни, это оно? Те самые... кольца?

Вероника: (Внимательно вглядываясь, её посох слабо светится) Да, Арчи. Десять Костяных Колец Гара. Источник проклятия этих земель. Энергия здесь... (она поморщилась) ...как открытая рана на теле мира. Будьте предельно осторожны. Эта земля не мертва. Она больна.

Лис: (Натягивая тетиву, проверяя лук) Больна – это мягко сказано. Она явно хочет чем-нибудь нас заразить. Предлагаю быстренько взять что пришли взять и свалить. Контракт говорит "исследовать и при возможности извлечь артефакт". "При возможности" – ключевые слова.

Арчи: (Твёрдо шагая вперёд) Раз пришли – сделаем. Ронни, веди. Я прикрою. Лис, смотри в оба.

Они двинулись по чёрному базальту к центру плато. Казалось, сама тень сгущается вокруг них. Внезапно Вероника резко остановилась, подняв руку.

Вероника: Стоп! Чужие! Из расщелин!

Из трещин в базальте, из-под нагромождений тёмных камней, с визгом и гиканьем высыпали десятки мелких, коренастых фигурок. Кожа – грязно-зелёная, глаза – жёлтые, горящие алчностью и злобой. В руках – зазубренные ножи, обломки костей, ржавые заточки. Гоблины. Но не обычные. Их тела были покрыты странными серыми наростами, похожими на окаменевшие струпья, а в глазах горело безумие, усиленное проклятием места.

Лис: (Мгновенно вскидывая лук) О, гости! И такие... "каменные". Добро пожаловать на поминки!

Арчи: (Рыком поднимая "Громовержец") Тварям не место на священной могиле! Расступитесь!

Гоблины: (Визгливо завывая) ШИНКИ! БЛЕСК! УБИТЬ! – И ринулись лавиной.

Лис сработал первым. Его пальцы стали размытым пятном.

«Шш-ш-ш-ш-ш!»

Три стрелы взвились почти одновременно. Первая вонзилась в горло вожаку с костяным шишаком. Вторая пронзила глаз одному из гоблинов, замахивавшемуся ржавым топором. Третья – настигла прыгающего на Веронику мерзавца, сбив его в полёте.

Гоблины падали, но их было много.

Вероника не растерялась. Она вонзила посох в камень.

"Кольцо льда!" – крикнула она.

Синий свет рванулся от посоха, формируя перед ней и Арчи полукруглую стену из инея и острых ледяных шипов. Несколько гоблинов, не успевших затормозить, врезались в неё с душераздирающим визгом, насаживаясь телами на шипы.

Арчи встретил основную толпу. Его молот засвистел, описывая смертоносные дуги.

КРУХ! – первый гоблин превратился в кровавое месиво, отброшенное на пять шагов.

БАМ! – второй был сметён ударом плашмя, ломая кости о камни.

Арчи бил не просто сильно – он бил умно, используя длину древка, отталкиваясь ногами, разворачиваясь на месте. Он был как жернов, перемалывающий волну. Гоблины с наростами оказались крепче обычных – молот глухо звенел, дробя каменную "броню", но не всегда убивая с первого удара.

Лис стрелял без остановки, выбирая цели за спиной Арчи и прикрывая фланги. "На правом, Арчи! Рыжий с двумя ножами!" – крикнул он, и стрела просвистела в двух сантиметрах от плеча великана, сбив замершего для прыжка гоблина. "Ронни, сзади! Лезет по льду!" – и ещё одна стрела нашла цель.

Вероника поддерживала барьер, но часть гоблинов обходила его. Она выхватила короткий серебряный кинжал. "Искра!" – лезвие вспыхнуло ослепительным белым светом. Когда гоблин прыгнул на неё, она ловко увернулась и ткнула кинжалом ему в бок. Раздался шипящий звук, и от существа повалил едкий дым – искра жгла нечисть.

Бой был жестоким, но коротким. Через пару минут последний визжащий гоблин был раздавлен "Громовержцем". Арчи тяжело дышал, кровь – чужая и его собственная (пара царапин от ножей) – стекала по броне.

Лис быстро собирал уцелевшие стрелы. Вероника осматривала ледяной барьер – он трещал, покрываясь паутиной трещин, и таял под действием жаркого воздуха.

Лис: (Вытирая пот со лба) Ну, "исследование" началось бодро. Эти каменные прыщавые – живучие, чёрт возьми.

Арчи: (Стирая кровь с щеки) Не корки... Камень. Как будто земля их защищает. Ронни, ты права. Место больное. Заражает всё вокруг.

Вероника: (Серьёзно) Это не просто защита. Это... симбиоз. Проклятая энергия насыщает местную нечисть, делая её сильнее, безумнее. И чем ближе к кольцам... (Она взглянула на центр плато) ...тем хуже. Будьте готовы к худшему. Эти гоблины – лишь стражники на окраине.

Группа продолжила путь, теперь ещё более осторожно. Ближе к центру плато стали видны странные образования – будто каменные щупальца, тянущиеся из земли. Воздух гудел от сконцентрированной злобы. И тут земля задрожала.

Вероника: (Резко) Под ногами! Глубоко! Большое! Отходим!

Они едва успели отскочить, как чёрный базальт вздыбился и раскололся. Из разлома, с рёвом, сотрясающим камни, вылезло... нечто. Массивное, трёхметровое, покрытое пластинами серого, как скала, хитина. Мощные руки с каменными кулачищами. Маленькая голова с маленькими, но безумно горящими красным светом глазами. Орк? Мутант? Земляной дух, искажённый проклятием? Существо ревело, брызгая слюной, и било себя кулаками в грудь, издавая звук, как удары кузнечного молота по наковальне.

Лис: (Широко раскрыв глаза) Вот это подарок! Прямо скажем... монументальный!

Арчи: (Ставя "Громовержец" на защиту, лицо стало жёстким) Не орк... Каменный тролль? Или земляной элементаль, сведённый с ума? Неважно. Ронни, идеи?

Вероника: (Быстро оценивая) Хитин выглядит прочным. Глаза – слабое место? Суставы? Магия земли здесь сильна... Опасно. Лис, пробей ему глаза! Арчи, отвлекай! Я попробую его связать!

Чудовище рванулось вперёд, несясь как таран. Арчи встретил его. Не пытаясь бить навстречу – он умел ждать. В последний момент он прыгнул в сторону, позволив каменному кулаку пролететь в сантиметре от шлема, и со всего размаха всадил "Громовержец" в боковую пластину существа.

ГРОХОТ!

Раздался звук, как при ударе по колоколу. Пластина треснула, но не проломилась. Существо ревело от боли и ярости, развернулось к Арчи.

Лис уже был на позиции. Он прицелился, выдохнул, отпустил тетиву. Стрела с тяжёлым бронебойным наконечником просвистела в воздухе... и чиркнула по каменному веку чудовища, отскочив искрами. "Чёрт! Крепче, чем казалось!"

Вероника подняла посох. "Корни, внемлите! Опутайте пришельца!" Тёмные, жилистые щупальца из теней и праха вырвались из земли у ног существа, обвивая его мощные ноги. Оно споткнулось, ревя от ярости, пытаясь разорвать путы.

Арчи использовал момент. Он рванулся вперёд, неся молот как копьё, и вонзил шип на его обухе в трещину на хитине.

СКРЕЖЕТ!

Шип вошёл глубже. Существо завизжало, замахнулось свободной рукой. Арчи едва успел отскочить, получив скользящий удар по наплечнику. Броня треснула, великан застонал от боли, но устоял.

Лис: (Перезаряжая лук) Арчи! Под ноги! Он тянет ногу! Шш-ш-ш!

Новая стрела. На этот раз Лис целился не в глаз, а в узкую щель в хитине над коленным суставом ноги, которую тянули щупальца. Стрела вонзилась по самое оперение! Существо взревело, пытаясь вырвать стрелу.

Вероника: (Напрягаясь, на лбу выступил пот) Держу... недолго! Арчи, его голова! Пока он отвлечён!

Арчи увидел шанс. Чудовище, пытаясь освободить ногу и вырвать стрелу, наклонило голову. Арчи собрал все силы. Он разбежался, прыгнул с криком "ЗА МИРНЫЕ ПОЛЯ!", и "Громовержец", описывая сокрушительную дугу, обрушился сверху прямо на макушку каменного тролля.

КРА-А-АК!

Звук был ужасающим. Хитин не выдержал. Череп треснул, как скорлупа. Красный свет в глазах погас. Чудовище замерло, покачнулось и рухнуло на землю, сотрясая плато. Щупальца Вероники растворились.

Наступила тишина, нарушаемая только тяжёлым дыханием троицы. Арчи опирался на молот, кровь сочилась из-под помятого наплечника. Лис подошёл к поверженному гиганту, осторожно ткнул его стрелой.

Лис: (Свистнул) Ну и монстрище. Ты его, Арчи, конкретно приложил. Браво. Ронни, твои щупальца – просто песня. Жутковатая, но эффективная.

Вероника: (Вытирая пот, подошла к Арчи) Ты ранен. Дай посмотреть.

Арчи: (Отмахиваясь) Пустяки. Рёбра целы, рука двигается. Броня своё отработала. А вот он... (кивнул на труп) ...что это было? Ни на тролля, ни на элементаля не похоже.

Вероника: (Осматривая тело) Плод проклятия. Земля, пропитанная болью, породила этого стражника. Ближе к кольцам защита будет только сильнее. Мы у цели.

Десять Костяных Колец лежали в нескольких шагах. Они образовывали почти идеальный круг. Тёмная, маслянистая энергия струилась между ними, пульсируя в такт какому-то мёртвенному ритму. Воздух над ними дрожал. Вокруг колец валялись кости – и древние, и совсем свежие (жертвы гоблинов и, видимо, предыдущих "исследователей").

Лис: (Мрачно) Красота... Прямо тянет взять одно на сувенир. Чувствую, будет весело.

Арчи: (Сжимая молот) Весело не будет. Чувствую взгляды. Сверху.

Вероника: (Резко подняла голову) Гарпии! Проклятые твари! Откуда?!

С неба, из клубов серых, ядовитых туч, нависших над Пустошами, с пронзительными, визгливыми криками пикировали тени. Крылатые женщины-стервятники. Их перья были грязно-серыми, кожа – синеватой и покрытой язвами, лица искажены вечной ненавистью. Когтистые лапы и клювы были направлены на троицу.

Гарпии: (Пронзительно визжа) МЯСО! БЛЕСК КОСТЕЙ! УМЕРЕТЬ! УМЕРЕТЬ ЗДЕСЬ!

Гарпии атаковали стремительно и с разных сторон. Первая ринулась на Веронику. Лис среагировал мгновенно.

Швырь!

Стрела просвистела, гарпия вереща отдернулась, но коготь всё же зацепил плащ мага, оставив длинный разрез.

"Ронни, вниз!"

Вероника пригнулась, одновременно вскидывая посох: "Вихрь Отражения!" Вокруг неё сформировался мерцающий синий купол. Вторая гарпия, пикируя на неё, врезалась в барьер с глухим ударом и отлетела, оглушённая.

Арчи был плохой мишенью для летунов. Одна гарпия, хихикая, спикировала ему за спину, пытаясь вцепиться когтями в шею. "Арчи, слева!" – крикнул Лис, но было поздно. Когти впились в броню у плеча, не пробив, но зацепившись. Арчи зарычал, попытался стряхнуть её, но гарпия висела, яростно долбя клювом по шлему.

Лис не мог выстрелить – рисковал попасть в Арчи. Он выхватил короткий меч. "Держись, бугай!" – и бросился на помощь. Его клинок блеснул, отсекая когтистую лапу гарпии. Та завизжала нечеловеческим голосом и отлетела, истекая кровью.

Вероника, видя, что Арчи в опасности, изменила тактику. Она опустила барьер и направила посох на гарпию, долбящую шлем великана: "Ледяная Игла!" Тонкий, сверкающий шип льда выстрелил из кристалла и вонзился гарпии в спину. Та взметнулась вверх с пронзительным визгом.

Освободившись, Арчи взревел: "На землю, твари!" Он схватил "Громовержец" за конец древка и, развернувшись, запустил его, как метательное копьё, в самую крупную гарпию, пикирующую на Лиса. Молот ударил чудовище в грудь с огромной силой, сбив его с курса и сломав крыло. Оно рухнуло на камни.

Лис, освобождённый от угрозы, снова взялся за лук. Теперь он бил наверняка.

Шш-ш-ш-ш!

Его стрелы находили уязвимые места: основание крыла, шею, глаз. Гарпии падали одна за другой, их визги сливались в жуткую симфонию агонии.

Последняя гарпия, видя разгром, попыталась улететь. Вероника не дала ей шанса. "Цепи теней!" – тёмные полосы магической силы взвились с земли и опутали крылатую тварь. Она рухнула к ногам Лиса, и меч молнией пронзил её сердце.

Тишина снова воцарилась на плато. Но теперь она была гнетущей, насыщенной болью и ожиданием. Троица стояла среди тел, поверженных. Они были измотаны, в крови и пыли, но живы.

Лис: (Облокачиваясь на колено, переводя дыхание) Ну... вот мы и добрались. Вечеринка удалась. Теперь эти... колечки. Кто первый тянет соломинку?

Арчи: (Подходя к кольцам, его голос был глух) Не трогай их, Лис. Смотри... Они... живые. Дышат.

Вероника: (Подойдя осторожно, её посох светился тревожным синим) Он прав. Это не просто артефакты. Это... сосуды. Конденсаторы невероятной силы, наполненные болью, ненавистью и отчаянием тысяч душ, убитых Гаром и его проклятием. Прикосновение... может быть фатальным. Или... пробудить то, что спит.

Лис: (Вставая) Пробудить? Ты о чём? Гаре? Но он же... растворился. Или нет?

Вероника: (Качая головой) Его тело – да. Но энергия... Энергия его безумия, его тоски, его вины – она здесь. В этих кольцах. В этой земле. Она и есть проклятие. Извлечь кольца... значит сорвать печать. Выпустить эту энергию. Последствия непредсказуемы. Может, они просто рассыплются в пыль. А может... может проснуться сам дух Гара. Или нечто худшее, что он породил.

Арчи: (Мрачно глядя на кольца) Значит, контракт не выполним. "При возможности извлечь". Возможности нет. Это самоубийство.

Лис: (Вздыхая) Эх, и золотишко-то какое пропадает... Ладно, ладно, не смотри так, Ронни. Я шучу. Ты права. Трогать это – безумие. Но... что теперь? Просто уйдём? Оставим этот котёл зла кипеть?

Вероника: (Долго смотрела на кольца, на пульсирующую между ними тьму) Нет. Мы не можем извлечь их. Но... мы можем попытаться стабилизировать. Ослабить утечку энергии. Запечатать это место сильнее, хоть и временно. У меня есть ритуал... Опасный. Мне понадобится ваша защита. И ваша вера.

Арчи: (Твёрдо) Мы с тобой, Ронни. Скажи, что делать.

Лис: (Снимая лук с плеча) Ну что ж... Похоже, вечеринка продолжается. Давай свой ритуал, маг. Мы прикроем. Хотя... (он оглядел мрачное небо и мёртвые камни) ...похоже, что больше нечисти на сегодня хватит. Но мало ли.

Вероника кивнула, её лицо стало сосредоточенным и суровым. Она начала расчерчивать посохом сложные руны на чёрном базальте вокруг колец, шепча заклинания на забытом языке. Синий свет кристалла заиграл новыми, напряжёнными оттенками. Арчи встал позади неё, как скала, его молот наготове. Лис занял позицию, его острый взгляд сканировал горизонт и небо. Тишина пустошей снова сгущалась, но теперь в ней чувствовалось напряжение надвигающейся магической бури. Невообразимая тень витала над ними, тяжёлая и бесконечно скорбная.

Их работа только начиналась. А Пустоши... Пустоши наблюдали. И ждали.