Двуликий Янус

Двуликому Янусу жилось нелегко с того самого момента, как он впервые появился на свет: не каждый сможет жить с одним телом и одной головой, на которой стеснённо сосуществуют два человеческих лица, обращённых в разные стороны.

«Передний» брат Ян, считавший себя главным, управлял телом. Крупный нос, выдающийся подбородок, кудрявые чёрные волосы. В его чертах сквозили надменность и самолюбие. Он ненавидел своего брата Уса ровно столько, сколько себя помнил. Второе лицо, обосновавшееся на затылке, как две капли воды походило на его собственное, если представить, что по нему хорошенько приложились лопатой, а потом прижали стеклом, точно благородную морду породистого добермана сплющили до аляповатого вида французского бульдога. Чаще всего Ян называл брата не по имени, а пренебрежительно – «паразит», что с медицинской точки зрения так и было, и считал его своим чудовищным проклятьем. Ус же считал проклятьем быть беспомощно прилепленным к затылку деспотичной головы, над которой он не имел ни малейшей власти и от которой приходилось выслушивать бесконечное ворчание и обидные колкости.

Поначалу Ус мужественно отстаивал свои права и желания, но строптивый Ян в конце концов совсем перестал с ними считаться. Постепенно он подмял брата под себя, и несчастный близнец обратился в немногословное и смиренное создание, лишь изредка позволявшее дать волю чувствам. Жалкая жизнь стояла поперёк горла, он ею не дорожил, однако, как бы он того ни хотел, даже не мог свести с нею счёты.

Большую часть времени Ус спал и лишь иногда, просыпаясь, печально смотрел на спину брата и снова погружался в сон. Иногда, если оба пребывали в нормальном расположении духа, они обменивались парой слов, но, о чём бы они ни толковали, непременно ссорились, поскольку Ян вырос не в меру раздражительным и острым на язык. Он не мог удержаться, чтобы не задеть уязвимого самолюбия Уса, отчего тот всякий раз переставал с ним разговаривать и засыпал, мечтая, чтобы его сон длился вечно.

Яну с детства приходилось спать на боку, чтобы не придавить лица ненавистного Уса. Это тоже удручало обоих. Бывало, когда ссора достигала особого накала, Ян ложился на спину, вдавливая изо всех сил отросшее сзади лицо носом в подушку, чтобы оно наконец задохнулось и больше никогда не докучало. Однако, когда воздуха начинало не хватать брату-паразиту, плохо становилось и самому Яну. Он вынужден был сдавать позиции и поворачиваться обратно на бок, мучаясь от нестерпимой головной боли, а потом ещё долго выслушивать поток сиплой брани, доносившийся из-за его спины.

Ел почти всегда один Ян. Ус для поддержания жизни в пище не нуждался, хотя еда тоже приносила ему немалое удовольствие. К тому же Яну было не с руки кормить никчёмного паразита, отчего он то и дело ленился идти на уступки, скармливая тому только то, что сам не любил или не доедал, почти лишив родного брата такого маленького, но важного удовольствия, как вкусная пища, заменив её скупыми объедками. Когда-то их кормила мама. Кормила одинаково хорошо, делила всё поровну и называла обоих не иначе как Янусом, как бы подчёркивая, что они единое целое. Несмотря на все старания матери, Ян и Ус всю жизнь ощущали себя враждующими соседями, у которых нет ни малейшего шанса избавиться друг от друга.

Отец ушёл из семьи сразу после рождения Януса, не вынеся позора, а самой мамы не стало несколько лет назад, едва братья закончили сельскую школу. Там им пришлось поровну разделить насмешки и издевательства жестоких детей, нашедших в уродливых мальчишках главный объект для бесконечной травли. Если косноязычный Ян учился неохотно и со скрипом, то Ус жадно собирал крупицы любых знаний. Он обладал отменной памятью, удивительно поставленной речью, всё запоминал на слух и научился читать, смотря в зеркало, которое установили перед его крохотным личиком, чтобы Ус мог видеть учителей и доску в отражении. Он частенько подсказывал неуспевающему Яну, когда тот приходил неподготовленным, чем заслуживал скупую благодарность, но жить в согласии они так и не научились.

Братья регулярно навещали могилу матери, каждый раз не в силах сдержать слёз. Общее горе на короткое время их объединяло. Только на кладбище они прекращали ссориться и ругаться. Пока Ян отворачивал от могильного камня заплаканное лицо, Ус мог ненадолго полюбоваться на матушку, что смотрела на него с заботливо высеченного портрета с любовью и пониманием, как в детстве. Мать всегда считала своих чад полубогами, сравнивая их с Двуликим Янусом из древнегреческой мифологии, и уверяла, что судьба наградила её уникальными сыновьями, которым другие могли бы только позавидовать, но зависти почему-то никто не испытывал.

***

После смерти мамы жизнь Уса стала ещё тяжелее. Не в силах примириться с потерей самого близкого человека, Ян пристрастился к домашним винам из винограда и алычи, которые покупал у соседа Алибека целыми ящиками.

Весь погреб Алибека пестрел разноцветными бутылями и пузатыми бочками. Сосед имел несколько гектаров плодородной земли, сплошь покрытых многочисленными виноградниками и фруктовыми деревьями. Всё лето и осень он настаивал сухое и полусладкое вино, гнал самогон, добавляя в него то корицу, то мяту, то лимон, а из мёда, изюма и ягод производил вкуснейшую медовуху, за которой съезжались из самых дальних городов и селений. Так что за крепкими напитками все шли к Алибеку. Если случайно заехавшим туристам он продавал их втридорога, то землякам сбагривал по дешёвке. Этим и пользовался слабохарактерный Ян. Сперва он заливал горе вином и медовухой, закупая их оптом, а затем перешёл на крепкий самогон, который доводил его до совершенно свинского состояния.

Ус помимо воли пьянел вместе с братом, хотя терпеть не мог ничего, что хотя бы на толику затуманивало ясность рассудка, и неутомимо протестовал против пагубного влечения Яна. Алибек слыл большим охотником до барышей и поначалу радовался ненасытному покупателю, но даже он спустя какое-то время, с тревогой глядя в вечно затуманенные глаза Яна, походившие на стёклышки опорожнённых бутылок, предостерегал, чтобы тот сбавил обороты, если не хочет окончательно свести себя в могилу в столь юные годы.

Однако неуступчивый выпивоха никого не слушал. Он дошёл до того, что временами затыкал рот кляпом беспомощному Усу, чтобы не выслушивать его несносные жалобы и наставления. Ещё Ян отрастил себе длинные бороду и усы, желая как можно меньше походить на близнеца, и приобрёл привычку ходить по улице в куфии, точно араб, хотя с младенчества был крещён и ходил по воскресеньям в православную церковь, к которой его приобщила заботливая мать. Куфия помогала скрыть от чужих глаз его врождённое уродство, хотя в родном селе легендарного Двуликого Януса мало кто не знал в лицо. Усу под куфией становилось душно и жарко, но любые неудобства не шли ни в какое сравнение с тем, что подобные выходки, особенно ненавистный кляп, были для него необычайно унизительными. Он много раз грозился перестать разговаривать с братом, но тот не воспринимал его слова всерьёз.

Однажды Ян в очередной раз заткнул Усу рот грязным кляпом после того, как голос из-за спины снова стал яростно сетовать на то, что вот, дескать, ты лентяй и тунеядец, не пытаешься найти хоть какую-то работу, целыми днями спиваешься в нашем прохудившемся саманном домике, из которого зимние сквозняки выдувают любое тепло, тратишь последние деньги на проклятую выпивку, что убивает нас обоих. Будь, мол, у меня руки и ноги, я непременно нашёл бы им более достойное применение.

Слушать чужие наставления, особенно со стороны ущербного братца, Ян терпеть не мог и в этот раз разозлился пуще прежнего, отчего Ус проходил с насильно заткнутым ртом не пару часов, как раньше, а несколько дней. Когда опохмелившийся Ян наконец сжалился и вынул кляп из болтливого рта, чтобы спросить, куда могли запропаститься треклятые ключи от дома, которые он не мог найти уже битый час, то обычно отзывчивый Ус ничего не ответил.

«Обиделся, – справедливо заключил Ян. – Ну что ж, бывает. День-другой подуется, потом отойдет».

Прошёл день, потом второй, третий, а Ус по-прежнему не произносил ни звука. О его мыслях и переживаниях оставалось только догадываться. Ян пытался пару раз его разговорить и даже впервые за много лет попросил прощения, однако Ус оставался нем, словно камень. Чтобы как-то умилостивить обиженного близнеца, Ян угощал того чак-чаком и мармеладом, которые брат особенно любил, но и здесь Ус не открыл плотно сжатых губ, которые будто зашили невидимыми нитками. Ян подходил к старому трельяжу, что смастерил ещё его отец, крутил туда-сюда створками, пытаясь обнаружить хотя бы намёк на движение, и всякий раз наблюдал одну и ту же застывшую картину: Ус мирно спал, смежив веки, или притворялся спящим – определить точно, увы, невозможно. На его лице отсутствовало всякое выражение. Ни злости, ни обиды, только ледяное, непоколебимое спокойствие. Ян всматривался в его ноздри, которые должны бы шевелиться от вдохов и выдохов, но и они оставались неподвижными.

«Неужто умер? – заподозрил Ян, даже боясь произносить это вслух. – Быть такого не может!»

Он помнил ещё с детства, что смерть Уса повлечет за собой и смерть его самого, но Ян чувствовал себя превосходно, как и прежде, если не считать неотступное ощущение бессмысленности жизни и затянувшееся молчание брата, что чертовски его тяготило.

Постепенно Ян стал забывать о существовании Уса, вспоминая о нём только в моменты, когда требовался дельный совет. Он до того привык полагаться на него в трудные минуты, что теперь, когда тот бессрочно замолк, то, пожалуй, впервые в жизни ощутил острую нехватку того самого, как он его называл, «паразита» в своей повседневной жизни. Ян и подумать не мог, что без чужой помощи станет таким рассеянным и несообразительным. Ус знал, где находится каждая вещь в доме, подмечая, что и куда положил его легкомысленный брат, вечно витающий в облаках. Он мог предугадывать по ночному небу, какая будет завтра погода, увидеть, какое на рынке мясо свежее, а какое уже полежалое, в какой момент надо снять лепёшку со сковороды и окунуть в кипячёную воду, чтобы чепалгаш получился мягким и нежным, и какую начинку сделать для кутабов, чтобы те вышли такими же сочными и вкусными, как у мамы. Учитывая, что большую часть времени Ус спал, Ян никогда не мог разгадать непостижимую тайну этой фантастической наблюдательности, словно брат водил всех за нос и сквозь закрытые веки впитывал всё, что происходило вокруг.

Спустя какое-то время, крепко разозлившись от того, что непокорный молчун ни в какую не желал говорить, Ян жестоко отхлестал Уса по щекам, отчего те раскраснелись, подобно мякоти спелого арбуза, но и это ни к чему не привело. Ус непримиримо молчал, зажмурив глаза, всё с тем же спокойным выражением лица, которое, казалось, ничто уже не могло потревожить. Ян не понимал, замолк он от обиды или погрузился в странную кому, из которой никак не мог выйти. Тогда он зажал Усу ноздри и рот. С полминуты тот не реагировал, но затем жалобно заскулил, пытаясь вдохнуть перекрытый воздух. Ян, который сам едва не упал в обморок от удушья, ослабил хватку. Брат жадно и судорожно задышал, хрипло закашлялся, выпучив глаза, но и после этого, придя в чувство, снова принял невозмутимое выражение лица, не сказав ни слова.

– Ну и чёрт с тобой, – выкрикнул Ян, громко сплюнув на пол. – Хочешь молчать – молчи сколько влезет! Хоть до конца жизни.

В этот же день Яну приснился сон, что он поменялся с близнецом местами. Теперь он смотрел на мир со спины и лишился дара речи в то время, как Ус, получивший власть над телом, громко и до сипоты хохотал, отпуская самые последние слова, которых Ян отродясь от него не слышал, и размахивал окровавленным обрубком языка в руке, которая ещё недавно, как и сам язык, принадлежали ему, Яну. Несчастный проснулся и подскочил на кровати, весь взмокший от привидевшегося кошмара. За секунду до пробуждения ему показалось, что Ус неразборчиво шептал что-то наподобие молитвы, в которой невозможно разобрать ни слова. Хорошенько прислушавшись, сидящий на кровати Ян услышал в полумраке тесной комнаты лишь мерное тикание стенных часов. Тогда он заплакал и снова тихо позвал Уса по имени, умоляя его произнести хотя бы слово, но тот по-прежнему хранил гробовое молчание.

***

Так прошло несколько месяцев. И вот однажды в один летний вечер, откупорив очередную бутылку Алибека, купленную накануне, Ян ни с того ни с сего не смог сделать и глотка. Отчего-то самогон и даже самые легкие вина ни в какую не лезли внутрь. Прошёл день, потом второй, но на выпивку по-прежнему не тянуло. Стоило ему пригубить по старой привычке хотя бы глоток – его тут же выворачивало. Постепенно запах спирта и забродивших фруктов стал вызывать стойкое отвращение. Затем, устав от своего бедственного положения, Ян подумал, что пора бы действительно найти работу, но желательно подальше от родного села, где о его уродстве никто бы не догадался.

Он объездил три соседние деревни и довольно скоро устроился грузчиком к зажиточному фермеру, который выращивал овощи для поставок в близлежащие города. Ян смог скрыть от окружающих наличие «затылочного» брата, пряча его под куфией, и потихоньку начал зарабатывать свои первые кровные, что порядком наладили катившуюся под откос жизнь. За первые три месяца он раздал долги соседям, рассчитался с Алибеком, стал поддерживать чистоту в доме и наловчился готовить треклятые чепалгаши и кутабы, которые особенно любил.

Пытаться разговорить брата он больше не пробовал, перестав искать его взгляд в двойных зеркалах старого трельяжа, как делал раньше. Он выправил зеркальные створки в ровную линию, чтобы не видеть ненавистного лица в преломленном отражении. Ему хотелось окончательно вычеркнуть Уса если не из жизни, то хотя бы из поля зрения, раз тот, упрямец, не шёл ни на какие уступки и возомнил из себя чёрт знает что.

Ближе к концу лета Ян заделал в доме все щели и переложил крышу, готовясь к зиме: её обещали в этот раз особенно холодную. Ходили слухи, что выпадет снег, а он в этих краях был редкостью.

Спустя ещё какое-то время Ян познакомился с девушкой Мартой, в которую влюбился буквально с первого взгляда, хотя, сколько себя помнил, никогда не испытывал слабости к низкорослым толстушкам – на них пускал слюнки беспомощный Ус. Правда, познакомился не сразу. Поначалу лишь тайно обожал, держась на почтительном расстоянии и долго не решаясь его сократить.

Парень повстречал девушку в одном из торговых ларьков, на чей склад то и дело разгружал тяжёлые мешки с овощами. Ян слышал, как другие игриво окликали Марту, поэтому и запомнил её имя, завидуя, что с ней так непринуждённо общаются все, кроме него. Единственное, на что он осмеливался, так это выдавить из себя неуклюжие слова и фразы, краснея каждый раз, когда встречался с девушкой взглядом, и нервно поправляя сзади шейный платок. Поскольку Ян постоянно носил куфию, которую снимал лишь дома, а Ус уже давно не подавал голоса, Марта не могла и подумать, что именно прячет на затылке стеснительный парень в чудаковатом головном уборе, который никто, кроме пастухов в округе, не носил.

– А вот и наш шейх пожаловал, – встречала она его обворожительной улыбкой, наблюдая, как Ян в очередной раз заливается краской, когда Марта кокетливо бросала взгляды в его сторону.

Ян впервые в жизни почувствовал себя полноценным мужчиной. Ему не верилось, что на него смотрят без тени брезгливости и отвращения. За годы его пускай и недолгой, но тяжелой жизни девушки всегда обходили Двуликого Януса стороной, проявляя к нему в лучшем случае жалость или дружеское сочувствие. После тяжёлых раздумий, терзаемый страхом и неуверенностью, Ян осмелился заговорить с улыбчивой Мартой. Та спросила его имя, но не успел парень ответить, как из-за спины послышался сиплый, но до ужаса знакомый голос:

– Меня зовут Ус! И я буду всегда с тобой рядом, милая!

Подскочивший от страха и смущения парень невольно прихлопнул ладонью затылок, пытаясь заткнуть рот ненавистного паразита, а Марта лишь удивлённо уставилась на чудака, словно по-прежнему ожидая от того ответа.

– Ты чего так подскочил? Я не укушу, – смешливо сказала Марта. – Так как тебя зовут?

«Неужели ничего не заметила? – подумал Ян, застыв на месте. Голос прозвучал слишком громко, чтобы его не услышать. – Или это я из ума выжил?»

– Ян, – чуть успокоившись, выдавил из себя молодой человек, после чего представилась и Марта, хоть в том и не было необходимости: её имя и так крутилось на языке который день напролёт. Дальше разговор потёк игривым горным ручейком без сюрпризов. Если не считать сюрпризом, что косноязычие Яна мигом сме нилось такой складной и красивой речью, словно он перечитал тысячу книг и мог говорить на любые темы. Ян больше всего боялся, что снова услышит знакомый сиплый голос из-за спины, который вот-вот всё испортит, однако Ус оставался таким же молчаливым, как и все прошедшие месяцы.

Придя домой, Ян сорвал куфию, развернул зеркальные створки трельяжа и снова заглянул в лицо Уса, сотрясая воздух проклятиями и обвинениями, пока не заметил, что и без того сплющенное лицо близнеца скукожилось ещё сильнее, подобно высушенному черносливу, глубже уйдя внутрь затылка. Рот скривился, обратившись в тонкую морщинистую линию, а веки слиплись, точно смазанные застывшей смолой, без надежды когда-нибудь снова открыться. Кожа уродливой мордашки покрылась частыми тёмными точками. Лицо Уса ощетинилось короткими, едва заметными волосками. От этой картины Яна чуть не стошнило. Он снова и снова звал брата по имени, но тот не откликался и только его крошечные ноздри едва заметно и бесшумно раздувались, давая надежду на то, что Ус продолжает дышать.

Спустя несколько дней Ян пригласил Марту на свидание. Они пошли гулять по крутым сопкам, поросшим травой, позолоченной осенью, и невысокими деревьями. Девушка и юноша стояли у отвесного каменного обрыва, откуда открывался чудесный вид на ночной город, озарённый тусклыми, редкими огоньками. Марта сделала несколько уверенных шагов, подойдя к самому краю, признавшись, что с самого детства не боится высоты. Её отец пас овец на горных склонах. Она чуть стыдливо хихикнула, подозвав кивком головы Яна, но тот застыл на месте: высоты, в отличие от своей тайной зазнобы, он боялся просто до чёртиков. С другой стороны, показать себя трусом тоже не хотелось, и он осторожными шагами приблизился к Марте. Она улыбнулась шире, прикрыв рот ладошкой, увидев красноречивый ужас на его лице.

«Такой высокий, большой и крепкий, а дрожит, как пугливая овечка», – подумала она, ведь под уступом простиралось не более нескольких десятков метров. По сравнению с горными ущельями подобный утёс казался Марте пустячным.

Ян знал: главное – не смотреть вниз, иначе может закружиться голова. Но то ли из-за внутреннего упрямства, то ли из желания показать себя смельчаком молодой человек всё-таки бросил взгляд под ноги, увидев головокружительную высоту. В тот же миг ночную тишину прорезал громкий, сиплый крик из-за спины: «Прыгай!».

От неожиданности Ян оступился, чуть не упав вниз, если бы не крепкие руки перепуганной девушки, что ловко схватила бедолагу за рубаху. Потеряв равновесие, они неуклюже плюхнулись на землю в невольных объятиях. Марта снова захохотала – теперь уже немного нервно и не так весело: её никак не отпускал испуг за Яна, который секунду назад чуть не угодил в самую пропасть.

– Ты слышала, как он кричал? Слышала? – жалостливо лепетал Ян, держась за затылок, прикрытый куфией. Марта посмотрела на него с изумлением и, не найдя ничего лучшего, чтобы успокоить перепуганного парня, уверенно прильнула к его губам, застыв в поцелуе, первом поцелуе Яна с девушкой за всю его никчёмную двадцатилетнюю жизнь. Тепло мягких губ отозвалось во всём теле приятной щекоткой, и он целиком растворился в поцелуе.

Девушка хотела запустить руки под голову парня, но тот так резко и сильно схватил её за запястье, что всё мигом оборвалось.

– Почему ты никогда её не снимаешь? – спросила с улыбкой Марта, вглядываясь в лицо Яна. Тот ничего не ответил, поднялся с земли, взял девушку за руку и пошёл дальше, думая о том, стоит ли открывать свою страшную тайну.

***

С тех пор у Яна начались слуховые галлюцинации. Он то и дело слышал Уса, который всё чаще и чаще что-то бубнил из недр сознания, как из глубокого колодца, доводя своей болтовнёй просто до сумасшествия. Поначалу Яну казалось, что обидчивый паразит снова заговорил наяву. Чтобы остановить нескончаемый поток слов, слышимый из-за спины, он отчаянно хлопал себя по затылку, будто раздавая себе затрещины, но очень скоро смекнул, что противный голос Уса ничем не оборвать.

Если поначалу Ян выслушивал от Уса одни проклятия и стенания, то постепенно они сменились привычными наставлениями, которым оказалось совершенно невозможно сопротивляться. Точнее, он и не хотел сопротивляться, поскольку соглашался с ними, словно с самим собой. Трудно было в этом признаться, но Яну ужасно не хватало помощи и советов брата, как костылей, без которых невозможно свободно ходить по миру. Сиплый голос услужливо возникал, когда Ян не знал, как лучше ответить Марте, когда та закидывала его бесконечными вопросами, подсказывал, куда девались ключи от дома, которые он продолжал терять, где ни попадя; пробуждал с утра, подобно крику петуха за окном, чтобы он не проспал. Яну казалось, что он сам разобрался, как приготовить рассыпчатый плов, в который отчего-то стал добавлять чернослив и нут, которые нравились Усу, но позже поймал себя на том, что кто-то незримый шептал ему на ухо неслышные слова, которым он невольно подчинялся. Со временем становилось всё сложнее и сложнее отличать свои собственные мысли от мыслей Уса. Они сливались воедино, и от этого становилось страшно.

Поначалу Ян пытался делать всё назло навязчивому подсказчику, боясь потерять самого себя, однако всякий раз, ослушавшись, жалел об этом. Спорить с братом стало всё равно что плевать против ветра. Невидимый преследователь общался с ним уже не словами, а образами и мыслями, что вспыхивали в сознании, точно маленькие молнии где-то на горизонте, за которыми следуют чуть слышные раскаты грома. Но звук грома становился всё тише и неразличимее.

Между тем любовь к Марте становилась всё сильнее, и девушка отвечала взаимностью. После тяжёлого трудового дня свободное время они проводили вдвоём, однако Ян не спешил открывать перед возлюбленной свой секрет, боясь, что та тотчас от него сбежит. Временами она пыталась выведать тайну ношения куфии, с которой парень никогда не расставался. Ян то отшучивался, то придумывал какие-то нелепые причины, которым Марта, впрочем, не верила, но виду не подавала, продолжая подыгрывать любимому, который старательно обходил неприятную тему стороной.

Однажды после очередной прогулки, затянувшейся до позднего вечера, Марта пригласила Яна домой. Она заварила в старом медном самоваре пряный отвар из горных трав и сухофруктов, который особенно любил пить её пожилой отец, что каждый год собирал и сушил сухоцветы, раскладывая их по всему дому. Молодые люди с удовольствием распили чай, болтали, смеялись, а потом снова целовались до тех пор, пока губы не синели, подобно сумеркам, что сгущались за окнами, занавешенными полупрозрачным тюлем.

Дома у Марты на этот раз никого не было. Родители уехали на несколько дней к родственникам в город. Марта молча взяла Яна за руку и повела в комнату, где царил манящий полумрак. Ян почувствовал невероятное возбуждение, с которым стало невозможно совладать. Внутренний голос, – не Уса, а его собственный, в том Ян не сомневался, – сам подсказал, что делать дальше. Одежда молодых людей тихо упала на пол. На голове Яна осталась лишь его нелепая куфия, которую он всё ещё не решался снимать даже в темноте. Марта нежно обняла молодого человека, прижавшись тёплым телом к его животу. Они опустились на постель, сгорая от взаимного желания, которое наполнило их до самых краёв.

– Снимай же, – прошептала Марта, нежно касаясь указательным пальцем лба своего возлюбленного. – Что ты в самом деле?

В полуночном мраке юноша смог различить, как она ласково и доверчиво улыбнулась. Вместо того, чтобы выполнить её просьбу, Ян стал жарко целовать Марту в мягкие губы и слился с ней в одно целое, ощутив нечто, чего не испытывал ни разу в жизни. Девушка чуть слышно застонала и, обняв его за плечо одной рукой, другой быстро сорвала злосчастный головной убор и отбросила его в сторону. Ян слегка вздрогнул, но не остановился, двигаясь всё быстрее. Будь что будет! Девушка извивалась в такт ритмичному танцу. В порыве страсти она запустила пальцы в волосы на затылке Яна, который замер в немом испуге, ожидая, что будет дальше. Но девушка словно бы ничего и не заметила, хотя к голове больше не прикасалась. Ловким движением она оседлала его сверху и продолжила подниматься и опускаться на живот, унося распалённого докрасна Яна так далеко, словно у него за спиной выросли крылья. А они, и правда, выросли. Парень словно улетал куда-то назад, вглубь зрачков. Тело перестало что-либо чувствовать. Он превратился в немого зрителя, что подглядывает за близостью двух как будто бы совершенно чужих ему людей через замочные скважины полуоткрытых век. Ян не на шутку перепугался, оглядываясь в кромешной тьме, которая не шла ни в какое сравнение с синеватым полумраком комнаты, где они находились со своей возлюбленной. Он окликнул Марту, но та его не услышала. Он крикнул ещё раз, уже громче – с тем же результатом. Да и сам крик казался каким-то приглушённым и беспомощным, как и он сам. Его телом точно управлял кто-то другой. Он видел, как его руки сжимают плотные груди Марты, но не чувствовал приятного тепла, как не чувствовал недавнего жара между ног.

Так продолжалось несколько мгновений, растянувшихся, как ему показалось, в целую вечность, но, когда он услышал протяжный стон обмякшей на кровати возлюбленной, Яна выбросило обратно из непроглядной бездны, словно волной на берег. Его сердце выплясывало под кожей чечётку, а в глазах плескались страх и растерянность. Казалось, сама смерть пахнула на него своим могильным дыханием, от которого задрожали пальцы и похолодели ноги. Марта, будто ничего не заметившая, растаяла у него на груди. Она тихонько положила ладонь на его живот, прижавшись сбоку всем телом, как ласковая кошка, и слушала его сердцебиение в тишине комнаты.

– Всё хорошо? – с тревогой спросила она.

Ян молчал.

– Ты как будто был не со мной последние…

– Я должен тебе кое в чём признаться, – отдышавшись, прошептал в темноте Ян, весь дрожа от волнения.

– В чём же? – промурлыкала обнажённая девушка, точно ожидая какого-то чуда.

– У меня на затылке… – с трудом вымолвил Ян, потянувшись к выключателю, чтобы зажечь свет. Вспыхнула лампочка. Марта сощурилась, быстро моргая и пытаясь закрыть глаза руками. Парень снова опустился на диван, провел по голове дрожащими пальцами и внезапно обнаружил, что вместо привычного крошечного лица сзади нащупывались лишь чуть маленькие, выпуклые…

– Шишки какие-то, – закончила за него Марта, залившись заразительным звонким смехом. – Это их, балбес, ты так сильно стесняешься?

«Действительно, шишки», – согласился про себя Ян, продолжая сосредоточенно ощупывать чуть бугристое место, заросшее короткими новыми волосами, где раньше красовалось то самое ненавистное лицо, почти растворившееся в его затылке.

– Тоже мне, стесняшка-барашка. И это всё, в чём ты хотел мне признаться?

Марта кокетливо наклонила голову, продолжая улыбаться.

– Нет, не всё, – продолжил Ян, который словно по-новому научился дышать. – Я люблю тебя. Выйдешь за…

Молодой человек чуть неуклюже запнулся.

– За дверь? – снова закончила за него Марта, рассмеявшись громче прежнего. Казалось, так хохотать могла только она.

– За меня, дурёха.

***

На подготовку к свадьбе потребовалось три месяца. Ян преобразился до неузнаваемости, перестав носить свой чудаковатый головной убор. Характер его стал мягче, движения увереннее, а манеры учтивее. Он купал возлюбленную в своем красноречии, не боясь делиться чувствами, переполнявшими сердце, и знаниями, которых у жениха, казалось, скопилось столько, что хватило бы ещё на три жизни. Правда, участились странные приступы, во время которых он на какое-то время замирал, уставившись в одну точку, уносясь мыслями куда-то далеко, откуда уже не достать, а однажды и вовсе потерял сознание, упав навзничь. Изо рта пошла пена, глаза закатились, а когда приступ стих, бедняга ещё долго не мог прийти в себя. Марта не на шутку перепугалась, подняв такой крик, на который сбежались соседи. Но всё обошлось. Яну стало лучше, и после этого ужасные припадки резко прекратились.

Иногда Марте казалось, что она собирается отдать руку и сердце совсем не тому грубоватому и косноязычному деревенщине, с которым познакомилась когда-то в овощной лавке и в смешной неуклюжести которого находила необъяснимое очарование, а совершенно другому человеку, от которого осталась одна оболочка – более взрослому и мудрому, хоть и немножко чужому. Впрочем, все изменения казались ей к лучшему. Она списывала свои нелепые подозрения на волнение перед свадьбой, накануне которой шишки на затылке жениха целиком исчезли, а на их месте вовсю завились пышными кудрями чёрные волосы.

В конце зимы наступил долгожданный день. Молодожёны решили повенчаться, поскольку Марта тоже была православной. Народу собралось немного, но даже среди них большая часть приглашенных – родственники и друзья невесты. На улице выпал снег и лежал покрывалом на земле, никак не желая таять. Такого снега жители села не видели уже много-много лет. Крохотная часовня наполнилась людьми, и в воздухе повис пар от людского дыхания. Приятный запах фимиама окутывал всех. В маленькой часовне слышался приглушённый шёпот, который прервал пожилой священник:

– Имеешь ли ты искреннее желание и твердое намерение стать мужем Марты, что видишь здесь прямо перед собой?

– Имею, отче, – твёрдо ответил молодой человек.

– Не связан ли ты, сын мой, обещанием другой невесте?

– Нет, не связан.

Затем батюшка обратился к невесте, которая слегка тревожно улыбалась, отчего-то боясь смотреть на своего суженого:

– Имеешь ли ты, дочь моя, искреннее желание и твердое намерение стать женою Яна, которого видишь…

– Меня зовут Янус, – поправил батюшку жених немного изменившимся с недавних пор сиплым голосом, а затем повернулся к Марте и добавил: – И я буду всегда с тобой рядом, милая.

2025, сентябрь