Дыхание древнего леса

Артём ехал в старом, трясущемся автобусе, окна которого дрожали на каждой кочке. Он уезжал в деревню на всё лето , последние свои школьные каникулы, в следующем году выпускной– мать, устав от вечных стычек между ним и отчимом, отправляла его к бабке. Это было не наказание, скорее передышка, которую они оба заслужили.

Артём не был из тех, кого жизнь баловала. Родной отец ушёл ещё до его рождения, а мать потом связалась с человеком, который обещал заботу, но оказался грубым, раздражительным и жестоким. Отчим никогда не воспринимал Артёма как сына – скорее, как случайное препятствие, мешающее ему жить так, как он хотел. Мать, хоть и любила сына, была слишком слабой, чтобы противостоять мужу. Иногда она заступалась, но чаще просто просила потерпеть, не спорить, не нарываться.

Школьные годы тоже не приносили утешения. Он не был отличником – учился средне, без рвения, не видя в этом особого смысла. Спортсменом тоже не был – худощавый, нескладный, из тех, кого легко толкнуть и засмеять. Друзей было мало – скорее, случайные приятели, которые могли сегодня смеяться с ним, а завтра над ним. Избегая драк, он учился терпеть, сжимать зубы и не подавать виду, когда обижали.

В автобусе играло радио, но Артём надел наушники и включил фильм – "Человек из стали". Он не был ярым фанатом супергероев, но этот фильм нравился ему. Особенно момент, когда юный Кларк Кент терпит издевательства одноклассников, но сдерживается, не показывая своей силы. Вот бы и у него была такая сила... Он бы не стал терпеть. Не стал бы бояться. Он закрыл глаза и представил, как легко мог бы поднять отчима одной рукой, придавить к стене, шепнуть сквозь зубы: "Теперь попробуй ударить кого-то слабее себя". Или поставить на место тех, кто смеялся над ним в школе... Но это была всего лишь мечта. Супергероев не бывает.

Автобус тряхнуло на ухабе, и фантазия рассыпалась. Впереди маячила деревня – глушь, где его ждало скучное лето. Или так он думал тогда.

****

Артём стоял на крыльце, щурясь на белёные стены избы. Дышалось здесь иначе — не так, как в городе, где асфальт и пыль пропахнувшая выхлопными газами, где машины гудят с утра до ночи. Тут — трава по пояс, земля жирная, чёрная, словно готовая пожрать ботинки, и солнце — как раскаленная сковорода, положенная прямо на темя. И тишина... глухая, как в подвале.

Он глядел вдаль, где за покосившимся сараем терялась просёлочная дорога, и думал: «И чего мне тут делать всё лето?..»

Связь — ни к чёрту. Интернет — будто дышит на ладан, и то — через раз. Телефон ловит только если залезть на чердак, да и там сигнал, как мираж. Из города — ни весточки, из мира — ни шороха. Одно только лето, деревня и бабка…

— Чё стоишь, как вкопанный? — рявкнул женский голос, и он вздрогнул.

На крыльцо вышла она — бабка. Мать его отчима. Высокая, крепкая, с лицом, изрезанным морщинами, как старая карта, и глазами, что глядели прямо в душу, без сантиментов.

— На, ведро! — сунула ему в руки старое оцинкованное, тяжёлое. — Сходишь к колодцу. И не забудь — корове натаскать воды! Она у меня не верблюда — пить хочет! А потом — в сарай. Кур выпустить да сено разгрести. И чтоб всё — по уму. Понял?

Артём неуверенно кивнул, чувствуя, как с его городских плеч слетает невидимый плащ цивилизации.

«Началось », — подумал он с тоской. — «Лето блин с интересным сюжетотом»

****

День потёк лениво, как растаявшее масло по чугунной сковороде. Артём таскал воду, выгребал сено из пыльного сарая, где пахло куриным помётом, прелым сеном и какой-то вечной, въедливой вечностью. Пальцы уже ныли, на правой ладони появилась мозоль, а спина гудела, как трактор "Беларусь", брошенный где-то на окраине деревни ещё в девяностых.

Бабка не давала продыху. Её распорядок дня был выточен, как коса — и с таким же звоном звенел над головой. Коза— вон туда, корова — сюда, печь затопи, ведро вылей, второе тащи. Куда — не спрашивай, делай. Бабка ничего не объясняла — в этом мире объяснять было некому и незачем.

«В дыру попал», — думал Артём, сгибаясь над деревянным корытом. — «Не жизнь, а средневековье какое-то , где машины сдохли не успев родится, а людям забыли рассказать о благах цивилизации».

Он спал в горнице, под старым лоскутным одеялом, где каждая заплатка — словно обрывок чужой судьбы. На стене — икона, крест-накрест натёртая до блеска, рядом — фото молодого мужика в военной форме времён царствования царя Николая второго, смотрящего в объектив с таким видом, будто пугает его фотоаппарат. Артём не спрашивал, кто это — в этих домах не спрашивают, тут просто молчат рядом. Наверное прадед отчима. Или кто ещё постарше.Кто знает?

****

Раз по утру, когда роса блестела, как стеклянные иглы на траве, Артём решил — на рыбалку. Бабка отпустила с одной условием: принесёт не меньше трёх карасей. «А то зачем тебе, — сказала она, — на реку, если даже рыбы оттуда не унести?»

Он собрал ржавое удилище, привязал леску — пальцы дрожали, не от волнения, а от непривычки. Собрал земляных червей, найденных под перевёрнутой доской у забора. Покрутил в пальцах с опаской — гадкие, но надо.

На реке было тихо. Река звалась Беленькая, но по цвету воды больше подходило "бурая". Однако рыба в ней была. Только хитрая.

Артём знал: брось сразу — не клюнет. Надо выждать. Посидеть молча, не шевелиться, чтоб и комары тебя за своего приняли. Поплавок — как глаз совинный, смотрит, не мигая. Чуть дрогнет — тяни. Но не раньше. Раньше — промахнёшься.

Было скучновато.

"Хоть бы кто-нибудь… хоть кто-то… просто рядом был. Словом перекинуться".

Он сидел на коряге, солнце уже припекало в затылок, когда услышал шорох за спиной.

Обернулся — и замер.

Девушка. Стояла босиком у самой воды, платье — светлое, тонкое, будто сшито из лунного света. Волосы — русые, в беспорядке, как у тех, кто не расчёсывается по утрам, но всё равно красиво. Лицо — простое, но неуловимо красивое, как не отсюда она. Словно смотрит не на него, а сквозь.

— Ты рыбу ждёшь или думаешь о чём-то? — спросила она, не приближаясь.

Голос — тихий, как ветер, когда листья ещё не шевелятся, но воздух уже знает — гроза будет.

— Рыбу, — сказал он. — Хотя кто знает.

Она уселась рядом, не спрашивая. Он смотрел краем глаза — движения её были медленные, как будто время вокруг неё тянулось по-другому. Не нервно-быстро, как у городских, а так, будто за спиной — вековая тишина, и ей спешить незачем.

— Меня Зоряна зовут, — сказала она, глядя на воду. — А тебя?

— Артём.

— Ты не здешний.

— Это заметно?

— Я здешних знаю всех.

Он не знал, что сказать. Она сидела обняв колени и едва заметно улыбалась. Словно наслаждаясь каждым мгновением своего бытия.

— Ты живёшь здесь, рядом где-то? — спросил он наконец.

— Нет. Я бываю тут, иногда. Если есть с кем поговорить.

Она встала, глянула на его поплавок.

— Тяни.

— Что?

— Там. Рыба. Тяни.

Он дёрнул — и правда, карась, жирный, серебряный, трепыхающийся в траве.

-- Ещё трёх вытащишь и хватит.

Когда он снял рыбу и обернулся к ней — её уже не было.

Только трава чуть примята, будто кто-то сидел. И запах — лёгкий, как жасмин и дым от костра.

Артём долго смотрел на то место, и впервые за всё время что провёл тут подумал:

"А может, не такая уж и дыра это место"

*****

Как-то под вечер Артём вернулся домой позже обычного. Закат уже вылизывал деревню, как кошка котёнка — медленно, лениво, с любовью. Он вошёл в избу, тихо, стараясь не скрипнуть половицей, но бабка, как всегда, уже ждала.

— Где шлялся, удильщик?

Она сидела за столом, резала зелень в миску с холодным борщом, и не смотрела — слушала. Бабка у него была такая — глаз у неё, может не такой острый, зато уши, как у летучей мыши.

— На реке был, — буркнул он. — Рыбу ловил.

— Рыбу, значит, — хмыкнула она и ткнула ножом в воздух. — А как та твоя, босая, белая, с глазами лунными? Опять приходила?

Он застыл, ложка в руке повисла между ртом и тарелкой.

— Откуда вы знаете?..

— Знаю, потому что не ты первый у нас такой. Все думают, что одни такие умные. А она — как была, так и есть. Вон уж лет семьдесят, как мне про неё мать рассказывала. А до того — бабка её помнила.

— Кто? — прошептал он. — Кто она?

-- Она ... Она своя.

Бабка отложила нож и уставилась прямо в него, будто в самую душу.

— Зоряна. Лесная. Не человек она, Артём. Не как ты, не как я. С виду — девка как девка, только не стареет, не болеет и не живёт, как все. Придёт — и исчезнет. Кому-то радость, кому и — беда. Тут как себя поведёшь. Если не тронешь, не навредишь — будет тебе благо. А как обидишь — сгинешь, не поймут где. За тебя не боюся- добрый ты.

Он сглотнул. Сердце било в горле.

— А она... добрая?

Бабка вздохнула, будто бы вспомнила кого-то, кого вспоминать не хотела.

— До поры.... Не серди её. Своя она .

****

На следующий день он шёл к реке с непривычной тяжестью в ногах. Сердце вело его вперёд, а разум тянул назад. В голове вертелись слова бабки, её голос, полуправда, полустрах.

Но Зоряна пришла. Как всегда — в траве, как из сна. И всё такая же. Ни следа мороки, ни тени угрозы.

— Что с тобой? — спросила, склонив голову. — Будто простыл.

Он молчал. Потом всё же выдохнул:

— Мне бабка сказала... про тебя. Что ты не человек. Что ты лесная. Что ты не стареешь, не живёшь, как все…

Она засмеялась. Не зло, не насмешливо — по-доброму, как будто услышала что-то детское.

— Говорят, — сказала она. — Легенда тут такая есть, знаю. Про девку, что из леса выходит. То ли дух, то ли ведьма. Но это всё не про меня.

— А про кого?

— А тебе важно?

Он хотел ответить "да", но не смог. Потому что не знал.

— Я просто... — пробормотал он. — Я не понимаю.

Она подошла ближе, положила руку ему на плечо. Тёплую, живую. Обычную.

— И не надо понимать. Просто будь. Пока ты здесь — я здесь. Разве тяготит тебя моя компания?

Он отрицательно покачал головой. Но в груди уже поселилось сомнение. Маленькое, холодное.

Пока я здесь…

Словно это не навсегда. Словно ей суждено уйти. Или исчезнуть.

****

Артём просыпался теперь с мыслью не о сенцах, не о вёдрах и даже не о завтраке, а о реке. Точнее — о том, что ждало его на берегу. Или кто. Работа шла быстрее, руки сносно привыкли к тяпке и лейке, даже корова, словно почувствовав перемены, меньше упиралась у ведра и давала себя доить без лишних рывков. Он знал: чем быстрее закончит, тем скорее окажется там, у воды, где трава шепчет старинные песни, а время растекается, как патока.

Бабка замечала, что он будто проснулся от летаргии.

— Смотри-ка, оживился! Оно понятно , девка озёрная она то интересней вашего тирнета?

Он не отвечал. Только кивал и брался за следующее дело, отмахиваясь от комаров, как от глупых мыслей.

Река влекла его, и не из-за рыбы. Караси карасями, но теперь Артём знал, что там будет Зоряна.

Она появлялась не сразу — бывало, он сидел, глядя на поплавок, и думал: "Ну всё. Сегодня наверное не будет её вовсе". И стоило этой мысли набраться веса, как появлялся лёгкий шорох, и она вставала из травы, будто выросла там, между ромашек и полыни.

Всегда босиком. Всегда в светлом. И всегда с глазами, в которых небо отражалось как-то иначе — не по-человечески.

— Опять ты? — спрашивала с усмешкой. — Или ты опять?

Они болтали ни о чём и обо всём. О школе, о дожде, о том, как в городе пахнет асфальт, и как в деревне шершни гудят над крышей. Она слушала с интересом, будто всё это слышала впервые, и говорила тихо, иногда странно, как будто она не жила, а вспоминала чужую жизнь.

Как-то раз ,Артём сидел на краю берега, лениво поводя удочкой по воде, будто и не рыбу хотел поймать, а мысли свои распутать. Тишь стояла над рекой, лишь поплавок дрожал от нетерпеливой рыбы. Вдруг — резкий рывок! Артём дёрнул, не глядя, и в ту же секунду вскрикнул: острый, как злоба, крючок впился в подушечку пальца.

— Чёрт бы побрал... — пробормотал он, зажмурившись от боли.

Из кустов, будто тень скользнула, вышла Зоряна. Тихая, как вечерний ветер. Волосы её были растрёпаны, в глазах плескалась тревога.

— Покажи, — сказала она негромко, но так, что у Артёма не осталось и тени сомнения: он протянул руку.

Она взглянула на палец, и Не морщась, не теряя ни капли хладнокровия, она схватила крючок двумя тонкими пальцами и, выдохнув, извлекла его одним точным движением. Артём ойкнул, но боли почти не ощутил.

Зоряна чуть склонилась, как бы шепча что-то непонятное, и мягко подула на свежую рану.

И— кровь остановилась, кожа сжалась, и лишь розоватая точка осталась на месте прокола, как след поцелуя.

— Как?.. — выдохнул Артём, глядя то на палец, то на неё.

— Ты не первый, кого ранило железо, — сказала Зоряна, слабо улыбаясь. — А я... я умею говорить с болью. Она слушает меня.

****

— А ты сама-то откуда? — однажды спросил он, когда солнце клонилось к горизонту, и от воды веяло прохладой.

— Не из деревни, — ответила она, поводя пальцем по воде. — Но и не издалека. Тут недалеко — по ту сторону леса.

— Далеко ходишь?

Она пожала плечами.

— Я не хожу. Я прихожу.

— Это как?

Она посмотрела на него так, будто он слишком прямо спросил про то, что не спрашивают.

— Ты же сам позвал. Я прихожу на зов— сказала она, и вдруг ушла, не попрощавшись.

Он долго сидел потом, глядя, как солнце садится в воду. Поплавок болтался, будто прощался с днём.

"Я сам позвал?" — думал Артём. — "Когда? Как?"

И вспомнил — свою первую рыбалку, первый разговор, первую мысль: "Хоть бы кто-нибудь… хоть кто-то… просто рядом был. Словом перекинуться".

И она пришла.

Не городская. Не деревенская. Не чужая, но и не своя. Зоряна.

Как имя, выбранное из сказки.

Как девчонка, которую придумал сам.

****

…Как-то на заре, когда туманы ещё стлались над полянами, а трава дрожала от колючей , холодной росы, Артём брёл через лес к речке, прислушиваясь к трелям просыпающегося леса. Солнце только-только целовало верхушки сосен, и воздух был сладок, как мёд в улье.

И вот, меж корней старого поваленного дуба, он заметил копошащихся щенков — трое, не более, с мягкой серой шерстью, ушами острыми и хвостиками, что ещё не умели вилять. Они тявкали, виляли своимт толстыми задницами и ластились к нему, словно признали в нём своего. Артём рассмеялся — вдруг, искренне, по-детски — и опустился на колени, протягивая руки к мохнатым зверятам.

Но в этот же миг лес, будто по команде, умолк. Птицы затихли. Ветви замерли. Даже ветер — и тот попятился назад.

Из густых кустов, с тяжёлым взглядом и воинственным рыком, выскочила волчица. Её глаза, янтарные, как у самой зари, горели дикой яростью. Шерсть её стояла дыбом, а пасть была приоткрыта, и в ней сверкали зубы, как иглы костяные. Она метнулась к Артёму — и лишь каким-то чудом он успел откатиться в сторону, упав на спину, сбив дыхание.

Не успел он и подняться, как из-за стволов, бесшумно, как тени от заката, вышел ещё один волк. Самец. Крупный, с тяжёлым загривком, с глазами, полными холодного рассудка. Два зверя слаженно подошли, прижимая Артёма к могучему дубу, что врос корнями в землю, будто в саму суть мироздания. Волки рычали. В каждом рыке слышалась древняя песня леса — безжалостная, суровая, вечная.

Артём не кричал. Он только всматривался в глаза зверей, пытаясь уловить хоть крупицу пощады. Напрасно. Он вторгся в их мир и на пощаду рассчитывать не мог.

И тут... как ветер, что сорвался с карниза мира, меж стволов прошла она — Зоряна.

Она словно не шла — плыла, ступая босыми ногами по земле так, что не шелохнулась ни одна былинка. На лице её — ни страха, ни удивления. Лишь спокойствие, как у тех, кто знает — смерть лишь порог, за которым начинается дом.

Она взглянула на волков — и, изогнувшись так, как не гнётся ни один человек, разом распластала руки, спина её выгнулась дугой, и с губ сорвалось шипение — глухое, звериное, нечеловеческое. Пасть её раскрылась широко, не по-людски, а будто у змеи.

Волки замерли. Их глаза потухли. Взгляд волчицы стал блуждающим, а самец отступил, прижав уши и хвост. Мгновение — и они уже не звери-охотники, а щенки перед матерью.

Зоряна, медленно выпрямившись, вновь обрела облик человеческий. Подошла к ним — и, словно пастушка к своим овцам, положила руку на загривок волчицы, а другой погладила самца.

— Это их детёныши , их плоть— сказала она тихо, не глядя на Артёма. — А ты — человек. Им неведома твоё дружелюбие, доброе намерение. Они защищают своё. А я — своё.

И посмотрела на него. Взгляд её был тёмен, как ночь без звёзд. Но в нём была нежность.

-- Что ты такое?

Прошептал он.

— Ты слишком много хочешь понять, Артём. А некоторые вещи понимать не надо. Надо чувствовать.Уходи пока. Ночью придёшь.

*****

Они сидели у костра, что Зоряна разожгла движением ладони — сухой хворост вспыхнул, будто ждал прикосновения именно её руки. Пламя плясало, отбрасывая на деревья тени, в которых будто мелькали другие лица — звериные, птичьи, людские и нечеловеческие. Артём сидел, молчал, не смея задать вопрос — но в сердце своём уже чувствовал: этой ночью он узнает нечто, что нельзя будет забыть.

— Я — Мавка, — вдруг произнесла Зоряна, глядя в огонь. — Не ведьма, не упырица, не дьявольское отродье, как шепчутся меж собой те, кто забыл старые песни. А дух. Лесной, вольный. Раньше таких, как я, было много. Мы жили в озёрах, в дубравах, в ветрах и болотах. Мы были хранителями.

Артём поднял глаза, вглядываясь в её профиль. Пламя отразилось в глазах Зоряны — и там, в этой игре света, он вдруг увидел, будто в зеркале, цветущие луга, волнующиеся воды, танец сухого камыша под луной.

— Люди кормили нас хлебом, — продолжала она, — оставляли под дубами вино, заплетали нам венки, пели нам песни на Ивана Купалу. Мы оберегали их в лесу, шептали, куда не ступать, а где тропа безопасна. Мы не требовали многого — лишь памяти. Лишь веры. Лишь уважение ко всему живому.Но пришли другие времена.

Она отвернулась от огня и посмотрела вглубь чащи, откуда доносился редкий вой.

— Сначала пришли новые молитвы. Мы не гневались. Мы понимали: всё меняется. Но нас начали бояться. Нас называли нечистью. Тех, кто веками спасал от утопления, от заблудших зверей, от злых духов. Нас проклинали в церквах, выжигали наше имя из летописей.

Она замолкла, и только треск сучьев заполнял тишину. Потом продолжила, уже тише:

— Мы держались, пока люди сказы сказывали. Пока детям страшилки рассказывали, пока пели колыбельные о мавках, водяниках, домовиках. Это было нашим дыханием. Но когда пришло время, когда и в сказки перестали верить, когда с высоких трибун объявили, что нет ничего, кроме материи и закона... Время металла, бетона и стекла. Мы начали чахнуть. Словно земля, которую больше никто не вспахивает, не засевает.

Артём хотел возразить, но Зоряна положила ему на плечо руку — лёгкую, как ветер.

— Я выжила. Потому что здешние — особые. Они не забыли. Здесь до сих пор вешают лоскутки на старый ясень, оставляют мне молоко у родника. Не потому что боятся. А потому что помнят. Я не трогаю их скот. Не насылаю хворей. Я — их, а они — мои. Я... своя.

Она улыбнулась — не зловеще, не горько, а будто мать улыбается ребёнку, у которого впереди ещё так много неведомого.

— Потому я здесь, Артём. Потому ты меня встретил что чист сердцем. Лес меня питает силой, и люди здешние питают верою своей. И пока хоть один человек скажет «мавка» не с ужасом, а с любовью — я буду жить.

Артём смотрел на неё, будто на звезду, которую можно потрогать рукой. В груди у него шумело — не страх, не любовь даже, а трепет, какой бывает у путника, ступившего на землю, о которой слагались предания. Он долго молчал, потом хрипло спросил:

— А ты... ты помнишь, откуда ты? Кто ты была... до всего?

Зоряна усмехнулась — такой усмешкой, в которой было немало боли и много памяти. Она взглянула вверх, туда, где сквозь листву пробивалась пара звёзд, и ответила:

— Помню.

Я появилась на свет не в доме под кровлей,
а под звёздами, у самой кромки реки,там, где человек встречается с тайной,где шепчут камыши древние сказания.

Меня звали, меня ждали —
мать моя оставила меня у воды, она знала
природа не бросает своё творение.

Я — не просто дитя.
Во мне встретились два мира:
женщина, что кровь дала мне и дыхание,
и дух лесной, что в меня вдохнул шорох листьев,
песню ветра и силу корней.

Я — порождение сумерек,
дитя человеческой женщины
и таинственного духа леса.
Во мне живёт и боль плоти,
и вечность природы.

Она встала, обойдя костёр, и провела рукой по воздуху — и Артёму показалось, будто над пламенем на миг возникли облики — девушка в венке, с волосами, как речные водоросли, и глазами, полными глубины. Огромный дуб на коре которого словно прорезалось лицо древнего старца. Невиданные звери. Огромная голова ящера с мудрыми очами, поднимающаяся из под гладких озёрных вод.

— Меня растили духи реки, дерев и трав. Я бегала по полянам, звала дождь и гнала прочь пожарища. Люди иные говорили, что я ведьмачья дочь. Кто-то кланялся, кто-то крестился при виде меня. Но другие люди приносили мне хлеб и пели мне нараспев. Они знали: я — не зло, я — носитель древней силы и защита.

Она подошла к Артёму и села рядом, склонившись к нему.

— В те времена не было разделения. Бабка повитуха могла и иконы целовать, и травы заговоренные класть под подушку. Вера и старина шли рука об руку. Но потом пришло новое слово — холодное, книжное, расчётливое. И всё живое отступило.

Зоряна вздохнула.

— Я не умерла, как другие. Потому что не была до конца человеком и не до конца духом. Я стала тем, чем стала. Меня звали по-разному: лесовиця, мавка, русалка. Но имя моё — Зоряна. Меня так назвала одна старуха, когда я вывела её внука из чащи, где он три дня плутал. Она сказала: «Ты как зоря — тихая и спасительная». И с тех пор — я Зоряна.

Она посмотрела на Артёма, и глаза её светились мягким золотом — как в том месте, где начинается рассвет.

— А теперь ты знаешь, кто я. Скажи — не боишься?

Артём не ответил сразу. Он лишь протянул руку — робко, нерешительно — и коснулся её ладони. Та была тёплой. Настоящей. Обычная ладонь обычной девушки.

— Я не знаю, кто ты, — прошептал он. — Но бояться — это про других. А я... Я тебя понимаю. Как будто знал всегда.

Зоряна кивнула , и в тот миг казалось, что даже лес перестал дышать, чтобы не нарушить эту тишину.

****

Когда Зоряна ушла в чащу, растворившись между древних стволов, как тень, Артём остался сидеть у костра. Он смотрел, как пламя поедает хворост, как искры поднимаются вверх и гаснут в листве. В голове стоял гул — не от страха, нет... от открывшегося перед ним бездонного простора.

Если есть мавка, русалка, сирена… значит, есть и всё... остальное?

Он вспомнил, как в детстве бабушка рассказывала сказки: о ночницах, что ходят по крышам и стонут под окнами; о домовом, что стучит в печь, когда будет беда; о полуденице в белом, что уводит в знойном поле тех, кто ослушался и вышел на жатву в полдень. Тогда это были просто слова, уютные страшилки у теплой печки. А теперь… теперь слова ожили.

А если есть мавка, то, может, и Леший существует? И Вий? А может, где-то в горах спит на куче золотых монет сам трехглавый змей горыныч с мудрыми глазами?

Мысль завораживала и пугала. Он — человек нового века, выросший среди асфальта, автобусов и экранов, — теперь вдруг понял, что мир, каким он его знал, может быть лишь фасадом. А за ним, в трещинах, в лунном свете, в шорохах ветра, таится другой мир — старый, живой, забытый, но не умерший. И возможно однажды он вернётся из забытия и поглотит век прогресса.

Он поднялся и посмотрел в чащу. Где-то там, среди корней и туманов, ходят сущности, которых больше никто не зовёт по имени. Но они не исчезли. Просто ждут.

А если мифы живут, то, может, и чужие мифы тоже? — подумал он. Может, в чужих краях, в Японии к примеру,до сих пор прячется Кицуне, а где-то в Исландии шепчет у вулкана Хюльдрафольк? А может, джинн всё ещё томится в старом сосуде под пыльным песком Сахары?

Кентавры, пэрри, феи, леприконы, тролли, вампиры, русалки... Сотни разных древних народов.

Он провёл рукой по лицу — будто хотел стряхнуть морок, но тот не спадал. Всё, что он знал, оказалось не полной правдой, а лишь её частью. Самой громкой, самой рациональной — но далеко не единственной.

Если мир и правда велик, — подумал Артём, — то, быть может, мы просто разучились смотреть на него как дети? Как те, кто верил в чудо, не требуя доказательств?

Он снова сел и глянул в остатки костра. Угли догасали.

— А если я теперь сам стал частью сказки? — прошептал он в пустоту.

И лес, как ему показалось, ответил ему тихим шелестом. Словно соглашался.

*****

…Утренний туман ещё стлался над водой, когда Артём и Зоряна шли вдоль заросшего берега. Камыши шелестели, будто шептались между собой, а с озера доносились всплески — утка водила своих утят к открытой воде.

И вдруг — всплеск, тревожное кряканье. Лиса, рыжая, быстрая, почти бесшумная, метнулась из камышей. Утка закрякала, бросилась прочь, утята — за ней. Но один — последний — запутался в стеблях. Он барахтался, пищал, тщетно пытался вырваться.

— Надо помочь! — Артём рванулся вперёд, но Зоряна схватила его за руку.

— Нет. Оставь.

— Что? Но она же… — Артём повернулся к ней с недоумением. — Ты ведь… ты же любишь всех зверей. Почему ты не дала мне спасти его?

Зоряна смотрела, как лиса уносила добычу в зубах. В её лице не было жестокости — только печаль и тишина.

— Я люблю всех, — тихо сказала она. — И лису тоже. У неё есть детёныши. Или, может, нет никого — но голод всё равно гложет. У неё не меньше права жить, чем у утёнка. Это — круг. Великий и древний. Кто-то должен проиграть. Сегодня — утёнок.

— Но… — Артём опустил глаза.

— Это было честно, — повторила она. — Она не убила из злобы. Она охотилась. А он — был слаб, отстал. Так устроен этот мир. Не добрый. Не злой.

Просто живой.

******

Осень в городе пахла мокрым асфальтом, затхластью из подвалов и чем-то недосказанным. Артём брёл по школьному двору, сунув руки в карманы. Всё вокруг казалось прежним: те же серые стены, те же одноклассники, те же скучные звонки. Только сам он был другой.

Будто летом прожил чужую жизнь — и теперь эта, городская, не совсем его.

Вечерами он сидел у окна, смотрел на облака и перебирал в памяти каждую встречу с Зоряной. Он запомнил изгиб её улыбки, как пахли её волосы — полынью, мхом и тёплой землёй после дождя. И, главное, её слова: "Нас стало меньше, но мы всё ещё здесь. Пока хоть кто-то помнит. Пока верит в нас ."

Он начал читать. Сначала в интернете, потом нашёл старые книги в городской библиотеке: "Славянские боги и демоны", "Мифы Восточной Европы", "Нечистая сила в народных сказаниях". Каждую свободную минуту Артём вчитывался в имена: Мокошь, Велес, Домовой, Нави, Жива, Перелесник, Кикимора… Сколько же их.У них были лица. Они жили. Просто прятались в складках времени.

Однажды на уроке истории, когда учитель рассказывал о христианизации Руси, Артём не сдержался.

— А можно вопрос? — поднял он руку. — А куда делись те, кого почитали раньше? Перун, Чернобог, Велес, Хорс, Дажьбог, Мокошь?

Учитель, Михаил Иванович, мужчина с бородкой и добрыми глазами, удивлённо вскинул брови.

— Интересный поворот, Артём. Обычно у нас спрашивают: "А будет ли это в экзамене?"

Класс захихикал, но Артём не отреагировал — он ждал ответа.

— В народной памяти они остались, — задумчиво произнёс учитель. — Христианство поглотило старую веру, но не уничтожило её. Многие святые заменили старых богов, обряды переосмыслили… А духи ушли в леса, в сказки. Остались только намёки. Почему ты спрашиваешь?

— Просто… — Артём замялся. — Мне кажется, это не просто сказки. Они были. Может, и есть. Просто мы не умеем их видеть. Кто знает?

Это ведь наше истинное... Прошлое.

Михаил Иванович внимательно на него посмотрел.

— Удивительно. Ты первый за мои двадцать лет, кто говорит такое. Слушай, хочешь, дам тебе одну редкую книгу? Не из школьной программы. «Старшие духи славянской мифологии». Советская ещё, сдержанная, но честная.

Артём кивнул с жадностью.

После урока учитель подозвал его.

— Только, Артём, осторожнее. Такие вещи втягивают. Границы между былью и вымыслом иногда опасно стираются. Сам когда-то увлекался. Потом… бросил. Жизнь затянула.

Артём пожал плечами:

— А я, кажется, уже по ту сторону.

*****

Вечером он листал книгу, перебирал строчки о навьях и берегинях, и всё острее чувствовал пустоту. Ему не хватало простора девственной природы.В шуме города не было её дыхания. Ни шелеста трав, ни запаха, полыни , ни прохлады росы.

Зоряна…

Он шептал её имя на ночь, будто заклинание. Он знал: пройдёт год — и он вернётся. А может, раньше.

****

Лето встретило Артёма влажной жарой и запахом трав. Он шагал знакомой тропинкой, сердце било тревожно-сладко: вот оно — возвращение.

Но у самой реки, там, где кудряво шумели ивы и резвились рыжие стрекозы, встало нечто чуждое. Огромный коттедж — новенький, почти достроенный, с башенкой, как в дешёвом замке, с забором выше человеческого роста, с охраной, визжащими генераторами и суетой рабочих.

Артём остановился, как вкопанный.

Здесь я сидел с удочкой… Здесь Зоряна выходила из высоких трав, как русалка… Здесь мы смеялись…

Теперь всё затоптано. Вырван камыш, и даже сам берег словно стал ниже, оголился. Вода, как будто, скукожилась и отошла. Словно неприятно ей соседство такое .

*****

Прошла неделя, но Зоряна не появлялась.

Каждую ночь Артём выходил к лесу. Садился у старого дуба. Шептал:

— Зоряна… Я пришёл. Ответь же.

Лес молчал.

На седьмой день он не выдержал и пошёл к бабке .

Та встретила его на пороге, будто ждала.

— Скучаешь по ней?

— Где она, почему не приходит?

— Куда ж мне знать. Гляжу глаза у тебя теперь не городские уж совсем. Тонешь в них, как в омуте. А её всё нет, верно?

Артём кивнул.

— Не придёт она. Пока нет. Спугнули.

— Кто? — Голос дрогнул.

Бабка махнула рукой в сторону реки.

— Стройка та сраная. Землю режут техникой, воду мутят. Песню леса глушат моторами. Она ж как зверь лесной — чует , боится шума, уходит вглубь.

— А если… если я её найду?

Бабка посмотрела внимательно.

— Найдёшь — хорошо. Только запомни: если ушла в глубину — звать её трудно. Вернётся, если захочет. Не тебе решать.

Он ушёл от бабки с тяжестью в груди.

Впервые за всё время он почувствовал страх: не перед нечистью, не перед тем, что скрывается в лесу, а перед тем, что чудо можно потерять. Навсегда .

*****

Впервые Артём увидел его на берегу — в шортах цвета хаки и белой рубашке, расстёгнутой до груди. Холённый брюнет лет двадцати пяти.Он стоял, заложив руки за спину, и раздавал указания рабочим, словно дирижировал стройкой.

— Эй, пацанчик, — крикнул он, заметив Артёма. — Ты не местный?

— Местный.

— Ну, почти, — усмехнулся мужчина. — Лицо у тебя не деревенское, с налётом интеллекта. Тут таких нет. Крестьяне, они у нас другие. У них на лицах только печать потомственного алкоголизма и деградации.

Артём сжал кулаки.

— А вы кто?

— Я? Я здесь теперь хозяин. Лес — мой. Купил как охотничьи угодья. Представляешь? Купил лес. Красиво, да?

Он подошёл ближе, протянул руку:

— Игорь. Можно просто Игорь. Сын депутата, да. Нет, не стыжусь. Это как родиться в тёплой ванне — не твоя заслуга, но глупо жаловаться.

Артём не ответил, но руку пожал. Холодная, сильная.

— Ты парень не глупый, — прищурился Игорь. — Вижу по глазам. Приходи ко мне вечером, на ужин. Поболтаем. Скучно тут без нормальных собеседников. Не с этими же Рафшанами и Джамшудами общаться?

Кивнул он в сторону строителей.

*****

Коттедж был как инородное тело: стекло, бетон, дурацкие бронзовые олени у входа. Слуга в перчатках принял куртку Артёма, повёл в столовую. Там, за длинным столом, Игорь наливал себе вино.

— Ну что, — сказал он, откидываясь в кресле. — Говорят что тут зверья немеряно. Говорят они тут и человека не боятся. С рук оленей кормить можно. Веришь в такое?

— Не верю. Знаю, что так и есть. Только не стоит тут стрелять. Не надо нарушать гармонии леса.

— Вот как. Значит, ты из тех, кто говорит с деревьями и считает, что озеро чувствует?

— А вы — из тех, кто считает, что если можно купить, значит можно владеть?

Игорь усмехнулся, подняв бокал:

— В точку. Мы с тобой из разных миров, Артём. Я не злой. Я просто понял правила. Мир — это шахматная доска. Главное — знать, как ходят фигуры. Ты же — веришь, что фигуры живые?

— Живые. И чувствуют. А вы не чувствуете, что что-то ломаете?

Игорь стал серьёзен.

— Сломать — иногда нужно, чтобы построить. Мне жаль эту деревню, правда. Но она обречена. В двадцать первом веке нельзя жить сказками.

Артём посмотрел в окно, за которым темнел лес.

— Вы не поняли. Сказки — это единственное, что ещё держит этот лес живым. Не вы его хозяин.

— Я заплатил за него. У меня бумаги.

— У леса свои документы. Их нельзя подделать. Они у воды. У ветра.

На мгновение между ними повисло молчание.

— Ебать ты кадр— хохотнул Игорь. — Я думал так только в кино и книгах разговаривают.

Игорь криво усмехнулся:

— Глубоко. Аж пробрало. Придёшь ещё? Ты мне нравишься. Прикольный ты пацан.

****

Охота началась на рассвете. Машина Игоря — внедорожник с бронированными дверями — врезалась в лес, сопровождаемая двумя квадроциклами. Артём сидел на пассажирском, хмурый, в куртке и с рюкзаком. Сзади сидели ещё двое.Он не ожидал что внезапно попадёт на это мероприятие. Просто шёл как обычно в лес надеясь на встречу когда они догнали его.

— Ты зря злишься, — говорил Игорь, закуривая. — Утка, косуля — это не преступление. Мы не из удовольствия, мы из традиции. Наши предки так выживали. Это… как бы сказать… обряд. Дань уважения пращурам.

— Ваш обряд заканчивается барбекю на лужайке и фоткой для Инсты. У вас что, в холодильнике пусто. Зачем стрелять?

— Ты романтик, Артём. А я — практик.

Они прибыли на поляну. Там уже стояли друзья Игоря — ещё двое молодых мужчин в камуфляже с дорогими ружьями что оторвались от них ранее на своих квадроциклах. Всего в компании было шесть человек считая Артёма.Кто-то хохотал, кто-то пил из фляги.

— Ну что, мальчики, пошли вперёд! — скомандовал Игорь.

Вскоре воздух взорвали выстрелы. Гулкие, тяжёлые, с отдачей.

Из кустов выскочила стая косуль. Один выстрел — и телёнок рухнул, вторая пуля разорвала ему бок, в воздух взвились клочья шерсти и крови. Игорь целился с ухмылкой, стреляя в бегущих зверей, как в тире.

Артём в ужасе кинулся вперёд.

— Вы что творите, твари! Это же дети! Это не охота — это бойня!

Он замахнулся на одного из стрелков, но прежде чем успел ударить, получил по затылку чем-то тяжёлым. Тьма схлопнулась, как капкан.

****

Очнулся он уже вечером. Голова гудела. Перед ним, за раскладным, походным столиком — Игорь и его друзья. На вертелах мясо, вокруг — остатки туш. Один из парней с улыбкой метал тяжёлый охотний нож в подвешенную на дереве тушу косули .

— Проснулся, герой, — сказал Игорь, не глядя. — Не обижайся. Ты сам полез. Это было глупо.

Артём поднялся. Рядом в куче трофеев — шкуры, головы… и волчья туша. Бело-серая. С рассечённой грудью. Её глаза были полураскрыты, будто в упрёке. Похожая на ту,что он видел в прошлом году. А может и вправду она .

Он замер.

— Прикинь прикол— удивленно бросил Игорь. — Это мразь на меня из кустов прямо прыгнула. Хорошо у Валика реакция хорошая, срезал пулей суку прямо на лету.

Он задумчиво покачал головой.

-- Словно вписаться за этих решила. Бешеная может?

Артём сжал зубы.

— Она защищала детёнышей. И не важно что это не её дети. Хищник не убивает больше чем ему нужно для насыщения. Ты убил не волка. Ты убил мать.

Игорь откинулся в кресле:

— Ты слишком сентиментален. Хищники — тоже мясо жрут. Или ты думал, что живёшь в сказке? Это реальность, Артём. Добро не побеждает. Побеждает тот, у кого ружьё крупнее.

Он рассмеялся, и друзья подхватили.

-- Хищник не убивает больше чем ему нужно.

Глухо повторил Артём.

— Подними ка бокал, неженка— сказал один из охранников. — Ёбнем, за наше великое охотничье братство!

Артём смотрел на огонь, на кровавое мясо, на дым, пахнущий падалью. Всё внутри него кричало.

В этот момент он понял: если Зоряна не вернётся — этот лес умрёт. У него, новый хозяин.

*****

Артём стоял на полянке, оцепенев, смотря, как ночь поглощает останки охоты. Его мысли метались. Он не знал, что делать с этим кошмаром, и как справиться с тем, что творится вокруг.

Тогда воздух вокруг него вдруг застыл. И все звуки, кроме его собственного дыхания, исчезли. В темноте раздался тихий, звенящий звук.

И она появилась.

Зоряна стояла в тени деревьев, её фигура как будто сливалась с лесом. Шелест её одежды был как звуки туманного ветра. Её глаза горели, как два огня.

Её присутствие было настолько сильным, что всё вокруг притихло. Не было ни звука, ни движения. И вот её голос, полный гнева, прокатился по поляне, как гром.

— Ты... как ты мог? — её слова были наполнены безмерной болью. — Как ты мог быть с этими мерзавцами? Ты был с ними... с теми, кто убивает мой лес, кто разрывает, кто уничтожает!

Она прошла сквозь огонь, её руки, скользнули по трупам животных. Она опустилась на колени, взгляд её потускнел, когда она коснулась тела волчицы, изорванную выстрелами.

— Ты... ты уничтожил их... — её голос задрожал. — Это же... Это жизнь. Это страдание. Это… невинность. Ты не знаешь, что ты сделал. Ты не понимаешь, что всё это не просто так.

Зоряна поднялась, её глаза теперь полыхали. Тёмные волосы развивались в воздухе, как змеи. В её голосе теперь не было боли — была ярость. Мощная и страшная.

— Ты! — она ткнула пальцем в Игоря, её слова стальными гвоздями пробивали тишину. — Ты не имеешь права на жизнь. Ты пришёл в мой мир, в мой лес, и разорил его. Ты убил всё живое что встретил на пути ради своего развлечения. Ты не должен жить. Не имеешь на это права . Жизнь это великий дар . Ты не заслуживаешь её.

Зоряна медленно выпрямилась. Плечи её задрожали, хруст костей пронёсся по поляне, будто внутри неё ломалась целая вселенная. Она вскинула голову к небу — лицо вытянулось, покрываясь серебристым мехом. Изо рта сорвался протяжный, пугающе-нечеловеческий вой. Охотники отпрянули.

Игорь испуганно промолвил .

—Артёмка. Это что такое? Это подружка твоя? Что за хуйня происходит? Скажи ей чтобы не дурила.

Остальные Охотники отпрянули, но было поздно.

С глухим рыком на их месте уже стоял волк — огромный, в рост человека, с глазами цвета зимнего неба. Его шерсть сияла, словно её осыпали инеем. Первая жертва даже не успела крикнуть: волк прыгнул, и всплеск крови окропил сучья. Когти вонзились в грудь, рванули, и кости затрещали, будто сухие ветки.

— Огонь! — завопил другой охотник, но ружьё вылетело из дрожащих рук.

Зоряна уже была рядом. Вертелась в танце смерти — быстрый удар лапы, свист воздуха, крик,хруст, и уже другой охотник валится в костёр, объятый пламенем. Третий пытался бежать, но серебристая тень догнала его, повалила в траву и разорвала горло зубами.

Игорь в драку не полез. Он рванул к машине и заведя её умчался в сторону коттеджа.

Остался один .Он встал на колени, всхлипывая:

— Прости… Мы… мы не знали…

Волчица остановилась. Глаза её сверкнули. На миг в них блеснула печаль… а затем — беспощадное решение. Вой прорезал ночную тьму, и последняя надежда растворилась в нём, как тепло в зимнем воздухе.

Мгновение — и она исчезла. Просто растворилась в ночи, оставив после себя ощущение непреодолимой силы, которая может вернуться в любой момент и запах свежей крови.

Артём остался один среди мертвых животных и людей, и боль в его груди становилась всё сильнее. Он понял, что она права. Всё было разрушено. И вот теперь он стоял в одиночестве, один на один с этой новой реальностью.

Он рванул к квадроциклу, который стоял у края поляны, и без раздумий поехал к коттеджу Игоря.

Дорога была усыпана камнями и разбитыми ветками. Ветер гнал его вперёд, как будто помогая ему добраться скорее.

Через несколько минут он был у ворот коттеджа. Игорь, похоже, ожидал его. Он самоуверенный и обозленный, вряд ли понимал, что его смерть — лишь вопрос времени.

Зоряна, лежала на земле у ног Игоря . Обнаженная, окровавленная.

Она была ещё жива, но очень слабая. Её тело уже начало тускнеть, словно сливаясь с темным воздухом.

— Зоряна! — с отчаянием бросился к ней Артём, опускаясь на колени.

Её глаза открылись, и в них была боль и усталость. Она с трудом приподняла руку, и в её взгляде был последний отблеск силы.

— Артём... — её голос едва слышался. — Я ведь тоже... я не вечна... не могу выжить в этом мире... Злом мире ....— Она едва вздохнула, её дыхание становилось всё тише. — Я ведь... нечисть... уязвима для серебра. Это... это была моя судьба... я не смогла изменить... я не смогла остановить... его. Он догадался, он...победил.

Она заплакала, как маленькая расстроенная девочка.Артём чувствовал, как с каждым её словом его сердце сжимается. Он не знал, что ответить. Он видел в её глазах боль, жалость к самому себе, но и отчаяние. И что важнее всего — страх.

— Лес... он умрёт без меня, Артём. Я была его защитой. Моя смерть... значит конец всему тут, всему чему я посвятила свою жизнь. Я... я не могу... оставь меня, — её взгляд потускнел, она задыхалась.

Вдруг, как гром среди ясного неба, раздался голос Игоря, стоявшего у дверей, как будто он не переживал за происходящее.

—Прямо бля Шекспировская драма.Ты всё-таки пришёл. А она... Подыхает, — с ироничной усмешкой произнёс Игорь. — Ты, наверное, думаешь, что я не знаю, кто она такая? Знаю, она нечисть, оборотень, ведьма . Я тоже не дурак одноклеточный и знаю что мир гораздо сложнее чем кажется. Но такие как вот это-- он кивнул на Зоряну-- они завершили свой цикл существования. Теперь мы хозяева земли. Такое нужно истреблять без жалости.

Артём резко поднялся и обернулся к Игорю. Он почувствовал, как всё внутри него кипит. Смерть Зоряны — это была не просто потеря, это был удар по всему древнему миру, который он так старательно пытался понять. Игорь смотрел с презрением, его лицо было каким-то пустым и уверенным, будто не было ничего зазорного в этом жестоком акте, убийстве памяти предков.

— Ты... — голос Артёма срывался, но он не мог остановиться. — Ты выстрелил в неё... убил?

Игорь лишь усмехнулся и пожал плечами.

— Да, выстрелил. — Он достал пистолет, как бы беззаботно играя с ним в руках. — Папа подарил мне его на восемнадцать лет, Глок с серебряными пулями. Просто понты. Папа любит понты. К него самого есть калаш инструктированный золотом и драгоценными камнями.Ну, вот и пригодился папин подгон. Удивительное совпадение. Что ж, не ожидал, что подарочек будет настолько полезным. Эта дура, не знала, чем она рисковала, когда связывалась с людьми. С НАСТОЯЩИМИ ЛЮДЬМИ,такими как я.

Артём почувствовал, как в нём закипает ярость. Всё, что он пытался понять, всё, что он пытался защитить, всё это теперь было разрушено. Он был готов на всё, чтобы остановить эту жестокость.

Игорь засмеялся — хрипло, на грани истерики. Но этот смех прервался, когда Артём медленно поднял голову.

В глазах Артёма не было больше ни растерянности, ни страха. Только нечто древнее и дикое, как сама земля под ногами. Сила наполняла его, будто тысяча голосов леса заговорила в нём одновременно. Мышцы напряглись, на коже проступили тёмные прожилки, словно сама кора дерева вплелась в его тело. Воздух вокруг сгустился, и от самого Артёма исходила почти зримая вибрация — не человеческая, звериная.

Игорь попятился, но было поздно.

Артём бросился на него, уже не как человек, а как нечто, ведомое гневом самой природы. Он снёс Игоря с ног, и тут же, в одно движение, вонзил пальцы в его грудную клетку. Раздался треск костей, кровь хлынула горячей струёй, смешиваясь с дымом от тлеющих досок. Игорь заорал, но это был крик не страха — крик удивления. Он не верил, что его — Игоря, сына депутата, почти бога в этих краях — можно вот так…

Но Артёму было всё равно.

Он с рычанием поднял тело врага над собой и с нечеловеческой яростью бросил его о стену. Мгновение — и то, что было Игорем, уже не дышало. Артём стоял пропитанной кровью врага. Его грудь вздымалась, руки дрожали, а сердце стучало в такт с тем самым, живым ритмом леса.

В этот момент Артём уже не был прежним.

Потом Он поджёг коттедж. Эту уродливую опухоль на лице природной красоты.

Пламя взвилось ввысь, лижущие языки огня жадно пожирали деревянные перекрытия, шторы, картины, стеклянные панели. Это было очищение — последнее прощание с тем, что принесло боль.

Артём вышел наружу держа на руках хрупкое тело Зоряны и посмотрел в сторону леса. Ветер трепал его волосы, дым поднимался к небу, а листья на деревьях, казалось, тихо шептали: "Он наш. Свой.".

Он встал на колени опуская тело на землю,тихо , словно сокровище. Его руки сжались в кулаки, а сердце билось в такт его мыслям. Он знал, что не может вернуть Зоряну, но он мог сделать что-то другое. Он мог защитить то, что она любила.

— Лес... — произнёс он, его голос звучал глухо и тяжело, как если бы каждое слово рвалось из самого сердца. — Я скорблю о твоей утрате, о том, что ты потерял свою защитницу. Но я не оставлю тебя. Я буду твоим стражем. Я буду защищать тебя, как она защищала. Я обещаю тебе это. Прими мою помощь.

В тот момент, когда слова покинули его губы, он почувствовал нечто странное. Это было как мягкое прикосновение, но не физическое. Он почувствовал, как нечто огромное и древнее начинает проникать в его душу, как если бы сама природа леса приняла его как своего. Это было не просто ощущение, это было полное слияние с окружающим миром. Лес откликался, наполняя его силой.

Звук леса становился чётче, как если бы он мог услышать каждое шуршание листвы, каждый шепот ветра, каждое дыхание животного. Он чувствовал, как его тело начинает изменяться. Это не было болью, это было открытием нового, неизведанного. Каждый вдох наполнял его энергией, а с каждым выдохом он ощущал, как сила леса проникает в его кости, в его кровь. Природа, как живое существо, приняла его в свои объятия.

Его кожа слегка побледнела, глаза стали более яркими, как будто в них отражалась сама зелёная бескрайность, полная силы и жизни. Его тело становилось крепче, а ощущения — острее. Это было не просто изменение, это было слияние с тем, что он когда-то не осознавал.

Он стоял, опёршись на колени, и ощущал, как новая сила переполняет его. Взгляд стал более острым, и внутри него закипала энергия, которую он не знал, как контролировать. Пока не знал.

В его душе была решимость. Он знал, что теперь, когда Зоряна ушла, он должен стать её продолжением. Он должен стать тем, кто будет защищать этот лес, эти луга,эту реку, чтобы никто больше не нарушал их покой. Он был готов стать его новым стражем.

Артём встал и огляделся. Поднял тело бывшей хранительницы.Лес вокруг него стал как никогда живым. Звуки природы становились ярче, воздух был насыщен запахами древесной смолы, влажной земли и трав. Он почувствовал, как деревья наклоняются, как будто приветствуя его. В его жилах пульсировала та самая сила, что когда-то принадлежала Зоряне.

Теперь он знал, что он был частью этого мира. Он был частью леса.

— Я буду твоим защитником, — тихо произнёс он, уверенный в своей новой роли. — Я буду бороться с теми, кто хочет разрушить тебя. Я буду твоими глазами и ушами, твоими руками и ногами. Ты — моя новая жизнь.

С этим обещанием он повернулся и пошёл в глубь леса, чувствуя, как энергия природы наполняет его с каждым шагом. Он был готов стать тем, кем должен был быть. Кем хотел стать.