Эдуард Бульвер-Литтон. Эрнест Мальтраверс

КНИГА ПЕРВАЯ

Ах, молодежь! Мы в парниках ее

Растим и холим, чтоб ни солнца зной,

Ни дождь ее, ни ветер не касался;

Беспечна жизнь ее до той поры,

Когда девица женщиною станет.

Софокл. Трахиянки

I

Уверяю вас, намерения мои, относительно этой девушки, были чисты... однако ж, кто мог бы подозревать западню, в которую я попал?

Шекспир. Конец — делу венец.

В 18.. году, милях в четырех от одного из наших северных мануфактурных городов, находилась большая, невозделанная пустошь. Более печального места невозможно и вообразить. Полуиссохшая трава кой-где росла на черной и каменистой почве. Ни одного дерева не было видно на большом расстоянии. Сама природа, казалось, избегала этого уединенного уголка земли, как бы боясь беспрестанного шума соседних кузниц, и искусство, извлекающее из всего пользу, или удовольствие, отказалось от этого ничего не обещающего места, на котором лежало роковое клеймо запустения. Проезжая по этой пустоши в длинную зимнюю ночь, вы удивились бы, заметя вдали красноватый, неровный огонь, истекавший из окон соседних фабрик и придававший их наружности что-то сверхъестественное. Вам никогда не могло бы придти в голову, чтоб на этой бесплодной и обнаженной пустоши горели огни, зажженные рукою человека. Проезжая несколько миль по болотам, вы не встретили бы и признака какого-нибудь жилья; но, приближаясь к городу, вы тотчас заметили бы в недальном расстоянии от большой дороги, пересекающей пустошь, уединенную и бедную хижину.

В этом уединенном жилище, в то самое время, как начинается моя история, сидели два человека. Один из них был мужчина лет пятидесяти, в грязной одежде, которая, однако ж, имела претензию на роскошь и смешное щегольство. Шелковый платок, на котором красовалась булавка с фальшивыми камнями, кокетливо был повязан вокруг его мускулистой и худой шеи. Его разодранные башмаки также были украшены серебряною и стальною пряжками. Он был большего роста, худощав, но бодр и силен. Лицо его было изрезано преждевременными глубокими морщинами; с проседью волоса покрывали его низкий лоб, нахмуренный даже и тогда, когда он улыбался, а улыбался он часто. Это лицо говорило о давнем и закоренелом пороке — оно было одно из тех, на которых прошедшее начертило неизгладимые знаки. Рука палача не могла бы сделать их явственнее, и более возбудить подозрение честного или робкого человека.

Он был занят счетом небольшого количества мелких монет, и хотя их весьма не трудно было поверить, но он считал и пересчитывал, как будто бы это действие могло увеличить итог.

— Тут, должно быть, деньги не все... Алиса? — сказал он тихим и дрожащим голосом. — Мы не могли столько истратить. Ты знаешь, у меня в понедельник было еще две гинеи в кассе, а теперь... Алиса... ты, верно, украла деньги.

Женщина, к которой относились эти слова, сидела у противоположной стороны смрадного и едва светящегося камина. Она спокойно подняла глаза. Ее физиономия представляла резкий контраст с физиономиею мужчины. Она казалась лет пятнадцати, и лицо ее было замечательной чистоты и нежности, несмотря на загар, происходивший от солнца и тяжелой работы.

Ее длинные светло-каштановые волосы рассыпались по лбу натуральными замечательно-роскошными локонами. Ее наружность была прекрасна; ни одной неправильности в ее мягких, как бы детских чертах, но выражение их возбудило бы в вас сострадание — оно было бессмысленно. Когда лицо ее было спокойно, то ее можно было принять за дурочку; но когда она говорила, улыбалась, или хотя один мускул ее лица приходил в движение, тогда глаза ее, румянец на щеках и губы загорались жизнью; это доказывало, что в ней был ум, но еще погруженный в дремоту...

— Я не украла ни одной монеты, — сказала она спокойным голосом? — но я желала бы взять их несколько, если бы не знала, что ты прибьешь меня за это.

— А на что тебе деньги?

— Купить хлеба, когда бываю голодна...

— А еще на что?

— Не знаю.

Девушка замолчала.

— Отчего ты не отпустишь меня, — сказала она спустя немного, — отчего ты не пускаешь меня работать на фабрику, с другими девушками? Я заработала бы деньги и для себя и для тебя.

Он улыбнулся. Казалось, внезапное удовольствие разлилось по его отвратительному лицу.

— Дитя, — отвечал он, — тебе уже пятнадцать лет, а как ты еще глупа! Если я отпустил бы тебя на фабрику, то, может быть, ты ушла бы от меня. Как же я останусь без тебя?

Девушка повторила рассеянно:

— Мне очень хотелось бы на фабрику.

— Вздор! — сказал старик с досадою, — у меня три желания...

Тут он был прерван громким стуком в дверь хижины.

Старик побледнел.

— Кто бы это мог быть? — пробормотал он. — Уже поздно... около одиннадцати часов... Еще, еще! Спроси Алиса, кто стучится?

Девушка, как бы очарованная, остановилась у двери. В это время ее стан, едва приметно округленный, ее блестящий взгляд, ее изменяющийся цвет лица, ее нежная молодость и особенная грация ее позы и движений могли бы представить художнику идеал сельской красоты.

Немного погодя, она приложила губы к замочной скважине, и повторила вопрос старика.

— Прошу вас, извините меня, — сказал чистый, громкий, но вежливый голос. — Увидевши свет в вашем окне, я осмелился спросить, не проводит ли меня кто-нибудь до ***? Я бы хорошо заплатил за услугу.

— Отвори дверь, Алиса, — сказал хозяин хижины.

Девушка отодвинула большой засов. Человек высокого роста ступил через порог.

Пришелец был в полном цвете молодости. Его появление удивило старика и девушку. Один, пешком, в такой час. Его безошибочно можно было принять за джентльмена, несмотря на его простое и запыленное платье и небольшую котомку, которую он держал на плечах. Входя, он снял шляпу с какою-то иностранною вежливостью, и прекрасные черные волосы рассыпались по обе стороны его высокого и величественного лба. Черты его были прекрасны, не бывши совершенно правильны, а взгляд его был в одно и то же время и смел и приветлив.

— Я вам очень благодарен за вашу снисходительность, — сказал он, приближаясь развязно к хозяину, который рассматривал его зоркими глазами: и право, товарищ. — Вы еще более увеличите ваше одолжение, если проводите меня до ***.

— Вы не сможете сбиться с дороги, — сказал грубо старик. — Огни доведут вас.

— Они-то и сбили меня с дороги. Они, кажется, окружают всю пустошь, а между тем на ней не видно ни одной тропинки. Впрочем, если вы мне только расскажете, где я могу найти прямую дорогу, я не буду больше беспокоить вас...

— Уже очень поздно, — сказал старик двусмысленно.

— Поэтому-то мне и надобно спешить в ***. Ну, мой добрый друг, надевайте шляпу, я дам вам полгинеи за беспокойство.

Старик тронулся с места, потом остановился, призадумался, еще раз осмотрел своего гостя, и сказал:

— Вы совершенно одни, сэр?

— Да.

— Вероятно, вас знают в ***.

— Нет. Но что вам до этого? Я чужой в этих краях.

— До *** будет полных четыре мили.

— Так далеко, а я ужасно устал! — вскричал молодой человек.

Говоря это, он вынул часы.

— Уже одиннадцать часов!

Часы бросились в глаза хозяину хижины; злые глаза засверкали. Он провел рукою по лбу.

— Я думаю, сэр, — сказал он потом тоном, как ему казалось, более приветливым, — если уже так поздно, и как вы очень устали, то не лучше ли будет...

— Что? — вскричал путник, топнув нетерпеливо ногою.

— Я не буду упрашивать... впрочем, моя бедная кровля к вашим услугам, а завтра на рассвете я пошел бы с вами в ***.

Путник пристально взглянул на хозяина хижины, потом на полуразрушившиеся ее стены. Он почти готов был уже отказаться от гостеприимного предложения, но глаза его внезапно остановились на Алисе, которая с пылающим взглядом и с открытым ртом пристально смотрела на прекрасного пришельца. Когда глаза их встретились, она покраснела и отвернулась. Взгляд этот, казалось, переменил намерение путешественника. Он колебался еще с минуту, и, проговорив что-то сквозь зубы, положил свою котомку на пол, бросился на стул, расправил свои усталые члены, и весело сказал:

— Будь по-вашему, хозяин. Заприте опять дверь. Принесите мне на ужин кружку пива и корочку хлеба; я останусь доволен таким ужином. Что же касается до постели, то этот стул мне заменить ее превосходно.

— Может быть, я найду для вас что-нибудь покойнее этого стула, — сказал хозяин.

— Не беспокойтесь, — отвечал путник, мешая уголья в камине. — Я много перенес в своей жизни, и потому думаю, что мне нетрудно будет спать на стуле, в доме честного человека...

Лицо старика искривилось. Обернувшись к Алисе, он велел ей подать на стол все, что было в кладовой.

Несколько корок хлеба, несколько холодных картофелин, и немного крепкого пива составляли весь запас, поставленный перед путешественником.

Придвинув к столу стул, и увидев такой скромный ужин, наш путешественник поморщился, забыв свои хвастливые слова, что он будет доволен корочкою хлеба и стаканом пива. Но он сделался веселее, когда глаза его опять встретились с глазами Алисы, когда она вздыхала возле стола, и говорила какие-то невнятные извинения. Он взял ее руку и, пожавши ее нежно, сказал:

— Прекраснейшая из девушек!

Говоря это, он взглянул не нее с непритворным удивлением.

— Человек, — продолжал он, — прошедши пешком целый день по самому гадкому краю, между тремя морями, достаточно вознагражден вечером, встретивши такое прекрасное личико.

Алиса вырвала руку, отошла и села в углу комнаты, откуда продолжала смотреть на незнакомца, по обыкновению бессмысленно, но с полуулыбкою.

Старик строго посмотрел на молодых людей.

— Кушайте, сэр, — сказал он с ироническою усмешкою, — и не расточайте медовые слова; бедная Алиса прекрасная девушка, как вы сейчас сказали сами.

— Я и не сомневаюсь в этом, — отвечал путешественник, работая с большим усердием своими крепкими и ослепительно-белыми зубами над жесткими корками. — Я не хотел обидеть вас; но дело в том, что я полуиностранец, а в чужих краях, вы знаете, всякой может сказать какое-нибудь вежливое слово хорошенькой девушке, не оскорбляя ни ее; ни отца ее.

— Полуиностранец! Как же вы говорите по-английски так же хорошо, как я? — сказал хозяин, которого произношение и слова были несколько выше его быта.

Путник улыбнулся.

— Благодарю вас за комплимент, — сказал он. — Этим я хотел сказать только то, что я долго был в чужих краях. В самом деле, я только что возвращаюсь из Германии; но родом англичанин.

— И идете домой?

— Да.

— Далеко ли отсюда?

— Миль тридцать.

— Судя по вашим летам, странно, что вы идете одни.

Путешественник не отвечал на это. Кончив свой не слишком аппетитный ужин, он снова пододвинул свой стул к огню. Тогда, подумав, что довольно удовлетворил любопытство своего хозяина, и в свою очередь может позволить себе подобные вопросы, он сказал:

— Вы, вероятно, работаете на фабриках?

— Работаю, сэр. Худые времена!

— А ваша хорошенькая дочка?

— Смотрит за хозяйством.

— Есть у вас еще дети?

— Нет. Я едва могу прокормить один рот, кроме своего собственного... Вы займете мою постель, сэр, а я могу уснуть и здесь.

— О! Ни под каким видом, — сказал живо путешественник. — Прибавьте немножко углей в огонь, и позвольте мне распорядиться самому.

Старик встал. Не настаивая более, он вышел из комнаты за топливом. Алиса все оставалась в своем углу.

Путешественник подошел к ней.

Она вдруг нахмурилась и отбросила со лба свои локоны.

— Если у вас есть деньги, — сказала она шепотом, — то не говорите об этом Дарвилю. Не спите, если только можете. Я боюсь... тс... он идет!

Молодой человек встревоженный возвратился на свое место, и когда хозяин вошел, тогда он в первый еще раз стал внимательно его рассматривать. Неясный свет одной, почти догоравшей, свечки, вспыхивая, освещал и затемнял замечательно грубые и дикие черты хозяина хижины. Когда глаз путника скользнул с лица по членам и крепкому телосложению старика, то в уме его невольно обозначилось все несчастие, какое может сделать этот человек.

Путешественник погрузился в грустные мечты. Ветер выл, дождь бил, в окно не светилось ни одной спасительной звездочки, все было темно и мрачно... Мог ли он пуститься в путь один, не подвергнется ли он еще большим опасностям посреди пустынных болот, не может ли старик последовать за ним и напасть на него в темноте? У него не было другого оружия, кроме палки. Здесь в крайнем случае подле него была кухонная кочерга. Во всяком случае он счел благоразумнее подождать. Оставшись один в хижине, он может отодвинуть засов, и как-нибудь незаметно уйти.

Так размышлял путешественник в то время, как хозяин раздувал в камине огонь.

— Вы уснете крепко эту ночь! — сказал старик улыбнувшись.

— Гм!.. когда я слишком устану, то проходит иногда час или два, пока я усну; но заснувши, я сплю как камень!

— Пойдем, Алиса, — сказал старик, — оставим джентльмена. Покойной ночи, сэр.

— Покойной ночи, покойной ночи, — отвечал путешественник, зевая.

Старик и молодая девушка исчезли за дверью, находившейся в углу комнаты. Гость слышал, как они всходили по крутой лестнице; потом все стихло.

— О, я глупец! — сказал сам себе путешественник. — Может ли что научить меня, что я уже не студент геттингенского университета и тем избавить меня от подобных пешеходных приключений? Случилось ли бы это со мною, если б не эти темно-голубые глаза? Теперь я был бы уже в совершенно цел и невредим, если бы, однако ж, этот старик не убил меня в дороге. Но я еще сыграю с ним штуку: еще полчаса и я буду в болотах; я должен несколько обождать. А между тем, здесь есть кочерга. При большом несчастии, ведь мы один на один; только, кажется, злодей очень силен...

Как ни старался путешественник ободрить себя такими размышлениями, однако ж, сердце его билось сильнее обыкновенного. Он не спускал глаз с двери, за которою скрылся хозяин хижины, и не выпускал из рук огромную кочергу.

В это время Алиса, вместо того, чтоб пойти спать в свою каморку, пришла в комнату старика.

Старик сидел в ногах своей постели, устремив глаза на пол, и рассуждал что-то сам с собою.

Девушка остановилась, смотря ему прямо в лицо, и скрести руки на груди.

— Они должны стоить двадцать гиней! — сказал хозяин отрывисто.

— Что вам за дело, чего стоят часы этого джентльмена. Старик вздрогнул.

— Вы хотите, — сказала спокойно Алиса, — обидеть этого молодого человека; но вам это не удастся.

Лицо старика почернело, как ночь.

— Как! — вскрикнул он громким голосом, который вдруг перешел в глухое ворчание. — Как ты смеешь говорить мне такие слова? Иди спать! Иди спать.

— Не пойду.

— Нет?

— Я не выйду из этой комнаты до рассвета.

— Мы это тотчас увидим, — сказал старик, пробормотав проклятие.

— Троньте только меня, я разбужу джентльмена, и скажу ему...

— Что ты скажешь ему?

Девушка подошла к старику, приложила губы к его уху и прошептала:

— Скажу, что вы хотите ограбить его.

Хозяин хижины задрожал всем телом; он закрыл глаза и едва дышал.

— Алиса, — сказал он ласково после некоторого молчания или спать. — Я ничего не сделаю этому молодому человеку. Ты думаешь, мне хочется попасть в петлю. Нет! нет! поди прочь! поди!

Лицо Алисы, разгоревшееся и воодушевленное в продолжение этого разговора, снова приняло свое обычное бессмысленное выражение.

— Конечно, если вы его ограбите, вас непременно повесят. Не забудьте этого. Покойной ночи. И говоря это, она ушла в свою каморку, находившуюся против комнаты хозяина.

Оставшись один, старик крепко прижал руки ко лбу, и оставался около получаса в таком положении.

— Если бы эта проклятая девчонка заснула, — пробормотал он наконец, осматриваясь кругом, — это дело можно было бы покончить духом. Тут неподалеку есть глубокий пруд... а на рассвете я могу сказать, что малый утонул. Он, кажется, чужой в здешнем краю, так никто не станет и искать его. Он должен быть богат, и вместе с тем очень прост, что дает полгинеи за то только, чтоб проводили его за четыре мили! А мне нужны деньги...

Рассуждая таким образом, он чувствовал, что воздух давит его; он отворил окно и высунулся в него. Крупный дождь начал капать ему на голову. Он с проклятием затворил окошко, снял башмаки, тихонько прокрался через порог и со свечкою, которую прикрывал рукою, осмотрел противоположную дверь. Она была заперта. Потом он нагнулся вперед и стал прислушиваться...

«Все тихо, — подумал он. — Может быть, он уже спит. Прокрадусь вниз. Если бы Джек Уолтерс был эту ночь здесь, то дельце можно было бы обделать прекрасно».

Старик осторожно спустился с лестницы. В углу под лестницей лежал разный хлам, несколько охапок дров и топор.

— Ага! — проворчал он. — Тут еще где-нибудь должен быть молот Уолтерса.

Потом, прислонившись к двери, старик приложил глаза к замочной скважине, в которую неясно видно было комнату, освещенную по временам вспыхивающим огнем камина.