Эдуард Бульвер-Литтон. Мой роман

КНИГА ПЕРВАЯ

Начальная глава,

раскрывающая, почему был написан мой роман

Действие происходит в гостевом зале
башни дяди Роланда; ночь; зимнее время года.

Мистер Какстон, сидя перед большим географическим глобусом, медленно крутит его «ради развлечения», поскольку, по заявлению сэра Томаса Брауна, философу следует вращать сферу, каковую этот глобус и воплощает. Моя мать, только что закончившая украшать небольшое платьице довольно изящной тесьмой, держит его на вытянутых руках, чтобы полюбоваться полученным результатом. Бланш, хотя и опирается обеими руками на плечо моей матери, смотрит не на платье, а на Писистрата, сидящего возле огня, откинувшись на спинку стула и склонив голову на грудь, похоже, в весьма плохом настроении. Дядя Роланд, обожающий читать романы, глубоко погружен в увлекательные тайны третьего тома одного из них. Мистер Скиль, принесший сюда в кармане «Таймс» из каких-то своих соображений, хмурит брови над состоянием финансового рынка, гадая над тем, могут ли акции железных дорог упасть еще ниже, ибо мистер Скиль — счастливчик! — имеет большие сбережения и не знает, что делать со своими деньгами, а точнее, по его собственному выражению, «чего бы купить подешевле, чтобы продать подороже».

Мистер Какстон (задумчиво). Должно быть, это было чудовищно долгое путешествие. Вот как-то примерно так, мне кажется, они и отделились.

Моя мать (машинально и чтобы показать Остину, что ей не безразлично, чем он занят). Кто отделился, мой дорогой?

— Господи, Китти, — сказал мой отец в откровенном восхищении, — ты задаешь как раз тот вопрос, на который труднее всего ответить. Ведущий авторитет в вопросе происхождения рас утверждает, что германское племя даны, потомки которого составляют основную часть населения северных стран (а по сути, если эта гипотеза верна, следует признать, что все древние поклонники Одина), родственны по происхождению этрускам. Но почему, Китти, я просто спрашиваю тебя, почему?

Моя мать задумчиво покачала головой и повернула платье другой стороной к свету.

— Воистину, исключительно потому, — воскликнул мой отец, взрываясь, — что этруски называли своих богов «асары», а скандинавы называли своих — «асиры» или «асы»! И где, как вы думаете, этот безрассудно смелый ученый помещает их колыбель?

— Колыбель! — мечтательно сказала мама. — Она должна быть в детской.

Мистер Какстон. Ты права, в колыбели человечества, прямо здесь, — мой отец указал на глобусе, — ограниченной, как видишь, рекой Галис, в том регионе, который, будучи поименованным от «эс» или «ас» (слово, обозначавшее свет или огонь), с незапамятных времен назывался Азией. Так вот, Китти, от Ees, или As, наш этнолог-мыслитель выводит не только Азию, землю, но и асаров, или асеров, ее исконных обитателей. И потому предполагает происхождение от них этрусков и скандинавов. Но если уж заходить настолько далеко, то мы должны сделать больше и вывести происхождение оттуда же Иса кельтов, и Изеда персов, и — что, смею заметить, принесет этому бедолаге больше пользы, чем все остальные, вместе взятые, — Эса римлян, то есть бога медных денег — очень могущественного домашнего бога, каковым он остается и по сей день!

Моя мать задумчиво осмотрела свое платье, как будто серьезно обдумывала слова моего отца.

— Так что, возможно, — продолжил отец, — и это не противоречит записанному в священных книгах, все эти различные племена произошли от одной великой родительской орды, разнося с собой имя своей любимой Азии; и независимо от того, убрели ли они на север, юг или запад, сохраняя свое выразительное титулование богов как «Дети Земли Света». И подумать только, — трогательно добавил г-н Какстон, глядя на то пятнышко на глобусе, на котором покоился его указательный палец, — подумать только, как мало изменились они к лучшему, когда добрались до Дона или поплутали на своих плотах среди айсбергов Балтики, — найдя наконец те места, где могли бы спокойно обосноваться.

— Но какого черта они вообще куда-то отправились? — спросил мистер Скиль.

— Давление популяции, и, полагаю, нехватка ресурсов для жизни, — сказал мой отец.

Писистрат (угрюмо). Более вероятно, что их вынуждали к этому Хлебные законы[1], сэр.

— Papae! — воскликнул мой отец. — Это проливает новый свет на этот вопрос.

Писистрат (погрузившийся в свои заботы и не интересующийся происхождением скандинавов). Могу точно сказать, что если мы продолжим тратить 500 фунтов стерлингов каждый год на ферму, с которой не получаем арендную плату и которую эксперты считают идеальной моделью для всей страны, нам лучше поторопиться разобраться с эсирами, или асерами, или как их там называют, и урегулировать вопрос о собственности других народов, иначе, я подозреваю, нас самих скорее всего урегулируют.

Мистер Скиль (который, как мы помним, почитатель свободной торговли). Вам просто нужно вложить в эту землю больше денег.

Писистрат. Что ж, мистер Скиль, коль вы благосклонно относитесь к подобным инвестициям, вложите в это свой капитал. Обещаю, что вся прибыль достанется вам, до последнего шиллинга.

Мистер Скиль (поспешно закрываясь «Таймс»). Не думаю, что «Грейт Вестерн» упадет еще ниже, хотя риск такой есть; так что вполне могу рискнуть несколькими сотнями...

Писистрат. Вложив в нашу землю, Скиль? Благодарю вас.

Мистер Скиль. Ох, нет, нет, что угодно, только не это; в «Грейт Вестерн».

Писистрат погружается в уныние. Бланш подбирается к нему, чтобы успокоить, но ее старания с пренебрежением отвергаются.

Пауза.

Мистер Какстон. Есть два золотых правила жизни; одно относится к уму, а другое — к карману. Первое заключается в том, что если наши мысли приходят в расстроенное, нервное, раздражительное состояние, то нам требуется сменить обстановку; второе выражает пословица: «Лучше иметь две тетивы на своем луке». Поэтому, Писистрат, я говорю тебе, что ты должен сделать: напиши книгу!

Писистрат. Написать книгу? Против отмены Хлебных законов? Честное слово, сэр, беда свершилась! Требуется гораздо лучшее перо, чем у меня, чтобы переписать акт парламента.

Мистер Какстон. Я сказал лишь: «напиши книгу». Все остальное — плод твоего безудержного воображения.

Писистрат (в памяти которого возникла Великая Книга). Действительно, сэр, я уверен, что это просто прикончит нас!

Мистер Какстон (похоже, не обращая внимания на то, что его прервали). Книгу, которая будет хорошо продаваться; книгу, которая поддержит при падении цен; книгу, которая отвлечет ваш разум от мрачных опасений и вернет доброе отношение ко всем представителям вашего вида и надежды на окончательное торжество здравых принципов — благодаря положительному балансу годовых отчетов. Удивительно, какое великое значение имеет это незначительное обстоятельство в наших воззрениях на бытие в целом. Я помню, когда банк, в котором Скиль неосторожно держал тысячу фунтов, обанкротился в один вполне благополучный год, он стал большим паникером и уверял, что страна на грани разорения; тогда как сейчас, вы видите, благодаря многолетнему аккуратному ведению дел, у него есть избыточный капитал, которым можно рискнуть в «Грейт Вестерн», и он твердо убежден, что Англия никогда не пребыла в таком процветании.

Мистер Скиль (весьма угрюмо). Фу, что за вздор!

Мистер Какстон. Напиши книгу, сын мой, напиши книгу. Нужно ли мне напоминать вам, что богиня денег, Монета, согласно Гигину, была матерью Муз? Напиши книгу.

Бланш и моя мама (хором). О да, Систи, книгу! книгу! Ты должен написать книгу.

— Я уверен, — сказал мой дядя Роланд, захлопывая дочитанный только что том, — он мог бы написать книгу чертовски лучше, чем эта; и хотя я читаю подобный вздор каждый вечер — вряд ли смогу объяснить, почему делаю это, удовлетворительным для любого разумного судейства образом, если усадить меня на место свидетеля и допросить самым мягким образом через моего же адвоката.

Мистер Какстон. Вы видите, Роланд даже говорит нам, какого точно рода это будет книга.

Писистрат. То есть — какой-то вздор, сэр?

Мистер Какстон. Нет, ну то есть не обязательно какой-то вздор; но книга такого сорта, которую, независимо от того, вздор это или нет, люди не могут не читать. Романы стали непременным атрибутом нашего времени. Ты должен написать роман.

Писистрат (польщенный, но в сомнениях). Роман! Но все темы, на которые можно написать роман, истасканы. Есть романы о жизни дна, о светской жизни, военные романы, военно-морские, философские, романы религиозные, исторические, романы, описывающие Индию, колонии, Древний Рим и египетские пирамиды. От какой птицы, дикого орла или какой-то одомашненной, я могу

Сорвать одно неутомимое перо с крыла Фантазии?

Мистер Какстон (немного подумав). Вы помните историю, которую Тривенион (прошу прощения, лорд Улсуотер) рассказал нам прошлым вечером? В ней есть что-то от романтики реальной жизни для вашего сюжета, она помещает вас по сути в той среде, с которой вы знакомы, и предоставляет вам персонажей, с которыми очень редко сталкивались со времен Филдинга. Вы можете дать нам образ сельского сквайра, каким запомнили его в юности; этого образца расы, достойной сохранения, старые типичные особенности которой быстро отмирают, поскольку железные дороги приближают Норфолк и Йоркшир к манерам Лондона. Вы можете дать нам образ старомодного пастора, какового фактически еще можно найти — но придется для начала вытаскивать его из великого болота трактарианства; а что касается всего остального, я искренне уверен, что хотя, как уверяют, многие популярные писатели делают все возможное, особенно во Франции и, возможно, отчасти в Англии, чтобы настроить классы друг против друга и перевернуть каждый камень на нашем дворе, стараясь смутить хорошо одетого джентльмена, нечто полезное все же может быть сделано несколькими добродушными описаниями тех невинных преступников, которые лишь немногим лучше, чем их соседи, каковых, какими бы неприятными мы ни считали друг друга, мне кажется само собой разумеющимся, что нам придется терпеть, в той или иной форме, пока существует цивилизация; и в целом ситуация с ними в нынешнем виде не так уж и плоха, особенно принимая во внимание, что получаем мы их в результате чего-то типа лотереи.

Писистрат. Очень хорошо сказано, сэр; но жизнь такого сельского джентльмена — не такая новинка, как вы думаете. Есть Вашингтон Ирвинг...

Мистер Какстон. Он очарователен, но это скорее манеры прошлого века, чем нынешнего. С таким же успехом вы можете сослаться на Эддисона и сэра Роджера де Коверли.

Писистрат. «Тремейн» и «Де Вер».

Мистер Какстон. Трудно придумать более изящное и более непохожее на то, что я имею в виду. Палесы и Термины, которые я предлагаю вам разместить на полях, — это простого вида фигуры, вырезанные из дуба, а не красивые мраморные статуи на порфировых пьедесталах высотой двадцать футов.

Писистрат. Мисс Остин; миссис Гор, с ее шедевром «Миссис Армитэдж»; еще миссис Марш; а также (на шотландский манер) мисс Ферье!»

Мистер Какстон (сердито). О да, если вы не способны сами читать буколических поэтов, но непременно хотите быть знакомы с Вергилием или прочими, обираемыми этими плагиаторами, вы заслуживаете того, чтобы вас бодали ваши же собственные почти безрогие «шортгорны». (Еще более презрительно.) Совершенно не понимаю, зачем мы тратим столько денег, чтобы наши сыновья изучали в школе латынь, если этот ваш анахронизм, миссис Какстон, не может даже понять полторы строки из Федра, — а Федр на латыни, миссис Какстон, это почти то же, что пара хороших туфель для сельского жителя!

Миссис Какстон (встревоженно и возмущенно). Фи! Остин! Я уверена, что ты способен истолковать Федра, дорогой!

Писистрат благоразумно хранит молчание.

Мистер Какстон. Я попробую —

Sua cuique quum sit animi cogitatio

Colurque proprius.[2]

Что это значит?

Писистрат (улыбаясь). Что у каждого человека внутри есть какой-то краситель, придающий особый оттенок...

— Написанному им роману, — встрял мой отец. — Contentus peragis!

За время последней части этого диалога Бланш прошила вместе три листа лучшей почтовой бумаги и теперь положила их на маленький столик передо мной, добавила к ним свою чернильницу и стальное перо.

Моя мать приложила палец к губам и сказала: «Тише!» Мой отец вернулся к разглядыванию колыбели асов; капитан Роланд подпер щеку рукой и рассеянно уставился на огонь; мистер Скиль погрузился в безмятежную дремоту; сделав три тяжелых вздоха, способных растопить каменное сердце, я сосредоточился и начал обдумывать МОЙ РОМАН.

[1] Законы о пошлине на ввозимое зерно, действовавшие в Великобритании в период между 1815 и 1846 годами. Были торговым барьером, защищавшим английских фермеров и землевладельцев от конкуренции с дешёвым иностранным зерном. Эти законы часто рассматриваются как пример британского меркантилизма, и их отмена отмечается как значительный шаг на пути к свободной торговле. Хлебные законы увеличивали прибыль крупных землевладельцев-аристократов, обеспечивали занятость населения в сельском хозяйстве, но ограничивали рост прибыли крупных торговых компаний и уровень жизни городских жителей.

[2] У каждого свой вкус и цвет (лат.). (Из лат. перевода «Федра» Платона.)