Эффект бабочки

Термин из теории хаоса.

Краткая формулировка:

"Если сегодня бабочка взмахнет крыльями в Сингапуре,

завтра это может привести к урагану в Мексике"

Впервые эффект бабочки был изучен

американским ученым Э. Лоуренсом, 60-е г., США.

Результат его исследований был назван

странным аттрактором и представляет собой

в графическом изображении восьмерку или

двойную взаимосвязанную спираль,

напоминающую маску совы или крылья бабочки.

* * *

У меня огромное сердце. В нем четырнадцать миллионов душ.

В нем воняет бензином и дымом, почти не растет трава.

В нем кто жестче блефует - тот первым срывает куш.

В нем любая собака, чем злее - тем больше права.

Мое сердце сжимается утром в тугой кошмар

(В переходах - сплошным потоком угрюмых лиц)...

В восемнадцать ноль-ноль оно совершает длинный удар,

Достигая своих границ.

В моем сердце случаются тромбы с легкой руки ГАИ,

В моем сердце случаются взрывы - и шрамы еще горят.

На излете ночи - все древние храмы,

Шрамы мои

Говорят со мной, говорят...

В моем сердце весной солнце плавит свинцовый снег,

И в глазах его граждан почти отходит броня.

В моем сердце, конечно, хватит места для всех, -

Если оно при этом не раздавит меня....

Я кляну его, как клянут то, без чего нельзя обойтись.

Без него - на любых часах минуты текут как мед.

Я вбираю его без остатка - на целую жизнь, -

Или наоборот.

* * *

Он работал в маленьком баре на набережной Москвы.

Неплохая работа. Каждый вечер по два часа.

Управляющий и шеф-повар обращались к нему на "вы",

Официантки краснели и закатывали глаза.

В его пыльной халупе валялись призы из папье-маше,

Дорогая аппаратура использовалась на треть...

Иногда там бывали девушки в неглиже

И просили что-нибудь спеть.

Он отговаривался ангиной, сотней прочих причин.

Отворачивался угрюмо, пряча пустые зрачки.

Про него говорили - не любит женщин. А он не любил и мужчин.

Точней, как они едят. Как отгибают мизинчики,

Как расслабленно, сыто хлопают по плечу,

Как украдкой щупают плоских, податливых дам.

Как заворачивают их в песца и каракульчу,

И как гнусно фальшивят, напившись в хлам.

Его вдохновение умерло где-то там,

Меж сортиром и барной стойкой тихо почив.

Но в один летний вечер оно прикоснулось к его губам

И он вдруг запел на какой-то избитый мотив:

Его слова стекали, словно жир со свиной отбивной,

Его пассажи заставляли выделять желудочный сок,

Его гитара изгибалась, соблазняя каждой струной,

Не уходить, не съев в меню последний кусок.

В тот день шеф-повар сбился с ног и заработал инфаркт.

Сто двадцать пять посетителей, не в силах встать, упали под стол.

Он вытер слезы и вышел. Но с тех пор, как говорят,

Его везде бесплатно кормят - куда бы он ни зашел.

* * *

Я люблю, - ты знаешь, - разглядывать старые карты,

Наносить на них мысленно новые очертания:

Будто можно шагнуть в них - на некую линию старта,

На себя примеряя время и расстояние.

Иногда сквозь них проступают странные линии:

Будто что-то там ворочается в глубине,

Искривляя улицы, - по плану прямые и длинные,

Нарушая симметрию скверов и площадей.

На сегодняшних картах совсем другая картина:

Будто это Что-то смирилось, ушло глубже,

Погребенное под густеющей паутиной

Проводов, фонарей, домов, торчащих наружу.

Может быть, мне кажется, что Его еще отчасти видно

В самых старых тоннелях метро, о которых и ходят враки...

Когда поезд стоит, и дыхание монолитно

Так и чудится - это дышит кто-то один во мраке,

Тяжело и устало неся гигантскую ношу,

Распластавшись во тьме, терпеливо снося помехи,

Иногда лишь с трудом поднимая пыльные веки

(Будто треснет стена поперек в расходящейся дрожи).

Говорят, им пришлось при строительстве остановиться,

Натолкнувшись на лоскут оторванной серой кожи

Из которой бились на волю бесплотные лица

Всех, кто жил в этом городе. Их, наши - тоже.

* * *

Красота - это страшная сила

(народная мудрость)

Моя подруга с прекрасным, нежным именем Элеонора

Похожа на атомный ледокол "Михаил Егоров":

Златоглавая, как столица, волоокая, как Даная,

Она - это страж, стоящий в воротах ада и рая.

В ее пальцах - яблоки Гесперид. С осознанием бремени,

Она - дева, побеждающая Дракона Времени.

Она знает точно, жестоко и неумолимо

Как сделать себя (и меня) бесконечно счастливой.

Ее живот - это плоскость. Ее ланиты - поверхность,

Полигон столкновения меж-атлантических интересов.

Ее воля тверда, как сталь, закаленная в теплой крови

И направлена на меня в неуемной своей любови.

Дважды в месяц по два часа ее псы терзают мне печень,

Как орлы - Прометею Прикованному, и унять их нечем.

Я послушно щипаю брови, ем только орехи,

Вспоминаю, как Будда в гневе вырвал заснувшие веки

И, свернувшись во тьме клубочком пухлым, еще уютным,

Я боюсь до ужаса, что однажды, наутро

Я проснусь абсолютно счастливой, прекрасной, упорной,

И начну отзываться на имя Элеонора.

* * *

В начале было Слово. Слово было вначале.

В начале в Слове хватало и радости и печали.

В начале слов не хватало, и им не знали границы.

В начале были слова - как парящие в небе птицы.

Как солнце идет к зениту, как реки текут к равнине,

Слова вступили в расцвет, слова пришли к середине;

Слова сложили к словам, составили предложенья;

Слова окружили звучным размером стихосложенья.

Как солнце садится в море в пленительный миг заката, -

В слова пришла утонченность, акценты аристократов.

В слова научились играть. Словами сумели ранить.

Слова научились ронять и даже хранить на память.

Как в сумерки этот мир бывает беспечен и светел, -

Слова научились так же беспечно бросать на ветер,

Слова попытались счесть, построить по алфавиту,

Изобретали из них причудливые гибриды

А нам осталось шуршать тенями слов, истертых и ломких...

Еще находятся те, кто любит головоломки,

Кто любит искать по темным комнатам черных кошек,

Кто ищет огня под грудой обугленных головешек,

Кто верит, что все мы здесь за чем-то предельно важным,

Что вдруг умрут все слова, сказанные хоть дважды

И мир, внезапно охрипнув, очистится тишиной...

Но это будет уже, наверно, не мой мир. Не-мой.

* * *

Сегодня закат написан в розово-желтом тоне.

В воздухе сентября яблоком пахнет вечность...

Девочка с рюкзачком, на залитом солнцем бетоне

Чертит цветным мелком зубастое нечто.

Выгоревшие брови ... (Турция или Египет?)

В перистых облаках, небо над нею, небо...

Папа придет, как только пива с друзьями выпьет

(Девочка провожает глазами каждый троллейбус)...

Рядом с канализационным отверстием кошка

Молча глядит в упор безвозрастными глазами;

И никакой "кис-кис", и никакие крошки

Ее не сподвигнут к ласке. Она шевелит ушами

В многоголосом гуле писк мышей различая,

В волнах духов и дыма - запах крошечной плоти...

Ей больше совсем не нужен тот, кто души в ней не чает,

Чьи пальцы можно ловить, предварительно спрятав когти,

Кому навстречу бежать, заждавшись домой с работы,

Кому ложиться на грудь, когда прихватит простуда...

Быть может, такие кошки еще остались в природе,

Но проще купить на рынке мохнатое/лысое чудо.

Когда же папа приедет, - высокий, с большим портфелем,

Сожмет в ладони ее испачканную ладошку,

Она не расскажет ему (все равно ни за что не поверит)

О том, что почти и жаль, что не насовсем превратилась в кошку.

* * *

В этом сонном приморском городе всегда идет снег.

В фиолетовых пятнах света площадь пуста...

Время здесь не то чтобы замедляет бег, -

Оно становится насмерть, как кляча на середине моста.

В привокзальной гостинице мертвый сезон. Ждут весны.

Натирают мастикой паркет, сердито гремят ведром...

Бородатый портье коллекционирует сны,

В каждом из них - золотая бабочка машет крылом...

Номера убирает дочь портье пятнадцати лет

(На полставки - с девяти до одиннадцати утра),

И другого такого счастья у нее нет:

Перебирать в руках ключи от иного мира...

Она заходит внутрь осторожно, почти совсем не дыша,

Отвлекаясь от тысячи нужных и глупых дел...

Она проводит по смятой ткани. И ткань, шурша,

Приоткрывает ей очертания спящих тел.

И паркет приглушает дробь неустойчивых каблуков,

Зеркала отражают неумело накрашенный рот...

Она грезит, окунувшись в запах чужих духов,

О далеких странах, где солнечно круглый год...

Отчего-то по возвращении хозяев охватывает испуг,

Они бесцельно бродят по комнатам, о чем-то смутно скорбя...

Они проводят бессонную ночь и на рассвете, вдруг,

Уезжают в далекие страны - неожиданно для себя.

* * *

Я - ошибка в проекте поворота к югу сибирских рек.

Я - деталь, по которой превышен допустимый стандарт.

Я - тот самый безгласный, беспомощный человек,

Не имеющий даже возможности совершить фальшстарт

И начать все сначала, сначала... С простого глотка,

С белой-белой, как снег сияющей пустоты;

Мое время течет мимо губ моих, как река, -

Разнося любые мосты...

И я уже включена или даже захвачена в круг,

В (пищевую?) цепочку случайных событий и встреч...

Мое время измерено, упаковано, как продукт:

Кто-то главный решает, когда и как ему течь.

Но мое время дает течь, переходит в бег;

Оно лязгает шестеренками, реальность дробя.

Я - ошибка в проекте поворота к югу сибирских рек,

Из- за которой все эти реки текут в тебя.

2003 г.