Эффект Истины

Надежда оглядывается посреди улицы. Где-то здесь она видела вход в переулок, спрятанный за рекламными вывесками. В прошлый раз девушка еле-еле нашла его, теперь тоже испытывает трудности.

«Вспомнила, — говорит сама себе, — он у вывески «Магазин первосортных дубовых гробов братьев Сучковых».

Вывеска заметная, Надежда без труда отыскивает её взглядом и переходит улицу. Прямо за магазином от улицы отходит узкий переулок, последнее обновление его не расширило, и он остался весьма уютным.

В начале переулка Надежду встречает стандартный набор активностей: кофейня, книжный магазин, читальный клуб, бар. Девушка проходит мимо, не глядя на вывески и витрины. Ей нужен магазинчик, который спрятался в глубине переулка. На первый взгляд логики в этом нет, все торговцы стараются либо поставить свои активности на главную улицу либо подтянуть их как можно ближе к её берегам, чтобы быть как можно более заметными. Магазин, куда идёт Надежда, наоборот, как будто с чётким намерением заполз в переулок, вход в который сложно отыскать из-за вывесок, здесь дополз до средней, самой тёмной его части и свернулся клубком, назначив вход со двора и отказавшись от любых вывесок. Случайно в него не забредёшь, нужно заранее знать, где он.

Надежда знает, специфика службы помогает ей обнаруживать такие места.

Девушка шагает до нужной арки в старом двухэтажном доме, окна которого залеплены желтоватой, в тон стен, пылью, а жестяная кровля покрыта бурой ржавчиной, проходит через неё во двор и останавливается у пристроенной к стене будки. Краска с её досок местами слезла, местами выцвела, сама будка заваливается на левый бок, отчего её дверь не закрывается до конца и висит на петлях полуоткрытой, как оттопыренная губа у потерявшегося в собственных мыслях человека.

Надежда помнит, если просто открыть дверь, она увидит лестницу вниз, к подвальной двери. Пустые бутылки, банки и прочий мусор будут лежать у самой двери и поблёскивать в сумраке. Потому девушка достаёт мелок и выводит на шершавых дверных досках: «Клад под папоротником». Убирает мелок и открывает дверь. Мусора на лестнице нет, подвальная дверь, хоть и сохранила обивку из видавшего виды дерматина, но явно стала чище.

Надежда спускается по лестнице и открывает дверь. За ней оказывается уютный магазин. Мягкий тёплый свет льётся из плоских и тонких светильников под низким потолком, откуда-то ещё в помещение проникает музыка и ненавязчиво журчит в ушах Нади. На стеллажах, поделённых на квадратные отсеки, стоят самые разные фарфоровые головы: мужчин, женщин, стариков, детей, красавиц, уродов, бородачей, усачей, грустные, счастливые, печальные, весёлые, — они не смотрят на гостью, их нарисованные на белом либо тёмном фарфоре глаза глядят ровно перед собой.

Из смежного помещения выходит невысокого роста девушка, одетая казуально.

—Добрый день, — говорит она, — чем могу помочь?

—Здравствуйте, — отвечает Надежда.

Про себя она гадает, разговаривает она с хозяйкой или с чат-ботом, оставленным присматривать за лавкой. У Нади есть циклы, которые могут установить это точно, но она не будет их запускать. Нет нужды.

— Я бы хотела купить подарок другу, — объясняет Надя, — у него сегодня день рожденья.

—Насколько вы близки?

—Просто друзья.

—Просто друзьями вы быть не можете, извините. У нас тут особый товар, не каждый его оценит и не каждый осмелится подарить.

—Хорошо, мы близкие друзья. Без интима. Давние близкие друзья.

— Тогда пойдёмте к этому стеллажу. Здесь у нас чат-боты второй категории.

Надя следует за продавцом, рассуждая вслух:

—Вторая категория. Ограниченное использование, слабая токсичность. Сама я могу их запускать, но посторонние слушатели уже могут жаловаться на меня за абьюз, и это снизит мой соцрейт.

—Совершенно верно, лучше не запускать их при малознакомых людях, чтобы социальный рейтинг не пострадал.

Надя берёт в руки фарфоровую голову кудрявого молодого человека. Голова оживает и поёт твёрдым баритоном:

—«Son», she said, «Have I got little story for you.

What you thought was your daddy was nothing but a…»

Затем замолкает и продолжает уже прозой:

— Нет поправкам к рейтингу Ноймана! Нам нужен только один рейтинг.

Надя поджимает губы. Выговаривает продавщице строго:

—Согласно подпункту восемь пункта 47 положения о розничных активностях политическая агитация допускается только при заблаговременном уведомлении.

Говорит Надя тихо, но пугается торговка её тихого голоса, её стройной фигуры в жёлтых брюках и пурпурной майке, её чёрных волос и карих глаз очень сильно.

— Ой, это какой-то глюк, — тараторит продавщица и пытается забрать голову из рук Нади, — это тестировщик недосмотрел.

Надя голову не отдаёт. Держит её цепко и так же цепко обращается к торговке:

— Зачем же вырывать? Я возьму, если скидку дадите. А я не подам жалобу на абьюз.

Даст, Надя уверена. Это не чат-бот, всё-таки, это живая продавщица, ведь она боится.

— Дам, — кивает та, — конечно, дам. Отдам за полцены.

—Договорились.

Из магазина Надя выходит довольная, возвращается на шумную улицу, идёт до конца пешеходной части, вызывает такси и добирается на нём до уютного ресторана во дворике рядом с лютеранском собором. Летом здесь между деревьями растягивают весёлые жёлтые тенты и ставят деревянные столики со стульями, так что сейчас старый двор, заключённый в почти замкнутое каре из двухэтажных домов, полон людского гомона и звона посуды.

За одним из столиков, круглым, со столешницей из тёмных досок на железных ножках, Надю приветствует компания.

Первый среди равных тут — дородный бородатый мужчина, похожий на старовера из сибирских лесов. Сидя на стуле, он обнимает женщину рядом, тоже полную, вместе они смотрятся гармоничной парой.

—Надюха! — громогласно кричит «старовер« и машет мясистыми руками, — Надюха пришла!

Надя подходит к нему, обнимает и дарит подарок.

—Привет, Фрол. Я же обещала достать. И я достала.

— Я в тебе не сомневался ни на секунду, девочка моя.

— Всё ещё ходишь с этим брюхом? — кивком головы Надя указывает на раздутый живот под натянутой майкой Фрола.

— Я привык к этому аватару. Человек не должен быть идеальным, если хочет быть живым, — смеётся Фрол. — Ладно, давай, садись, заказывай себе выпивку и начнём официальную часть.

Надя садится на свободное место рядом со стройным брюнетом в пиджаке поверх грязно-жёлтой футболки.

—Привет, Надя, — улыбается мужчина добрыми глазами.

—Привет, Игнат, — отвечает она улыбкой на улыбку. — Спасибо, что занял место.

— Ради тебя, ты знаешь, всё что угодно.

— Я последняя пришла.

— Как будто бы да.

Перед девушкой появляется голограмма меню, где треть позиций закрыта чёрными полосами с белыми надписями: «Поставщик временно заблокировал оказание услуг«.

Когда Надежде наконец приносят стакан с цветастым коктейлем, Игнат со стаканом тёмного пива в руке поднимается и объявляет.

—Друзья. Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!

Чокаются, смеются под звон бокалов.

Опускается на стул Надя одновременно с Игнатом.

—Странное пиво, — жалуется ей мужчина, — напоминает тот шмурдяк, что мы пили на натальной станции.

— Вы пили пиво на натальной станции?

— Ох, чего мы там только не делали. Старый-добрый «Ландыш».

— У вас там была анархия?

— Нет, молодость.

— У нас тоже была молодость, но алкоголя нам не доставалось.

— Нам помогала Тётушка Луна.

Огни под рыжими тентами моментально тускнеют для Нади, неведомо откуда взявшийся сквозняк холодит кожу открытых плеч.

—Что-то не так? — волнуется Игнат.

— У вас была Тётка Луна?

— Да.

—Кто-то сказал «Тётушка Луна»? — слышит Надя с другого конца стола.

— Я, — кивает Игнат.

— Она ходила и по нашей натальной станции. Благодаря ей я, в общем, и сбежал потом на Луну.

—Молодец, — шепчет Надя пересохшим губами.

—Что-то всё-таки не так, — качает головой Игнат. — Выйдем на воздух?

Смех пропадает из его глаз, остаётся беспокойство.

— Да, пожалуй, — выдавливает из себя Надя.

Игнат помогает девушке подняться из-за стола и вместе с ней выходит из ресторанного дворика в смежный, с двух сторон огороженный всё теми же двухэтажными домами, а ещё с двух — оградой лютеранской кирхи и стеной самой кирхи с двускатной крышей и высокой колокольней над входными порталом. Здесь под квадратом белёсого неба уже угадывается приближение вечера, шум волшебным образом отсекается на границе двора, и байковая тишина клубится промежь трёх толстых клёнов.

Надя прислоняется плечом к шершавой коре одного из них. Думает, не закурить ли? Или здесь нельзя? Наверное, просто не стоит снижать свой кредитный рейтинг такой активностью, наверное, достаточно стоять в тишине и спокойно дышать. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Нервы, как неосторожно задетые гитарные струны, постепенно перестают дрожать.

— Я что-то не то сказал? — участливо спрашивает Игнат.

— Нет. Дело не в тебе. Время просто тяжкое. На службе ерунда какая-то после дела на Донецке-3 началась, с Максимом ругаемся постоянно. Тут ещё Тётка Луна вспомнилась некстати.

— У тебя на натальной станции тоже была Тётушка Луна?

Губы Нади кривятся сами собой.

— Да. Только мы называли её Бабка Луна, а когда чуть подросли — Сука Луна.

— За что же это?

— Она всячески пакостила нам. Устраивала склоки, свары. Наговаривала на подруг. Одна девочка из-за неё оказалась в петле.

— Это ужасно.

— Да.

— И странно. На натальных станциях за состоянием детей должны следить специально обученные нейросети — метрики. Неужели они это проглядели?

Надя криво улыбается:

— Это не ко мне вопрос. Я знаю про эти метрики, но я не знаю, почему они допускали те вещи, которые допускали.

— Я всегда считал Луну задумкой воспитателей, знаешь, чтобы направлять энергию молодости в нужное русло. Убить молодость нельзя, во всяком случае, лучше этого не делать, если хочешь получить здоровых членов общества, но и совсем без контроля тоже не оставишь. Вот и придумали Тётушку Луну…

—Извини, я не хочу об этом говорить.

— Это ты меня извини.

— Всё в порядке.

— С Максимом ругаетесь тоже после Донецка-3?

Опять губы Нади кривятся сами собой.

— Да. То есть, трещина давно пошла, но я не хотела от него уходить, это снизит мой соцрейт. По крайней мере, не хотела тогда, потому что была не в состоянии сделать это экологично.

— До знакомства с тобой я думал, люди вашей профессии о соцрейте не беспокоятся.

— Как видишь, это не так. В любом случае, мы как-то поговорили с ним пару раз хорошо, экологично так, к чему-то даже пришли. А после Донецка-3 опять началось. Я ему честно сказала, на чьей я стороне, он в ответ только хмыкнул, и с тех пор я задаюсь вопросом, ради чего он со мной. Для чего существуют наши отношения? И существуют ли они вообще? В смысле, он живёт на Земле и сюда на орбиту поднимается раз в квартал, наверное, проводит со мной сколько-то времени и спускается обратно.

—Думаешь, у него кто-то там есть, внизу?

— Я скажу так: мне было бы обидно, узнай я, что у него кто-то есть на Земле, но если никакой токсичности это не порождает, наверное, я не вправе предъявлять претензии. Так что дело не в этом.

— Не смешивай формальную сторону дела и его суть.

— С соцрейтом от Ноймана нет формальности и сути. Всё слилось в одно.

— Так было не всегда. И так будет не всегда, человек ещё вернёт себе право на личное пространство.

Бровь Нади поднимается от удивления.

— Разве может быть какое-нибудь «ещё»? Какое-нибудь «потом», «после Ноймана»? Или «после Зеркалина», системы соцрейта, которую некоторые корпорации хотят запустить вместо Ноймана? История же, вроде, кончилась.

— Может быть даже «после корпораций».

Надя нервно хохочет.

— Ты уверен, что стоит об этом рассказывать мне? Ты же знаешь, чем я занимаюсь?

Игнат вздыхает:

— Что поделать, так уж я устроен. Если человек мне близок, я готов признаться ему в том, в чём не признаются даже себе.

Теперь пришла очередь Нади вздыхать:

— Тебе не жаль, что мы общаемся только в виртуале? Тебе не хотелось бы увидеть меня в физике?

— В физической реальности, в смысле?

— Да.

А очередь Игната — нервно хохотать:

— Мне кажется, ты подходишь к чему-то, что может снизить твой соцрейт.

—Почему? Ты же не беглый преступник.

— Да, но я не принадлежу ни к особо ценным профессиям вроде журналиста, как твой Максим, ни к особо обиженным. В смысле угнетённым. Ты вообще не можешь быть уверена, с кем общаешься. Может, в физике я — механический осьминог, у которого от человека остались только волосы в носу.

Надя хохочет:

— Нет, я знаю, ты — человек. Человечного в тебе достаточно.

—Благодарю, — кивает Игнат.

—Спасибо, что вывел меня из-за стола. Хотя, наверное, не особо весело слушать чужое нытьё на жизнь.

— Это взаимная услуга. Ты ноешь сейчас, я ною потом.

—Во-первых, нормы экологичного общения учат нас, что для нытья нужны психологи. Хочешь поныть и пожаловаться — запусти психолога, а к живым людям со своим негативом не лезь.

Игнат усмехается:

— Я не буду жаловаться на токсичность, не переживай.

— Да уж, тебе ли жаловаться.

— В смысле?

—Скажем так, память моего сетевика хранит всякое, — Надя делает большие глаза и качает головой, как будто в самом деле на что-то намекает, — что может трактоваться двояко. С моими-то связями.

—Так-так, с этого момента поподробнее, пожалуйста, — шутливо беспокоится Игнат.

— Нет, погоди. Я сказала «во-первых», значит, должна сказать «во-вторых».

—Валяй.

—Во-вторых, я вообще не помню, чтобы ты на что-то жаловался. У тебя нет проблем? Или ты на самом деле механический осьминог?

— Нет, но я — мужчина.

Надя делает лицо пародийно серьёзным:

—Понятно. Человек из стали со стальными нервами.

— Нет, просто мы, мужчины, по другому переносим стресс. Для нас бывает важно не вывести этот стресс через разговор, а переключиться с него на другую тему. Не думать о нём, а думать об общении с приятной собеседницей, например. И нам становится легче.

—Понятно, то есть, в каком-то смысле ты мне проводишь терапию, только когда слушаешь моё нытьё, а я тебе — всё время, пока общаюсь с тобой?

— Вроде того.

—Получается, это не я в долгу перед тобой, а ты в долгу передо мной

—Получается.

—Так-так, надо подумать, чего бы у тебя такого попросить в счёт долга.

Игнат пожимает плечами:

— Всё, что угодно.

— Всё, что угодно?

— Ну, есть некоторые оговорки.

—Так-так. Оговорки.

— Да, некоторые ограничения.

—Интересно послушать, что может и чего не может Игнат из стали, который никогда ни на что не жалуется.

—Во-первых, я не могу никого убивать. Поэтому не проси. Во-вторых, я не могу никого заставить влюбиться в кого-то другого. Поэтому тоже не проси. И в-третьих, я не могу воскрешать людей из мёртвых, живые покойники — не самое приятное зрелище, поэтому тоже не проси. А в остальном всё, что угодно.

— Даже встреча в физике?

— Это как раз очень сложно сделать, потому что я по работе постоянно кочую с объекта на объект, а объекты не предназначены для посещения, скажем так, без служебной необходимости.

— Да, я помню, ты рассказывал, что постоянного дома у тебя почти нет.

— Ну как сказать «постоянный дом». У нас нет постоянной орбиты вокруг Земли, это будет точнее. Мы её всё время меняем. Но само судно обеспечения, оно не меняется, и в этом плане у меня есть постоянный дом.

— А тебе не хочется иногда пожить на орбитальной станции?

— Как будто нет. У вас по сути такие же каюты, как у нас, так что разница небольшая.

— У нас есть атриумы. И даже парки.

— Да, с платным входом и ограничением по соцрейту. Знаем-знаем. Всё равно все в виртуале проводят свободное время.

— А некоторые ещё и работают.

—Вот-вот.

— А на Землю спуститься не хотел бы?

— Я не могу. По техническим причинам.

— Я тоже.

— Для Максима это должно быть очень удобно.

Надя усмехается:

—Шуточки за триста.

— Ага. И на сдачу бородатый анекдот. Но на Землю меня тоже особо не тянет. Я так понимаю, там особо от наших условий ничего не отличается.

— Там есть небо.

— У нас в виртуале тоже есть.

—Думаешь, это одно и то же?

— Нет. Думаю, в виртуале можно найти что-то покрасивее земного неба. Что-то поинтереснее. Небо Юпитера, например. Или небо Сатурна с гигантскими кольцами. И ещё я думаю, ради одного неба спускаться на Землю глупо. В остальном там как у нас. Города-муравейники, как наши станции, и парки с платным входом. Я слышал, там многие люди этого самого неба за всю жизнь ни разу не видят. Не говоря уже о более специфичных вещах вроде моря или леса.

— Или гор.

— Да, и гор тоже.

—Пойдём обратно, может быть?

—Пойдём.

— Ещё раз спасибо.

— За что?

— За участие.

— Ой, да брось. Любой на моём месте поступил бы так же.

—Послушайте этого скромнягу.