Его крепость

Сырая земля налепляется на лопату комьями. Род тяжело опирается о древко и вытирает со лба пот, оглядывая получившуюся яму… могилу. Вроде хватит, а? По длине и ширине должно хватить, но не надо ли глубже? Род переводит дыхание, уткнувшись ртом в заношенную перчатку. Болят руки, плечи и спина, майка липнет к телу.

Наверное, хватит. Ещё перетащить, потом закапывать.

Род позволяет себе передохнуть несколько минут. Хочется бухнуться на стоящий у стены чурбан, опереться о шершавый кирпич, вытянуть ноги на дорожку. Но Род не уверен, что вскоре найдёт в себе силы встать, а со всем надо закончить сегодня. Не оставлять же деда лежать ещё ночь.

Ветер зябко продувает сквозь одежду. Род передёргивает плечами и идёт в сарай.

Дед всё так же лежит на старом замызганном одеяле, которым они порой укрывали маленькие кусты ивельника в заморозки. Вчера Род не придумал ничего лучше, чтоб дотащить деда от реки.

Потом полночи пытался вспомнить: точно ли не было этого противного чувства чего-то большого и холодного, замершего так близко, что волоски встают на загривке, будто у зверя. Чего-то, что уверено: Род рядом. И однажды он точно зайдёт в воду. Потому что хрен там знает, выходят ли все из Реки, как говорят культисты, – но рядом с ней как-то верится, что все возвращаются. Даже если дед говорит, что это бред и суеверия.

Говорил.

Так вот, Род вспоминал, правда не было этого чувства или он только сделал вид, что не было, затолкал поглубже, потому что смертельно не хотелось приближаться к берегу Лиравки, как всегда в такие моменты.

Но нет. Река не приходила. А если б пришла, Род мог бы просто запустить сигналку, чтоб дед успел уйти. Значит, ни при чём тут речники. Просто сердце прихватило – или что там бывает обычно со стариками, которые вроде бы совсем здоровые, а потом их находят холодными в мокрой от вечерней росы траве.

Род сжимает и разжимает кулаки. Поправляет сползающие перчатки – велики – и тянет за край одеяла. Самое сложное – через порожек. А по дорожке не так уж и трудно. Вот выталкивать весной дедову тачку в горку из хляби – это да, было тяжело.

В выкопанную могилу он едва не падает сам, не рассчитав и наступив на самый край. Неловко взмахивает руками, выпустив ношу, но успевает перенести вес на другую ногу. Дед всегда говорил, что у него хорошая реакция. Когда учил рукопашке или когда внезапно, посреди всего, бросал, например, выкопанной белвой. Если при этом не кричал: «Лови!», – перехватывать ни за что нельзя было, только уворачиваться, иначе потом задолбаешься слушать поучения. Мало ли, мол, что в тебя бросили. Может, гранату. Роду не очень-то верится, что увернуться от гранаты поможет, но спорить с дедом – себе дороже.

Он просто учил, что всегда надо быть начеку. Такой у них мир. Никогда не знаешь, кто захочет тебя сожрать.

Род неуверенно обходит могилу, примеряясь, как бы ловчее спустить деда. Хотелось бы, чтоб он лежал как-то… красиво. Род и так лишает его шанса быть захороненным по всем правилам. Но если о его смерти узнают – Рода отправят в приют, а ферму вернут городу. Их ферму, построенную почти с нуля на взятой под реализацию земле. Их крепость – небольшой каменный дом, сад с ивельником и бериквой, грядки, теплицы, мостки у реки, гараж и сараи, высокий крепкий забор, глазки камер, заботливо следящих, чтоб на территорию не пробрался никто посторонний.

Дед любил ферму. Наверняка ему больше понравится лежать здесь, одному, чем на городском кладбище среди сотен других людей. Он терпеть не мог общественные места.

Ладно. Если раскорячиться над могилой, упершись ногами по обе стороны, и потянуть, вот так, то, пожалуй, получится уложить аккуратно, а не скинуть кулем.

Когда одеяло до середины нависает над пустотой, становится внезапно тяжелее. Колени дрожат. Отшагнув ещё немного, Род чувствует, как нога соскальзывает по набросанной с краю сырой земле. Сердце подпрыгивает куда-то в горло. Бедро проезжается по стенке могилы, плечо стреляет болью, когда Род неудачно припадает на локоть. Дед валится под ноги и укоризненно смотрит на Рода бельмами. В книгах пишут, что правильно закрывать мёртвым глаза, но у него не получилось. Наверное, нашёл слишком поздно.

Род сглатывает, переминается, боясь вывихнуть ногу, потирает плечо. Вроде нормально двигается. Земля стылая, по коже мурашки. Род позволяет себе на несколько секунд опуститься на корточки на дне ямы, обхватить руками колени и уткнуться в них подбородком. Дед оказывается совсем рядом и при этом выглядит чужим, его не хочется трогать даже через ткань. От запаха тления тошнит. Род сжимает зубы и заставляет себя подхватить тело подмышки. Холодно.

Кое-как удаётся уложить труп ровно, а одеяло Род так и бросает под ним. Подтягивается, выбираясь на траву. Долго отряхивается – всю одежду изгваздал.

Теперь… теперь надо забросать землю обратно. Рыхлая, она ложится бугром и выглядит неаккуратной, сразу бросающейся в глаза тёмной заплаткой. Род приминает её, как может, хотя хочется уже просто упасть рядом, или поверх, или где угодно. Надвинутая тележка не сильно помогает – свежая земля всё равно выглядывает из-под неё кричаще. Хорошо, что Грег приедет только через две недели. Род ещё что-нибудь придумает за это время, а может, будет уже не так заметно.

Нет, Род обязательно что-нибудь придумает.

Он всё-таки падает на чурбан, хотя, наверное, стоило отдать деду последнюю дань уважения стоя. В книжках мёртвых часто провожали молитвой, но Род не знает молитв, а ещё дед был атеистом и никогда не учил, что делать в таких случаях.

Род впивается зубами в древко лопаты, которую почему-то так и не выпустил из рук.

Всё хорошо. Он всё сделал хорошо.

Никто у него ничего больше не отнимет.

До приезда Грега осталось две недели, и если Род выдаст ему норму продукта, как и всегда, то Грегу будет плевать, кто к нему выйдет.

А если нет, то у Рода есть ружьё. На крайний случай.

Следующий час Род стоит под горячим душем, всё пытаясь смыть проклятущую землю и согреться. Пока не вспоминает, что нужно экономить воду.