Его сигареты

Темари в жизни не любит многое: выскочек, бесполезные книги, лапшу быстрого приготовления, частые собрания, отца… кажется, вокруг слишком много лишнего, от чего её сердцу становится тесно. И этот список пополняется практически ежедневно.

Или пополнялся.

До встречи с ним.

Шикамару прокрался в её жизнь незаметно, будто тень. Хотя, если быть честной, он был здесь почти всегда, начиная с того злосчастного экзамена на чуунина. Но заполнять её собой он начал внезапно. Темари и сама не заметила, как это случилось. Не заметила, почему это случилось.

Но с этим пришлось смириться.

Пришлось смириться и с мыслями перед сном, поселившимся в голове. Сначала они были тихими, ютились в укромном уголке сознания на грани полубреда. Из ночи в ночь они становились явнее, живее, отжимали себе всё больше пространства, заставляя Темари молчаливо дышать в подушку, пока воздух в лёгких не заканчивался. Только тогда она снова переворачивалась на спину, перечисляя себе с дюжину причин выбросить навязчивого Нару из головы, и (почти) спокойно засыпала. Это помогало. Какое-то время. Пока однажды он не приснился ей. И начал сниться с тех пор (почти) каждую ночь. «Почти» — потому что иногда Темари не спит совсем.

Всё, лишь бы не думать о нём.

Навязчивая мысль, ставшая вредной привычкой.

Темари знает о вредных привычках многое — после рождения Гаары отец начал тайком пить. А Темари начала его ненавидеть. Не Гаару, отца. Что мог сделать едва родившийся малыш? Отнять мать? Да, но это не его вина — вина поместивших в него самого настоящего демона. Даже Темари это понимает. Отнять отца? Нет. Это отец сделал собственными руками.

Потому Темари знает ещё одно, страшное: от вредных привычек не избавиться с лёгкостью.

То, что случилось с ней немногим позже, было закономерным. Мысли о Шикамару просочились и в ее дни. Отравляли сознание даже при ясном уме, когда она вполне себя контролировала. Должна была контролировать. На тренировках, в долгой дороге, на собраниях старейшин — он везде следовал за ней по пятам. А в кромешной тьме, когда куноичи не видела даже вытянутой руки перед собой, захлёстывал, как самый сильный смерч. На такой не был способен даже её веер в полной фазе.

Шикамару вдруг стало много. Так много, что она однажды с ужасом обнаружила: ей и бежать от него некуда. Ни наяву, ни во сне.

Шикамару был везде.

А Темари задыхалась.

Знал ли этот нерадивый мальчишка из клана Нара, какой сдвиг по фазе устроил Темари? Дочери самого Четвёртого Казекаге и сестре Пятого Казекаге?! Конечно нет. Не мог знать. Ведь Темари никогда признавалась в этом вслух. Что ещё хуже — никогда не признавалась даже самой себе. Бегала между мыслями с очевидными доказательствами её помешательства, как краб между ракушками, и притворялась слепой. Немой она притворилась, когда вдруг ни одна из дюжины причин выбросить навязчивого Нару из головы не пришла на ум.

Дело было плохо. Пришлось его представлять перед сном.

Даже не так.

Дело было дважды плохо, потому что Темари это понравилось.

Когда в тишине пустынной ночи даже не шелестел песок за круглым иллюминатором спальни, она осталась наедине с грохочущим в груди сердцем. Той ночью Темари казалось, что его слышат везде, даже в Скрытом Листе. Это было по-настоящему страшно. Не так, как в детстве, когда Гаара вдруг обратился в Шукаку. Не так, как после бесчинств пьяного отца в доме. На этот раз всё было по-другому — не было никакой прямой угрозы, с которой Темари знала бы, как справиться. На этот раз она не знала. Затаив дыхание, куноичи Песка не спала до утра. Лишь с первой зарёй она смогла забыться в беспокойном, удушливом, невозможном сне.

И едва не проспала.

— Неужели на этот раз обойдёмся без колкостей?

Шикамару лениво отлипает от стены у входа в Резиденцию Казекаге. Внушительное здание возвышается над ними, абсурдно массивное, и, вопреки всем законам физики, не падает наземь. До начала приёма остаётся немного времени.

Времени наедине.

— Обойдёмся, — слишком легко соглашается Темари, приближаясь к нему, но её голос едва не дрожит, как бы она ни старалась скрыть это за своей обычной непробиваемой уверенностью.

Сердце упрямо отзывается на его присутствие — с трудом сдерживаемое предвкушение, которое она едва удержала в себе ночью, снова заполняет её. В горле пересыхает, и слова на языке кажутся песком. Шикамару такой же, как всегда — расслабленный и собранный одновременно, раздражающий и впечатляющий до тремора в пальцах. И что самое отвратительное — такой же привлекательный, как в её голове. Взгляд его тёплых, бесконечно спокойных глаз, лёгкая полуулыбка — всё это раздражает и одновременно врезается в душу, цепляет за самое уязвимое.

Внутри всё грохочет, так громко, что даже глухой услышал бы. А Нара не глухой. Темари знает, что он замечает каждую мелочь, но не в силах отвести взгляд от его лица. Чтобы не попасться окончательно, она резко отворачивается и упрямо смотрит прямо на солнце.

Глаза слепит.

— И даже без твоих любимых издевательств? — ровный тон Нары не выдаёт его наблюдений.

Так и хочется огрызнуться: «А ты знаешь о моих любимых издевательствах?»

— Да, — вместо заслуженного обмена любезностями.

Шикамару хмыкает, заложив руки за голову, и лениво поднимает взгляд к небу.

Мёндокусе…

— Ты сама на себя не похожа, — тянет он слова. — Темари, тебя точно не подменили?

Темари вздрагивает. Сердце на миг сбивается с ритма. Имя, сказанное его голосом, звучит резче обычного, почти вскользь, как нечто само собой разумеющееся. Так, будто ничего для него не значит. И именно это задевает её больше всего. Куноичи быстро моргает, сгоняя глупое наваждение, и пожимает плечами с нарочитой небрежностью.

— Не выспалась, — сухо отзывается она и сглатывает.

Шикамару косится на неё. Во взгляде мелькает что-то удивительно проницательное, но он не задаёт вопросов. Только чуть сужает глаза, словно пытаясь понять, что кроется за фальшивой отрешённостью. Как будто он может.

То ли гневиться на небеса, что ему не досталась техника Яманаки и читать мысли не умеет, то ли, наоборот, благодарить…

Достаёт сигарету и поджигает.

— Куришь?

— Курю.

Ответ летит так быстро и уверенно, что Шикамару на мгновение теряется.

Врёт как дышит.

Сомнения, обычно запертые за надёжным замком, сейчас ломятся через все преграды и готовы вышибать дверь в его голову. В висках начинает стучать. Её чуть подрагивающие губы, её напряжённые руки, излишне спокойный тон… всё это кажется ему странным, каким-то чужим.

Он медлит, но всё-таки достаёт сигарету для неё и подносит зажигалку. Темари наклоняется, и Шикамару почти невольно замирает, чувствуя, как её запах — лёгкий, пряный — перемешивается с запахом табака. Она делает затяжку, и кашель почти срывается с её губ, но она упрямо глотает дым, не отпуская фильтр, будто так и положено.

Хочется тут же вырвать у неё сигарету и втоптать в песок.

— Завела вредную привычку? — он говорит почти равнодушно, но чуть сильнее сжимает зажигалку Асумы.

Шикамару отводит взгляд, чтобы правда не отобрать у неё сигарету. Пускает ровную струйку дыма и разглядывает тлеющий пепел на кончике своей. Блестящая мысль поджечь себе пальцы, которыми он передал Темари сигарету, внезапно кажется здравой.

— Вреднее некуда, — хрипло отзывается куноичи, голос её звучит грубо, но в нём слышится странная мягкость, какой он раньше не замечал.

Шикамару снова поднимает взгляд на неё, чувствуя, как что-то острое, болезненное тянет внутри. Видит в глубоких зелёных глазах напротив, заслезившихся от дыма, больше, чем должен.

Больше, чем ему следует знать.

— Могу назвать с дюжину причин бросить, если это поможет, — с напускной сдержанностью предлагает он.

Солнце уже беспощадно припекает, паля всё вокруг, но здесь, в тени, их всё ещё укрывает прохлада. Шикамару в своей стихии. Он кажется (почти) спокойным, а в тоне сочится такая непринуждённость, что от этого только больнее. Обоим. Однако внимательный взгляд, прошивающий до мурашек по коже, с Темари не сводит.

Время почти выходит.

Темари лишь криво усмехается в ответ. Её длинные ресницы трепещут от ветра, который приносит с собой горячие, почти обжигающие песчинки с запахом жжёной земли, но она не замечает их. Всё внутри горит куда сильнее. Куноичи смотрит на едва тлеющий бычок, сердито бросает его под ноги и тушит, стирая остатки под подошвой.

Не поможет.

Она уже им задохнулась.

— Темари, ты плачешь… — голос Шикамару звучит иначе, почти укоряюще. Это едва заметное, тёплое, но абсолютно безнадёжное признание.

Ветер приносит ещё одну пыльную завесу, мельчайшие песчинки запутываются в её волосах, что хочется их смахнуть. Темари резко моргает, сбивая с ресниц тяжёлый песок вместе с мучительным соблазном. Да, может, она и будет думать об этом потом, прокручивать в голове сотни раз перед сном, разбирать его голос на полутона и собирать воедино, тысячекратно пожалеет о сделанном, но куноичи всё же делает свой выбор.

Выбор притвориться.

— Мои глаза слезятся от дыма и песка, а твои, видимо, ослепли, — упрямо складывает она руки на груди, теперь уже с вызовом глядя на шиноби Листа. — Я что, девчонка, чтобы плакать?

Внутри на миг что-то ёкает, но Шикамару тут же гасит это, прямо как Темари свой окурок.

Яро.

— О, нет, ты выглядишь как та, кто заставит реветь меня, — с облегчением поддаётся он и докуривает сигарету.

Ему-то показалось…

Нет. Глупость какая.

Когда они уже идут по коридорам Резиденции на приём к Казекаге, Темари исподтишка рассматривает задумчивого Шикамару и дополняет в голове список всего, что она не любит. Ещё один пункт — непримиримый, болезненный. Сигареты. Сигаретный дым. От него и правда становится тошно, он давит на грудь, но, кажется, это не от табака. Это оттого, что с каждым вдохом он впитывается в его чёрную водолазку, его волосы, его кожу.

И напоминает ей о том несбыточном сне.

А сам Шикамару…

Взгляд Темари снова цепляется за его точёный профиль, высокий хвост, за каждую линию, и она понимает, что нет смысла больше отпираться. Пора признаться хотя бы самой себе: он — один из немногого, что нравится Темари в жизни.

Возможно, это даже первый пункт.

Единственный, который имеет значение.