Его сиятельство граф (назад в XIX век - 2)

Хотел продолжить мои чудные (ударение на Ы) записки исторического плана унылым осмотром мухи, невесть откуда вылезшей на окно МОЕГО замка посреди зимы, но полученное ранение средней тяжести не отпустило с места кровавых событий. Сижу там же, на краю Сенатской площади, только живых восставших уже нет – разбиты, рассеяны, лежат убитыми и полуживыми, кто где – на земле, на снегу, в воде Невы.

Но все равно, мы радостно победили, а я все еще здесь маюсь и откровенно мерзну на приличном морозе и неслабом невском ветру. Поделом тебе. В XIX веке медицинское обеспечение слабое. Точнее, нет его почти совсем. Так что не лезь под пули дуриком, целее будешь и жить станешь веселее.

Рыжий Анфис, в нашей команде артиллеристов работавший медиком (почти врач-хирург, неофициально, разумеется), доел, наконец, свою кашу, поторопился, пока она совсем не остыла на морозном воздухе. И, значит, пришла пора заниматься медицинскими последствиями бойни.

Ведь у нас в команде я один из трех раненых. А поскольку я командир и должен подавать пример, то есть ни за что не подавать внешне, что мне очень больно, порою до невозможности. Если же подам, то гвардейцы в лицо ничего не скажут, попробуй только. Но авторитет мой обязательно упадет, просто рухнет до неимоверной глубины. Знаю уже! Среди солдат моей команды есть и такие зубоскалы, только держись, обсмеют с ног до головы ненароком, пока меня не будет! Откуда что берется и, главное, зачем?

А тут еще новоявленный император Николай со жгучим любопытством на меня поглядывает. Знает ведь, августейший гад, что у меня очень болезненная рана. Как же, за него был ранен, теперь обязательно будет при лечении и пособолезнует. Лучше бы он оставил меня наедине с Анфисом, я бы хоть сладко постонал.

Ха-ха, наивная мечта новичка в эту историческую эпоху. Все солдаты с императором будут специально за мной ходить, чтобы как бы отсоболезновать, а на самом деле подглядеть, как я буду себя вести, не дам ли слабину под ножом гада – как бы хирурга.

Впрочем, все это сущая ерунда. С таким новым могучим телом попаданца и твердым духом в приложении я и сам себе сделаю операцию по удалению хоть руки, а не просто могу вытерпеть вырезание пули из мякоти плеча. Ха, какой пустяк, прав слово!

Всего-то лишь сделать разрез, цепануть в ране пулю. Потом осушить ее, продезинфицировать и зашить, сверху защитить повязкой из корпия. Думаете, какая часть операции здесь самая противная? Эй, я не сказал самая болезненная, не торопитесь. По мне так, она вся очень дурная и неудобная. А наиболее противная часть операция – дезинфекция. Так пахнет, зараза, что по-простецки выпить дьявольски хочется. Но разве будешь при своих же солдатах. А еще при царе Николае, этот, м-гм, простак, почти не пьет, почти не ест скоромное, не курит. Тьфу, а не монарх! Может, из-за этого и правитель он пока не очень?

Однажды еще в XXI веке я ляпнул Ирине Владимировне, что император Николай был как Гитлер – скромно ест, без вредных привычек, кроме одной – правит кроваво и порою бестолково. Ой, что у нас тогда было. Я в первый раз (и, кстати, в последний) видел ее такой злой и неуправляемой. Да уж! Злая женщина как чахотка – неуправляемая и весьма смертельная, ужас!

Пока Анфис делал на мне операцию (без наркоза, естественно, откуда он в первой половине XIX века?) я разговаривал по-французски с императором Николаем и его сыном цесаревичем Александром, совсем еще молодым, буквально мальчиком. И не просто разговаривал, а прочитал цесаревичу небольшую лекцию по неправильным глаголам во французском языке. А то я заметил, что его наставник, месье Дюро, в общем-то, малый не плохой, но избегает сложные темы. Зачем? Любой мужчина, а тем более будущий император, должен проходить через все трудности!

Император очень удивился, он знал, что я по происхождению из крестьян, так сказать, из черных людей, которым иностранный язык родители никак не дают. Даже в Подмосковье, где грамотные крестьяне не редкость. А Александр пораженно на меня смотрел. Только что здесь был кровавый бой, умирали люди, их неоднократно могли убить. А теперь среди убитых, среди крови и страдания опять звучат французские глаголы. Нет, каково, а?!

В общем, мы закончили почти одинаково – Анфис простую, но болезненную хирургическую операцию на мне, я – скучную, просто сонную лекцию наследнику Александру.

- Я специально следил за вашим лицом и слушал вашу лекцию. И там и там вы не в малейшем случае не дали себе даже хоть чуть-чуть расслабиться, - заметил мне император Николай, - неужели вам совсем было не больно? Я неоднократно видел операции над ранеными и покалеченными. Они могли кричать, стенать, терять сознание. Могли, извините, мочится. Доктора, проводившие операции, считают это не просто не страшно, нормально! И тут вы. Вам совсем не больно? - он любопытно посмотрел на меня.

Тоже мне интересующийся чел! - посмотрел я в ответ и спокойно ответил с академическим вниманием:

- Ваше императорское величество, я, как и любой обычный человек, всевышним нашим создан из мяса, костей и нервов. И мне так же чертовски мучительно больно. Но, а отличие от остальных людей, я могу сдерживаться и не показывать боль на люди. Ибо, а на черта? Все равно окружающие совсем не помогут и легче от этого не станет!

Николай послушал меня внимательно, подумал, кивнул:

- Да-с, пожалуй, вы совершенно правы. Мужчинам совершенно ни к чему распускать свои чувства на людях, особенно при красивых женщинах и все понимающих детях. Да, но какая же у вас крепкая сила воли, какая железная выдержка! - он покрутил головой, уважительно посмотрел на меня, спросил: - Григорий Алексеевич, я могу вам чем-то помочь – и вам, и вашей семье?

Я подивился сугубой практичности императора. Видно ведь, мое поведение ему не вообще-то совсем не нравится. Да, он мной восторгается, но понимает, что сам таким никогда не будет. А потому – вон из моего окружения и желательно навсегда! Ну, как-то так, наверное.

Специально, видимо, что-то коварно предлагает, чтобы не казаться неблагодарным. Потом, получив просьбу, будет тянуть с его выполнением под какими-то разными причинами. И, когда уже забудется первопричина, вполне естественно отступится. Каков а, хитрец? Но мне оно надо так мучится и страдать? Потому подумал и отказался:

- Никак нет, ваше императорское величество, просьб и пожеланий не имею, покорнейше благодарю!

Получил еще один уважительный взгляд. Потом Николай поспешил договорить:

- Тогда я, с вашего позволения, пока пойду. Очень много всяких дел, в том числе и после сегодняшних событий. А вы, Григорий Алексеевич, милейший, никуда напрасно в Санкт-Петербурге не теряйтесь. Если сможете ходить из-за недавней раны, завтра же жду вас около полудня в Зимнем дворце!

Договорил и поспешил, отказавшись от моих надежных артиллеристов. Дескать, у меня теперь свои охранители появились, надежные и, к тому же, очень квалифицированные.

Ну, не знаю, какие уж у него они надежные. Мои-то под свинцовой метелью были и не испугались прикрывать августейшего монарха.

Посмотрел в спину императору, его жене и детям, быстро исчезавших уже в ночной морозной мгле. Вздохнул и , как казалось, незаметно еще раз взглянул на поле боя – Сенатскую площадь и примыкавшие окрестности. Кажется, там уже совершеннее никого не было. Живых, имелось в виду.

Трупов же – и людей, и лошадей оставалось еще предостаточно. Лишь на Неве копошились во мгле какие-то люди – Николай предупредил, что он потребовал от соответствующих чиновников за ночь все убрать, чтобы не было страшных следов его недавнего воцарения.

Пусть возятся. Мне они были очень противны, походя на грязных стервятников типа лысых грифов или зловещих черных ворон, роющихся в мясе мертвых. С другой стороны, трупы ведь сами могилы не выроют и в них не укроются, надо их зарыть. И вообще, это уже не твои проблемы, господин гвардии подполковник!

Повернулся к своим артиллеристам:

- Теперь вам можно уходить в свои казармы. Просьбы, прошения, жалобы у кого есть?

Солдаты, построившись в строгий строй, привычно молчали. Значит, все в относительном порядке. Во всяком случае, от такой жизни им орать не хочется.

Тогда добавил уже смелее:

- Вы честно и храбро сегодня дрались, защищая его императорское величество и его августейшую семью. Надеюсь, в ближайшие дни выбудете за это щедро награждены. А пока, унтер-офицер Яшкин, разрешаю израсходовать треть месячных артельных денег на скоромную пищу и водку. Пьянствовать не желательно, а вот повеселится необходимо.

Солдаты понятно, тихо загалдели, оживились. Какой же русский не любит хлебной водки!

Я им это быстро пресек, отдав команду смирно. И приказал идти под командой унтер-офицера Яшкина в казарму. Сам тоже пошел в этом же направлении – сообщить о «праздничном» ужине у артиллерийской команды и что происходит он с моего разрешения.

Кроме того, предоставить доказательства к моей цидулке, что с капитаном Штампе все «в порядке», в том плане, что убил его действительно я во время антигосударственных действий последнего. И ни его, ни мои подчиненные здесь совершенно не виноваты.

А то все в полку знали, какой он жуткий зверь и как его ненавидят постоянно избиваемые солдаты. Легко убьют, не задумывая. Я бы сам точно, когда был простым гвардейцем, зарезал бы, не жалея.

Впрочем, в знакомом штабе Преображенского полка вся информация и так была уже хорошо известна. Офицеры понимали, что новый император Николай Павлович победил. И, соответственно, его противники стали государственными преступниками. Жалеть их не стоит, а, наоборот, нужно ругать. Живых – арестовывать, мертвых – зарыть и забыть.

А полполковника Мелехина, хоть уже переставшего быть фаворитом Александра I по причине смерти последнего, но, тем неменее, должность и звание он не утратил, как и жизнь, в отличие от вышеназванного капитана Штампе. Поэтому… можно хотя бы послушать.

В общем, долго я тут не оставался. Пусть их! Доложился и ладно. Могу идти, ведь я как бы победитель, да и чин у меня немаленький, что топтаться здесь среди поручиков и капитанов!

Зашел еще в свою часть казармы – Бортникова, конечно, не было, опять за юными девами волочится. Временно за него командовал Яшкин. Ну, это даже замечательно. Старый унтер-офицер был, несомненно, лучше, чем еще молодой и неопытный прапорщик.

Он и солдатам походя всыплет, и по солдатскому хозяйству приглядит и должный порядок наладит. В одном только плохо – если вышестоящие начальство явится в казарму, то лучше, если будет прапорщик. Все-таки дворянин и офицер одновременно, его так просто в сторону небрежно не отодвинешь!

Хотя, он все это так, сдуру. Генералам ныне не до того, своя задница ярким пламенем горит! Новый император ведь будет все перестраивать, часть чиновников и офицеров пойдет по должностям и званиям верх, часть, соответствен, вниз. И один уже, кажется, твердо намечен под сокращение – это я. Эх!

Строго оборвал себя – ты ведь в этот век не карьеру прибыл делать? Императора спасать! И спас уже, что тогда плачешься, ирод такой?

Отчитал себя, стало легче, как-то оптимистичнее. Но сам понимал, в душе какая-то заноса осталась и изрядно кровоточила. Один я здесь. И когда служебный подъем идет, то легче, а как замедлится, то хоть волком вой! Хотя, есть же Катя!

Решительно отказался ужинать вместе с артиллерийской командой. Яшкин, предложивший, как старший, заметно перевел дух. Молодец! Знает, что от начальства получить шпицрутенов также легко, как и награду, причем первое всегда быстрее, чем второе. Например, вечером он вместе с вами пьет простонародную водку, а завтра утром возьмет и накажет палками за пьянство и длинный язык. И, в общем-то, частично правильно. Некоторые братцы, особенно молодые, очень уж отдается водке. Так что уж лучше пусть идет!

Вот я и иду домой. Нечего тут с подчиненными водку хлестать! Это и в XXI веке было предосудительно, а уж в XIX, когда еще рядовые и офицеры были разделены не только званиями, но и социальными границами, практически осуждалось. Понял, пьяница?!

Пришел домой. Катя, теперь моя официальная жена, мне явно обрадовалась. И то, в такое трудное, опасное время находиться в доме лишь с семейным дуэтом крепостных слуг – Иваном и Настей Матвеевых. И тревожно одной из благородных хозяев и досадно быть соломенной вдовой при живом-то муже.

Крепко обняла, прижавшись большой грудью, но так, чтобы не задела рану (сказал, все равно ведь узнает и всыплет, что скрываю). Ай, соскучилась-то за пару-то суток. Поцеловал, но потом как бы между прочим спросил, есть ли у нас, что пообедать. Хотя уже и ужинать было, в общем-то, поздно, но пусть.

Уходя, я отдал ей на всякий случай два «завалявшихся» золотых червонца. Да у ней и свои деньги были. Так что надо лишь было посмелее похозяйничать.

Вот и посмотрим, какая ты умелая хозяйка. Если будешь плохая, не накажу, конечно, но придется самому оглядываться назад. А это, естественно, будет не зер гут.

К счастью мои тревоги оказались напрасны. Катя прекрасно меня поняв, стало громогласно отдавать команды слугам.

На столе появились жирные щи, жаренная (печеная) в большой печи курица, соленья – варенья из погреба, копченая свинина оттуда же.

В принципе, я уже не очень-то хотел кушать. И день был нервный, да и сам я был неприхотлив (и в XIXвеке, и в XXI). Но тут и запахи такие чарующие понеслись, и вкусный натюрморт предстал перед глазами!

Короче говоря, всего понемножку, но я накушался до предела. Так сказать, откровенно нажрался. А умница женушка, почувствовав мои намерения, еще и подкладывала мне в тарелку кушанья, ехидно комментировала:

- Вот, пока ты где-то шлялся, то ли с водкой, то ли за юбкой, я тут с Настей жарила-парила тебе, мой милый и наглый супруг.

- Но я был в Зимнем дворце, на защите августейшего монарха, - попытался объяснить я моей женщине. Но та лишь заахала-засмеялась, потребовала еще рассказать, как якобы проводил время аж с самим императором! Не поверила ведб. А что делать, сам виноват, сколько болтал о тяжелых отношениях с Николаем.

К концу второго час беспробудного чавканья я поставил перед собой, а, значит, и женой, жесткий барьер, сказав твердое: «Нет». Или даже вот так: «НЕТ!».

Катя как бы послушалась, но в глазах ее блеснула такая бесовская искра, что я чуть было не перекрестился, хотя в эту возможность не верил еще в XXI веке.

Прости господи, просто надо выполнить супружеский долг. Это такой случай, когда всем хорошо – мне, жене, государству и даже Богу, вот!

Утром мы проснулись совсем поздно и крепко обнявшись. Что поделаешь, молодожены! Единственно, рану берег из осторожности. Забрызжешь еще кровью постельное и кружевное женино белье.

Хотелось еще спать, благо что львиную часть ночи предавались интиму. Катя так и сделала, повернувшись на другой бок и мгновенно задрыхнув.

И у меня существовало большое намерение тоже еще поспать, уткнувшись в мягкий, теплый бок жены, но я мужественно сдержался и вместо этого пошел на кухню. Там большая печь уже вовсю топилась, и я за какой-то час при помощи слуг испек сладкий торт и заварил чудесный кофе.

Женушка все еще спала, но я пресек это безобразие методом амура. Не сказать бы, что она не противилась. А потом в одной ночной рубашке пошла на кухню, хотя и очень стеснялась. И даже не слуг, а своего мужа и пылкого любовника. Но, между прочим, кофе с тортиком умяла с удовольствием.

Я, особо не мудрствуя, к ней присоседился. Полкофейника напитка и весь немаленький тортик исчезли под нашим натиском. Зато мы стали бодры и радостны.

Под этим эмоциональным подъемом я вспомнил о своих планах, и весь сладостный настрой вдруг сразу упал. Это не укрылось от Кати. Она обняла меня своими волшебными руками и ласково спросила:

- Дорогой супруг, ты вспомнил что-то очень неприятное и нехорошее?

Я огорченно вздохнул:

- Да милая, я тут вспомнил, что вчера его императорское величество Николай Павлович повелел подойти мне к двенадцати часам дня. А августейшему монарху так просто не расскажешь.

- Ваше императорское величество был так к тебе добр, что пригласил тебя к обеду в Зимний дворец? Странно, что это так не показалось тебе, - удивилась жена, опять мне не поверив.

Ох уж эти женщины! Просто такая santa simplicitias! Я тщательно, со всеми деталями, рассказал нюансы наших отношений, особенно подчеркнув невозможность дружеских отношений. Очень вероятно, что император позвал меня, чтобы лишь сказать о моей отставке при монаршем дворе, а, значит и в гвардии. Отправит в провинцию, в регулярную армию. Ну, может быть, произведет навсегда в полковники и в командиры заурядного полка. Карьер, черт побери.

Ах, mon cher, - улыбнулась моя Катя, - вспомни, еще несколько лет назад мы мечтали, почти как невозможную мечту, чтобы ты стал хотя бы армейским прапорщиком. А теперь и полковника мало, милый.

- Перестань оценивать жизнь с точки зрения деревенского гостеприимства, - возразил я неуступчиво, - Николай Павлович не его покойный брат, он, скорее всего, уже не имеет такого благонамерения ко мне. Тем более, наряду с большим количеством добра я, наверняка, оставил и много гадостей. Так что поблагодарит, может даже материально и выпнет.

А я, поговорив с ним ни о чем, просто и грустно пойду домой, голодный и покрытый грязным снегом проспектов Санкт-Петербурга. А?

И ведь это еще прилично! Может быть, мы вообще в доску разругаемся, и меня прямиком отправят в сибирскую ссылку!

- Фу, - фыркнула Катя, - еще скажи, что ты поедешь в Сибирь с этими клятвопреступниками!

- Ну-у, - подумал я и согласился: - ничего нельзя отрицать!

- Глупости! - категорично заявила Катя, - ты все придумываешь! Их императорское величество, учитывая, сколько ты сделал для него хорошего и даже пролил свою кровь, обязательно наградит тебя!

Меня эти доказательства, основанные на эмоциях, как-то не вдохновляли, Катя видело это и все сильнее горячилась.

В конце концов, до меня, пустомели и простака образца XXI века, постепенно дошло – жена нервничает не из-за непонятливой политики императора - он хотя и свой повелитель, но это можно было пережить – она буквально бесится из-за того, что любимый муж не собирается верить ей – самому близкому и дорогому человеку.

Поняв это, я перестал спорить. И, о чудо, постепенно она тоже перестала нервничать и злится.

Вот что, значит, знаешь женскую психологию!

Впрочем, это было еще не все. подождав немного и убедившись, что ее муж (то есть я) спокоен и не собирается с ней воевать, Катя мягко, но настойчиво сказала:

- Я хочу поехать с тобой и прийти вместе к нашему монарху. Ведь ты без меня ты можешь действительно рухнуть.

Я изумленно посмотрел на нее, не зная уже, что сказать или, хотя бы, как посмотреть на любимую жена. Вот это афронт!