Эхо 13 Род, Которого Нет. Том 1

Аудиокнига по ссылки: https://author.today/audiobook/497500 (в процессе)

Иногда мне кажется, что вся моя жизнь — это затянувшийся пролог к чужому триумфу.

Смешно. В такие моменты не думаешь о возрасте.

Но я думаю. Потому что именно он стал моим рубежом. Сегодня мне сорок.

Я был вундеркиндом — из тех, кого любят газеты. В шестнадцать — диплом с отличием, в семнадцать — публикации в международных журналах. Математика, химия, физика, нейросети, инженерка — всё давалось так, будто я знал это с рождения. Я не просто учился — чувствовал алгоритмы, формулы, схемы и схемы схем.

К восемнадцати я уже был в «Гелиосе» — корпорации, которую боялись даже те, кто её финансировал. Технологии следующего поколения: оружие, медикаменты, усилители, интерфейсы для госструктур. Весь мой мозг — был их.

Я стоял в туалете бизнес-центра «Альфа», умывался холодной водой и смотрел в зеркало. Лампа гудела, кафель блестел стерильно, безупречно, будто здесь выскребали не только грязь, но и человеческое присутствие. Оттуда на меня глядел человек, который всё ещё надеется. Надеется, что вот-вот, через пару минут, Владимир выйдет на сцену и скажет:

— Это не я. Это он. Это Аристарх, — и покажет на меня рукой.

Конечно, он никогда так не сделает. Я и сам это понимал, но продолжал играть в собственную фантазию, как мальчишка, верящий в чудо на день рождения.

Я даже костюм купил. Чёрный. Классика. Сидит на мне как на чужом теле: вроде мой, но будто не про меня. Волосы уложены. Борода подровнена. Даже носки сменил — уже достижение, учитывая моё стандартное состояние «сутками работаю над проектом, который в итоге назовут чужим». А внутри — пусто, грязно, не нужно.

— Ты гений, Аристарх, — пробормотал я отражению. — В три года читал. В пять — решал квадратные уравнения. В шестнадцать — закончил университет. В восемнадцать — устроился в корпорацию мечты. В сорок — стоишь в туалете и надеешься, что кто-то скажет «молодец».

И ведь надеялся. Думал, что он хотя бы раз проявит человечность. Он знал: мой день рождения — сегодня. Знал, что именно этот проект я готовил и отдал всю душу. Всё было готово: черновики, схемы, видеофиксация. Я хотел выложить всё. На сцене. Перед всеми. Доказать, что все его «проекты» — мои.

Я помню имплант «Мнемос» — нейроинтерфейс, который теперь в каждом солдате спецназа. Я написал его за шесть ночей. Автономный энергоконтур, позволивший «Северу» держать оборону тридцать два часа в осаде? Мой расчёт. Новый прототип боевого стабилизатора с ЭМ-ядром — тоже мой.

Я выдохнул, вытер руки, расправил костюм и вышел в зал.

Зал «Альфа». Зал для первых. Только я — не первый. Я всего лишь прохожий на чужом празднике.

Сотни людей. Минимум четыреста. Костюмы, вечерние платья. Камеры гудят, фотовспышки бьют в глаза. Воздух тяжёлый от парфюма и кофе. Жар прожекторов душит, словно допрашивает каждого, кто оказался под светом. На входе — министры, чиновники, журналисты. Даже президент в списке гостей. Всё как надо. Всё чужое.

Я участвовал в логистике и организации — знал, где должна стоять охрана. Но один у стойки кофе и второй у гардероба — явно не по протоколу. Эти позиции не предусмотрены. И оба смотрят на меня.

Меня пасут.

И тут на сцену вышел он.

Владимир. Красивый. Высокий. Статный. Костюм сидит идеально. Голос — уверенный, бархатный. Улыбка — как визитка: отрепетированная под любого. Он умеет нравиться — министрам, их жёнам, их детям. И если надо — их собакам. Он не просто харизматичен — он точно знает, с кем и когда быть нужной версией себя. Человек, который умеет вылезти из любой жопы сухим, а потом ещё выставить это достижением года.

Аплодисменты. Смех в нужных местах. Всё работает на него.

— Сегодня мы презентуем миру технологию, которая изменит будущее…

«…изменит будущее». Максимум, что ты изменил в этом проекте, — сорт кофе в офисе.

— Этот проект стал для меня личным вызовом…

Личный вызов? Для тебя вызов — это выбрать галстук под цвет носков.

— Мы работали над ним днём и ночью…

Ночью ты максимум пил с «партнёрами» в сауне, пока я, на обезболе и с температурой, писал ядро, рисовал графики и собирал схемы.

— И благодаря нашей команде…

На экране появились мои слайды. Мои схемы. Мои пометки «дописать позже». Даже черновой заголовок, который я забыл стереть. Он не редактировал. Просто выгрузил мою папку и пошёл на сцену. А может, даже не он — секретарша, которая по утрам делает ему омлет.

Я сделал шаг вперёд — и тут же передо мной вырос охранник.

— Нам приказано вас сопроводить. Пройдёмте, пожалуйста, — сказал он вежливо, но с пустым взглядом.

Второй уже стоял за спиной. Всё организовано. Чётко. Без шанса.

Я хотел выйти. Хотел сказать правду. Но уже знал: поздно.

Вот где я просчитался. Я видел охрану. Понимал, что что-то не так. Мог уйти. Подождать. Не идти в зал. Но переоценил себя. Я — аналитик, да. Умный, да. Только моё мнение не всегда бывает верным. Я всегда считал Владимира поверхностным пустышкой. Напыщенным ублюдком с лицом для ТВ. А он меня переиграл. Или хотя бы — предугадал.

Меня мягко взяли под руки и повели за кулисы.

— …я горжусь тем, что возглавляю этот проект…

А я горжусь, что не выхватил у охранника пистолет и не выстрелил тебе в колено, чтобы ты больше не мог путешествовать.

Кабинет за сценой оказался тесным и пустым: кожаный диван, серые стены, запах кондиционера. Я сел и ждал. Другого варианта не было. Дверь закрыли с той стороны.

Минут через десять дверь открылась.

Вошёл он. Владимир. Даже сейчас — безупречен. Костюм сидит, запах дорогой, лицо уверенное.

— Аря… ты ведь не думал, что тебя пустят на сцену? — сказал он так, словно речь шла о пустяке.

— Ты знал. Ты всё знал.

— Нет, — усмехнулся он. — Я не знал. Но я всегда перестраховываюсь. Лучше подготовиться заранее, вдруг тебя припрёт. Я не люблю сюрпризы. И уж тем более — скандалы.

— А… понятно, — промотал я.

В голове щёлкнуло: я вспомнил все мероприятия, где хоть как-то участвовал в организации. Я всегда знал каждый пост охраны, помнил их расположение. И всегда были лишние. Я-то думал — это для моей же безопасности. Что охраняют меня как ценного сотрудника, как гения. А теперь понял: держали меня в узде. Не защита — клетка.

Он сделал паузу, будто нарочно дал мне время всё осознать, и продолжил уже мягко, почти покровительственно:

— Ты гениален, Аря. Но ты не лицо проекта. Ты — мозг, схемы, формулы. А сцена — это моё. У тебя не поставлена речь. Ты не умеешь нравиться людям. Какой из тебя человек, который будет выбивать деньги из инвесторов? Это всегда был я.

Он чуть наклонился и добавил с мягкой усмешкой:

— И, кстати… мы нашли тебе замену. Парень моложе, из нового поколения. Уже показывает отличные результаты. Мы сможем держать его в узде так же, как тебя, ещё двадцать лет. Твои наработки отлично впишутся в его проект. А ты… старый. Устал. Денег заработал. Отдохни. Поверь, ни один конкурент тебя не возьмёт — слишком неудобный.

Он похлопал меня по плечу, как доброго знакомого:

— Ты уволен, Аря. Спасибо за всё. Прощай.

Он вышел, бросив через плечо:

— С днём рождения.

Дверь закрылась.

Я остался сидеть, глядя в серую стену, и только сейчас понял: меня выкинули. Не как сотрудника. Как вещь. Как испорченный продукт. Двадцать лет — и в мусор. Они правда думают, что кто-то будет умнее меня? Смешно. Я даже не работал с ними на сто процентов.

Встал. Вышел. На улицу. Дождь. Капли били по лицу, костюм промокал, а внутри не осталось даже злости — только пустота. Мне не нужен был зонт. Мне нужно было понять, почему всё именно так.

Впервые за все эти годы я захотел выпить — нет нажраться. По-настоящему.

Ноги сами привели меня в ближайший бар.

Полумрак. Деревянная стойка, липкая от разлитого спирта. Музыка — тихий джаз, перемежаемый чужим смехом. Бармен с равнодушным лицом протирал стаканы, будто не видел, как человек за стойкой тонет в себе.

Бурбон. Первый — горький, обжигающий, как правда, которую глотаешь через силу. Второй — мягче, уже как лекарство. Коктейль. Третий. Сладкий, ненужный, просто чтобы чем-то занять руки. Мир плыл, и я плыл вместе с ним, глядя на чужие улыбки, на пары, на их разговоры — и понимал, что я здесь лишний. Как всегда.

— Ты ведь хочешь, чтобы всё закончилось? — спросил кто-то рядом. Голос не различил — мужской или женский.

Я кивнул. И выпил ещё.

А потом — вишня. Чёртова вишня с косточкой. Сначала сладкая, липкая. Я разжевал её, почувствовал сахар, алкоголь… и вдруг понял, что косточка встала поперёк горла.

Смешно. Невозможно. Да кто вообще способен подавиться вишнёвой косточкой? Она же слишком мала для этого.

И даже в пьяном бреду мой мозг начал считать: диаметр косточки — не больше восьми миллиметров, просвет трахеи у взрослого мужчины — в среднем двадцать два. Вероятность полного перекрытия — меньше одного процента. Вероятность попадания на вдохе — ещё ниже. И всё же это произошло. Со мной.

Я умираю, а внутри всё равно работает логика. Математика. Даже сейчас, задыхаюсь, а анализирую: «Так значит, это мой шанс: умереть от события с вероятностью 0,0001? Подходит. Символично.»

Может быть, это даже к лучшему. Символичная точка. Последний насмешливый эксперимент, проведённый судьбой надо мной.

Бар гудел, никто не заметил. Бармен протирал свой стакан, люди смеялись. А я захлёбывался, нелепо, глупо, как идиот.

Скорая не доехала. Пробки. Презентация. Перекрытия. Мой проект стал событием. Это и вправду был мой финальный проект. Из-за него — я и умер.

Как идиот.

Тьма. Стук молотка. Голос:

— Решено.

Что решено?.. Я даже не… Даже после смерти кто-то решает за меня.

Нет. Хватит. Больше — никто.

Теперь — я сам буду решать.

***

Сначала — ничего. Ни звуков, ни голосов, ни мыслей. Пустота. Не страх, не боль — отсутствие. Словно меня вырезали из мира. Не стерильный вакуум, а серая бесконечность.

Это не смерть. Я понял сразу. Потому что если смерть существует, она должна хоть что-то завершать. Завершение — это структура. А здесь нет ни структуры, ни границ. Ни начала. Ни конца. Только точка. Факт: я есть.

Это стало моей первой мыслью.

Мысли начали течь в голове. Медленно. Словно пробирались сквозь вязкость. Сначала — неосознанно. Потом — оформленнее. Я начал осознавать себя. Я был — не просто механизм, не слепой поток импульсов. Я начинал становиться собой. Не одни импульсы, не только реакции. Сознание возвращалось.

Я начал вспоминать. Не образы — факты. Я был гением. И не в том смысле, как это говорят в прессе — а буквально: ум, доведённый до предела. Рациональность. Анализ. Системы. Это не просто память — это инструмент, который включился сам.

И первым выводом стало: что-то произошло. Что-то резкое. Не катастрофа — конец. Я умер. Это был не вывод — импульс. Осознание, которое невозможно отогнать. И в то же время — я здесь. Думаю. Значит, жив? Но как?

Возможно, это рай. Хотя странный. Где встречающие? Где свет? Где клише? Я не верил в рай. И в ад — тоже. Но и небытие не объясняет мыслей. Если я мыслю — я не пустота. Надо ждать. Смотреть. Собирать данные. Пока только начало.

Сколько времени прошло — я не был уверен. Но я почувствовал перемену. Какой-то сдвиг. Намёк на возвращение чувств. До этого я мог только мыслить. Теперь появилось ощущение. Вдох.

Я почувствовал, что дышу. Не метафорически — физически. Тело втягивало воздух, и он шёл глубоко, ровно.

Вдох — длинный. Выдох — тоже. Стабильный. Ровный. Я осознаю: не могу этим управлять, но могу это чувствовать. Не я дышу — оно дышит само. Я просто наблюдаю. Оно дышит — не по моей воле, но ритм кажется родным. Чужое — но не чуждое. Моё — но не подвластное. Как отлежанная рука: своя, но пока не слушается. Не я управляю — я фиксирую. Пока — только так.

И тут — не мысль, не воспоминание — а странное внутреннее несоответствие. Я действую сам, но ощущения — чужие, не такие, как были раньше. Я начал анализировать дыхание. Оно отличалось. Сначала казалось — просто чище, стабильнее. Но по мере наблюдения я всё яснее понимал: лёгкие работают идеально. Ни кашля, ни напряжения. Это было не дыхание сорокалетнего офисного жителя мегаполиса. Это были лёгкие молодого парня. Как я это понял? Всё просто: я не чувствовал той тяжести и усталости при дыхании, которые сопровождали меня в последние годы. Это было похоже на то, как я дышал, когда мне было десять — до того как мегаполис начал разрушать мою систему изнутри. В те редкие дни, когда я оказывался за городом, я чувствовал, как воздух входит свободно, глубоко. И сейчас — то же самое. Даже лучше. С точки зрения физиологии, такие лёгкие могут быть только у человека, который почти не жил в загазованной среде. Всё слишком чисто, ровно, сбалансировано.

Я сопоставлял ощущения, отслеживал детали. Всё говорило о том, что это не моё тело. Не просто обновлённое — другое. Даже пересадка не дала бы такой идеальной работы. Я знал это не понаслышке — сам работал с медициной. Участвовал в исследованиях, видел, как организм реагирует на имплантацию, как органы сопротивляются, как адаптируются. А здесь — ничего. Ни отторжения, ни инородности. Эти лёгкие ощущались так, словно они всегда были моими. Или я — их. Это был новый элемент. Новый пазл. Его нужно сохранить. И анализировать дальше.

Я понял — я могу считать вдохи и выдохи. А раз могу считать, значит, время идёт. А если оно идёт, я в нём. Я жив. Больше, чем мёртв.

Я начинаю считать вдохи.

Один… два… три…

Каждый — как якорь. Как подтверждение того, что мои мысли — это реальность, а я действительно существую. Что есть время. Что оно идёт. Это не мантра — просто способ понять: я внутри линии, не точки. Времени. Пространства. Течения.

Я продолжаю. Десять. Тридцать. Семьдесят. Примерно на сотом вдохе — сдвиг. Сначала едва заметный: воздух изменился. Я больше не просто фиксировал дыхание — начал его осознавать. Это было уже не просто движение лёгких. У воздуха появился вкус, появилась плотность. Возвращение обоняния стало очевидным — к четырёхсотому вдоху оно раскрылось полностью.

Я начал распознавать запахи, и их было слишком много. Слишком точно. Я никогда не чувствовал такого раньше. Вероятнее всего, мои старые рецепторы были сожжены мегаполисом, испорчены неудачными химическими экспериментами, в которых я сам участвовал. Тогда, возможно, я сжёг себе часть обоняния. А здесь всё было иначе. Полнота, насыщенность, яркость.

Я различал десятки оттенков — кислые, тёплые, пряные. Воздух словно стал видимым. Он имел форму, объём, настроение. Я понимал, что могу дать фору даже самому Жан-Батисту Греную. Не просто уловить аромат, а разобрать его на молекулы. Я начинал восстанавливаться. Но уже ощущал разницу — восприятие было точнее, чище, глубже, чем раньше. Это не прежняя притуплённость. Что-то изменилось. И хотя выводы делать рано, разница была очевидна.

Что-то сдвинулось — и в какой-то момент мозг перестал сопротивляться, приняв новую картину мира без лишнего анализа. Запахи стали расшифровываться. Это не больница. Не лаборатория. Не аптека. Я знал, как они пахнут. Это — другое.

Это точно не моя квартира. Здесь — жилое, но не личное. Воздух — мягкий. Влажность — стабильна. Ткань. Дерево. Немного пыли. Травы. И — люди. Их запахи меняются. Кто-то приходит. Кто-то уходит.

Людей было немало. Мужчины, женщины. Но чаще всего — одни и те же. Особенно она. Молодая. Вероятно. Запах духов — лёгкий, дешевый, но не раздражающий. Не знал аромата, но знал: это женщина. Это она меня мыла. Это она приносила еду. Это она оставляла после себя едва уловимый след уходовых средств, мыла, еды. Пища не была ресторанной — скорее, домашней. Супы, бульоны, каши. Иногда — фрукты, иногда — что-то похожее на смузи. Но пахло насыщенно, ярко, вкусно. Настолько, что я чувствовал это телом. Вероятно, меня кормили четыре раза в день. Утром, чуть позже — молочное или кисломолочное, как полдник. Потом обед. И вечером — снова.

Она ухаживала хорошо. Минимум дважды в день меня мыли. Наверное, это было утром и вечером. И всегда была она.

Второй — мужчина. Регулярный, но не по часам. Единственная закономерность — он появлялся каждый вечер, через примерно полчаса после мытья. Как я понял? По числу вдохов. Я считал. Всегда считал. Это был ориентир.

Были и другие. Уборщица. Пахнет средствами, но не агрессивными. И чуть-чуть — пылью. Вероятно, потому что убирается и в других помещениях. Здесь — чисто. Очень чисто. Не стерильно — но аккуратно. Пыль не оседает. Её тут же стирают.

Иногда я чувствовал чьё-то присутствие. Постоянное. Кто-то находился в комнате. Не подходил. Но был. Это не врачи. Не медики. Алкоголь, чеснок, лук — бытовое. Простое. Вероятно, охрана. Надзиратели. Или наблюдатели.

Это — не квартира. Не лаборатория. Не подвал. Это — ухоженное, изолированное пространство. И оно — для меня. Это многое объясняет. Но порождает ещё больше вопросов.

Так и шло время. По моим подсчётам — два, может, три дня. Я не уверен. Но достаточно, чтобы ощутить следующее: звук. Сначала — не слышал, а чувствовал. Вибрация. Как низкий бас в клубе, когда ты ещё снаружи, но подходишь ближе. Он проходит сквозь тело. Пульсом. Эхо. Волной.

Слух возвращался не вспышкой — слоями. Постепенно. Ощущения возвращались одно за другим — медленно, послушно, словно кто-то невидимый включал их вручную. Сначала — шаги. Кто-то топал. Кто-то шуршал. Кто-то ступал так мягко, что звук терялся. Но всё это я начал различать. Появилась структура.

А ещё — подтверждение: тот самый вечерний визит. Мужчина, приходящий через полчаса после мытья. Он не шумел. Он не говорил. Но я знал, что он рядом. Не только по запаху — по присутствию. Нечто, что не передаётся словами. Я просто знал, что он стоит рядом. Может быть, оттого, что не вижу. Может быть, потому что кожа молчит. И тогда всё остальное — обостряется.

Моя логика дня и ночи подтвердилась. После его визита звуки затихали. Всё замирало. Это была ночь. Самое странное — я не слышал ничего извне. Ни города, ни природы. Складывалось ощущение, что комната изолирована идеально. Полная звукоизоляция. Я не мог определить, где нахожусь — в мегаполисе или за городом. Это настораживало. Но не пугало.

Девушка двигалась иначе. Легко. Иногда — каблуки. Иногда — мягкая обувь. Входила, замирала, и почти всегда — шептала. С кем-то. Я не слышал слов. Казалось, говорить в моей комнате было нельзя. Запрещено. Или — опасно. Словно я спал. Или должен был спать. Но это был не сон. Я знал. Я считал вдохи. И знал: я в этом мире. И он — вокруг меня.

Первый голос я различил, когда заговорила девушка, ухаживавшая за мной. К этому моменту я уже был уверен: это именно она. По шагам. По запаху. И теперь — по голосу. Он был мягкий, обволакивающий, бархатный. Она сказала: «Господин, выздоравливайте».

Меня это удивило. Обращение «господин» звучало непривычно. В наше время так не говорят. Оно разрезало воздух — остро, внятно. И в то же время не вызвало отторжения. Звучало естественно. Как если бы это действительно касалось меня. Хотя мысль эта пришла словно извне, будто навязанная. Не совсем моя. Странно. Но я зафиксировал. И запомнил.

Они говорили редко — и всегда шёпотом. Но однажды что-то изменилось. Сначала я уловил запах — алкоголь, табак, перегар. Один из тех, кто всегда находился в комнате, явно выпил. Разговор стал громче, впервые — почти обычный голос.

— Господин Яков велел ждать, — голос был хриплый, сдержанный, с хрипотцой, в нём чувствовался возраст и тяжесть службы. — Всё идёт, как он сказал. Говорит, ЭХО стабилизируется — по крайней мере, он так считает

— Да стабилизация, стабилизация… — фыркнул второй, резкий, моложе. — А если он так и будет лежать? Если овощ? Я ж не для того меч в зубы взял, чтоб над бездыханным торчать. Пусть Яков сам с ним возиться.

— Я бы на твоём месте рот прикрыл, — бросил старший с раздражением. — Он может и лежит, но не мертвяк. Придёт в себя — узнает, что ты тут пасть разевал — сам тебе высадит без слов. Я видел, как Яков его гоняет. Ты рядом с ним ноль, пацан. Так что заткнись и молись, чтоб никто этого не слышал. А то потом по полу зубы собирать будешь — поломанной рукой.

— Я понял… — голос младшего стал тише. — Просто… он уже третий день как лежит. Дышит, да. Но не двигается. Ни жеста, ни шороха. Как будто в коме. Жутковато. Вроде живой — а будто пустой.

— Он дышит. Значит, не мёртвый. И молись, чтоб не слышал. Или чтоб не вспомнил.

Пауза. Потом снова — тишина и шёпот. Они начали переговариваться, но я снова не мог разобрать слов. Шепотки, обрывки, оттенки — но не содержание. И всё же этого было достаточно.

Их слова складывались в цепочку. “Господин” — снова и снова. Не только в отношении ко мне, но и к некому Якову. Это настораживало. Значит, нас как минимум двое, кого здесь считают старшими. Но нюанс в интонации: ко мне — с почтением, даже с благоговением, особенно со стороны старшего. К Якову — скорее с подчинением, как к начальнику. Как будто он — исполнитель, а я — приоритет. Будто он подо мной. Логика подсказывает: если это правда, то я действительно оказался в чужом теле. И, возможно, не просто в чужом — а в теле господина.

Это не наш мир. В нашем мире так не говорят. Среди моих знакомых было три Якова, но ни один из них не был ни господином, ни командиром охраны. И уж точно не вызывал такого страха. Здесь — другой порядок, другая система.

Из их разговора я уловил главное: мной раньше занимались. Меня готовили. Не к экзаменам, не к выступлениям, а к настоящим боям. Это была военная подготовка. Строгая, методичная. Старший сказал, что меня гонял Яков. А это значит, что Яков — тоже воин. И, судя по уважению в голосе, не последний. Возможно, инструктор. Возможно, командир. В любом случае — человек с опытом, который знал, как обращаться с бойцом.

А тот, молодой — по голосу ясно: силён, резок, не из слабых. Энергия, мощь, натиск. Но именно ему старший сказал: “Он тебя сам вывернет, если узнает, что ты его обсуждал”. Без метафор. Без сомнений. Как факт. Как предостережение. А старший явно знал, о чём говорил. Это не бравада. Это опыт. Он слышал, как Яков меня гонял. Он видел. И он знает, на что я способен.

А я… Я в своей жизни максимум таракана тапком — и то с шансами 50 на 50. Иногда даже таракан побеждал и убегал в щель. А тут — бойцы, которые сами опасны, говорят, что меня лучше не злить. Что я — угроза. Значит, это не моё тело. Не может быть. В этом теле — сила. Реальная. Настоящая. Подтверждённая теми, кто эту силу знает.

Это ещё одно подтверждение: я не в своём теле.

Все указывает на одно: я — не я. Или, точнее, не в своём теле. Это переселение? Подмена? Реинкарнация? Сценарий из фэнтези, манги, фантастики? Звучит как бред. Наука это не объясняет. Но факты не спорят: тело — молодое, лёгкие — свежие, слух и обоняние — обострённые, окружение — уважительное. И я — не пастух с деревенского луга. Всё указывает на новое тело. Новый мир. Новую роль.

И ещё кое-что. Прозвучало слово — «Эхо». Не как звук, не как отражение голоса в пустой комнате. Оно звучало иначе. Плотнее. Весомее. Я почувствовал это почти физически: все три буквы будто нависли в воздухе. Не просто слово — нечто, что нельзя было написать с маленькой буквы. Это было имя. Термин. Не звук — а целая система. Я понимал: здесь, в этом мире, слово «ЭХО» значит гораздо больше. Возможно, это и есть местная магия. Или её основа. Или нечто ещё более фундаментальное — то, что невозможно выразить ни наукой, ни логикой.

Я понял, что именно оно — ЭХО — стало причиной моего состояния. Не сон, не травма. Что-то внутри меня — связанное с этим словом, этой силой — вышло из-под контроля. Оно нестабильно. Оно не в балансе. И, возможно, именно из-за него прежний обитатель тела… исчез. Потому что не справился. А теперь справляться должен я.

Это первый ключ. И я должен его запомнить.

А потом — вспышка. Нет, не света. Не звука. Вспышка знания. Чужого, но странно знакомого. Как будто не я что-то вспомнил — а тело. Будто в меня ворвалась память, которая всегда была здесь, но только ждала сигнала. Это не было похоже на мои обычные воспоминания. Мой мозг почти ничего не забывал. А это — было забыто. Или запечатано. Но вдруг стало доступно.

Я помнил, как поклониться. Сколько шагов оставить до другого аристократа. Как правильно стоять, как держать спину. Кто кому подчиняется. Я знал, как вести диалог. Как пользоваться приборами. Как смотреть, как молчать, когда молчание — оружие. Это не было знанием из книг. Это была муштра. Телесная память. Привычка, выдолбленная годами. Меня учили. Меня готовили. Это тело знало, как жить среди аристократии — потому что оно в ней выросло.

Значит, я не просто в чужом теле. Я в теле аристократа. И это ещё один кусок мозаики.

Я не успел как следует это обдумать, как в комнате что-то изменилось. Вошла девушка — та самая, что обычно ухаживала за мной. Она что-то прошептала охраннику и подошла ближе. В этот момент я впервые почувствовал прикосновение. Мягкое, осторожное — тряпка? платок? губка? Что-то коснулось моего лба и начало протирать. Омывать.

И тогда я понял, откуда доносится запах. Это был запах трав. Тех, что были в настое, которым меня обтирали. Это было не просто мыло — настой. Тёплый, пряный, терпкий. Не ромашка, не мята — ничего знакомого. Но тело, что удивительно, реагировало на него с благодарностью. Оно знало этот запах. Оно любило его. И каждый раз, когда девушка была рядом, моё дыхание становилось ещё ровнее, как будто организм сам распознавал заботу и отвечал на неё.

Если принять, что я в другом теле — и это тело аристократа — то всё начинает сходиться. Возможно, я попал в альтернативный мир. Мир, где есть алхимия. Где травы не фольклор, а наука. Где нет таблеток… Хотя нет, вру. Мне уже пихали в рот таблетку — горькую, как предательство. Обычную. Горечь ощущалась на уровне инстинкта. Я не мог контролировать действия, но тело проглотило её автоматически. Как будто знало, что делать.

То есть ко мне вернулись все чувства. Это же прекрасно. Я слышу, улавливаю запахи, различаю вкус — и, стоп, я чувствую своё тело. Не абстрактно, не как схему из учебника анатомии, а реально ощущаю каждый орган, мышцу, связку. Я понимаю, где у меня печень, в каком состоянии сердце. Это невозможно — и в то же время происходит. Как будто в теле установлена система внутреннего мониторинга.

И да, это точно не моё прежнее тело. Потому что я чувствую мышцы, их упругость. Размеры конечностей. Девушка мыла меня — и мне стало стыдно. В старой жизни я был скромен, с девушками — как с ураном: держался на безопасной дистанции. А тут… она мыла мне ногу, и я понял: она слишком длинная. Эта нога — не моя. Я был метр шестьдесят пять с кепкой. А сейчас — минимум на пятнадцать-двадцать сантиметров выше.

И тело… спортивное. Не лабораторно-офисное. Не закостенелое от сидячей работы. А подвижное, тренированное. Сильное. Теперь слова охранников, их интонации, их уважение — всё это обретает смысл. Не только логический. Физический. Телесный. Я чувствую, что это тело может. А я — в нём.

И это самое странное чувство: когда тело уже твоё, но ты ещё не привык. Когда ты в нём — но всё ещё не до конца управляешь. Когда ты знаешь, что это теперь — твоё. Что бы это ни было.

Но не успел я это зафиксировать, как в голове — ещё один взрыв. Ещё одна волна. Ещё больше воспоминаний. Но не картинок. Не фильма. Это были отзвуки в теле. Мышечная память. Я чувствовал, как меня тренировали. Как меня гоняли. Как били и поднимали снова. Это не были тренировки для галочки. Это была подготовка к выживанию. К войне. Меня учили убивать. Эффективно. Молниеносно. Я знал, как ударить так, чтобы человек больше не встал. Я знал, как ударить даже подручным предметом — и этого бы хватило. Звучит смешно, но тело не смеётся. Оно помнит.

Теперь я чувствовал себя как Нео, впервые вышедший из эмуляции и сказавший: «Теперь я знаю карате». Разница лишь в том, что я даже не прошёл загрузку. Всё уже встроено. Просто активируется по частям. И это… пугающе. В этом теле — не только сила. В нём — навык. Опасный, как скрытый клинок.

И тут моё сознание погасло. Впервые. Я уснул. Не может быть — но, похоже, это был мой первый и единственный сон в этом состоянии. Как я узнал позже, это был момент, когда мой разум окончательно встроился в новое тело. И после этого всё изменилось.