Эхо грозы

Сначала думали — помехи. Электронный шум, наложения, интерференция от далёкой пульсарной грозы. Но повторяющиеся фрагменты всё всплывали. И ритм. Модуляция. Тон.

— Примите ȿëŋĩđ, он дымит... Повторяю: прикрытие на векторе сорок пять, я падаю... Это ĥŧẅȡ, вижу тебя. Держись, брат, мы с тобой. Ňųḑǰ, налево! Клин слева! Это не главный их удар, держите волну!

Пробел в тексте соответствовал нескольким секундам паузы внутри сигнала. А потом:

— Жȯẋй... пусть ты узнаешь... мы держали линию...

Сигнал не обрывался, пока не прекратился. Как если бы кто-то в космосе надеялся, что его голос услышат.

Егоров сидел у своего компьютера во внезапной фрустрации. Искусственный интеллект, привлечённый к дешифровке сигналов предположительно искусственного происхождения, подставлял случайные термины — и неожиданно они сложились в ЭТО.

Егоров кликнул по иконке аудио-воспроизведения, и расшифровка в виде текста зазвучала…

Егоров почувствовал, как по спине поползли мурашки. Он кликнул на петле воспроизведения. Запись снова пошла — и снова раздался голос. А потом снова. И опять.

Он прослушал это десятки раз. Уже профессионально знал каждый обрывок, каждую паузу. Но только сейчас, на пустом этаже, под мягким гудением аппаратуры, что-то в нём щёлкнуло.

Эти люди… существа… солдаты… Они говорили не с ним. Не с Землёй. Они говорили друг с другом. Они не знали, что через тысячу лет, в другой галактике, в другой цивилизации, кто-то будет слушать их последние секунды жизни, борьбы и смерти.

Егоров убрал наушники. Руки дрожали.

Он подошёл к стеклу — за ним раскинулся зал с серверами и экранами, застывшими в ожидании новых данных. Пусто. Лаборатория вымерла после полуночи. Только он и этот сигнал, зафиксированный триста шестьдесят четыре дня назад — Егоров точно помнил дату — и расшифрованный несколько часов назад, под занавес рабочего дня.

Он вспомнил, как в юности слышал хронику «Аполлона-13». Помехи, голоса, короткие приказы. Тогда это казалось героическим. А потом он слушал последние секунды «Челленджера»… это было страшно.

— Это не архив, — прошептал он. — Это... прямая трансляция.

Его тошнило. Не от ужаса. От чувства, что он стал свидетелем. Тем, кто знает, но не может ничего изменить.

Эти голоса летели сквозь тьму. Сигнал отправлен, получен — и... всё. Никто не ответил.

— Простите, — сказал он в пустоту. — Мы опоздали вас услышать.

Он сел обратно. И включил запись ещё раз...

— Он опять таскает это дерьмо по всем уровням, — сказал Исаев, не отрываясь от ноутбука. — Он что, не может просто загрузить всё в систему и дать спокойно жить?

— Егоров — не мудак, — тихо отозвалась Ла́рина. — Но у него… своя планета. Экзопланета.

Комната для срочных совещаний, формально «Информационно-переговорный модуль №3», больше напоминала старую учительскую: обшарпанные стены, запах пыли и чего-то кисло-химического. На столе — распечатки спектров, графики, спектральный анализ, транскрипты. И расшифровка, жирно выделенная маркером: «...держись, брат… мы с тобой…»

— Ларина, вы же сами работали с его спектром? — спросил заведующий. Голос у него был безэмоциональный, как у старого, ещё до Алисы, банковского автомата. — Вы там что-нибудь… убедительное видите?

— Формально — да. Он собрал хорошие метки, совпадения, фазовую свёртку он провёл грамотно. Но… — она пожала плечами. — Это слишком... красиво. Слишком литературно.

— А может, он просто подделал расшифровку? — подал голос кто-то у окна. — Или наложил образцы голосов. А потом прокрутил через фильтр. Такое сейчас даже школьники умеют.

— А смысл?

— Ну, у него проблемы с допуском. Деньги закончились. Хотите сказать, не повод устроить сенсацию?

— Он не такой, — упрямо сказала Ларина.

— Он именно такой, — отрезал Исаев. — Вечно с глазами как у собаки, которая знает, что её сейчас выгонят, но всё равно идёт за тобой. Такие не просто ошибаются — они ищут, где ошибиться.

Повисло молчание.

— Хорошо, — сказал заведующий, перебирая распечатки. — Мы пока не передаём это за периметр. Не вносим в журнал. Ни на какие внутренние сервера — только локально, только в архивной зоне. Пускай он копается в этом дальше, если хочет. Но никаких заявлений, никаких пресс-релизов.

Он посмотрел на всех:

— И, прошу вас… никаких разговоров в курилке.

...Первым слил Новиков. Неосознанно, по привычке: сболтнуть — как дышать. У него был старый аккаунт в подпольной редакторской группе, закрытый канал для мемов, теорий заговора и «настоящей науки», как он любил это называть. Для друзей — и «чтобы поржать».

Он выложил туда кусочек записи, самый абсурдный на слух, с подписью:

«Астробомж Егоров П. поймал переговоры Дарта Вейдера с Атрейдесами. Уровень шизы — квантовый. 5D Chess на бюджетные деньги».

Через час ролик был уже в TikTok. Через два — в «РЕН Новости». Через шесть — в ночной ленте новостей с перебивкой в стиле: «Барабашки на орбите или Война звёзд? Учёные утверждают: космос говорит с нами».

Наутро мем разошёлся по телеграм-каналам, и в эфире радиостанции «Вечерний Гелий» ведущий с нарочитым гоготом включал запись:

— Держись, брат! — подражая голосу из сигнала, захлёбывался радио-диджей от смеха. — Представляешь, если там реально какие-то космохоббиты орут и падают?

— Да это просто запись из Дискорда «Звёздных Войн Online», — отвечал соведущий. — Кто-то просто очень любит ролёвки!

Вечером в сети появился фан-арт: комический персонаж с табличкой «Егоров слышит мёртвых» и корявым слоганом «Погибших ещё не успевших».

А вот что они не показали: ту самую минуту, где слышно было не крик, не команду, не мольбу. А тишину. Мёртвую. Пугающе пустую.

И в конце — голос, без эмоций:

— Последний из ĥŧẅȡ. Всё. Мы кончились. Кто услышит — передайте...

И щелчок. Всё.

Эту часть вырезали. Она «портила ритм».

...Давным-давно, лет эдак пятьдесят назад, сквер назывался «Аллея знаний», но уже лет тридцать, как здание вуза, к которому вёл сквер, стало очередным бизнес-центром, и знаний ни в сквере, ни около никто не искал. Лампы у тротуара светили жёлтым, будто просроченным светом. Сухие листья под ногами шуршали, как дешёвая плёнка.

Егоров брёл медленно, кутаясь в пальто, хотя пока не было холодно. Пальцы мёрзли всё равно.

В наушниках звучала музыка какого-то онлайн-сборника. Сначала такие сборники формировались на ютьюбе и назывались «джемы». А потом и радиостанции, поувольняв ведущих развлекательных блоков, отдали заполнение пауз между рекламными вставками алгоритмам.

Женский голос пел надрывно, будто тоже сквозь эфир, наполовину из прошлого, наполовину из мечты:

Если жить и погибнуть нам выпало время такое…

Пусть в эфире звучит перекличка погибших героев...

Автор текста трека — какой-то Alex Magnusson, сам трек создан в Suno, как гласил заголовок. Егоров не знал, кто это. Да и не важно. Главное — песня договаривала за него то, что он сам не мог бы выразить словами. Как будто кто-то смотрел на то же, что и он, так же, как и он.

Егоров остановился у перекрёстка, вынул из ушей наушники. И просто постоял.

Никто не понял, что именно он услышал. И, может быть, никогда не поймёт. Но теперь — он знал. И этого было достаточно.

Потому что щёлкнуло в сознании. Не анализ тонн информации, но догадка, навеянная строками песни. Мысль, простая, как озарение: «А что, если эти непереводимые, зашумлённые участки сигнала, не совпавшие ни с одним подставлявшимся ИИ термином, украшенные характерными штрихами и птичками диакритических знаков — это имена?»

Ненастраиваемые, слишком короткие, слишком нечёткие, чтобы распознать структуру языка. Но аудио-интерпретатору было всё равно, какую закорючку озвучивать, и он озвучивал. А Егоров - чувствовал:

Ňųḑǰ, ȿëŋĩđ, ĥŧẅȡ, жȯẋй… /нуджь/, /сэ-ни-д/, /хат-ве-д/, /жохи/.

Придыхания и смягчения, которые он не мог бы повторить.

Он не знал, что именно значат эти сочетания символов и звуков. Но теперь был всё более уверен — это не просто шум. Это имена. Позывные. Имена павших, переданные сквозь вечность.

Если Вселенная хочет, чтобы их запомнили — он их запомнит.

Прошла неделя. Этого хватило, чтобы о нём снова забыли. Мемы выгорели. Канал «РЕН Новости» перешёл к новой сенсации — какой-то девочке, разговаривающей с духами домашних животных. Профиль Егорова в институтской базе заморозили — «до уточнения обстоятельств». Коллеги проходили мимо, словно у него появился диагноз.

Он знал — это было бы даже забавно. Если бы не сигнал.

Он включил его на старом плеере. Без наушников. Тихо, почти шёпотом. Запись всё ещё была с ним — урезанная, зашумлённая, но настоящая.

— Прикрой… вектор сорок пять…

— Мы держим линию…

— Всё… мы кончились…

Он прошёл мимо бронзового бюста кого-то забытого, под которым надпись стёрлась до половины. Птицы спали, деревья шептались без листьев. И только в ухе — голоса.

Он остановился.

Что он видел? Что он услышал?

Это была не шутка. Не глюк. Не розыгрыш. Это была словно замочная скважина, сквозь которую узкий луч нереальной реальности случайно, по нелепой прихоти Вселенной, достиг его.

Но — тогда вопрос. Потому что хочется всё упорядочить и разложить по пронумерованным полочкам, иначе мурашки не просто побегут по спине, а опрокинут и запинают.

Вопрос, да… Когда ЭТО было?

Он поднял взгляд на звёзды. Тот сектор уже не был в фокусе. Телескоп переключили, потому что сигнал пропал ещё тогда, год назад.

В том секторе — скопление галактик. То есть априори очень далеко. Сигнал летел, как предположили сразу, тысячу лет. Или несколько тысяч.

А вдруг это… не прошлое?

Егоров сел на скамейку. Плеер молчал. Он выключил его, но в голове всё равно звучали обрывки расшифрованных голосов. Не слова — чувства. Гул близкой гибели. И странный, неуместный покой после.

— А если они ещё там? — спросил он вслух.

Никто не ответил. Только фонарь рядом слегка мигнул — старый, как всё вокруг.

...Письмо пришло обычной почтой. Серая бумага, марка с самолётом, на конверте — размашисто выведено: «Петров Е.Н., Институт радиоастрономии, Лаборатория 3.2.».

Егоров знал этот институт. Не так их много осталось по современному времени.

Он чуть не выбросил письмо — подумал, что спам. Но распечатал.

Внутри было всего две страницы. Чёрные чернильные буквы, аккуратный почерк. Ни вступления, ни представления отправителя. Только:

«Вы не ошиблись, Егоров. Это не шутка.

Я слышал такое же. Не из космоса — в наушниках. В 92-м. Наша обсерватория засекла сигнал. Связь рвалась. Команды шли вперемешку. Кто-то кричал, что «сектор обрушен», кто-то просил прикрыть. А один голос… он говорил не нам. Он говорил: «Передайте, если кто услышит».

И на втором листе:

«Я записал и сохранил фрагмент тогда. Сравнил с тем, что передали в сюжете про Вас сейчас. Это — почти слово в слово.

Я не знаю, кто с кем тогда столкнулись. Но это была война. И голоса наших лётчиков.

Я всё ещё слышу их.

Предлагаю встретиться».

Егоров перечитал три раза. Перевёл взгляд на конверт — дата отправки: три дня назад.

Он долго сидел с письмом в руках, пока не стемнело. А потом медленно, как будто под прицелом, подошёл к ящику с архивами.

И включил запись снова.

...Озеро не имело названия. Ни на табличке, ни в картах, ни даже в памяти местных — просто вода среди травы и старых деревьев, где не ловили рыбу, а просто были.

Егоров сидел, поджав ноги, глядя на водную гладь. Спиннинг лежал рядом, заброшен ради приличия.

Петров — чуть поодаль, в полоборота, как будто случайно.

Они молчали.

Всё-таки, я, наверное, фрик, думал Егоров. Кто ещё тащит в себе голос далёкой, чужой смерти, когда вокруг все живут, как будто ничего не произошло?

А ещё он думал, что мог бы просто забыть. Выключить запись. Закрыть глаза. Сказать себе, что это ошибка, совпадение, звуковое искажение.

Но не смог.

Потому что даже если это была чужая война — она была настоящая. Война, о которой вдруг вспоминаешь, когда начинается гроза. Как в старой песне...

И люди. Неважно где. Всегда воюют за что-то, что считают добром, мелькнуло у Петрова. И каждый выбирает, за что сто́ит умереть. Всё остальное — шум.

Он знал, что не имеет права говорить. Подписка. Архив. Забвение. Но это уже не имело значения. Он увидел в глазах Егорова то, что видел когда-то в глазах за очками товарища, вместе с которым поймали странную волну, — понимание без слов.

«Ты тоже слышал. И ты остался собой», — подумал он, глянув на Егорова.

Ветер тронул камыш. Небо качнулось в воде. Какая-то птица прокричала, будто чужим эхом, из памяти.

Никто ничего не сказал.

Потому что всё было ясно.

Вселенная запоминает.

Всё.

И однажды обязательно расскажет кому-то.

Тому, кто сумеет услышать.

28.06.25.