Эхо разбитого Порядка

Эхо разбитого Порядка

«Вновь натягивают они струны, глухи к их пронзительному стону...»

Глава 1.

Рагнар

Пахло пылью, потом и страхом — здесь всегда пахло именно так. Глухой стон шахты «Сердце Кары» отзывался в костях с каждым ударом кирки и гулким рёвом резонансных буров где-то наверху. Рагнар из клана «Расколотый Молот» впился потрескавшимися, грубыми пальцами в рукоять своей кирки. Не инструмент, а настоящее оружие, жаль, пока только в мыслях.

Перед ним копошились сородичи. Нур-Халад, дети камня и огня, коренастые и мускулистые, некогда почитавшие духов земли и пламени в своих горных святынях. Теперь они были похожи на копошащихся в ране мира кротов. Их кожа, грубая и похожая на кору, землисто-красного или тёмно-коричневого оттенка, была покрыта серой пылью и старыми рубцами от плетей гармонизаторов. Жёсткие, проволочно-подобные волосы, заплетённые в сложные косы с вплетёнными металлическими побрякушками, висели грязными сосульками. Яркие янтарные и зелёные глаза, что должны были пылать от ярости, а теперь лишь тускло мерцали в полумраке, отражая жалкий свет биолюминесцентных лишайников. От нагретых тел исходил знакомый запах — горячего камня и серы, запах дома, ставшего тюрьмой.

— Шевелись быстрее, тупая кочерга! — сиплый голос прозвучал сзади.

Гарт из клана «Тихая Наковальня» — предатель. Его броня, грубая пародия на изящество кименов, его хозяев, тускло блестела. В руке жужжал резонансный прут.

— Хор хочет получить кристаллы, а не твоё ленивое нытьё.

Рагнар медленно обернулся. Его янтарные глаза, словно расплавленная руда, встретились с взглядом Гарта. В них не было страха, только ненависть — глубокая и древняя, как сами горы, — заменившая ему воздух.

— Твой Хор может сдохнуть в своём резонирующем улье, Гарт, — процедил Рагнар, и его голос прозвучал как скрежет камня о камень. — А ты — последовать за ним. С моей помощью.

Гарт усмехнулся, но в его глазах мелькнула тень, которую Рагнар сразу же уловил — страх. Тот самый страх, что гложет любого предателя изнутри.

— Прикуси язык, шлак, — бросил Гарт, не приближаясь. Прут в его руке зажужжал громче. — И копай, или твоя дочка в биореакторном блоке «Б» поплатится за то, что папочка не хочет работать.

Точный удар ниже пояса. Рагнар проглотил свою ненависть и пальцы сжали древко так, что дерево затрещало. Малышка Лора… Вонючие чаны биореактора, куда сгоняли самых беззащитных — болотных жителей, тех самых тельхид. Аборигенов трясин и мангров, чья гладкая, влажная кожа, способная менять цвет и покрываться бледными светящимися узорами, теперь была вечно испачкана грязью и слизью. Их длинные конечности с цепкими пальцами-щупальцами, созданные для жизни в симбиозе с родной экосистемой, кимены обратили в орудие самого жестокого рабства. И его Лора, его нур-халадская кровь и плоть, была брошена в эту яму, в это мусорное гетто тельхид, чтобы папочка вкалывал усерднее. Образ худенькой фигурки заставил кровь стучать в висках. Рагнар повернулся к стене, замахнулся киркой. Камень крошился, но кристаллов не было видно — сплошной мусор.

«Копай, выживай, жди. Жди сигнала». Слова старого шамана Ургона, что ещё теплил в сердцах шахтёров искру сопротивления, жужжали в голове вместе с гудением буров. «Ярость пламени горит внутри, Рагнар. Но если выпустишь её рано — сожжёшь себя и других» Не только предателей, но и своих близких».

Предатели. Клан «Тихая Наковальня» — чёрное пятно на всей расе. Они открыли священные пещеры Кименам за обещания власти, за оружие и броню, за право вознестись над сородичами. Гарт был всего лишь щенком по сравнению с командирами корпуса подавления, куда принимали лучших их худших, но и он был мишенью. Очень желанной.

Рагнар ударил снова. И снова. Каждый удар — по лицу Гарта. По мёртвому лицу архитектора кименов, что спроектировал эту шахту-могилу. По хлипкой шее каждого гражданина Доминиона.

Внезапно кирка провалилась — не в камень, а во что-то пустое, со звоном. Рагнар отшатнулся, подняв облако пыли. В стене зияла небольшая дыра, оттуда потянуло запахом, чуждым шахте: сыростью, гнилью и чем-то… живым и древним. Запахом болот и руин.

— Что там? — рявкнул Гарт, приближаясь с прутом наготове. — Кристаллы? Говори, шлак!

Рагнар заглянул в пролом. Темнота, но в глубине — слабое, хаотичное мерцание. Не резонансное, а органическое, как у тельхид. И ещё… тихий, едва уловимый звон. Не в ушах, а в костях, словно эхо забытой песни.

«Тихий Зов» мелькнула чужая мысль, навеянная рассказами Ургона о древних пророчествах. Чушь, болотная слизь не зовёт — она гниёт и служит.

— Мусор, — хрипло сказал Рагнар, отворачиваясь. — Пустота, провал. Может завалить нас всех.

Но он запомнил точку и странное мерцание в глубине. В мире, где всё было предопределено гнётом Порядка, эта пустота и странный свет пахли… возможностью. Опасной, возможно, смертельной. Но возможностью.

Пульс

Сознание было липкой плёнкой на поверхности чёрного озера боли. В мире, где стёрлись имена он назвал себя Пульсом. От прошлого не осталось ничего, кроме выжженного в память: «Единица Био-Реактора «Гамма-7». Он чувствовал вонь — горячую, густую, сладковато-тошнотворную; запах разлагающейся органики, едких химикатов, самого себя и всех тельхид, которые были лишь живым топливом для огромного города-улья.

Его тело, тонкое и гибкое, с кожей, которая сейчас отливала тускло-фиолетовым с хаотичными пятнами мерцающей зелени — стресс, мутация? он не знал, — было погружено по пояс в тёплую, булькающую жижу биореактора. Тысячи щупалец-пальцев сородичей копошились в ней, бессознательно перемешивая, фильтруя, расщепляя. Их природная сущность, подавленная и извращённая: экстремальная регенерация, позволявшая выживать в едкой среде; адаптация к ядам, превращённая в способность перерабатывать отходы; сама их биолюминесценция, некогда служившая для общения в болотных сумерках, теперь лишь хаотично мерцала в такт боли.

Но сейчас… в Пульсе шевельнулось нечто иное.

В его цепкой, трёхпалой руке он сжимал… Найденный вчера в куче отбросов, принесённых на переработку, гладкий осколок. Не металл и не камень, он мерцал изнутри тусклым, переливчатым светом — то синим, как глубокая вода, то багровым, как старая рана. Пульс прятал его в складках кожи на груди, когда надсмотрщики-гармонизаторы проходили мимо со своими жужжащими прутами, излучающими волны покорности, от которых его щупальца судорожно дёргались.

«Тихий Зов».

Слова возникли в его… уме? Ранее был лишь коллективный разум — мутный океан феромонов, образов, потребностей стаи — дар телепатии и мгновенной координации, стёртый в пыль. Потом наступило большое Тихое, когда кимены подавили его резонансными сетями, оставив лишь боль, голод, страх и автоматические действия. А теперь… появился голос. Не звук, а ощущение, вибрация, исходящая от осколка или изнутри самого Пульса? Он не понимал.

Этот голос звала. Не к чему-то конкретному, а к… Пробуждению? Пониманию? Свободе? Слова были новыми, острыми, как осколки стекла. Он не знал, что они значат, но они были. И это было страшнее прута гармонизатора, ведь прут можно было пережить, а это новое чувство — «Я» — казалось могло уничтожить его, оно уже жгло изнутри.

Он посмотрел вокруг своими несколькими чёрными глазами. Тусклый свет биореактора выхватывал из полумрака такие же, как он, фигуры — тельхид. Тонкие, сгибающиеся под невидимым гнётом, их кожа была тусклой, биолюминесценция — слабой и редкой, словно умирающие звёзды Сирадного покрова. Они были пустыми сосудами, живыми инструментами. Каким был и он вчера?

Рядом копошилась «Единица». Он… она… оно? Раньше не было нужды знать. Её кожа была бледно-голубой, мерцание почти угасло, одно щупальце неестественно вздулось, покрылось твёрдыми наростами. Последствия мутации. Биореактор делал своё дело, а кимены называли это «оптимизацией». Пульс почувствовал… что-то тягучее и горькое. «Жалость». Новое слово, новое чувство.

Он бессознательно — или уже сознательно? — выделил крошечную порцию феромонов: успокоения, солидарности. Такие, какие выделяла бы стая раньше, чтобы утешить больного сородича, ведь их способность влиять на органику была глубоко вплетена в естество.

«Единица» слегка вздрогнула. Её мутные глаза, обычно пустые, на мгновение метнулись в сторону Пульса. В них мелькнуло недоумение, слабое, почти призрачное, а затем погасло. Она снова погрузилась в автоматическое помешивание жижи.

Но Пульс увидел в кромешной тьме её сознания искру. Как эхо коллективного разума. Или… начало нового?

Тихий Зов исходил от осколка на его груди, жгучего холодного пятна. Он звал не только его, он звал их всех.

Но как? Все они были рабами, биомусором. Их тела слабы, а воля подавлена. Над ними висел купол города-улья кименов, геометрический кошмар Порядка, пронизанный резонансной энергией, которая могла в любой момент превратить их разум — если он есть — в кисель.

Пульс сжал осколок сильнее и в его собственном теле что-то ответило. Биоалхимия — не просто регенерация царапин или адаптация к яду, а нечто глубже, ощущение скрытого потенциала, опасного. Ощущение… потенциала. Спрятанного и опасного.

Он посмотрел на свои щупальца, копошащиеся в отвратительной жиже. Его щупальца, его плоть, его ужас. И… его осколок.

Он не знал, что делать, не знал, куда идти. Но он больше не был просто «Единицей», теперь он был Пульсом. И это стало началом, отправной точкой, которая чувствовалась в каждой мерцающей клетке пробуждающегося существа. Гармонизаторы с их прутами и резонансные сети кименов чуяли это — неповиновение, изменение. И они придут, чтобы загасить его, загасить всех.

Пульс осмотрелся и увидел, как на него смотрит ещё одна «Единица» — её кожа была синего оттенка, и казалось, она рассматривает собрата с удивлением. Или ему лишь показалось?

Он выпустил ещё одну струйку феромонов. Страха. Но на этот раз — своего. Предупреждение в пустоту, для тех, кто, возможно, как «Единица» рядом, мешающая отходы в чане, ещё мог уловить его.

…