Эхо Убийца. Лик, которого нет. Том 1

Пришёл со школы. Бля, опять всё то же самое. С утра ушёл, вернулся вечером — злой, голодный, и нихуя не изменилось. Учёба? Да пошла она нахрен. Как будто кому-то в трущобах нужна эта школа.

День выдался хуёвый. Ни рубля не урвал. С пацанами только пожрать нашли объедков за трактиром. А что нам остаётся? Мы — дети трущоб, живём тем, что подберём или стянем. Иногда везёт: ночью возле таверн валяются пьяные алкаши. У одного в кармане пара монет, у другого пусто. Сегодня — пусто.

Зато было весело. Хотели у купца кошель спиздить — в итоге от полиции ноги уносили. Убегали, как крысы по переулкам, сердце колотится, адреналин хлещет. Это тоже еда, когда больше ничего нет.

Захожу домой. За стенкой — как обычно. Мать ебётся с очередным клиентом, тот пыхтит, как свинья, хрюкает так, что полы дрожат. Мне похуй, но всё равно противно. Ходячий цирк. А на столе — пиздец: чёрствый хлеб, морковка старая да яблоко, которое я сам у лавочника стянул. Свинячий корм, а не еда. Но что поделать — зубы по корке скрипят, и вроде полегче.

Сижу, жую хлеб и думаю: может, вечером снова выйти. Вдруг у таверны повезёт. А может, просто с пацанами пошататься, новый движ найти. Хотя сил уже нихуя нет: ноги гудят, башка раскалывается.

И ещё имя это, блядь. Маркиз. Придумала мать. Слово услышала, красивым показалось — и приклеила. Знает ли она вообще, что такое «маркиз»? Что это титул, а не имя? Да ей похуй. Как и на меня. А мне жить теперь с этим клеймом.

За стенкой стихло. Видно, этот клиент кончил. Тишина липкая, как болото. Сижу, грызу корку и понимаю: меня всё это остопиздило. Жизнь, мать, её клиенты, вонючая хата — всё.

Опять ругань. Слышу через стенку: неужели этот ублюдок ещё хочет, но денег у него нет? А, нет — в этот раз веселее. Этот мудак вообще решил не платить.

— Да пошла ты нахуй! — орёт он. — Я еле-еле кончил, а ты ещё и денег требуешь. Ты страшная, как тварь из разлома. Если бы случайно в ваш район не забрёл — и не зашёл бы. Денег ты не увидишь.

Мать, как обычно, оправдывается, голос жалкий:

— Ну как же… Ты же кончил. Я же и сосала, и анал, и туда, и сюда… С тебя всего три монеты. Я ж не беру дорого.

Он снова в ответ:

— Я сказал, иди нахуй. Свинья ты грязная. Да ты ещё и воняешь. Не удивлюсь, если мне потом десятку за лечение платить придётся.

Я сижу и слушаю, и как же меня заебали эти уёбки. Хочется встать и вышвырнуть его к чёрту. Я хоть и жилистый, но высокий, крепкий. Может, и испугался бы, если резко рявкнуть.

Кричу в пустоту:

— Мама, я дома!

Она сразу поддакивает:

— О, сын пришёл!

А этому хуй на всё.

— Да похуй мне на твоего ублюдка, — рычит. — Прощай. Может, ещё загляну. Если, конечно, нормально помоешься и голову свою вычешешь.

Дверь скрипнула, и он вышел. Я смотрю и думаю: бля, как же всё это заебало. Может, кончить его? У него на поясе кошель с монетами — я заметил сразу. А монета сейчас ценнее бумаги. Бумажные деньги только начали толкать, но кто их придумал? Вода намочит — и пиздец. Огонь схватит — и не спасёшь. Монета же в воде не тонет и в огне не горит. Медяк, конечно, плавили, бывало, но всё равно металл — это вещь.

Смотрю, сука, выходит. Идёт, даже не стесняется. Хуй наружу болтается, блядь. Увидел меня и лыбится:

— О, пацан! Здорово. Мать у тебя, конечно, ещё та шлюха грязная. Да и сам ты выглядишь, как мразь.

Всё, пиздец тебе, мужик. Я молчу, а сам думаю: иди, иди. За поворотом я тебе бока намну.

И я точно знаю: убить его — это не потому что люблю мать. Хотя… наверное, где-то в глубине люблю. Она тупая, как пробка, и отец мой всегда был пустым местом. А почему пустым местом? А потому что его никогда не было. Но она хотя бы пыталась. Дожила со мной до пятнадцати лет. Пусть последние лет семь я жрал сам: то на помойке, то с пацанами делил. Но всё же.

Зовут в банду. Я-то шустрый малый, меня должны взять. Уже и Путь Силы открылся. Никому не говорил, но на втором ранге я. Иногда помогает выжить. Но криминал… как от него откажешься? Семь лет я уже в этом дерьме. Избить, украсть, обмануть. Другого пути не знаю.

Иду за ним, сам не замечаю — нож в руке. Зачем взял? Никогда не думал. Может, потому что легче убить, чем терпеть. А может, просто так вышло. Но мысль простая: а если замочить? Это ведь не так сложно.

Он сворачивает в переулок. Там всегда темно. Там люк к сточной канаве, куда весь город своё дерьмо сливает. Запах стоит, будто весь мир сдох и протух. Люк забит давно, всё бурлит, пенится, но не затопило только потому, что протекает по трещинам. Туда никто не полезет. Никто и никогда.

Идеальное место.

Иду за ним. Нож в руке греет. Ничего не чувствую — странно. Пацаны говорили, что убивать страшно, что руки дрожат, тошнит, а мне похуй. Может, потому что эти мрази уже достали. Может, потому что я по Пути Силы — он, говорят, глушит эмоции. Дядька-Стражник так говорил: раньше стражник, теперь полицай. Название новое, а суть та же. Император тот же, жизнь то же самое говно.

Лучше бы они не названия меняли, а наши трущобы подняли. Денег дали, работы, полицию побольше загнали, чтобы не приходилось воровать. Денег на дорогу нет, транспортом не попользуешься — автобусы да трамваи. Иногда ногами быстрее, чем стоять и ждать. Говорят, будут бумажки вместо монет. Нам, таким, кто читать толком не умеет, кто объяснит, как этой хуйнёй пользоваться? Хотя я научился. Мозги-то есть. В школе что-то да вылавливаю, хоть и не всегда туда хожу. Учителям плевать: пришёл — не пришёл, да и хуй с ним.

Вчера у соседки ребёнок помер, а она сучара радовалась: молоко закончилось, детского питания нет, теперь хоть деньги освободились с питания. Мразота. Моя мать хоть и пиздой торговала, но кормила. А эта гнида ещё и молодая, да и по-красивее моей матери.

Он повернул. Ну, теперь мой выход. Думал отпиздить — нет, буду убивать. Надоело. Хватит этих тварей. Этим мразям жить. «Иди сюда, свинка. Сделай хрю-хрю, как ты возле моей мамы делал», — думаю про себя, а сам скалюсь. Не знаю, хочу ли я это. Хочу его убить.
Идёт, сука, довольный, насвистывает. Прямо слышу: день удался — шлюху помял, денег не заплатил, медяк при себе, можно ещё к одной заглянуть. Мразь. Тварь. Ублюдок.

Вот он, момент. Яма рядом, тащить далеко не придётся. Даю силу в ноги, ускоряюсь. Подхожу сзади — нож в ребро, дальше по дуге, будто сам туда лёг.

— А-а-а! — он завывает, дёргается, пытается обернуться. — Ах ты, уебок! Ах ты сучонок мелкий! Да ты знаешь, кто я?!

Я скалюсь, глядя прямо в глаза.

— Знаю. Труп.

Он захлёбывается, кашляет кровью, ещё пытается что-то выдавить:

— Ублюдок… да я… я тебя…

— Да пошёл ты нахуй, — шиплю прямо в ухо. — Никто тебя здесь не услышит.

Он бьётся, глаза бешеные, воздух хрипом выходит из груди. Я смотрю, как кровь течёт изо рта, и добавляю:

— Всего три медные монеты. Заплатил бы — остался жив. Решил сэкономить? Вот тебе урок, мудила: в трущобах так не работает.

Он уже не отвечает. Только хрипит и захлёбывается, медленно оседая к краю ямы.

Он уже хрипит, ползёт к краю. Кровь на дороге, брызги на сапогах.

Я — вниз к нему. Главное, чтобы кошель не свалился. Быстро обшмонать, пока не окочурился.

Ножом — раз! — срезаю ремень. Кошель в руках. Шустро. Лезу по карманам: вдруг там ещё медяк затесался. Лишняя копейка — не мусор.

— Ну-ка, посмотрим… — бормочу себе под нос. — О, отлично, мешочек-то хорошо набит.

Расстегнул, глянул — монеты блестят. Даже золото. Хм. Живём, ребята. В карманах — рубли, эти новые бумажки. «Ничего-ничего, пусть будут, — думаю, — всё равно придётся менять».

И вдруг в голове как будто чужой голос — напыщенный, аристократический:

«Пойду, пожалуй, в Имперский банк, обменяю свои монетки…»

Фу, мерзость какая. Даже думать так противно. Прямо мерзко себя чувствую. Грязный ублюдок. Хотя, чего уж — я и есть грязный ублюдок.

Богатый чертила оказался. И зачем он жадничал? А три медника — это что? Кусок чёрного хлеба, твёрдый, будто камень. Ломоть сала с тухлым запахом. Кусок мяса, жилистый, с привкусом гнили. И всё. На три медника не разгуляешься. Еле день протянешь. Ну, может, два.

Пнул его ногой. Помог свалиться в яму. Дерьму там самое место. Будет среди своих.

Дошёл до дома — недалеко, минутное дело. Открыл дверь, а она сидит, ревёт. Ну, понятно, чего ревёт: синяк под глазом светит. Значит, заплатил за это.

Ладно… дам ей не три, а пять. Заслужила. Жалко её. Женщина-то неплохая. Нормальная. Ну, наверное, нормальная.

— Мам, — говорю, заходя, — я догнал этого ублюдка. Пригрозил ему, что живым отсюда не выйдет. Он всё-таки решил расплатиться. Даже чаевые тебе оставил. Смотри — пять медных.

Аккуратно достал их из кармана. Пальцы знают каждую монету на ощупь: медные грубее, серебро холоднее, золото — тяжесть и приятный звон.

— Ой, спасибо, Маркиз, — шмыгнула она.

— Я ж просил, не называй меня Маркизом.

— Ну, Маркизушка… ну что ты, — улыбнулась сквозь синяк. — Я же старалась. Сегодня, видишь, можем поесть.

— Ладно, я пошёл к пацанам. Подработка есть — лавочник Серёга попросил разгрузить машину. Обещал едой расплатиться. Так что пока не трать деньги, я принесу хавчик.

— Ой, какой ты у меня молодец, — сказала она чуть мягче. — А как там в школе?

— Как-как? Обычно. Ничего нового. Никто нас нихрена не учит.

— Ой, не выражайся. Ты ж такой красивый у меня мальчик.

Красивый… ага.

С именем таким, как у меня, и рожей такой. Глаза чуть уже, чем у других, волосы белые — не блондин, а седой, будто мне не пятнадцать, а шестьдесят. Лицо смазливое, аристократическое. С таким в банде поначалу тяжело было. Потом привык. Сейчас волосы подлиннее, собираю в хвост, на голове — капюшон или кепка, чтоб меньше глаз цеплялось.

Да, мальчиком я был и правда красивым. Даже пару клиентов у матери просили отдать меня. Но, слава богу, не продала. Тогда я был мелкий, и сопротивляться бы не смог. Значит, всё-таки, наверное, она нормальная мать. Или просто мало предложили.

— Ладно, мать, я пошёл, — говорю, уже поворачиваясь к двери. — Больше клиентов сегодня не принимай. Денег хватит. Серёга, кстати, обещал хорошо расплатиться.

Тянусь к ручке, и вдруг сзади слышу её голос:

— Маркиз… будь осторожен.

Я оборачиваюсь, смотрю на неё и резко бросаю:

— Мать, сколько раз тебе говорить? «Маркиз» — это не имя. Это статус. В нашей аристократии таких нет, это всё европейщина. Мы к ним никакого отношения не имеем. Называй меня Марком.

— А мне похуй! — выкрикнула она, не опуская взгляда. — Я хотела тебя так назвать и буду! Мне это слово нравится, и ты мне нравишься! Я тебя не растила для того, чтобы ты мне тут выговаривал!

— Всё, ладно. Я ушёл. Давай.

Захлопываю дверь, тяжело выдыхаю. Шаг за шагом иду в сторону наших точек. Там пацаны уже должны собраться. Хоть и не особо хотел — денег-то и так привалило, — но когда-то, когда я сам был голодный, они помогали. Теперь моя очередь — угостить чем-то вкусным, хоть сегодня пожрём горячего.

Но сначала нужно нычку отложить. Может когда-нибудь соберу, чтобы съебаться отсюда.