Эхо завтрашней смерти

Восточные врата Долины Лилии.

Тёплые струи воздуха коснулись моей щеки. Приглушённые голоса и покалывание в замёрзших конечностях медленно вытягивали меня из сладкого забвения, но нарастающая головная боль не давала прийти в себя. Казалось, меня куда-то несли.

Тепло вокруг становилось всё ощутимее, пробуждая не только сознание, но и ноющую боль в теле. Будто тысячи раскалённых игл вонзались в кожу, а затем их сменял ледяной озноб. Несколько грубых рук усадили меня на пол, устланный соломой. На лодыжках защёлкнулись тяжёлые и холодные кандалы. Сквозь двоение в глазах я различил тёмные силуэты людей, метающихся в танце теней, отбрасываемых прутьями решётки. За пределами камеры, возле очага, доносились голоса, перемешанные с запахом жареного мяса, пота и гнили.

— Пришёл в себя? — пробасил грубый голос.

Я заставил себя открыть глаза, преодолевая жжение и пульсацию боли в голове. Передо мной предстала камера размером два на три метра — обшарпанная, с кандалами, рассчитанная, по всей видимости, на троих. В углу зияла дыра в полу, накрытая деревянной крышкой.

За пределами решётки располагалось около двух десятков подобных камер, часть из которых пустовала. В центре сооружения горел огонь, над которым клубился дым, устремляясь в жестяной конус, уходящий в неестественно высокий потолок. Несколько человек стояли у очага, ещё больше — за решётками. Все были в лохмотьях, но кандалы надели лишь на меня.

— Вы ко мне обращаетесь? — прохрипел я.

— «Вы ко мне обращаетесь?» — передразнил кто-то. — Слышь, капитан, глянь —аристократ у нас!

Хохот раздался отовсюду, но тут же стих, когда громкий, низкий голос у огня приказал:

— Замолчали! Кто таков?

К решётке подошёл крупный мужчина в медвежьей шкуре. Лицо его пылало краснотой, а в руках он держал глиняную чашу с чем-то горячим. Огромные пальцы с аккуратно подстриженными ногтями протянули мне её, однако из-за охватившего озноба я не смог удержать посудину.

— Ну, позже, значит, — пробурчал великан, отведя чашу. — Так кто ты?

Я напрягся, пытаясь вспомнить, но голова будто упиралась в стену.

— Не знаю… — прошептал я. — Не помню.

Мужчина хмыкнул и задумчиво почесал подбородок.

— Хорошо. Отдыхай пока. Позже разберёмся.

С этими словами он ушёл, уводя за собой остальных. Камера осталась без стражи, и узники переговаривались. Голоса звучали приглушённо — не от страха, а скорее от усталости.

— Кто это был? — спросил я вслух.

Слева, из соседней камеры, раздался голос:

— Командор Дебитус.

— Тогда почему его называли капитаном?

— Да ты что, совсем не понимаешь, где оказался? — усмехнулся сосед.
Голова прояснилась, и я уже мог разглядеть детали камеры. Холод, зловонная сырость и кандалы на ногах всё больше внушали мысль о заточении.

— Не понимаю, — честно признался я.

Сосед, молодой парень с крючковатым носом и острыми глазами, ухмыльнулся.

— Черный Предел, Восточные врата… Ничего не говорит?

Я покачал головой.

— Да уж… Черный Предел — это огромная горная гряда, простирающаяся от самого юга до севера. Трудно не заметить. Между её вершинами — перевалы. Мы на одном из них, в Долине Лилии. Охраняем восточные врата, — добавил он с напускной гордостью.

— Охраняете? Изнутри камер? — удивился я.

Голос из дальнего угла усмехнулся:

— Это камеры для отбросов общества, конечный этап после суда. Вокруг тебя убийцы, насильники и воры — те, кому не место среди людей. Здесь у каждого был в свое время выбор — виселица или перевал. Добро пожаловать в ад, парень.

Прозвучавшее не вызвало во мне ни страха, ни паники. Реальность в моей голове была настолько искажена из-за утраты памяти, что попытки разобраться в происходящем приводили к состоянию отрешенности. Я не слышал тщетных попыток моего общительного соседа заговорить со мной, мельком вспоминая, как принял глиняную посуду с пересолённым куриным бульоном, когда унял дрожь. Потом я погрузился в сон без сновидений, но с постоянным ощущением тревоги и безнадежности.

Утро оказалось на удивление бодрым: я почувствовал приближение охранника ещё до того, как он открыл тяжёлую деревянную дверь тюрьмы мощным пинком. Поэтому резкий звон клинка по прутьям решётки не стал для меня болезненной неожиданностью.

«Подъём, куски дерьма!» — орал один из вчерашних надзирателей, явно получавший удовольствие от своей работы.

Двери камер отворились, и на моих лодыжках открылись оковы. С облегчением я почувствовал, как мои конечности вновь обретают легкость. Под аккомпанемент обидных оскорблений и вялых пинков нас начали выводить наружу. Через дверной проём, объятый ярким светом, медленно проходила колонна оборванцев. Застыв на пороге, я неосознанно отмахнулся от руки стражника, пытавшегося меня вытащить, затем запоздало услышал угрозы вослед.

Мир снаружи встретил меня калейдоскопом новых ощущений. Под лучами яркого солнца, за громадной каменной стеной, кипела жизнь гарнизона. Из других бараков выводили таких же молчаливых и вялых узников под бодрую ругань надзирателей. В центре плаца стройные ряды вооружённых солдат слушали неразборчивую речь командиров. Мимо нас, сопровождаемые завывающим шумом приводов, протопала группа механических големов в направлении, противоположном стене, за которой возвышались башни штаба гарнизона, где на страже стояли их не менее грозные братья. Скалистые, лишённые растительности, берега ущелья ограничивали пространство, раскрываясь словно ладони в сторону восходящего солнца. На западе они были настолько огромными, что закрывали полностью небосвод.

В каменной структуре ущелья с обеих сторон, над стенами на разных уровнях, располагались многочисленные ниши со строениями и бронированными балконами, из которых выступали орудия. Аналогичное вооружение было установлено на стенах и во многих ангарах, где кипела работа: звенели пилы и молоты, и доносилось стальное дыхание массивных мехов горна.

Я поймал себя на чувстве восторга — определённо, мне всё это нравилось. Я не помню, что было со мной до потери памяти, но происходящее вокруг казалось удивительно знакомым…

«Отбросы, внимание!» — дежурно начал один из сопровождающих, украшенный эмблемой щита на груди. — «Запомните клеймо с номером, нанесённое на запястье под повязкой, во избежание проблем.»

И действительно, на левом запястье, под марлевой повязкой и с легкой болью, я обнаружил под запёкшейся коркой крови свой трудно произносимый номер — «VTM-XI».

— Меня зовут капитан Олаф Корд, для вас – капитан Корд. С сегодняшнего дня ваши тушки принадлежат мне. Я — ваша надежда и ваша погибель! Мои приказы не подлежат обсуждению, мои приказы не подлежат ослушанию! Наказание здесь одно — смерть!
Речь капитана была обыденной и холодной, и именно этим вселяла страх. Для него мы были не более чем грязь из-под сапог: если он говорил, что любой проступок закончится смертью, так оно и было.

— Всё ясно? — закончил Корд своё приветствие, внимательно вглядываясь в небритые, кривые лица узников. Затем, с довольной ухмылкой, он достал из набедренной кобуры массивный револьвер из тёмного металла, украшенный орнаментом, и выстрелил в головы двух заключённых, которые что-то обсуждали за моей спиной. После пролетевшего мимо моего виска снаряда воздух наполнился едким запахом пороха.

— Не слышу! Всё ясно? — повторил капитан.

Недоумевающая толпа резко выпрямила спины и закричала: «Так точно!»

— Ты и ты! — указал он дулом на меня и стоящего рядом человека. — Отнесите и закопайте трупы за бараками в самой дальней навозной куче. Остальных сопроводит на распределение мой помощник, сержант Кадер. Выполняйте!

Мы, не сговариваясь, схватили ближайший труп и поволокли его в указанном направлении. К нему присоединился запах железа и жира от разрушенного черепа, смешанный с остатками желудочного содержимого бедолаг, на чьи лица фонтаном разлетелось его содержимое. Я не испытывал неконтролируемого ужаса от вида моего груза, однако старался не смотреть на останки, лишь изредка бросая взгляд, чтобы перехватиться удобнее.
За нашим бараком оказалась громадная компостная яма, звенящая от роя мух, проснувшихся под первым теплом весеннего солнца. Едва мы сбросили тело, нас окликнули со стороны стены. Я приложил ладонь ко лбу, щурясь от яркого света, льющегося через пролом в стене, благодаря чему этот участок избежал могучей тени. К нам подбежал молодой парень в форме:

— Свежаки, приказ командира: явиться сейчас же к нему! — заявил молодой сержант, судя по нашивкам на плече.

Я немедленно ринулся к проему, хотя мой помощник явно засомневался:
— Эй, ты куда, у нас другой приказ! — неуверенно возмутился он, но всё же пошёл за мной.
Признаться, меня в тот момент влекло не только любопытство, но и непреодолимое желание увидеть, что скрывается за стеной. Мне казалось, что я уже знаю ответ и вот-вот приоткрою занавесу памяти.

— Так, слушай мою команду… — начал вальяжно офицер, усевшись на телеге с припасами и потирая яблоко о форму.

Однако, никого не замечая, я, шаг за шагом, прошёл через пролом, и передо мной открылся захватывающий дух пейзаж. Густые облака сливались в одно бескрайнее туманное море, которое своим приливом постепенно накрывало близлежащие долины и склоны. Оно простиралось до самого горизонта, где лишь несколько горных вершин выступали, как острова в белоснежной глади.

Посреди этого великолепия вдали возвышался обломок гигантской башни, увенчанный тонкими, словно стеклянными стеблями, закрученными в двойную спираль. Узкий светло-серый конус резко обрывался высоко в голубых небесах. У основания этого исполинского сооружения медленно вращались разновеликие фрагменты, бликуя серебром в лучах утреннего солнца, создавая гигантскую воронку, похожую на водоворот в море тумана.

— Ты что, меня плохо слышишь, мелкий ублюдок? — прокричал мне в ухо черноволосый офицер, вытянув шею, так как был значительно ниже по росту.

— Нет, — ответил я, не отрывая взгляда от башни.

— Что значит «нет»?! — удивился гвардеец от неожиданного заявления.

— У нас приказ капитана Корда, и он не подлежит обсуждению, — твёрдо ответил я и пошёл в направлении плаца.

Отойдя на приличное расстояние, я позволил себе обернуться и осмотреть пролом, который на самом деле был аркой ворот, только начинавшей закладываться булыжниками руками таких же оборванцев, как и мы. Разбор на части створок ворот из массивного тёмного дерева кипел в стороне, а низкорослый смуглый офицер всё ещё стоял в напряжённой позе, прожигая нас взглядом. Я ухмыльнулся.

— Откуда такой смелый? — дружески поддразнил мой спутник. — К тебе, всё же, вернулась память?

Я обратил внимание, что мой собеседник был статным человеком с приятными, хоть и усталыми чертами лица, на исходе молодых лет. Его одежда была ветхой и недорогой, но аккуратно ухоженной, насколько позволяли условия нашего пребывания — отражение его безнадёжного тона, слышимого ещё в ту первую ночь после пробуждения.

— Да, понемногу, — тихо ответил я, прислушиваясь к своим ощущениям. — Я не пускаю поток воспоминаний разом, легко потерять связь с реальностью. Пока стараюсь не думать об этом.

И действительно, прошлое начало возвращаться лавинообразно: сначала в виде смутных ощущений и голосов, затем всплывали отдельные образы. Глядя на башню, я почти утонул в этих воспоминаниях, но едва придя в себя, принял отрешение, чтобы не сойти с ума. Я переключил внимание на происходящее вокруг, и голоса постепенно стихали, как и внезапная боль в правом темени.

Когда мы подошли ко второму трупу, я осмотрелся и заметил небывалое ощущение: мир вдруг наполнился мельчайшими деталями. Я различал геральдику формы и стягов гарнизона, узнал модель и характеристики револьвера, из которого стрелял Кадер. Помнится, что в одном из големов, которых я видел ранее, явно сидел новобранец — он плохо распределял вес при нажатии на педали, поэтому голем двигался так грузно, очевидно амортизаторы очень скоро выйдут из строя. Пушки на балконах — старые версии «Грозы», они требуют особого ухода, странное решение для этого места:

— Мы на территории Аллириона, Дебитус — паладин Аллириона.

— Неплохо, — иронично закивал мой товарищ по несчастью. — Я беру за ноги.

Я улыбнулся, мне импонировало его спокойствие и невозмутимость. Покрепче схватившись за холодеющие запястья, я обратил внимание на одну деталь:

— Кстати, а ты заметил, что у этих двоих нет номеров?

— Да, не всем дается здесь второй шанс, — загадочно ответил тот.

Вторую половину поручения завершили без попыток нас привлечь к другой работе, низкорослого черноволосого офицера мы уже не смогли разглядеть на прежнем месте. Дальше я последовал за моим спутником, он явно лучше меня ориентировался в происходящем. С его слов нам следовало прибыть ко двору интенданта.

Если у отвесных каменных стен ущелья располагались в основном технические сооружения, вроде той же кузницы и артиллерийского ангара, то вокруг штаба были исключительно дворовые территории, где стояли вполне себе жилые дома, хотя и весьма строго каменного вида. В двух крупных двухэтажных зданиях, обращённых к общей небольшой булыжной площадке, располагались казармы. Их предназначение выдавали множественные группы деревянных манекенов и два стрельбища для лучников. Владельцы порохового оружия, по всей видимости, тренировались где-то в другом месте.

Дом интенданта примыкал к территории казарм, он, как все дома без исключения, был обнесён высоким кованным ограждением, чередующимся с колоннами, всё из того же вездесущего темно-серого камня. Сквозь решётку выглядывали голые ветки деревьев и засыпанные с зимы холмики кустовых цветов. Всё это создавало противоречивое ощущение притягательной чужеродности в здешнем архитектурном ансамбле, словно люди здесь пытались жить.

Войдя во двор после проверки номеров на запястье, мы встали в конец двойной очереди заключённых из нашей группы. Перед домом стояли также гвардейцы из разных подразделений, они довольно сильно различались по форме и вооружению. Они встречали выходящих после распределения заключённых. Среди них был и сержант Кадер, который кивком указал нам на конец очереди, оторвав вдумчивый взгляд от планшета со стопкой повидавших виды листов бумаги.

К тому моменту, когда настала наша очередь заходить, двор опустел. После того как нас грубо позвали с крыльца, пройдя через вестибюль с лестницей на второй этаж и охраной, мы оказались в просторном рабочем кабинете, где за длинным столом сидели трое – командор Дебитус, капитан Кадер и очень полный лысый человек с чёрными бусинками глаз, цепко всматривающихся в наши лица сквозь тонкие оправы очков. По всей видимости, это и был интендант.

— Так, у нас остались VTM-XI и X-LX, – начал Дебитус, оглядевшись вокруг. – Все просящие уже покинули сие мероприятие за ненадобностью, значит бремя выбора пало на нас.

Размышления командора прервал резкий скрип дверей — в помещение, не постучав, ввалился светловолосый долговязый юнец. Дебитус откинулся в кресле, медленно склонил голову набок и, не меняя выражения лица, уставился на незваного гостя, как будто пытаясь оценить его душевное благополучие.

— Ты что себе позволяешь… — процедил интендант, привставая, но был остановлен тяжёлым взмахом ладони командора.

— Командор Дебитус, разрешите доложить, — вытянулся парень. Одет он был как с охотничьей ярмарки: кожаная броня с серой, будто промасленной накидкой, колчан за спиной, из которого торчали грязноватые оперения стрел. За плечом — лук, невзрачный, но добротный. На поясе — меч, выглядевший столь неуместно, что казалось, будто кто-то шутки ради повесил его на ребёнка.

— Говори уж, — равнодушно бросил Дебитус. — Ты из охотников, так?

— Так точно. Сержант Варин. — заговорил светловолосый без запинки. — Как известно, с поставками нынче беда. Здесь, по эту сторону стены, только грызуны да падальщики — и те на вкус как сапог. А вот за стеной... эх, были времена! Стоит только на тропу выйти — кабаны…

— К делу, — проворчал Дебитус.

— Прошу разрешения на вылазку. Северный склон открылся три дня назад, можно успеть налететь и вернуться до темноты...

— Нет. — голос командора стал тяжёлым, как мокрый свинец. — Там за каждым кустом смерть прячется.

— Да мы налегке, одним днём. — Варин поднял взгляд к потолку, мечтательно. — Или, ну, с ночёвкой, если совсем повезёт...

— Нет, сказал. — Дебитус резко вскинул голос.

— Ну а мне-то, может, можно? — не унимался упрямец.

Командор прищурился, словно пытался разглядеть, не родился ли этот идиот с лишней жизнью. Потом зевнул, почесал щеку и, вдруг расплывшись в улыбке, сказал с ядовитым дружелюбием:

— Конечно, можно. Прямо сейчас и ступай.

— Не пожалеете, командор! — воодушевился парень и исчез в коридоре так же внезапно, как появился.

Дебитус мотнул головой, будто пытался стряхнуть дурной сон, затем вновь уставился в жёлтую таблицу перед собой. Мы с X-LX молча стояли у двери. Я внимательно следил за выражением лица командора, а X-LX так же безмолвно пялился в окно, где в безветренной серости торчали обнажённые ветви сакуры.

Молчание затянулось. Частый треск и шипение поленьев в незамеченном сначала камине стали особенно явственными и прерывались лишь редкими, тяжёлыми вздохами командора, следовавшими за каждой прочитанной страницей. Последний лист был небрежно отброшен на край стола, и в его руках появилась трубка из тёмного дерева.

— Что ж с вами делать? — риторически протянул старый паладин, набивая трубку табаком.

— Да что тут думать? Одного — на огороды, второго — на конюшню, — с лёгким возмущением отозвался интендант. — Там хоть и комплект, но лишние руки не помешают.

— Не всё так просто, мой дорогой друг, — загадочно улыбнулся Дебитус. — Эти двое явно не из той же породы, что те кретины, которые даже в званиях не разбираются и рады убирать навоз, лишь бы не попасть за стену. Вот этого, — он указал трубкой на меня, — нашли без сознания разведчики в Серой Зоне, с клеймом изгнанника на плече и вооружённого лишь полуторным мечом. Лежал он посреди развалин фермы, севернее маяка. Всё вокруг было усеяно обгорелыми останками пустых. После вестей о прорыве восточных врат у Каскадов, можно было бы ожидать появления дезертиров, но это место уж очень далеко.

Командор похлопал себя по карманам, но тут рядом возникла рука Олафа с протянутым коробком спичек. Зашуршав деревяшками, он продолжил речь:

— Выглядит очень молодо. Только клеймо изгнанника достоверно подтверждает его совершеннолетие. Все зубы целы, волосы светлые и подстрижены, — он поднял палец вверх, слегка смутив меня этим уточнением. — Кожа бледная, чистая. Телосложение — бойца, но ни единого шрама. Только огрубения на ударных поверхностях. Одет — не по погоде и не по форме: ткань редкая, как у охотников из Шелкового Древолиста, обувь тоже в их обычаях, а вот кожаные наручи и нагрудник, которые мы отобрали, — как у наёмников из Агрофса. И ещё этот клинок… Вроде обычный, только вот сделан в Нордхолле. В общем слишком пестрый для дезертира.

Я пожал плечами и покачал головой, решив, что этот жест лучше всего выразит отрицание, а не отказ говорить о себе. На самом деле я уже начал вспоминать ощущение холодной стали в руке и ярость последнего боя. Табачный дым и запах серы от горящей спички напомнили смердящую вонь горелых полуразложившихся трупов. Мне невероятно повезло, что первыми меня нашли люди, а не другие твари из Тьмы. Снова заболела голова.

Паладин с благодарным кивком вернул коробок, затянулся, выпустил плотный клуб дыма мимо мундштука и, затем указав им на X-LX, громко произнёс:

— А теперь держитесь... Перед вами, господа, бывший командующий Грозовым перевалом, паладин Кайн Ульфгард. В прошлом инквизитор эпохи Хельрунда. Ныне осужденный и подвергнутый процедуре Отречения.

Кайн удостоил всех коротким ироничным кивком и натянутой улыбкой, затем почему-то задержал взгляд на мне — словно ожидал какой-то реакции. Я не питал иллюзий насчёт того, что присутствующие внезапно вознесли мою персону до уровня особой значимости. Даже несмотря на проницательность командора, я не обманывался — для него я был лишь занятной аномалией, не более. И, по правде говоря, у него не было ни одной причины считать иначе. События развивались вокруг персоны рядом стоящего человека.

Ничего не изменилось и не изменится — такова природа снобов, падких на предрассудки. Я всё тот же безродный изгнанник в мире, где правят сила и страх, подогреваемые людской ненавистью и жаждой власти.

Я вспомнил, как впервые оказался по ту сторону Сумеречной Зоны. Вечная холодная ночь, охватившая меня тогда, не сравнится с чёрными душами людей, что пытаются ей противостоять. Они не осознают, что уже давно живут в ней — во тьме.

Однако взгляд Кайна, полный безысходности, был разбавлен едва заметным отблеском осторожного интереса. Я не мог не откликнуться и протянул руку:

— Пока ещё не знакомы. VTM-XI.

Он ответил крепким рукопожатием.

— Надо полагать, господин Кайн претендует на особые условия содержания? — ехидно поинтересовался интендант, обращаясь к Дебитусу.

— Ну, я был бы не прочь выделить ему тёплое местечко подле себя — в знак уважения к былой славе, — ответил командор, выпуская очередной клуб дыма. Затем, прищурившись, с лукавой усмешкой добавил: — Вот только он меня давно уже не жалует. Того и гляди, предпочтёт поход за стену, нежели мою помощь.

— Заключённый X-LX, чем же вас не устраивает личность нашего командора? — с показной невинностью подлил масла в огонь интендант.

— Ваш командор — пьяница, лжец, лицемер и трус, — спокойно и без тени эмоций ответил стоящий рядом со мной.

Лицо толстого бюрократа побагровело, будто он забыл, как дышать. Даже на обычно невозмутимом лице Корда дернулись скулы. Дебитус, напротив, расплылся в широкой улыбке, и, бодро толкнув капитана в бок, хмыкнул:

— Ты посмотри, пьяницу на первое место поставил...

Затем, внезапно сменив тон на деловой, продолжил:

— Капитан Корд, организуйте поход за стену. Заключённые VTM-XI и X-LX должны быть включены в группу. Возьмите также этого… неуёмного, что приходил. Цель — сбор информации о состоянии маяка и руин северного фортпоста, поиск артефактов. Время на всё — сутки. Выходите завтра с рассветом.

— Принято, командор! — чётко ответил капитан.

После этих слов за нами явился сержант Кадер. Командор велел занять нас делами до самого утра, чтобы, как выразился, скрасить ожидание похода. Мы покинули дом интенданта и направились в сторону ангаров, где неустанно кипела работа — кто-то стучал молотком, кто-то грузил, кто-то матерился сквозь грохот инструмента. Гарнизон за это время окончательно превратился в муравейник: повсюду сновали фигуры, кто-то что-то тащил, спешил, кричал, всё время пересекая наш путь.

Большинство узников передвигались свободно и без охраны — впрочем, это было вполне понятно. Бежать отсюда попросту некуда. Крепость сама по себе была огромной каменной клеткой, а гвардейцы — цепкими глазами, которые следили за каждым шагом.

— И ты никак это не прокомментируешь, малой? — не выдержал бывший паладин, когда мы шагали за спиной Кадера.

— Ты про то, как меня записали в смертники за твои слова? — ответил я, качнув головой. — Впрочем... не против, если будем без официоза? Ощущение, что мы с тобой не первый раз пересекаемся.

Кайн удивленно улыбнулся и коротко кивнул. Я продолжил:

— Мы оба понимаем: это самый справедливый вариант. Разумный компромисс между оскорбительной снисходительностью и демонстративным презрением. Хотя, может, не стоило так нарываться?

— Это игры аристократов. Тебе не понять, — ответил он, не глядя.

— И кто победил?

— Этот раунд — за командором, — усмехнулся Кайн, но в глазах его было уважение.

— Его реакция выдала силу куда большую, чем мои оскорбления. Думаю, мне придётся обращаться с ним осторожнее, чего, скорее всего, он и добивался. Он сделал паузу, посмотрел на меня искоса и продолжил:

— И, к слову, со "смертниками" ты погорячился. У него двое заключённых, которых не удержат ни двери, ни цепи, а усмирение обойдётся слишком дорого. Обычно таких ликвидируют быстро — до того, как они станут проблемой. Но Дебитус не похож на типичного паладина. Ни высокомерия, ни тщеславия. Он выбрал практичный путь: отправить нас в дело. Настоящее, кстати. Судя по всему, группа будет серьёзной. Это и есть удар — вежливый, изящный, через доверие. Я не ожидал.

Шедший впереди сержант без предупреждения разразился длинной тирадой ругательств. Из-за шума вокруг разобрать отдельные слова не удалось, но по тону было ясно: предстоящая вылазка как-то касалась его зоны ответственности, и радости это ему не прибавило.

Когда мы подошли к одному из ангаров, массивная тень от металла и камня накрыла нас, отрезав от редкого, но уже тёплого солнца. Холод снова дал о себе знать: по коже пробежала гусиная дрожь, и я машинально потёр открытые участки рук. Внутри ангара было чуть теплее, но и куда более шумно. Кадер старался перекричать визг электромеханической пилы, которая вгрызалась в листовое железо, — звук рвался, будто кто-то пытался располовинить сам воздух.

— В этих широтах эфирная плотность умеренная, если ты понимаешь, о чём я, — прокричал мне на ухо Каин, перехватив мой удивлённый взгляд. — Но из-за высоты и рассеивания эффект в итоге слабый. Так что техника из Гродтмара кое-как, но живёт.

Главным механиком оказался пожилой, сухопарый человек с длинными седыми волосами, стянутыми в короткий хвост. Он слушал Кадера, поглаживая огромный гаечный ключ куском ветоши, и время от времени вытирал щетинистый подбородок и лоб о свое плечо. Но внезапно интерес к беседе у него угас. Он резко замер и уставился в сторону ворот, откуда, прихрамывая, приближался массивный голем. Старик отступил, указал ключом в сторону ремонтного станка и коротко попрощался с Кадером, пообещав заняться его просьбой, если тот не будет лезть под руку.

Пока Альбрехт — так звали механика — осматривал железного гиганта и сыпал ругательствами в адрес молодого пилота, сержант вывел нас наружу, туда, где можно было говорить, не надрывая связки. Оказалось, Альбрехт живёт с женой в деревушке в долине Лилии и пару раз в неделю поднимается в крепость, чтобы следить за остатками техники.

Как выяснилось, командор Дебитус лично дал нам временный «кредит доверия»: пребывание на рабочих точках без конвоя, но с обязательным сопровождением при перемещениях. В местной иерархии это был своего рода карьерный рост — из отбросов мы вдруг стали «бегунками». Кадер посоветовал не радоваться: среди каторжан это звание считается позорным. «Бегунки» — не что иное, как прислуга, лакеи системы, в глазах других заключённых — нечто вроде предателей, слишком рьяно рвущихся в люди (и избегающих общей каторжной доли).

Остальная информация касалась быта: кормят прямо на рабочем месте, до заката за нами придёт дежурный гвардеец (сегодня это был он) и погонит обратно в бараки, спать на соломе. После этих слов, повторив пару угроз на случай ослушания, сержант указал на еще одного дежурного у входа и, перед уходом, отозвал Кайна для личного разговора.

Я же, оставшись в одиночестве, попытался собрать в кучу всё, что происходило. Тревога, вязкая, липкая, понемногу отступала. Я поднял лицо к солнцу, позволив себе мгновение покоя — без боли, без нужды двигаться. Но тело тут же напомнило о себе: правое полушарие пульсировало, словно внутри кто-то стучал в кость изнутри. Вспышки боли вновь вырвали на свет тени прошлого.

Перед глазами пошли рябью картины и голоса. Люди, проходящие мимо, раздвоились — двойники следовали за ними по пятам, некоторые уходили в другую сторону, чтобы потом слиться с оригиналом в один мутный силуэт. У призраков была выцветшая охряная кожа с лазуритовой дымкой, словно старые фотографии, ожившие на плёнке. Их движения дёргались — то ускорялись, то застывали в нелепых повторах, как будто кто-то крутил ручку старого проектора туда-сюда.

— Малой! — кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся.
Это был Кайн. Он смотрел на меня с лёгким беспокойством. Его лицо на секунду озарилось той самой дымкой — и двойники исчезли, растворившись в воздухе.

— Малой, ты чего? — спросил он тише, уже с тревогой. — Опять накрыло?
Я молча кивнул. И остался на месте — ждать. И думать. Или хотя бы пытаться.

Старик пришёл за нами спустя долгое, молчаливое ожидание. Я успел основательно продрогнуть, а Кайн, усевшись прямо на холодную землю, увлечённо ковырял сухой веткой какое-то несчастное насекомое — был занят делом, как видно, важным.

Альбрехт повёл нас вглубь ангара, мимо разбросанных станков, искорёженных частей орудий и сломанных повозок, сквозь густой запах мазута и пыли, к небольшому помещению без окон. Внутри было тише, воздух плотнее, стены будто впитывали звук.

— Так, давайте по-простому. Кто из вас читать умеет? — бросил механик, не оборачиваясь, отодвинул скрипучий деревянный стул от углового стола и с головой ушёл рыться в ящиках. Затем вытащил стопку потрёпанных журналов, несколько книг с потрескавшимися корешками и, повернувшись к нам, внезапно застыл.

— Вот оно как… — только и пробормотал он, переводя взгляд с меня на Кайна. Затем бухнул бумаги на стол, сел сверху и скрестил руки на груди.

— А пес вас дери, что с вами делать? — рявкнул он. — Сами вляпались — сами и разгребайте. Мне до вас нет дела, дел выше крыши! Голем весь рассыпается, к станции давно пора…

— Замена правого амортизатора. Но сперва — снять привод КМПИ, чтобы не раскололо нутро при выбивании вала. Там нужен тракционный рычажный ключ, в пазы, не универсал. Такой есть? — вставил я, надеясь разрядить нарастающее напряжение. Очевидно, старик уже узнал Кайна — и это ему не понравилось.

Механик приподнял бровь, открыл рот, замер с поднятым вверх пальцем, будто собирался возразить, но передумал:

— А… Ну, да. Верно, — кивнул он, быстро оценивая меня по-новому. — Тогда пойдём, покажешь, как оно делается. Глядишь, скину с себя пару лишних забот.

Время до заката пролетело незаметно. В работе с Альбрехтом гнетущее чувство безнадёжности понемногу рассеивалось. Механики, сперва настороженные, к концу дня осмелели — позволяли себе непринуждённые разговоры, даже шутили. Кормили всего раз, после полудня: всё тот же пересоленный разведённый бульон и корка хлеба с плесенью по краю.
Старик тоже повеселел, как только дело пошло на лад. Обед он провёл вместе с остальными, рассказывая про разные модели големов и между делом проверяя мои знания.
Кайн объявился только под самый конец смены. К тому времени мастер уже со всеми попрощался, пробурчав, что будет настаивать, чтобы меня закрепили за ним на постоянной основе.

Молодые механики не спешили расходиться. Они развалились на мешках с песком у импровизированной плиты, дожидаясь, пока закипит чайник. Свободное время коротали, слушая самого младшего, худого парня в толстых роговых очках. Он читал вслух потрёпанную брошюру с гербом Аллириона — пересекающиеся крылья, объятые пламенем по краям и сияющей звездой наверху.

— …значительный перечень воинских званий был упразднён… — медленно, с частыми паузами, монотонно читал Кеб — единственный из них, кто умел вообще читать. — На основании меморандума Совета Домов, после восстания Аллириона, в структуру были внедрены гражданские должности, а ранги паладинов сохранены… с расширением полномочий по признаку родовой принадлежности, статуса и имущественно-территориального превосходства…

— Даже не представляю, как кто-то в твоём возрасте может освоить механику, — раздался у меня за спиной задумчивый голос Кайна. — Большинство юнцов гоняются за голубями, кидают грязь в окна и пытаются казаться храбрыми перед девчонками.

В ангаре давно воцарилась тишина. Я пытался оттереть мазут с рук, тщетно.

— У меня была большая фора в ресурсах и времени. Я ей воспользовался, — отозвался я, поднимаясь. — Но скажи, Кайн Ульфгард… зачем я тебе?

— С чего ты взял, что я должен перед тобой отчитываться? — лицо бывшего паладина вдруг потемнело.

— Паладины, инквизиторы, маги… Все вы, кто хоть немного связан с эфиром, — властолюбивые, заносчивые, лживые ублюдки, — холодно сказал я. — Что, гнилое нутро дало слабину? Впустило незнакомые чувства — страх, уязвимость? Или в минуту слабости ты просто ощутил необходимость в друге? Скажи, каково это — зависеть от другого, паладин?

Реакция последовала мгновенно. Лицо Кайна исказила беззвучная ярость. Он резко шагнул ко мне, схватил за ворот. Несмотря на потерю силы, он всё ещё оставался грозным противником. Его тяжёлый взгляд буквально выжигал уверенность, напоминая, кто на самом деле стоял передо мной. Но внезапно сжавшаяся кисть ослабла, скользнула к плечу и похлопала по нему. Кайн косо глянул на учеников Альбрехта, те были заняты своим — не обращали на нас внимания.

— Зачем ты завёл этот разговор? — спросил он, не оборачиваясь, направляясь к выходу.

— Завтра может случиться так, что нам обоим придётся сделать выбор, — сухо ответил я.

Мы замолчали. Было ясно: нас уже связали обстоятельства, и этот разговор рано или поздно всё равно бы произошёл. Лучше уж раньше. До прихода Кадера оставалось мало времени.

— Ты знаешь, что такое процедура Отречения? — вдруг спросил Кайн.

— Лишение способности управлять эфирионами… Кажется, в тело вводят кристалл, — припомнил я.

— Чёрный кристалл. Помещается под самое сердце. Редкая штука… мало кому доводилось держать в руках. А знаешь, как её называют сами отречённые? — он обернулся. Я покачал головой. — Шёпот мёртвого сердца.

— Всё потому, — продолжил он, — что кристалл нестабилен. Со временем он разрушается… и поражает сердце. Живёшь в ожидании неминуемого конца. А если бы ты знал, сколько тебе точно осталось — стоит оно того?

Я усмехнулся. Его откровенность застала врасплох, но не тронула. Я думал о своём, а ответ мне уже был давно известен. Сравнявшись с ним плечом и глядя на то, как солнце исчезает за стеной, я сказал:

— Это сделало бы каждый глоток вина слаще, каждый удар меча — острее, а каждый закат — бесценным. Длина пути уже не имеет значения, если ты выбираешь все повороты. Несомненно стоит.

Кайн рассмеялся.

— С возрастом начинаешь видеть людей насквозь. Предугадываешь всё, перестаёшь удивляться. А когда шагаешь во второе столетие — жизнь становится пресной. Один взгляд — и ты уже знаешь, кто перед тобой и что от него ждать. Потому паладины и становятся такими холодными. Мы чувствуем только плохое. Безжизненные циники, без капли сострадания. Нет такого вина, что разгонит мою кровь, да и закаты все одинаковы…

Он помолчал, затем добавил:

— Но ты, друг мой, непроницаем. Моего опыта достаточно, чтобы это заметить, но всё ещё недостаточно, чтобы понять. Ожидание смерти в отсутствии силы рождает бурю эмоций… да, страх, ненависть звучат иначе. Однако именно на этом фоне особенно остро ощущается твоя жажда жизни — и, пожалуй, именно поэтому твоё общество не вызывает раздражения, в отличие от прочих.

Сержант пришёл за нами почти сразу после его слов. Он выглядел заметно измотанным и был не в настроении. Я коротко махнул рукой компании, распивающей чай, и последовал за ним обратно — в зловонную сырость барака. Весть о Каине и нашем особом положении разлетелась быстро, и нас без лишних слов усадили в одну из угловых камер. Мы устроились у холодной каменной кладки, аккуратно выбрав геометрически точное расстояние от туалетной ямы и прутьев решётки. Близость к последним пока не сулила нам ничего хорошего, хотя, кроме косых взглядов и пары язвительных выкриков, мы пока ничего не получили.

В отсутствие окон было неведомо, когда наступает темнота. По ощущениям, ужин принесли уже ближе к ночи. О тюремном кулинаре ходило мало слухов, кроме одного: он был из числа узников. Оно и понятно — творения этого мастера даже по меркам местной публики, лишённой вкуса и вечно голодной, вызывали лишь унылое раздражение.

Вероятно, прошло несколько часов. Меня вновь охватило беспокойство. За показной бравадой я всё острее чувствовал, как из глубин сознания рвётся наружу страх. В этом не было ничего позорного — с учётом моего положения. Но в этих стенах показывать слабость было смерти подобно. Боль во всём теле только усиливала это ощущение, особенно отдаваясь в правом темени. На восстановление нужно было время. Хотя травмы и были в основном ушибами, расслабиться и уснуть они не позволяли.

Я выпросил у Каина изрядную охапку соломы и подложил её под тело, подбирая хоть сколько-нибудь безболезненное положение. Бывший паладин, с привычно печальным и задумчивым видом, продолжал безмятежно смотреть в центр барака, туда, где угасали пляшущие языки пламени. Сквозь вытяжное отверстие лениво струился дым, вплетаясь в стойкий смрад камер.

Перед тем как уснуть, меня охватило странное умиротворение. Я вновь вспомнил то, ради чего должен идти дальше. Ради чего нужно быть сильным. Ради чего нельзя сдаваться. Ни смотря ни на что. Я дал себе слово — и намерен его сдержать.

Продолжение следует…

💠 Поддержать автора и ускорить выход новых глав: