Эксперимент

В коридорах НИИ было тихо и безлюдно, лишь раздавалось где-то спокойное постукивание пишущей машинки. Даниил Фёдорович Фейербах, главный инженер, поднимался по широкой лестнице, задумчиво покусывая губу. С самого утра его не покидало чувство сильнейшего дежавю: весь этот день, его события и моменты, обрывки случайных фраз, услышанных на улице, собственные мысли и ощущения казались до ужаса знакомыми, будто виденными в полузабытом сне, постепенно вспоминающемся отдельными фрагментами. Даниил Фёдорович остановился у окна, положил на подоконник папку с бумагами, убрал руки в карманы белого халата и стал смотреть на город.

«Я схожу с ума? Неужели так рано?» – думал он, разглядывая надпись «СЛАВА ТРУДУ!» на крыше высотки вдали. «Но ведь все это уже было, вот прямо точно было! Или мне это приснилось? Да, пожалуй, Лена права, пора в отпуск. В санаторий съездим, или на море, отдохнем, наконец... после эксперимента сразу же заявление напишу».

Постояв немного, Даниил Федорович вздохнул, сунул папку подмышку и продолжил свой путь. Пройдя мимо разлапистой пальмы в большом кашпо и пестревшей фотографиями доски почета, он остановился у двери директорского кабинета, постучал, заглянул внутрь.

Директор НИИ, Роман Вячеславович Гроссман, курил «Мальборо» и слушал радио «Маяк», развалившись в кресле. Даниил Фёдорович постучал еще раз:

– Можно?

– А-а-а, привет, Данил Фёдорыч, заходи-заходи, дорогой! – белозубо улыбнулся Гроссман.

Фейербах прошел вдоль длинного стола, пожал протянутую директорскую руку и сел на обитый чёрной кожей стул. Гроссман сделал приемник тише, затушил сигарету о дно хрустальной пепельницы и сложил руки перед собой.

– Что-то бледный ты какой-то! Заболел что ли? – участливо поинтересовался директор.

– Спал плохо, – устало улыбнулся Даниил Федорович, – а так порядок.

– Так ты перед сном это самое, – директор щелкнул пальцами по шее, – и спать будешь, как младенчик!

– Спасибо, как-нибудь попробую.

– Обязательно попробуй, народное средство же, проверено! А народ он сам знаешь, зря не придумает!

Взгляд директора стал по-дружески тёплым:

– Как вообще дела, Данил Фёдорыч? Как дома? Как Лена?

– Да потихоньку – живём, работаем... Дома всё в порядке, Лена, правда, заболела – второй день температурит... Как годовщину отпраздновали, так и слегла.

– Переусердствовала с празднованием? – хохотнул Гроссман.

– Если бы, – мягко улыбнулся Фейербах. – На работе подцепила – у них там семь человек уже болеют. Сезонный грипп... Лежит дома, аспирин пьёт, чай с медом – тёща прислала –, постельный режим, само собой...

– Надо бы и у нас профилактикой заняться, – Роман Вячеславович сделал заметку на листочке. – И сколько у вас годовщина?

– Три года.

– Три года! А вроде только на свадьбе гуляли! А что детей-то не заводите? Пора бы уже!

– С этим, Роман Вячеславович, торопиться не стоит, я считаю...

– Ты с этим делом смотри, не затягивай – потом-то уже поздно будет! – Гроссман откашлялся и снова как-то мигом посерьёзнел. – Что-то заболтал я тебя, Данил Фёдорыч, заболтал совсем! Ты с чем пожаловал-то?

– Все с тем же, Роман Вячеславович, по поводу эксперимента с увеличением мощностей. Вновь прошу дать на него разрешение, – Фейербах раскрыл папку, достал бланк заявки на эксперимент и положил перед директором. Гроссман сморщился, словно съел лимон целиком, и всплеснул руками:

– Опять за свое, Данил Фёдорыч! Сколько мне тебе повторять? Не могу я этого разрешить, не мо-гу! И не потому, что не хочу, или из вредности, а потому что не может институт идти на такие риски!

Роман Вячеславович вскочил и заходил от стены к распахнутому окну, мимо портрета генсека, с полуулыбкой смотревшего куда-то в светлое будущее.

– Ты пойми, Данил Фёдорыч: если вдруг что не так пойдет, нас ТАМ, – Гроссман ткнул пальцем в потолок, – по головке не погладят! Всех поснимают, как пить дать, весь институт разгонят! А могут и в Сибирь эт самое!

Директор вытащил новую сигарету и катнул пачку Фейербаху.

– Мы с Кагановичем провели расчеты, риск минимальный, отклонения в пределах нормы, – закурил Даниил Фёдорович. – Оборудование нагрузку выдержит, подключим еще два стабилизатора для надёжности. Хочешь – всю ответственность за эксперимент на себя возьму.

Роман Вячеславович скривил губы и махнул рукой.

– Ой, я т-тя умоляю, Данил Фёдорыч! С Кагано-о-о-овичем они провели! С меня в любом случае спросят, мне за ваши расчеты отвечать! А если вы с Кагановичем ошиблись, а?! Там же сам знаешь, какие гниды сидят! Им только повод дай, только дай зацепиться, потом не слезут, с-сукины дети, карьеристы, м-мать их растак! – распалялся Гроссман. Фейербах спокойно смотрел на него, изредка затягиваясь.

Приемник негромко пропел:

Как прекрасен этот мир – посмотри!

Как прекра-а-а-а-асен этот ми-и-и-ир!

– А если у Милявского разрешение получу, ты подпишешь? – спросил Фейербах.

– Не-е-е, брат, забудь! – усмехнулся в пшеничные усы Роман Вячеславович. – Чтоб у самого Милявского разрешение получить, это о-о-о-о-о! Месяц, а то и два по кабинетам ходить будешь, да и все равно Милявский не даст. Дохлый номер, дохлый, Данил Федорыч! Не, забудь, забудь...

Фейербах сунул сигарету в рот, вытянул из папки документ, пододвинул его директору и откинулся на спинку стула:

– А я уже получил. Подпись не только Милявского, но и Жданова с Савельевым. – Даниил Фёдорович выдохнул дым.

Гроссман щелкнул окурок в окно и быстро подошел к столу, взял бумагу, прочитал.

– Но как... как... когда... когда только успел? – вопрошал он, переводя удивлённые глаза с документа на Фейербаха. – Да еще у Милявского! У Милявского!!! А уж у Жданова с Савельевым...

Даниил Фёдорович скромно улыбнулся и поскреб серую от щетины щеку. Гроссман довольно рассмеялся.

– Ну даё-ё-ёшь, Данил Фёдорыч, ох, даё-ё-ёшь! Ну ш-шельме-е-ец, – Роман Вячеславович шутливо погрозил пальцем, – ну прохво-о-ост! Да-а-а, брат, ну ты выдал, конечно! Да мы с таким разрешением их при случае всех на хую провернем! Да мы их всех, ух-х-х! – директор погрозил кулаком в окно. – Всем им, сволочам, покажем!

Гроссман важно кашлянул в кулак, поправил галстук и стал неторопливо заполнять бланк. Фейербах смотрел в окно, подперев рукой подбородок.

– Ты главное скажи, Данил Фёдорыч: ебанёт? – спросил Гроссман будто даже с надеждой.

– Не беспокойся, Роман Вячеславович, пройдет как по маслу.

– Вот это и хотел услышать! – директор размашисто подписал заявку. – Зайди к Любане, печать поставь. Когда эксперимент планируешь?

– Завтра утром: буду я, Каганович, Будкин, Семёнов и Антипов.

– Дату сам впишешь. И подтяни ещё Рябинина из третьего отдела.

Даниил Фёдорович кивнул и убрал бумаги в папку.

– Ну, желаю вам удачи! Не подведите, мужики – честь родного института на кону!

– Не подведём, Роман Вячеславович, – Фейербах пожал директору руку и вышел из кабинета.

Гроссман довольно крякнул, сделал радио громче и откинулся на спинку кресла, сложив руки за головой и закинув ноги на стол. Осеннее солнце за окном понемногу начинало клониться к закату.

***

Фейербах поежился и застегнулся. В лаборатории всегда прохладно – сказывается наличие систем охлаждения, необходимых для экспериментов в этом отделе. Евгений Алексеевич Каганович, заместитель главного инженера, заканчивал настраивать оборудование: подключал провода и кабеля, нажимал кнопки, щёлкал тумблерами и рычажками, поворачивал выключатели. Даниил Фёдорович сделал несколько записей в планшете и стал наблюдать за Евгением Алексеевичем, опершись о стену.

– Что, нравлюсь? – буркнул Каганович.

– Еще бы, – усмехнулся Фейербах и посмотрел на часы. – Будкин и остальные где? Восемь минут до начала!

– В буфете, наверно, чай пьют с утра пораньше... Слушай, а ты зачем этого Рябинина на эксперимент записал? Он же мудак полный, только проблемы с ним...

– Гроссман попросил.

Евгений Алексеевич цыкнул и покачал головой.

– Ну-у, мог бы и сам догадаться – Рябинина ещё не уволили только потому, что Гроссман его всё время покрывает. И наверняка не просто так, тут слухи ра-а-азные ходят...

Каганович жестом попросил Фейербаха подойти. Даниил Фёдорович шагнул к нему и чуть склонился. Евгений Алексеевич взглянул на дверь и вполголоса сказал:

– Ходит слух, что Гроссман с Рябининым... ну, из этих... понимаешь?

Фейербах помотал головой, Каганович напряженно свел брови:

– Ну эти самые... васильки... гобсеки... гномы... маркотошники... дошло?

Фейербах вновь помотал головой.

– Ну хали-гали... шахтеры... сладкие и гладкие... рудокопы... трубочисты... фламинго... половые демократы... двустволки... педерасты, короче говоря.

Даниил Фёдорович залился звонким смехом.

– А Гроссман, по слухам опять же, так вообще за директорское кресло в рот брал!

Фейербах согнулся от хохота, на глазах выступили слезы.

– Но это не самое страшное. Самое страшное в том, что Гроссман, по слухам, само собой, таки не наш человек: фамилию, говорят, у дальнего родственника взял.

Вмиг перестав смеяться, Фейербах ошеломленно уставился на Кагановича. Медленно вернувшись к своему столу, Даниил Фёдорович оперся на него и несколько секунд молча смотрел перед собой.

– Думаешь, правда? – спросил он, полуобернувшись к Кагановичу.

– Да кто его знает, Дань, кто его знает, – пожал плечами Евгений Алексеевич. – Может и врут, конечно, но то, что Гроссман мутный кедр – то правда чистейшая...

В лабораторию вошли, шумно болтая и смеясь, Будкин, Семенов и Антипов, инженеры.

– Вы где ходите? Через три минуты начинаем! – Каганович постучал по часам.

– Да не ворчи ты, Евгений Лексеич! Как раз к началу и поспели! – сказал Будкин, отряхивая крошки с халата и натягивая очки.

– Мы вам булок взяли, – Антипов достал из кармана бумажный сверток и положил его на общий стол, – с маком!

– Спасибо, – кивнул Фейербах, – но поедим после, отпразднуем наш успех... Рябинин где, кто знает?

– Понятия не имеем, – ответил за всех бородатый Семёнов. – Он если на пятнадцать минут опоздает – считай, что и не опоздал вовсе, хмырь.

В лабораторию влетел Рябинин, на ходу застегивая халат.

– Всем п-привет, мужики! Ух, чуть не оп-поздал! Решил п-п-перекусить просто п-пораньше, б-б-бабушка яички сварила с с-собой! – затараторил он, пожимая всем руки. – Они бы остыли, если бы сразу не с-съел, потом бы не-невкусно б-было! Я п-просто люблю, чтобы яички теплые б-были, тогда в-вкуснее в-всего, и желток м-мягкий, п-прямо во рту т-тает!

Фейербах и Каганович переглянулись.

– Ладно, все по местам, начинаем! – хлопнул в ладоши Даниил Федорович.

Антипов и Семёнов заняли места у суперкомпьютеров, мерцавших мириадами маленьких огоньков, Будкин пошёл к панели управления в реакторной камере, а Фейербах с Кагановичем поднялись на второй ярус и направились к главной консоли.

– М-мужики, мужики, а мне к-куда? А мне к-куда, м-мужики? – тараторил Рябинин, едва не подпрыгивая от переполнявшего его энтузиазма.

– Проверь стабилизаторы и садись за терминал, – раздражённо бросил Каганович.

Рябинин вбежал в реакторную камеру, осмотрел шесть стабилизаторов, похожих на футуристические шпили, и вернулся к терминалу рядом с Антиповым и Семёновым.

Фейербах взглянул на цифровое табло консоли, удостоверился, что всё готово и коротко кивнул Кагановичу.

– Готовность номер один! – скомандовал Евгений Алексеевич.

Антипов и Семёнов почти синхронно защелкали клавиатурами, Будкин нажал несколько кнопок и передвинул вверх ползунок. Рябинин, мурлыча что-то под нос, стал быстро вводить данные на терминале. В реакторной камере вспыхнули мощные лампы, осветив гигантскую центрифугу; внутри неё загорелся тусклый теплый свет, полумесяцы лопастей начали медленно раскручиваться. Фейербах сверился с записями в планшете, проверил исходные данные и громко сказал:

– Старт!

Центрифуга завращалась быстрее, свет внутри разгорался и приобретал зеленоватый оттенок. Появился негромкий ровный гул. Фейербах вновь глянул на табло — эксперимент шёл по плану. По крайней мере, пока.

– Как давление в реакторе? – крикнул Каганович.

– В норме! – отозвался Будкин.

– Стабилизаторы?

Антипов и Семёнов кивнули.

– Данные фиксируются?

– К-контора п-пишет! – весело откликнулся Рябинин и показал большой палец.

Центрифуга вращалась на полную, внутри нее ярко горел зеленый шар, от которого в стороны стали расходиться маленькие дрожащие лучики. Гул нарастал, становился плотнее и ощутимее. Фейербах сделал несколько пометок и кивнул Кагановичу.

– Приготовиться увеличить мощности! – скомандовал тот. – На счет три! Один... два... три!

Гул тут же стал в разы громче. Лопасти центрифуги теперь походили на блестящий серебряный шар, зеленый свет ослепительно сиял, исходившие от него лучи увеличивались в размере. Свет в лаборатории на мгновение потускнел.

– Давление? – минуту спустя спросил Фейербах.

– Приближаемся к критической отметке! – взволнованно воскликнул Будкин. – Продолжаем, Даниил Фёдорович?

– Рябинин, ты фиксируешь?

– К-конечно, шеф!

– Еще минуту и понижаем! – Даниил Фёдорович застрочил карандашом в планшете.

Один из лучей вдруг ударил в толстое стекло камеры, следом за ним то же самое сделали еще несколько. Похожие на застывшие молнии, они протянулись из самой сердцевины зеленого шара и разрушали все на своем пути. Заискрили толстые кабеля в стенах, вспыхнула и с хлопком лопнула длинная флюоресцентная лампа на потолке.

– Постепенно понижаем мощности! – крикнул Фейербах.

Взорвался один из стабилизаторов, на пол звонко осыпалось стекло камеры. Центрифуга, казалось, вращалась со скоростью света. Здание НИИ затрясло, с потолка хлопьями посыпалась белая штукатурка. Толстый луч ударил Будкина в грудь, тот вскрикнул и вспыхнул зелёным пламенем, запахло палёными волосами и плотью. На месте, где он стоял всего секунду назад, осталось лишь выжженное чёрное пятно.

В лабораторию влетел Гроссман, за ним двое молодых лаборантов; Роман Вячеславович ошарашенно смотрел на центрифугу и тяжело дышал.

– Останавливайте машину! – взревел директор. – Останавливайте, мать вашу! Весь институт колошматит!!!

– У нас все под контролем! – Каганович показал пальцами «окей».

– Я, блять, вижу!!! Останавливайте, говорю!!! Останавливайте, блядь!!! Угробить нас хотите?!!

Фейербах клацнул тумблером аварийного отключения. Громыхнул и загорелся ещё один стабилизатор.

– Не сможем остановить, реакция идет слишком быстро — может взорваться! – прокричал главный инженер.

– Завершайте!!! Процесс!!! Принудительно!!! – потрясая кулаками, надрывался Гроссман.

Взгляды всех присутствующих в лаборатории остановились на Фейербахе; Даниил Фёдорович почувствовал, как на лбу выступает испарина. Глубоко вдохнув, он положил ладонь на рычаг принудительной остановки и с силой рванул его на себя. Зелёный свет и дребезжащий гул заполнили собой все окружающее пространство.

***

В коридорах НИИ было тихо и безлюдно, лишь раздавалось где-то спокойное постукивание пишущей машинки. Даниил Фёдорович Фейербах, главный инженер, поднимался по широкой лестнице, задумчиво покусывая губу. С самого утра его не покидало чувство сильнейшего дежавю: весь этот день, его события и моменты, обрывки случайных фраз, услышанных на улице, собственные мысли и ощущения казались до ужаса знакомыми, будто виденными в полузабытом сне, постепенно вспоминающемся отдельными фрагментами. Даниил Фёдорович остановился у окна, положил на подоконник папку с бумагами, убрал руки в карманы белого халата и стал смотреть на город.

«Я схожу с ума? Неужели так рано?» – думал он, разглядывая надпись «СЛАВА ТРУДУ!» на крыше высотки вдали. «Но ведь все это уже было, вот прямо точно было! Или мне это приснилось? Да, пожалуй, Лена права, пора в отпуск. В санаторий съездим, или на море, отдохнем, наконец... после эксперимента сразу же заявление напишу».

Постояв немного, Даниил Федорович вздохнул, сунул папку подмышку и продолжил свой путь. Пройдя мимо разлапистой пальмы в большом кашпо и пестревшей фотографиями доски почета, он остановился у двери директорского кабинета, постучал, заглянул внутрь.

Директор НИИ, Роман Вячеславович Гроссман, курил «Мальборо» и слушал радио «Маяк», развалившись в кресле. Фейербах хотел постучать снова, как услышал гулкие шаги в начале коридора и инстинктивно повернулся на звук. Папка со звучным шлепком упала на пол.

По коридору шел следующий он.

15 сентября 2020 г.