Эксперимент "Звук"

Спасибо одной замечательной певице, что вдохновила на этот сюжет.

Их мир сжался до сущности звука. До низкочастотного гула, что вибрировал в костях, вышибая мысли, как сквозняк – пепел. До мертвенного синего света, стекавшего по стерильным стенам, словно жидкий азот, вымораживая последние островки памяти о солнце, ветре, свободе. Лео сжал в руках гриф своей бас-гитары «Fender Jazz Bass» – единственное знакомое, живое, теплое существо в этом ледяном аду. Он был якорем. Последней связью с миром, где музыка была спасением, а не оружием.

Напротив, за стеклом, которое было в два раза толще его тела, Эйша касалась пальцами с обкусанными ногтями панели драм-машины. Ее глаза были закрыты, длинные ресницы отбрасывали тень на исхудавшие щеки. Губы беззвучно шептали что-то, может, молитву, а может, отсчет – обратный отсчет до чего-то ужасного.

Их похитили ровно семнадцать дней, шесть часов и… он сбился. Время здесь текло иначе, оно было липким и тягучим, как смола. Оно измерялось не часами, а сессиями. Между сессиями – ослепительно-белый свет, пресная пища, сон под недремлющим оком камер и тот самый вечный, нерушимый гул генератора, вползающий в сны.

Дверь в их общий зал открылась беззвучно. Вошел он – доктор Эмиль Роук, человек с лицом бухгалтера, аккуратно подстриженными усами и глазами палача. Его голос был всегда ровным, безэмоциональным, что пугало куда больше любого крика. Он был похож на учителя, устало объясняющего урок нерадивым ученикам.

— Сегодня вечером мы повторим Звуки, — объявил он, не глядя на них, изучая планшет с графиками. — Пиковая мощность. Фокус на полную материализацию. Ваша задача — играть так, как играли в ночь задержания. С тем же… надрывом. С той же болью. Это важно.

Лео почувствовал, как сжимаются его кулаки, и ногти впиваются в ладони.

— Мы не будем этого делать. Выпустите нас. Это безумие.

Роук поднял на него взгляд. Пустой, стеклянный, лишенный всякого человеческого смысла.

— Мистер Ковач, вы здесь не для того, чтобы «делать» или «не делать». Вы здесь — инструмент. Камертон. Резонатор. Инструменты не возражают. Они звучат. Мисс Дэвис, вы поняли задачу?

Эйша медленно открыла глаза. В них не было страха. Там была бездонная, всепоглощающая усталость, как у старого солдата, видевшего слишком много.

— Мы поняли, — тихо сказала она, избегая взгляда Лео.

Роук кивнул, удовлетворенный, и вышел. Дверь закрылась с тихим, но окончательным щелчком бронированного замка.

— Эйш, о чем ты? — прошипел Лео, прижимаясь лбом к холодному стеклу, разделявшему их коконы. — Мы не можем! Ты видела, что происходит, когда мы играем на полную? Ты видела эти… тени в воздухе? Эти искажения?

— Я видела, — ее голос был похож на скрип песка по металлу. — Но я также видела, что будет, если мы откажемся. Помнишь комнату с тишиной?

Лео сглотнул комок ужаса. Помнил. Комната, где звук гасился полностью, до абсолютного вакуума. Где ты слышал только бешеный стук собственного сердца, шепот сумасшествия в собственной голове и нарастающий, невыносимый звон в ушах. Пятнадцать минут в ней показались вечностью. Роук милостиво пообещал оставить его там на сутки, если он проявит «несознательность».

Он откинулся на спинку стула. Его рука сама потянулась к медиатору, приклеенному потрепанным скотчем к деке. Его бас был его жизнью, его голосом, его дневником. А теперь его, и Эйшу, и их музыку превратили в шприц с ядом, в штык, в спицу для усмирения непокорных.