Эксперимент: Редбрук

Эва резко выдохнула, прежде чем смогла произнести это вслух:

— Она меня пугает.

— Рой?

— Да. Алесса Рой... Не лучшего мнения обо мне, и от этого становится не по себе.

Макс со сдержанной улыбкой потёр переносицу.

— Знаете, мисс Эванс, от ее взгляда любому придется несладко. Ее многие обходят стороной, и думаю, это именно то, чего она добивается — чтобы ее оставили в покое. Но я понимаю, о чем вы. Иногда, пересекаясь с ней в аудитории или коридорах, мне нередко приходят в голову те же мысли. Это по-своему жутко, но происходит не потому, что с вами что-то не так. Не переживайте. Помимо мисс Рой, у вас все в порядке?

— Да. Все хорошо.

Он кивнул.

— Я рад.

Не зная, куда себя деть, Эва уставилась в пол. Макс коснулся ее плеча и бегло — подбородка, невзначай заставив поднять взгляд.

— Не унывайте, мисс Эванс. Для вас все тут в новинку, как и для меня. Вы справитесь.

— Спасибо, — ей стоило усилий отшагнуть, увеличить дистанцию, ринуться к двери в коридор. — Досвиданиясэр.

— До встречи, Эва.

***

— Как прошел день?

— Нормально.

Второй месяц обучения давался неплохо. Ей удалось сосредоточиться на занятиях и практически не отвлекаться во время лекций. Все было к лучшему — на контрасте с выходом в мир, обучение на дому казалось тяжелым одиночным заключением и осталось в прошлом. К тому же, дома все еще невозможно было не прислушиваться, ожидая, когда мама выйдет из соседней комнаты или заглянет проверить, как у нее дела. Она давно погибла — текст в учебниках по латыни расплывался и, превращаясь в смазанные силуэты, в конце концов приобретал форму сплющенного автомобиля — из которого вытащили только семилетнюю Эву, чудом оставшуюся в живых.

Несколько лет она не выходила из дома по воле папы, слишком опасавшегося за ее состояние. Ей и не хотелось никого видеть, но с возрастом ситуация не становилась лучше. Ее память постепенно ухудшалась, несмотря на все усилия по обучению анатомии, химии и языкам. Коллеги рекомендовали «наладить социальный аспект» им обоим, ведь папа тоже окунулся в работу, что произошло бы независимо от их горя. Эва дичала, сторонилась новых людей и в конце концов тоже начала считать это опасным. Ей хотелось друзей, наставников, испытать настоящую влюбленность в кого-нибудь из параллельного класса — все, что так превозносят в подростковых комедиях. Папа больше опасался из-за того, что столкновения с молодежью неминуемо приведут его дочь к веществам, а те резко и драматично добьют все защитные механизмы ее слабой психики, поэтому курс лекций о составе и воздействии психотропных веществ на кого бы то ни было стали частью ее подготовки к колледжу.

Редбрук — престижное заведение, готовящее к поступлению на медицинские и исследовательские факультеты лиги плюща. Его покровители — нередко представители богатейших аристократических семей, тесно связанных с наукой и передовыми технологическими достижениями. Доктор Эванс получил возможность устроить туда дочь не в последнюю очередь благодаря связям и собственным выслугам, оттого на Эву — помимо вступительных и адаптации к новому окружению — взвалился груз ответственности «не опозорить отца». Эва руководствовалась тремя истинами: будь вежлив, будь честен, и если чего-то не понимаешь — проси помощи. Она остервенело трудилась и безбожно уставала, но старалась не подавать вид, как бы ни было сложно и тяжело.

С первых дней все было непривычным, ярким, шумным, множество студентов, беспечные разговоры, смех. Эва попала в группу второго курса не с самого начала сезона, запоздали некоторые бумаги, но блестяще выполненные вступительные снимали любые вопросы.

У нее не было цели всем понравиться: что в фильмах, что в книгах о подростковых драмах это обязательно заканчивалась трагедией. Она просто следовала правилам, была учтива и вежлива, и надеялась, что в непредвиденных ситуациях поступит правильно — что бы это ни значило. Переживать об этом и думать наперед — бессмысленно. Не обидеть, не дать себя в обиду, успевать на занятиях — этого достаточно, чтобы состояться, как студент.

Все приковали к ней внимание, когда куратор представил новенькую в начале дня, но это, к счастью, продлилось недолго, и позволил ей занять свободное место, после чего в лекционную аудиторию вошел новый преподаватель — Макс Т.

Он был первым преподавателем на первой лекции, которую она слушала в колледже. До сорока, в светлом костюме, он казался исследователем, отлучившимся с научной конференции, где рассказывал о своем невероятном открытии, и заглянул в аудиторию буквально на пять минут, чтобы дать эксклюзивный комментарий по теме их сегодняшнего занятия. Блестящий специалист, он будто попал сюда из совсем другого мира — совсем как Эва, что вырвалась из стен родного дома и объятий встревоженного отца.

Макс увлеченно разбирал тему. Эва сосредоточенно конспектировала. Алесса смотрела ей в затылок — почти не моргая.

Черные круглые очки, бледная кожа, темные волосы, черное платье — сдержанный деловой стиль с белоснежным воротником. Черной казалась даже ее дорогущая брендовая сумка — пока лакированная поверхность не ловила блик, чтобы проявиться глубоким винным алым.

Алесса Рой не привлекала внимания — больше, чем это необходимо. Во многом она была лучшей — это признавали. Во многом, но не во всем. Клятую физкультуру по негласным правилам было принято прогуливать, или по крайней мере предоставлять разумное оправдание для отсутствия. У нее в справке — малокровие и сердечная недостаточность. Это в любом случае не помешает ей курить ни в туалете, ни во дворе, ни около стадиона.

Эванс в хорошей спортивной форме. Она делает, что скажут — отжиматься, пробежать, проскакать всю дистанцию попеременно то правым, то левым боком. Такая беспрекословная покорность смешила, умиляла, внушала пренебрежение и в некоторой степени даже смущала.

Если учитель скажет этой дуре отсосать у него, она возьмётся расстёгивать ему ширинку?

***

Алесса Рой была непостижима. Она вызывала беспокойство, но не проявляла к ней открытой враждебности, не была ей врагом, поэтому казалось, что все нормально — она же не делала замечаний, не задевала и не касалась ее вещей. Просто не обращала внимания и игнорировала существование всех вокруг, изредка удостаивая своим фирменным взглядом. В эти моменты хотелось затаиться, оборвать фразу и снова обдумать ответ, чтобы начать сначала, на этот раз правильно и более уместным образом. Или переделать фразу так, чтобы она стала совершенно не стоящей внимания, и темно-карие, почти алые глаза не уничтожали ее на месте, обвиняя в первородной тупости с рекомендацией покончить с собой.

— Это совсем не уникальное явление, — Макс отряхнул руки от мела и присел на краешек учительского стола. Алесса что-то решала у доски — как всегда, молча. Как всегда, идеально. Эва пыталась решать самостоятельно, но иногда упускала детали — суетливость вела к невнимательности, тогда же начиналась и неуместная спешка, и все неумолимо валилось из рук. Отчаявшись, она подняла голову, увидела элегантное решение в пару строк — и Алессу, что возвращалась на место по ее ряду. Приближающуюся к ней. Минующую ее стол.

Эва замерла, не дыша, дождавшись, когда Алесса пройдет мимо. Казалось, что она увидела все неловкие ошибки и одним взглядом приравняла к грязи. Сердце у Эвы в эту секунду тоже замерло — чтобы не спровоцировать лишнее недовольство еще и неуместным стуком.

Нет, она надумывает.

С чего бы Рой было до нее дело?

Эва убрала учебники на верхнюю полку своего ящика, перебрала тетради, убеждаясь, что ничего не забыла. Потом подхватила мешок со спортивной формой, закрыла створку — и встретилась с Алессой нос к носу. Ей с трудом удалось подавить испуганный крик.

Алесса молча смотрела на нее сквозь темные линзы круглых очков.

— Надо поговорить.

— ...Мне нужно переодеться, может, по дороге к залу?

— В кабинет 417.

— Прямо сейчас?

Кивок.

— Но тренировка...

— Не развалишься. Удивительно, что до сих пор не забила.

Это была экстраординарная ситуация. Вот уж насколько ей не хотелось персонализированного внимания, настолько же казалось диким самовольно отклониться от курса и пропустить занятие, где требовалась абсолютная посещаемость. Не допуская неповиновения, Алесса развернулась и пошла по коридору, к лестнице. Эва, чуть запоздав (шкафчик закрылся только с третьей попытки), нагнала ее на ступенях.

В кабинете 417 был диван, пара кресел и журнальный столик посередине, а также комод с кофемашиной и кувшином свежей воды. Нечто вроде неформальной переговорной или учительской комнаты отдыха. Странно, что у Алессы был сюда доступ — но Эва знала о ней так мало, что и тут не удивилась. Вероятно, Рой — дочь или племянница кого-то из персонала? Не факт, но даже такая догадка немного успокоила во всем этом потоке неизвестности.

Усевшись напротив, Алесса закурила, совершенно не опасаясь срабатывания датчиков дыма — если прислушаться, здесь неплохо работала вентиляция, удерживая в комнате комфортную прохладу.

— Учитель химии. Что ты о нем знаешь?

Холод. Почему-то это ощущение вызвало какое-то призрачное воспоминание, чувство смутного узнавания. Эва тряхнула головой, сосредотачиваясь на разговоре.

— Макс? Ну, он здесь недавно. Мой отец видел его на каких-то конференциях, обрадовался, что он преподает у нас. М, он, вроде бы, европеец? У него немного немецкий акцент, но это незаметно по его латыни. В общем-то, вот.

Алесса сидела неподвижно, с сигаретой в зубах, глядя на Эву поверх черных линз. Уничижительный взгляд уже ощущался, как что-то привычное. Бессмысленно пытаться ей понравиться, но и провоцировать нет нужды. Она и не собиралась.

— Если я могу ещё чем-то помочь, буду рада, просто скажи прямо, — Эва перехватила мешок с формой и повесила его на плечо, поднимаясь. — Но если я тебя так раздражаю, пожалуй, не буду мозолить тебе глаза.

Эва протянула ладонь к ручке двери, когда Алесса произнесла где-то за спиной:

— Ты ничего не помнишь?

Замедлившись, Эва оглянулась:

— О чем ты?..

Алесса стояла позади. Снова это смазанное воспоминание, смутное узнавание, от которого волоски на шее встали дыбом. Знакомый благоговейный страх — но в миниатюре.

— Похоже, что помощь нужна тебе.

Рой толкнула ее к стене и закрыла замок на ключ.

«Тише, Эвелин».

Негласный договор о неразглашении. Само собой — не следует пить студентов. Плохо скажется на успеваемости. Пиджак скользит с плеч и рук, потом водолазка — через голову, поднимая волосы. Кожу на спине щекочет холодный воздух. И чужое касание.

«Иди ко мне».

Это ласковый шепот, дружеский совет, который не может быть компрометирующим. Просто так удобнее — сидеть у него на коленях, лицом к лицу, вжимаясь голой грудью в его рубашку, убрав волосы и отклонив голову — для особенного «поцелуя».

Эва резко вдохнула.

Глаза Алессы погасли — она опустила руку, что-то мутное растаяло у нее под пальцами, растворяясь в воздухе.

Тишина продлилась ещё секунду.

Потом Эву атаковали голоса.

Это произошло так резко и неожиданно, что хотелось заорать, чтобы не оглохнуть. Эва схватилась за голову, стиснула зубы, уткнулась лбом в колени — она снова сидела на диване, как будто и не вставала. На этот раз латынь, с обсессивно-компульсивными вставками по-английски. Там не было только детских голосов, все остальные разновидности по полу, возрасту, национальности, акценту и мировоззрению замешались, как пестрые смеси разной плотности, перемежаясь в водовороте внутри ее головы и очень плохо смешиваясь.

Эва замычала на одной ноте, чтобы оттенить нереальные звуки реальным ощущением вибрации. Уже было не до Алессы с ее мнением. Хорошо, если приступ не продлится слишком долго и пройдет до начала следующих занятий.

«Эванс!»

Она ухватилась за этот голос, как утопающий в отчаянной надежде на спасение. Эва подняла голову. Ее окатило холодной водой.

Как ни странно, это сработало.

Алесса стояла над ней с пустым кувшином, изогнув бровь. После паузы, оценивая ее состояние, спросила с опаской:

— Ты как?

Похоже, Эве удалось застать ее врасплох, хоть и сама она оказалась ровно там же. Восстанавливая дыхание, постепенно замедляя его и приводя в норму вместе с сердцебиением, Эва утерла лицо рукавом.

— Порядок. Спасибо. Это иногда случается, но потом проходит. Прости, если напугала, знаю, жутко...

Алесса уставилась на нее с абсолютным непониманием.

— Тебя в учительской потрахивает преподаватель, пьет тебя и стирает память, чтобы сделать это снова, а ты спрашиваешь, не напугана ли я? Ты точно ебанутая.

Эва подумала, что ей это все снится, и сейчас она тоже спит — просто осознала и вот-вот очнется. Но сон не заканчивался. Размышляя, что предпринять дальше, Алесса взяла ещё одну сигарету.

Самый нелепый сон на свете. Это было так дико, страшно, странно, неуместно, стыдно, что Эва в отчаянии рассмеялась, утирая слезы и смешивая их с водой.