Элис Верден. Вкус ее магии

Утро в моей пекарне обычно начинается не со звонка будильника, а с аромата. Сначала — это едва уловимый, холодный запах снега, горного ветра, сосновых иголок и влажного камня, пробивающийся сквозь щели в ставнях.

Потом — теплое, сонное дыхание закваски, которую я кормлю каждую ночь ровно в три, шепча ей старые семейные заговоры на сытость и доброе брожение. А после… После я растапливаю печь, и весь мой маленький мир «СЛАДКОГО КОРНЯ» наполняется главными запахами — ароматами смолистых дров и выпечки.

Сегодня утром к ним добавился запах корицы и спелого антоновского яблока. Мистер Брукс, наш почтальон, вернулся прошлой ночью из долгого рейса через перевал. Я видела его в окно и мне почудилось, что всем своим видом — согбенной спиной и тенью застарелой грусти в глазах — почтальон умоляет испечь ему именно яблочный пирог.

Сам-то он об этом никогда не скажет. Мистер Брукс — человек суровый и не привыкший жаловаться, но я обычно считываю пожелания посетителя по едва уловимым признакам — стиснутым кулакам и напряженным плечам, по тому, как он слишком долго смотрит в огонь в камине, не видя его.

Замешивая тесто, мои пальцы сами знали, что делать, добавляя муку, похожую на горный снег, кусочек холодного масла, щепотку соли. И все же не в этом секрет. Секрет в том, что я вкладываю от себя.

Я думала о мистере Бруксе. О долгом, одиноком пути, который он преодолевает на стареньком паровом фургончике. О стуке колес, отсчитывающих время, проведенное вдали от дома. О том, как он, наверное, скучает по Мэри, что живет внизу, в Солнечной долине из-за больных легких.

Думала я и о тепле домашнего очага, которого Арчибальду так не хватает в его кабине, пропахшей угольным дымом и одиночеством, на засыпанном снегом перевале через горный хребет, рассекающем нашу страну надвое.

И потому вложила в тесто именно это — тепло. Не огня из духовки, а то, которое греет изнутри. От моих пальцев исходила легкая рябь, едва видимое золотистое мерцание, и тесто становилось идеально эластичным, живым и послушным.

Я чистила яблоки, и с каждым движением ножа снимала с них не просто кожуру, а горечь дальних дорог, тоску по дому. Это и есть моя магия. Она не творится взмахами посоха или огненными всполохами, от которых бегут мурашки по коже.

Моя магия — это тихий шепот добрых намерений, замешанный в тесто и запекшийся в корочку. Алхимия души, сервированная на тарелке. Пирог уже румянился в печи, наполняя «СЛАДКИЙ КОРЕНЬ» таким божественным ароматом, что слюнки текли даже у меня, когда я услышала знакомый скрип двери.

— Мисс Элис, доброе утро! — сказала жена нашего механика, миссис Гловер, с морозным румянцем на щеках. — О, Господи, это что?! Яблочный пирог! Для Арчибальда?

В деревне почтальон Брукс обычно останавливался в доме механика Гловера.

— Для него, — кивнула я, вытирая руки о потертый клетчатый фартук. — Как он?

— Устал, бедняга. Как будто все тепло из него выцедили. Говорит, на перевале чуть не заглох — клапан подвел, пришлось чинить ночью, в мороз и метель... Ну ничего, ваш пирог его на ноги поставит, как всегда. Ваше облепиховое варенье в прошлый раз в один миг вылечило его от простуды...

Я лишь улыбнулась и развела руками. Никто в деревне не знал, что я занимаюсь магией. Впрочем, миссис Гловер уже забыла об этом, сосредоточившись на выборе булочки с маком. В этом и состояла моя магия. Я не летала на метле и не метала молнии. Тихо и не заметно ставила на ноги уставших, лечила души не снадобьями, а вкусом и заботой. Моя пекарня была тем теплым местом, куда всегда можно зайти просто так, чтобы погреться.

Для местных жителей я была просто чудаковатой, но очень искусной пекаршей, унаследовавший «СЛАДКИЙ КОРЕНЬ» от приемных родителей. И это мнение меня совершенно устраивало.

Я уже собиралась доставать пирог, когда послышалось глухое уханье мощной паровой машины и дверь распахнулась снова. Колокольчик звякнул и захлебнулся, зато жалобно отозвались стеклянные банки с вареньем на полках. Я недоуменно подняла голову.

В пекарню ввалился незнакомец. От него сразу пахнуло совсем иными запахами. Дальней дорогой, машинным маслом, гарью, холодным металлом и… одиночеством. Таким колючим, острым, чужим. И совсем не таким, как у мистера Брукса.

Чужак был в потертой кожаной куртке, заляпанной мазутом и дорожной грязью. На бедре висела кобура — не то с каким-то инструментом, не то с пистолетом, не то — с магическим артефактом. Я видела лишь рукоять, покрытую сложной гравировкой.

Я посмотрела в окно. У крыльца пекарни стоял гигантский пароцикл модели «Циклоп». Громоздкая с виду, урчащая железная машина, из трубы которой лениво валил дым, оседая копотью на выпавшем по утру снеге.

Лицо посетителя было скрыто в тени, отброшенной козырьком кепки, но я увидела резкую линию скулы, усталую складку у рта и настороженный взгляд, которым он окинул мою «СЛАДКИЙ КОРЕНЬ». Он смотрел как зверь, который привык постоянно оглядываться и готов был в любой момент сорваться с места.

В воздухе повисло молчание, нарушаемое лишь тихим побулькиванием в котле с глинтвейном и мерным гулом пароцикла снаружи. Незнакомец не сказал ни слова. Тяжелыми шагами подошел к прилавку и кивком указал на черствый батон вчерашнего хлеба.

— Этот! — произнес чужак и его голос оказался прокуренным и простуженным — скрипучим, будто механизм, который давно не смазывали.

Я молча завернула батон в коричневую бумагу, чувствуя, как по моей спине пробежал холодок. Чужак не был рыцарем ОРК, нет. Те выглядели иначе. Носили сияющие начищенной сталью кирасы и шлемы. Лица казенные, безучастные ко всему. Этот парень был другим. Диким. Опасным. Таким, кто сам бежит от чего-то. Или — кого-то.

Я потянулась к большой кружке.

— Можно предложить вам, чего-нибудь согревающего? — осторожно спросила я, и мой голос прозвучал неестественно громко в наступившей тишине. — Чай? Или глинтвейн, он как раз настаивается. Только что испекла песочное печенье с имбирем, хорошо согревает в дороге.

Посетитель медленно перевел на меня взгляд. Глаза его были серыми, как грозовое небо над перевалом, и такими же пустынными. В них не было ни любопытства, ни благодарности, лишь глубокая, намертво вмороженная усталость.

— Не надо, — сказал он и бросил на прилавок несколько монет.

Мелочь звякнула о столешницу. Развернувшись, незнакомец вышел, громко хлопнув дверью. Я застыла на месте, сжимая в руке сверток с хлебом, который он так и не взял. Сердце мое билось где-то у горла. Чужаки у нас редкость. А такие чужаки — особенно.

Через окно, затянутое снизу морозными узорами, я видела, как он, не оглядываясь, с раздраженным рывком запускает поршни, приводившие в движение его железного коня. Словно задние лапки исполинского кузнечика, шатуны, приводившие ведущие колеса «Циклопа» в движение, отошли назад и вверх.

Рев парового свистка — низкий, хриплый, нездоровый — разорвал хрустальную тишину нашей горной котловины, заставив пару голубей вспорхнуть с крыши кузницы. Несчастные птицы закружили над маленькой площадью перед моей пекарней.

Клубы дыма вырвались из трубы, что торчала позади кожаного седла пароцикла, смешиваясь с дыханием его владельца, превращавшимся в пар на холодном воздухе. Незнакомец снял «Циклоп» с ручного тормоза и покатил прочь.

Я невольно кинулась к окну и смотрела, как пароцикл исчезает за поворотом к старой заброшенной мельнице. Странное направление. Ведь в ту сторону обычно никто из местных или проезжающих не ездит. Сердце мое забилось тревожно.

Я вздохнула, пытаясь унять дрожь в пальцах, и вернулась к печи. Пирог мистера Брукса был почти готов. Идеально румяный, с сахарным сиропом, пузырящемся по краям корочки, источающий аромат уюта и спокойствия.

Я достала его из духовки и поставила остывать на решетку, аккуратно проткнув зубочисткой. Магия, казалось, сделала свое дело. Пирог был олицетворением дома. И все же почему-то впервые, за долгое время, от этого понимания мне не стало спокойнее.

Может быть, потому, что от незнакомца пахло бурей? И мне казалось, я уже чувствую ее ледяное дыхание у себя за спиной. Чужак принес его с собой. И теперь тихий, сладкий воздух моей пекарни был этим дыханием отравлен. Надо бы проветрить...

Распахнув окно, я вдыхала ледяной воздух улицы, пытаясь унять странную дрожь внутри. Пыхтение парового котла и лязг шатунов уже затихли вдали, растворившись в привычных звуках просыпающейся деревни.

Скрип полозьев нарядных санок и простых розвальней, доносящиеся с улицы обрывочные фразы, звонкий смех детей, играющих в снежки. И все же внутри «СЛАДКОГО КОРНЯ» по-прежнему витал запах мазута и копоти...

Я закрыла глаза, втягивая носом воздух. Да, определенно, поверх сладкой дымки корицы и свежего теста, все еще висели едкие нотки машинного масла, сажи и чего-то еще механического. Запах города, железа и скорости. Запах, которому не место здесь, среди снегов и сосен.

Тряхнув гривой рыжих волос, я оттолкнулась от подоконника. Глупости все это... Обыкновенный проезжий. Такие иногда появлялись на главной дороге, ведущей из Арканума в Солнечную долину, сворачивали в нашу деревню, чтобы переждать непогоду или починить свою механическую повозку и исчезали так же внезапно, как и появлялись. Никто не задерживался в нашей глуши надолго.

Мне нужно было закончить пирог. Для мистера Брукса. Это было важно. Вернувшись к стойке, я принялась взбивать белковую глазурь. Сахарная пудра легла пушистой шапкой, и я сосредоточилась на ней, как на лекарстве от навязчивых мыслей.

Вспоминала, как мистер Брукс в прошлом году привез мне из Солнечной долины мешок редкого коричневого сахара, даже не попросив ничего взамен. Просто потому, что «увидел и вспомнил про ваши пряники, мисс Элис».

Вкладывая во взбитые белки благодарность, я чувствовала, как легкое свечение перетекает из кончиков пальцев в миску. Глазурь становилась идеально глянцевой, воздушной и прочной. Магия малых дел. Магия благодарности. То, что я так люблю.

Дверь снова скрипнула, на этот раз робко.

— Доброе утро, мисс Элис! — легок на помине, на пороге стоял сам мистер Брукс, выглядевший помятым и постаревшим на десять лет.

Под глазами — набрякшие мешки, пальцы в порезах и ссадинах перевязаны грубой тряпицей.

— Мистер Брукс! Проходите! — сказал я, откладывая венчик и жестом приглашая его войти. — Садитесь, пожалуйста. Сейчас чайку налью. Пирог почти готов.

Он тяжело опустился на табурет у прилавка, снял кепку и беспомощно повертел ее в руках.

— Спасибо, Элис. Я… я даже не знаю. Дорога нынче хуже не придумаешь. И не столько из-за снега, сколько… — он замолчал, уставившись на свои поношенные сапоги.

— Сколько из-за чего? — мягко спросила я, ставя перед ним кружку с чаем, в который уже успела капнуть немного меда с лимонной мятой — для успокоения нервов.

Он помялся, понизив голос, хотя кроме нас в пекарне никого не было.

— Посты новые появились на перевале. Раньше их не было. Люди в касках, с эмблемами — скрещенные гаечный ключ и меч. Орден, кажется… Ржавого Когтя, что ли? Слыхала о таких?

Слыхала ли я?.. Сердце превратилось в ледяной, еле трепыхающийся комок, но руки продолжали двигаться сами — наливать чай, нарезать еще теплый пирог. Я лишь молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

— Так вот, — продолжал мистер Брукс, с жадностью прихлебывая горячий чай. — Остановили, обыскали фургон вдоль и поперек. Все ящики, все тюки. Спрашивали, не везу ли я чего «незаконного». Какие-то книги, устройства… Говорили, что теперь все дороги под их контролем. Ищут крамолу. Колдовство, видите ли, — он фыркнул, но в его глазах был неподдельный страх. — Сказали, что магия — это зараза, угроза прогрессу и порядку. Всякую ерунду несли. Будто бы в столице уже несколько подпольных мастерских разгромили. Жуткие люди, Элис. Взгляд пустой, как у манекенов в магазинчике мистера Кливера. И эти их железные руки… шипят, будто змеи.

Он замолчал, глядя на пар, поднимающийся над чашкой. Я поставила перед ним тарелку с огромным куском пирога. Яблочная начинка золотисто поблескивала под слоем румяной корочки.

— Вы ешьте, Арчибальд, — сказала я тихо. — Вам сейчас нужны силы. Забудьте про этих...

Почтальон взял вилку, покорно ковырнул пирог и отправил первый кусок в рот. И я увидела, как работает моя магия. Как по его лицу разливается волна спокойствия. Как разглаживаются морщины на лбу, а плечи постепенно расслабляются.

Мистер Брукс закрыл глаза на мгновение и вздохнул так глубоко, будто впервые за долгие дни смог по-настоящему дышать полной грудью.

— О, Элис, — прошептал он с набитым ртом. — Это… это просто волшебство. Словно домой вернулся.

Я улыбнулась, но на душе было тревожно. Его слова о постах, о людях с пустыми глазами и железными руками ложились на сердце тяжелым, холодным грузом. Они искали колдовство. А что такое мои пироги, как не самое что ни на есть чистое, хоть и малое, колдовство?

Я была маленькая, когда бесследно исчезли мои родители, но разве я могу забыть о том, что Артур и Илона Верден были не просто магами — они были арканистами, учеными, изучавшими саму природу магии.

Они не произносили заклинаний, а видели магию в вибрациях молекул, в гармонии элементов и скрытых свойствах материалов. Их дом был одновременно лабораторией и мастерской, где чайник закипал от тепла рук, а книги на полках сами перелистывали страницы.

Их главный проект — «Теория фундаментальной эмпатии» — утверждал, что магия это не сила, а язык вселенной, и доступен он лишь тем, кто действует с чистым сердцем и ясным намерением. Они считали, что магию можно «вплести» в повседневность: в ткань, в музыку, в еду, делая жизнь лучше, а не подчиняя её.

Именно это и привлекло к ним внимание ОРК. Для Ордена, видевшего в магии только угрозу своему технократическому контролю, подход Верденов был особенно опасен. Мои родители не были брутальными чародеями-бунтарями, которых можно легко демонизировать.

Они были гениями, которые доказывали, что магия — это естественное сочетание природных явлений, а значит — доступна каждому. Это утверждение подрывало саму основу идеологии ОРК о «грязной и опасной аномалии». Орден действовал точечно и коварно.

Сначала провел обыск под предлогом «незаконных арканических исследований». Затем последовала пропагандистская кампания в столичной прессе: ученых-идеалистов выставили безумцами, играющими с силами, способными уничтожить город.

Развязка наступила ночью. Агенты ОРК ворвались в наш дом под предлогом «обезвреживания опасного артефакта». Не было схватки — лишь холодный, методичный захват. Артур и Илона отказались сопротивляться, чтобы не дать Ордену повода назвать их «опасными террористами». Их увезли, все исследования конфисковали, а дом опечатали.

Судьба моих родителей неизвестна. Официально их определили на «Перевоспитание в Исправительном доме Арканума». Неофициально — они стали одними из первых «исчезнувших», жертв тайной программы ОРК по изучению и подавлению магии.

Меня, тогда еще ребенка, спасли верные ученики родителей. Тайком вывезли в глухую горную деревушку, подальше от глаз рыцарей Ордена.

Так что моя кулинарная магия — это не просто врожденный дар. Это наследие, живое воплощение теории моих родителей, которые считали волшебство результатом чистого, бескорыстного намерения, вплетенного в самое простое и жизненно необходимое искусство — в кулинарию.

Мистер Брукс доел пирог, допил чай и, уже заметно оживившись, рассчитался, поблагодарил меня и вышел, пообещав заскочить перед следующим рейсом, чтобы захватить что-нибудь вкусное для своей Мэри.

Я осталась одна в тихой пекарне. Солнечный луч, пробившийся сквозь облака, упал на прилавок, высветив крупинки муки и сахара. Все было как всегда. Тепло, уютно, пахло хлебом и детством.

И все-таки что-то изменилось. Не было прежнего ощущения уюта и безопасности. Воспоминания о незнакомце на «Циклопе» и рассказ мистера Брукса о заставах Ордена на перевале смешались в тревожный коктейль.

Я подошла к тому месту у прилавка, где остановился чужак. На темном дереве столешницы лежало несколько монет, которые он бросил. Я собрала их в ладонь. Они были холодными и шершавыми.

И одна из них оказалась непохожей на другие. Не круглая серебряная, а шестигранная медная, старая, почти истертая, с изображением не королевского профиля, а какой-то сложной шестеренки с глазом в центре. Незнакомая монета. Чужая.

Я сжала ее в кулаке, чувствуя, как холодок страха снова пробегает по спине. Незнакомец приехал не просто так. И ОРК подбирается все ближе. Мне вдруг страшно захотелось запереть дверь, погасить огонь в печи и никого не впускать.

Однако вместо этого я медленно подошла к котлу с глинтвейном, помешала его медленно остывающее содержимое и бросила туда щепотку сушеных ягод можжевельника — для защиты. Старая бабушкина примета.

Магия малых дел. Теперь, возможно, единственное, что могло меня спасти от Ордена Ржавого Когтя, от холодного взгляда чужака, верхом на «Циклопе», от того непонятного, что просыпалось во мне. От самой себя.