В одном дремучем-предремучем лесу, на глухой-преглухой опушке жила-была Ель. Да не простая, а оптимистка до самых кончиков корней. Причем, фактически с самого рождения.
Когда она еще была маленьким крылатым семенем, жившим под землей, случился страшный лесной пожар. Горело всё! Берёзы и дубы, ясени и клёны, мхи и лишайники, папоротники и травы, змеи и ящерицы, жучки и паучки, звери и птицы… Даже грибы, и те горели.
Сгорела тогда и мать Ели. Она вспыхнула быстро и ярко, а затем рухнула на земь, прикрыв своим обожженным телом молодые ростки. Ель была слишком мала, чтобы увидеть, а тем более запомнить это. Но в тот момент, когда ель-мать упала в предсмертной агонии, маленькой крылатой семечке стало грустно и одиноко. Так грустно и одиноко, что в носу защипало, а на глаза навернулись слёзы. И Ёлка, будущая Ёлка заплакала горькими смоляными слезами, вызвав дружный смех у других семян. Крылатики, её родные братья и сёстры, хохотали над Елью, прихрюкивая от удовольствия, и дразнили её, называя «плаксой» и «рёвой-коровой». Именно тогда Ель поняла, что никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя плакать. Надо быть сильной. Надо быть успешной. Надо быть… Да! В общем, надо быть оптимисткой и идти по жизни с улыбкой.
И стала Ель оптимисткой.
Когда люди, вдруг открывшие для себя дремучий-предремучий лес, как занятный туристический маршрут, вытаптывали братьев и сестёр Ели, она говорила: «Ничего! Зато они попадут в рай!»
Когда же ушлые туристы проходились по ней самой тяжелым ботинком или сапогом, Ель только кряхтела и отвечала кому-то невидимому: «Ничего! Страдания укрепляют…»
Когда злой жгучий мороз сковывал всё живое и неживое, Ель лишь улыбалась и скрипела ветвями: «Ничего! Зато скоро весна».
А когда весна задерживалась, Ель только и могла, что шептать: «Ничего! Значит, лето будет тёплым...»
И лишь когда лесники под Новый год вырубали ее родню для продажи, Ель вздыхала и … не произносила ни слова. Нет, она не скорбела, она просто завидовала! Ведь Ели-оптимистке безумно хотелось стать рождественским деревом. Так хотелось, что даже во сне она видела себя в разноцветных шарах, бусах, бантах и мишуре. Ель очень хотела приносить пользу человечеству. Хотя бы раз год. Хотя бы раз в жизни.
И, наверное, мечте Ели-оптимистки не суждено было сбыться, если бы не одна маленькая девочка из города V. Эта девочка однажды задала вопрос Президенту своей страны, а почему, мол, у нас зимой на главной площади города не стоит рождественское дерево. «У всех остальных стоит, а у нас – нет!» - на весь прямой эфир прозвучал её возмущенный детский голосок…
И пришлось после такого казуса чиновникам из города V. задуматься не только о своем благосостоянии, но и о комфорте горожан. И решили они таки поставить на главной площади рождественское дерево. С разноцветными шарами, бусами, бантами и мишурой, всё как положено. Выбор чиновников пал наконец-то на Ель-оптимистку.
Когда Ель рубили, она, плотно сжав губы, подумала: «Ничего! Это сначала больно, а потом - приятно…»
Когда ее привязывали специальными тросами к вертолету, Ель даже слегка загордилась: «Ничего! Значит, они боятся меня потерять!»
А когда ее подняли в воздух, Ель-оптимистка чуть не закричала от восторга: «Ну, ничего себе! Теперь-то я точно принесу пользу людям!»
И ведь принесла!
Уже над городом V. случилось непоправимое. Тросы, что удерживали будущее рождественское дерево, лопнули один за другим, и Ель-оптимистка полетела вниз. «Ничего! - сказала она сама себе в полёте, - зато я теперь, как птица…»
Сказала – и рухнула на того самого чиновника, что приказал доставить Ель в город V. по воздуху.
«Ничего… - простонала Ель. – Зато я увидела мир…» И по её стволу потекли горькие смоляные слёзы. Ель-оптимистка плакала. Второй и последний раз в жизни.
К сожалению, Ель так и не увидела, какую неоценимую услугу оказала человечеству. Чиновник, на которого она упала, умер по дороге в больницу, так и не придя в сознание. Но, может, оно и к лучшему. Узнай Ель об этом, она бы никогда не простила себе гибели человека, пусть и чиновника. Ведь чувство вины не заглушить никаким оптимизмом.