Еретик

«МИР же был безвиден и пуст, и тьма над бездною... И тогда прозвучало первое СЛОВО и СЛОВО это было... ОН уже не помнил каким ОНО было его первое СЛОВО... Он только помнил, что с него все началось.

Ибо «В начале было Слово...». Потом были другие, был «Свет», потом «Твердь» и «Воды», потом еще и еще... С каждым новым Словом «проявлялся» этот МИР... МИР дивный, МИР полный жизни, МИР полный мира... Он «рисовал» этот МИР Словами, Своими, а может не своими... И МИР жил СЛОВОМ ЕГО и Словами ЕГО... Он очень осторожно относился к выбору Слов, которые «творили» его МИР... И в «день шестой» сотворил ОН «Художника», которому дал возможность, а главное ПРАВО «рисовать» ИМ сотворенный МИР.

Ему и потомкам Его...

И СТАЛО ТАК...

И увидел ОН что все, что он создал ХОРОШО и... УШЕЛ...
Оставив холст «ХУДОЖНИКУ», а тот «художникам»... И они стали «Творить» теперь уже свой мир, вначале СЛОВАМИ, потом «Словами», потом «словами», а затем «словечками»... И МИР стал меняться, становясь в начале Миром, потом миром, а потом...

ОН видел как каждое их «слово» меняет ЕГО мир, он становился похож...

У НЕГО не было подходящего СЛОВА... а «художники» истово творили некогда ЕГО МИР, за частую, не ведая, что «творят»...

И МИР...

«Холст» начал жить своей жизнью, жизнью неподвластный ТВОРЦУ своему...

И не было места ЕМУ и СЛОВАМ ЕГО на Холсте ЕГО... »

"Книга Первого Слова, завещание Художнику"

Еретик — это тот, кто задает неудобные вопросы и ищет на них неправильные ответы.

Мокрая солома дымила, выедая глаза и легкие. Он думал, что после «допросов с пристрастием» разучился чувствовать боль, что он «оглох» от нее, потому что он и был болью, но сейчас он понял, что может быть и хуже... Костер... Даже сквозь кровавую пелену... Боль заиграла новыми красками... Он не мог даже кричать потому, что рот его был зашит грубыми нитками. И наконец пришло забвение...

Боль отступила и он вспомнил с чего все началось, а началось все с ХУДОЖНИКА...

Глава 1

***

Anno Domini 1267

«В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО...» Это было первое, что я прочитал... Нет начну с начала...

В старой башне монастыря, скрытой за массивной деревянной дверью, находилась библиотека. Её серые каменные стены, возвышались до самого свода, из-за чего комната казалась огромной и угрожающей. Узкие окна с витражами впускали лишь тонкие полосы света, которые пробегали по пыльным полкам и длинному столу, создавая причудливый узор из разноцветных пятен. В этих пятнах кружились пылинки, похожие на крошечных танцующих бесов — за эту «греховную» мысль, был бы трижды прочитан «Отче наш!»...

Воздух в библиотеке был тяжёлым, напоённым запахом старой бумаги, воска и сырости... и мышей.

Даже тишина здесь тоже была особенной — не мёртвой. Живой, наполненной шорохом страниц, поскрипыванием половиц под ногами других переписчиков, тихим бормотанием брата Томаса, который всегда проговаривал тексты при чтении.

В центре библиотеки стоял большой дубовый стол, отполированный локтями сотен безвестных монахов.

Сейчас на нем громоздились пергаменты, чернильницы, песочницы для сушки чернил и аккуратно сложенные пергаменты. Мой небольшой стол был у окна — не привилегия, а следствие, потому что зимой здесь нещадно дуло, но сейчас, осенью, это было лучшее место.

Иногда, когда никто этого не видел, я мог украдкой посмотреть на монастырский сад, где опадающие листья кружились в завораживающем странном танце...

Сегодня утро было холодным, но ясным. На дворе была осень... Настоящая ранняя осень, с ее ярко желтыми листьями, холодком по утрам и жарким полднем. Сидеть в такую погоду в сырой и пыльной башни не хотелось категорически, но... «Тебе сегодня обязательно надо закончить опись документов, найденных в подвале монастыря...» Эти слова отца Себастьяна ещё звучали в ушах. Его скрипучий голос всегда напоминал мне несмазанную дверь — такой же резкий и требующий внимания... И поэтому...

Глядя на «гору» пожелтевших и поэтому похожих на осенние листья листов, таких же желтых, скрюченных и таких же хрупких... я первым делом подумал «Не успею... » и настроение сразу же ухнуло в пропасть...

Но, как говорит наш отец приор, потирая свою внушительную лысину: «Помолясь приступим...»

Я осторожно перебирал пожелтевшие листки, стараясь не повредить их. На многих из них буквы были почти стёрты, и слова едва читались, как следы, оставленные на песке уходящими волнами...

Я осторожно сортировал их, раскладывая по разным стопкам: долговые расписки, письма, непонятные тексты, разобрать которые я не мог, написанные на неизвестных наречиях...

Но ЭТОТ... Этот я у увидел сразу. Он выделялся на фоне остальных своей «не старостью», он был как будто недавно написан... Кожаный переплет, Четкий почерк, не облезшие чернила, «сохранный» папирус... Он был написан на арамейском... Я знал арамейский — все мы его знали, это был язык священных текстов. Но эти слова... они были другими... Казалось, буквы светились изнутри, как будто чернила были смешаны с чем-то необычным. Я осторожно провёл пальцем по строчке — пергамент был... Тёплым?!!

И я прочел — В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО...

***

Сентябрь, 1996

ХУДОЖНИК, я буду называть его так, появился в нашем маленьком городке ниоткуда. Просто в один из дней я встретил его в городском парке кормящим голубей. Он был высок, худ, похож на «жердь», лицо такое же худое и главное, что привлекало внимание на нём — это его глаза. Ярко-голубые, как будто светящиеся изнутри. Таких глаз я не видел за всю свою жизнь. Одет он был в коричневый твидовый костюм, светлую рубашку, начищенные туфли и фетровую шляпу. Каждый, кто когда либо видел его, описывал его по-разному. И иногда эти «описания» разнились кардинально... Я «увидел» таким.

Была осень, ранняя осень. Когда лето уже ушло и не мучило людей своей жарой и духотой, а дожди ещё не наступили. Тихий, спокойный солнечный день. И настроение у меня было под стать, такое же тихое и спокойное...

Я возвращался домой с работы через городской парк. Здесь было не так шумно, здесь было спокойно. В этот раз было почти точно так же как всегда. И вот это маленькое «почти» и отличало этот день от других...

Он сидел на монументальной, как и все в нашем Парке, тысячи раз крашеной лавочке и кормил голубей. Что привлекло моё внимание тогда, так это воздух подрагивающий вокруг него. Такое ощущение, что это был какой-то «костёр», или раскаленный солнцем асфальт. Он как будто сидел в «пятне солнечного света», выделяясь «яркостью» и «четкостью» на фоне окружающего... Я сбился с шага, приостановился посмотреть, что происходит...

Воздух вокруг него клубился и дрожал, создавая иллюзию, как будто он живет своей жизнью. Я долго смотрел, «старательно» не привлекая внимания. Он заметил меня и жестом пригласил присесть рядом на лавочку...

— Добрый день молодой человек. Как поживаете? — чопорно спросил он.

Я честно говоря «завис» от этой чопорности и старомодности вопроса.

— Добрый день, — наконец выдавил я из себя, присаживаясь на край скамейки. Что-то в нем заставляло держаться настороже, хотя внешне он был абсолютно безобиден, просто пожилой человек, кормящий голубей.

Воздух вокруг продолжал дрожать и переливаться, как марево над раскалённым асфальтом, хотя день был прохладным. Странно, но голуби, слетавшиеся к его ногам, казались ярче обычных, как будто кто-то подкрутил настройки яркости в телевизоре. Их сизые перья отливали всеми оттенками синего, а краснота лапок была такой насыщенной, словно их окунули в киноварь.

— Прекрасный день, не правда ли? — произнёс он, и его голос странным образом совпал с шелестом опадающих листьев.

Я заметил, как один из кружившихся вокруг листьев вдруг замер в воздухе прямо перед ним, как бы прислушиваясь.

Происходящее не укладывалось в привычные рамки, но почему-то не вызывало страха. Какое-то, детское предвкушение чуда. Как в те моменты, когда вот-вот должно произойти что-то важное.

— Вы давно в нашем городе? — спросил я, пытаясь нащупать почву под ногами.

Он улыбнулся, и от этой улыбки воздух вокруг стал прозрачнее.

— О, ВРЕМЯ... Оно такая неуловимая материя. — Он достал из кармана твидового пиджака горсть хлебных крошек. — Знаете, молодой человек, иногда важно не когда ты пришел, а зачем.

Крошки, падающие из его ладони, оставляли в воздухе едва заметные светящиеся следы, похожие на звёздную пыль. Голуби как будто бы не замечали этого волшебства, деловито подбирая корм, но я не мог оторвать взгляд от этого зрелища.

— Мир вокруг нас... он совсем не такой, Каким кажется на первый взгляд, — продолжил он, пристально глядя на меня своими невозможно голубыми глазами. — Вот, например, эта скамейка. Что Вы видите?

— Обычную парковую скамейку, — ответил я, всё ещё завороженный светящимися крошками. — старую, много раз крашенную...

— А я вижу ИСТОРИЮ, — он провёл рукой над облупившейся краской, и мне показалось, что я увидел проходящие через неё образы: влюблённые пары, одинокие старики, играющие дети, десятки историй наслоившихся друг на друга, как годовые кольца у дерева. — Каждая вещь, каждое место хранит свою ИСТОРИЮ. Нужно только увидеть ее. И рассказать...

Голос его изменился, стал глубже, в нем появились какие-то новые обертоны, от которых по коже побежали мурашки. А может быть, это было из-за того, что я действительно «увидел», или может «вообразил» эти истории, размытые, похожие на акварельные наброски, но, к счастью, живые.

— Я... я не совсем понимаю, что происходит, — честно признался я, чувствуя, как реальность вокруг становится зыбкой, текучей, словно акварель под дождём.

— Понимание придёт... позже, — он снова улыбнулся, и на этот раз в его улыбке была какая-то особенная теплота. — Главное, Вы «видите». Не все могут. Не все хотят... или скорее есть те кто хотят, чтобы люди забыли о том что... «В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО»

В этот момент порыв ветра взметнул опавшие листья, и они закружились вокруг нас причудливым танцем. Он поднялся, приподнял шляпу и сказав «До свиданья молодой человек», шагнул в этот «лиственный вихрь». А когда листья опали, я с удивлением обнаружил, что сижу на скамейке один. Только голуби всё ещё подбирали крошки с асфальта, «крошки», которые продолжали тускло мерцать в наступающих сумерках... В СУМЕРКАХ?!! Уже вечер ?!!!

Так я впервые встретился с ХУДОЖНИКОМ.

И я точно знал. Не чувствовал, а точно знал, что это не последняя наша встреча... просто не знал, что это закончиться так... но точно знал, что

«В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО»...