Эржебет Батори

Дождь хлестал по спине с такой силой, будто хотел сбить с ног. Каталина прижимала к груди узелок с пожитками, чувствуя, как влага просачивается сквозь грубую шерсть плаща. Холодные струи воды затекали за воротник, стекали по спине, и она постоянно вздрагивала от противного ощущения. Дорога превратилась в месиво из грязи и мокрых листьев, которые липли к стоптанным башмакам. Каждый шаг давался с усилием — грязь с хлюпающим звуком отпускала подошву, словно не желая расставаться с путником.

Она шла, повторяя про себя имена святых, но молитвы не согревали. В ушах стоял плач младшего брата — тот отчаянный, разрывающий душу звук, который издавал Янош, когда она уходила. Его маленькие пальцы вцепились в её юбку так сильно, что ткань потом пришлось зашивать. Эта память жгла сильнее, чем ледяной ветер.

Замок возник внезапно, как кошмар, ставший явью. Сначала в просвете между соснами показались башни — тёмные, мокрые, упирающиеся в низкое свинцовое небо. Затем проступили стены, сложенные из грубого камня, покрытые мхом и влагой. Чахтице не возвышался — он нависал, подавляя всё вокруг своей громадой. Окна-бойницы казались слепыми глазами, равнодушно взирающими на подступающую к ним жалкую фигурку.

Воздух здесь был другим. В деревне пахло дымом очагов, прелой листвой и навозом. Здесь же стоял тяжёлый запах влажного камня, древесной гнили и чего-то сладковатого, почти цветочного, но с гнильцой — как от увядающих букетов, забытых в вазах.

Каталина остановилась у массивных ворот, переводя дух. Сердце колотилось где-то в горле. Она сглотнула и потянула за верёвку колокола. Металлический звон прозвучал глухо, будто его поглотила толща камня.

Дверь открылась не сразу. Сначала послышались тяжёлые шаги, затем скрип железных засовов. Перед ней стояла женщина в тёмном платье, лицо которой было испещрено шрамами, будто её когда-то иссекли кнутом.

— Каталина Бенедек? — голос женщины скрипел, как ржавая дверная петля. — Я Доротия. Пойдём.

Её пальцы, похожие на корни старого дерева, сжали запястье Каталины с неожиданной силой. Прикосновение было холодным и шершавым. Девушка попыталась улыбнуться, но губы не слушались.

Их путь пролегал через лабиринт коридоров. Воздух становился всё гуще, пахнущий воском, ладаном и чем-то ещё — металлическим, как медные монеты. Стены были уставлены канделябрами, но пламя свечей не согревало, а лишь отбрасывало тревожные тени. Каталина заметила, как её проводница украдкой вытирает руки о передник — на ткани остались бурые разводы.

— Графиня ждёт, — Доротия остановилась перед дубовой дверью с железными накладками. — Слушайся. Молчи. И не смотри ей прямо в глаза.

Дверь открылась бесшумно. Кабинет оказался просторным помещением, где роскошь соседствовала с аскетизмом. В огромном камине потрескивали поленья, но тепло не рассеивало влажный холод, витавший в воздухе. На столе горели свечи в серебряных подсвечниках, а на полках стояли фолианты в кожаных переплётах.

В кресле у камина сидела женщина. Эржебет Батори. Её платье из чёрного бархата поглощало свет, а кожа на лице и руках была неестественно белой и гладкой — как у фарфоровой куклы, которую Каталина видела однажды в лавке богатого купца.

— Подойди ближе, дитя.

Голос графини оказался удивительно мелодичным, низким, с лёгкой хрипотцой. Каталина сделала несколько шагов, чувствуя, как подкашиваются ноги.

Холодные пальцы Эржебет коснулись её запястья. Прикосновение было лёгким, почти невесомым, но от него по коже побежали мурашки. Графиня повернула руку ладонью вверх, изучая её с отстранённым любопытством.

— Хорошая кожа, — прошептала она, проводя подушечкой пальца по тонкой коже на внутренней стороне запястья, где проступали голубые жилки. — Молодая. Крепкая.

Её пальцы задержались на месте, где чувствовался пульс. Каталина замерла, ощущая, как учащённо бьётся её сердце.

— В тебе течёт хорошая кровь, — сказала графиня, и в её глазах на мгновение вспыхнул странный огонёк. — Доротия, устрой её в восточном крыле. Та комната, где жила Анна.

Шрамы на лице Доротии исказились подобием улыбки. Она кивнула и снова сжала руку Каталины, на этот раз так сильно, что кости затрещали.

Когда они выходили из кабинета, Каталина случайно задела край стола. С серебряного подноса упала небольшая вещица — изящная шпилька для волос с жемчужиной. Девушка наклонилась, чтобы поднять её, и заметила на полу у ножки стола крошечное пятнышко. Бурое, засохшее, с лёгким металлическим блеском. Оно было шершавым на ощупь, когда она нечаянно провела по нему пальцем.

Доротия резко дёрнула её за руку.
— Не трогай! — её голос прозвучал резко, почти испуганно. — Идём.

По пути в свою новую комнату Каталина снова почувствовала тот сладковатый, с гнильцой запах. Теперь он казался ей знакомым — так пахнет медная ручка двери, если долго держать её в потной ладони. Или кровь, когда она только начинает свертываться.

Комната оказалась маленькой и почти пустой. Узкое окно-бойница пропускало скудный свет. Солома на кровати пахла пылью, а грубое шерстяное одеяло кололо кожу. Каталина опустила свой узелок на стул и подошла к окну. Замок окружал лес, тёмный и безмолвный. Где-то там, за многими милями, осталась её прежняя жизнь. А здесь, в этих стенах, начиналась новая — полная неизвестности и тихого, нарастающего ужаса.

Она провела рукой по шершавой поверхности каменного подоконника. Холок проникал глубоко в кости, и она поняла, что это не просто холод осеннего дня. Это был холод самого замка — древний, пропитавший каждый камень, каждый ковёр, каждую свечу в канделябре. И этот холод, казалось, медленно проникал в неё саму, замораживая что-то важное внутри.

Где-то в глубине коридора скрипнула дверь, и послышались шаги. Тяжёлые, мерные. Каталина замерла, прислушиваясь. Шаги приближались, затем стали удаляться. Но в наступившей тишине ей почудился другой звук — приглушённый, похожий на стон. Или на плач. Звук, который вскоре растворился в шепоте дождя за окном.