Эскорбиус: Предвестие Бури.

Казуко был обычным японским подростком, чья вселенная умещалась между пиксельными ландшафтами на экране и бетонными лабиринтами Токио. Реальность леса, запах хвои, шорох листвы под ногами — всё это было для него абстракцией, пока в один миг пространство перед ним на тротуаре не исказилось.

Оно не дрогнуло — оно разверзлось, обнажив зияющую пустоту, где метались бледные, лишённые формы тени. Прежде чем сознание успело оформить ужас, неведомая сила втянула его внутрь. Пять, десять секунд падения сквозь хаос — и наступила беспросветная тьма.

Сознание вернулось к нему не в тесной комнате, пропахшей озоном от перегретой электроники, а в сердце величественного, дышащего леса. Воздух, непривычно чистый и густой, обжигал лёгкие. Пение незнакомых птиц, забытый аромат влажной земли и преющей листвы — всё это обрушилось на него, человека, рождённого среди смога и гудящих проводов. Память о Токио сохранилась с болезненной чёткостью, но миг падения в бездну был вырезан из сознания словно острым лезвием.

Первой мыслью была галлюцинация. Три недели изнурительной подготовки к экзаменам, перемежающиеся ночными игровыми марафонами, — логичное, почти утешительное объяснение. «Надо очнуться», — пронеслось в голове, когда он поднялся, упираясь ладонью в шершавый ствол сосны. Древесина была неподдельно твёрдой, живой и грубой под пальцами. Слишком реальной. И тогда холодная, липкая паника медленно поползла от живота к горлу.

Блуждая без цели, он наткнулся на нечто, окончательно выбившее почву из-под ног: деревянную телегу, запряжённую крупной лошадью. Возница, мужчина грубой, явно неазиатской внешности, в одеянии из простой, домотканой материи, уставился на него с немым вопросом.

— Сумимасен! Э-э... Excuse me?! — крикнул Казуко, подбегая.

Ответ прозвучал на абсолютно чуждом наречии: «Курииоус вегранвей сенби?»

— Я не понимаю! English? Nihongo? — отчаянно пытался он, но возница лишь покачал головой, пробормотав что-то вроде: «Уаку Сайери билесинби?» — стегнул лошадь и скрылся в глубине лесной дороги.

Оставшись в одиночестве, Казуко двинулся дальше. Он шёл долго, три часа или больше, но не чувствовал привычной, выматывающей усталости. Напротив, его переполняла странная, пульсирующая энергия — не физическая сила, а нечто глубинное и живое, будто в нём проснулся дремлющий резерв, о котором он и не подозревал.

Когда солнце стало клониться к закату, он увидел девушку. Длинные волосы цвета воронова крыла, пронзительные зелёные глаза, простое льняное платье — в ней была дикая, чуждая красота, совершенная и оттого пугающая. Казуко, для которого даже разговор с одноклассницей был испытанием, замер.

— Э-э... Excuse me? — начал он на ломаном английском, делая неуверенный шаг вперёд. — Where... where am I?

Девушка вздрогнула, и её рука молниеносно метнулась к поясу, выхватывая короткий, отточенный клинок. Её глаза сузились в опасном, хищном прищюре.

Казуко отпрянул, но не от страха, а от гротескной нелепости происходящего. Он резко вскинул ладони: — No! No problem! Friend! Я не хочу... hurt!

Его отчаянные жесты и явная растерянность, видимо, достигли цели. Она не убрала нож, но опустила его, перестав целиться прямо в него.

— Где я? — снова спросил он, отчаянно жестикулируя вокруг. Девушка лишь покачала головой. Взглянув на его потерянное лицо и сгущающиеся сумерки, она, после мгновения колебаний, коротко махнула рукой: «Иди за мной». Он послушно последовал.

Его разум лихорадочно работал. Сосны, ели... Финляндия? Россия? Но этот язык... И вооружённая девушка в глухом лесу? В двадцать первом веке? Его теория галлюцинаций трещала по всем швам. Хрупкая девушка с ножом против медведя? Бессмыслица. Если только... если только это не его время? Или не его мир вовсе?

Они вышли на опушку к уединённому хутору: крепкий сруб, частокол, огород с незнакомыми растениями, странные, похожие на овец существа в загоне. Внутри дома Казуко окончательно понял масштаб катастрофы. Воздух пах дымом, сушёными травами и чем-то звериным. На стенах висели не картины, а шкуры невиданных животных и несколько мечей — простых, но безупречно смертоносных форм. В углу тускло светились не лампы, а какие-то кристаллы в медных оправах. В горнице были мать девушки — женщина с таким же пронзительным, изучающим взглядом — и крепкий парень лет семнадцати, её брат.

Хозяйка внимательно оглядела Казуко, и её губы тронула лёгкая улыбка — не злая, но полная недоумения и странной жалости. Его пригласили к столу. Ужин был простым, но чуждым: тушёные коренья с грибами, ломти запечённого мяса незнакомого зверя, густой травяной напиток с терпким, землистым вкусом. Ощущение иного мира стало неоспоримым, физически осязаемым. Пока семья тихо переговаривалась на своём гортанном наречии, поглядывая на гостя, Казуко сидел, глубоко потрясённый, пытаясь осмыслить немыслимое. Прошлое? Или нечто совершенно иное?