Эстетика хаоса

Если вы спросите меня, пришло ли наше общество к абсолюту, к которому стремилось, я отвечу: «несомненно». Мы стали на восемьдесят процентов эффективнее и на сорок пять процентов улучшили функциональность тел. Мы избавились от атавизмов, таких как: семья, гендерное разделение, религиозные предрассудки, генетические несовершенства. Эмоциональная нестабильность, вызванная этими архаизмами искоренена. Мир приблизился к абсолютному совершенству. Титанических размеров машина с идеально настроенными деталями.

Я смотрю на безупречных, совершенных людей на транспортерах возле гигантского здания корпорации ЕйчЭс. Словно в паутине. Почти завидую им. Они одновременно и слепы, и в тоже время видят всё, что может показать всемирная сеть, глухи к звукам промокших от прошедшего дождя улиц, но слуховые импланты шепчут им то, что они должны услышать. Идеально подогнанные друг другу гранями механических конечностей детали гигантского механизма. Тик-так... так шли старинные часы в доме родственника в поколении минус один. Кажется, раньше их называли дедами. В детстве, когда меня привозили в тот дом, я смотрела как в отверстии на циферблате двигаются шестерни. Каждая в свой срок. Совершенство.

Тик-так.

Если выпадает одна шестерня, механизм ломается. И его приходится чинить. Это дорого.

Тик-так.

Часы отсчитывали сроки каждому, кто жил в доме. Рождения, встречи, кремация.

Тик-так.

Старики уходили тихо. Только часы всё шли, словно средоточие вселенского безучастия. Мы тоже стали такими.

Тик-так.

Похожи на часы. Совершенными.

Снова пошёл дождь. Но ритм движения на транспортерах не изменился. Им всё равно. Прозрачные купала над лентой транспортера не дадут упасть на головы эффективных производственно-рабочих единиц ни одной капли воды. Всё для вашего удобства.

Моя очередь. Я ступаю на красиво подсвеченную ленту. Чуть дальше — лифт. К моему рабочему месту. Я работаю эмоциональным аналитиком. Не то чтобы полезная профессия или меня нельзя заменить искусственным интеллектом. Можно. Иногда я думаю, что даже нужно. Но я вхожу в государственную программу «Доступная работа для всех» под жёлтым маркером. Это значит, что социально я не опасна, но есть сложности с ассимиляцией в общество. У меня проблемы с коммуникацией, но не совсем в запущенной форме. Мой психоаналитик посчитал, что эта работа станет единственно приемлемой с моим уровнем коммуникативных навыков, уровнем интеллекта и индексом Импа. В рекомендациях Центра реабилитации написано, что я могу вести переписку с эффективностью в сто процентов и поддерживать личный разговор с эффективностью в шестьдесят процентов без визуального контакта.

Моя функция принять обработанные машиной статистические данные о людях на определённом участке агломерации. Основная задача — распознать нарушения в эмоциональном состоянии человека. Инфракрасный спектр камер, записи разговоров на улицах, температура, модель поведения. Всё это обрабатывается искусственным интеллектом, названным ЕйчЭс, сводится в один файл и предоставляется мне. Чтобы люди не думали, что их судит машина. Я могу подтвердить данные ЕйчЭс, могу затребовать повторного анализа, если они кажутся недостоверными. Всё-таки мы ещё не готовы доверить машинам судить о нашей жизни, хотя говорят, в соседних агломерациях эту работу выполняет искусственный интеллект.

Мне хочется думать, что я не зря просиживаю жизнь в маленьком офисе на вершине корпоративной башни, которая представляет собой один из самых больших серверов в мире.

Скоро подъёмник — прямой путь к моему месту работы без остановок. Ярусом ниже на транспортере возникает суматоха. Я опускаю глаза. В полупрозрачной ленте видно, что один из стоящих начинает двигать рукой в совершенно странном ритме. Похоже на танец. Это забавно. Это любопытно. Это так контрастирует с людьми, стоящими на транспортере, похожими на висящие в гардеробе костюмы без содержания и смысла. Этот, словно бунтарь, начинает энергичное движение по транспортеру, расталкивая стоящих. Он что-то кричит. Неужели? Мне интересно, я вытягиваю шею, чтобы смотреть. Бинакуляр, заменивший мне глаза, подстраивается и даёт чёткую картинку. Человек толкает стоящего впереди. Тот вяло поворачивается. Он довольно стар, у него почти не осталось биологической массы. Индекс Импа — девяносто восемь процентов. Что же у него настоящее? Встроенный анализатор выводит данные на зону периферического зрения. Роговицы глаз. Он заменил всё имплантами, оставив только глаза? Забавно. А бунтарь хватает его за шею и пальцы сжимаются на искусственной коже. Жертва сдавленно хрипит. Хватается за запястье нападающего, завязывается вялая драка. Металлическая рука против металлической руки. Кто же победит? Бунтарь что-то бормочет. Я жму на панель за ухом. Надо записать, чтобы потом проанализировать. На панели бокового зрения выскакивают цифры. Пульс, давление, уровень шума. Кривая растёт скачкообразно. Слышна сирена. Стражи порядка уже здесь. Аэроцикл зависает рядом с транспортером. Закованные в броню полицейские применяют шокер. Бунтарь теряет контроль над телом, но, похоже, уже поздно. Его жертва со сломанной шеей и раздавленным механическим сердцем падает на ленту, вываливая за пределы транспортера механическую руку. Те, что стоят рядом стараются отодвинуться подальше. Движение нарастает. Мой анализатор говорит о том, что температура воздуха поднялась на три десятых градуса. Люди проявляют эмоциональную нестабильность. Это нехорошо. ЕйчЭс может решить, что нужна доза успокаивающего газа. Жду открытия крохотных сопел у ленты транспортера. Нет. Температура поднялась недостаточно. Это хорошо. Значит все попадут туда, куда хотят. К своим замершим в мегаполисе рабочим местам.

На рабочем дисплее меня ждёт новое сообщение. Макс. Я не считаю, что мы могли бы дружить лицом к лицу, но по переписке у нас завязался достаточно тесный контакт. Даже думаю, что если запишусь в программу по репродукции, то хочу попросить его дать биоматериал в качестве донора. Он замечательный. И интересный. Пока его портрет составляют лишь буквы на мониторе, он меня устраивает.

«Привет»

Кресло мягко принимает меня в объятия, ЕйчЭс подключается к моему коммуникатору. Выдает данные за прошедший час. Всплеск на транспортном узле. Знаю. Видела. Всё под контролем.

«Запросить выполнение протокола «Гамма»

«Да»-«Нет»

Пишу «Нет», и Максу:

«Привет»

В ответ он даёт мне ссылку на видео сегодняшнего происшествия.

«Видела?»

«Видела», — подгружаю запись с собственной камеры. У меня лучше обзор, вид сверху.

Минута молчания, затем Макс пишет:

«Что он говорит?»

Я загружаю запись в ЕйчЭс. Её сервера быстро обработают данные. Через тридцать две секунды она выдаёт очищенную от помех запись. Включаю.

«Нет, нет, простите, простите, я не виноват, простите...»

Чушь. Отсылаю Максу. Он служит оператором городской сети. Следит, чтобы наши электронные слуги ни в чём не нуждались. Хотя это спорный вопрос, кто-кому служит.

«Выглядит, словно его рука взбесилась», — пишет он мне и ставит мерзкую улыбочку в конце.

«Мне кажется, так и есть», — пишу я в ответ. Коммуникатор выдает входящий звонок.

«Извини», — придётся прервать диалог с Максом. Звонит мой аналитик, Войшурвиц. Такая у него фамилия. Можно перекатывать её на языке, как хрустящий, рассыпающийся шарик. Войшурвиц...

«Добрый день, Лин»

«Добрый день»

«Сегодня что-то произошло?»

Конечно, он уже в курсе происшествия, и знает, что я там была. Мой маркер у него на экране постоянно. Интересно, он подглядывает, когда я в уборной или душе? Скорее нет, ведь тогда его ждут многомиллионные штрафы. В нашем мире за всеми следят. Даже за теми, кто следит за тобой.

«Незначительное происшествие», — пишу я.

«Человек скончался, это незначительно?» — прилетает от него сообщение. Я вижу, как на лбу у него углубляется складка. Нет, шучу, не вижу, представляю, как может выглядеть человек с такой фамилией. Строгое лицо и маленькая бородка. Войшурвиц... и неизменный ерш жестких волос на голове. Он мог бы так выглядеть.

«Я соболезную» — говорю я положенную в этой ситуации фразу.

«Тебе было страшно?»

«Нет»

«Хотелось помочь?»

«Нет. На это есть профессионалы»

«Как ты считаешь, ты можешь исполнять свою работу?»

«Да, могу», — что за дурацкий вопрос? Как меня должно зацепить это происшествие?

«Тебе нужна моя помощь?»

«Нет, благодарю»

«Тогда всего доброго», — Войшурвиц отключается. ЕйчЭс выдаёт данные за последний час. Всё стабильно за исключением незначительного повышения температуры в транспортном узле на другом конце города. Запрашиваю данные камер. Небольшое скопление индивидуумов у поезда номер триста пятьдесят шесть Би. Что произошло? Пошагово листаю запись назад.

На перроне стоят люди, похожие на неподвижные статуи. Инсталляция неизвестного художника. Лес статуй. Проносится поезд, и лес оживает. Фигуры двигаются, но одна стремительно бросается на монорельс. Проносящийся поезд сминает фигуру, как бисквит, разносит её на кусочки, обнажая карбоновый скелет, разрывая его на части. Кто-то на перроне падает в обморок, и люди начинают собираться в группы. Это нехорошо. Это чей-то просчёт. Я отключаю повтор. Мой. Я должна была увидеть намерения этого человека. И дать команду в соответствующие службы. В нашем мире у людей нет права решать, когда им умереть. Это решает система. С уровнем имплантации, когда можно пересадить всё что угодно и заменить на механический орган, ты можешь жить вечно и подать прошение о деактивации, когда тебе надоест. Иногда можно воспроизвести подобного себе, тогда ты записываешься в программу по репродукции, и из твоего биоматериала сделают копию с необходимым набором генов. Мне не повезло, сбой в системе, но импланты решают всё. Мне заменили глаза и часть мозга, отвечающую за движение. Если раньше я была бы инвалидом, то теперь я могу стать полноценным членом общества с небольшими ограничениями.

Поток данных был стабилен. Я не видела ни повышения температуры, ни учащения пульса. Даже ЕйчЭс не дала команды на запуск протокола, а это значит, она тоже не распознала эмоциональной нестабильности. Значит ли это, что это было сделано непреднамеренно? Его никто не касался, как того старика сегодня утром. На перроне уровень шума не поднимался выше среднестатистических значений. Но... Я вывожу на экран данные погибшего. Милута Золль, какое смешное имя. Уровень интеллекта выше среднего, степень эмоционального благополучия выше проживающих рядом соседей, коэфициент Импа — семьдесят два процента. Мысль посещает меня внезапно. Ради интереса смотрю этот коэффициент у утреннего бунтаря. Восемьдесят пять. Это значит, что большую часть органов он заменил имплантами. Есть ли здесь связь? У половины населения этот коэффициент выше пятидесяти процентов. Даже у меня. Но мне пришлось это сделать в силу генетических несовершенств, многие заменяют биологические органы из других соображений. Просто так. Потому что могут стать совершеннее в угоду новому цифровому богу.

Расслабляюсь. У меня участился пульс. Об этом тотчас появилась запись в журнале дежурства. Хорошо... Хорошо... Имеют ли эти два происшествия связь? Возможно...

Можно ли говорить о системе? Маловероятно.

Снова раздаётся звуковой сигнал пришедшего сообщения. Макс. Он прислал мне видео, на которое я уже смотрела.

«Каково?»

Откуда мне знать. Но то, что это плохая статистика, здесь сомнений нет.

«Как думаешь, совпадения?»

Я не должна так думать. Но Макс не унимается. Он скидывает мне скриншот мессенджера.

«Что это?» — я различаю имя «Милута» в диалоге. Время 19:23:17. На другом мониторе вывожу запись с камеры. Бедное создание расплющило в 18:59:56. Оно никак не могло писать сообщения в сети.

«Это не он», — пишу я, — «он был деактивирован в это время»

Макс молчит, а потом выдаёт мне:

«Чувствуешь? Запахло жареным...»

«Что это значит?»

«Значит, что сеть „Квалком“ в целях сохранения эмоциональной стабильности автоматически подключает ИИ в случае смерти абонента»

Пальцы летают по клавиатуре, пульс учащается.

«Это глупо... и подло...»

«Это часть программы. Она замещает человека. Это, как будто, удобно. Потом осторожно выведут абонента из сети. Так, чтобы не вызывать сбоев. Этот приём давно известен»

«Как долго?»

«Что именно?»

«Как долго абонент остается в сети?»

«Не знаю. Может год. Виртуально работает, общается, а потом незаметно исчезает...»

Мне становится страшно. Пульс учащается. Это значит, что умершие остаются для агломерации живыми, отбрасывают тени своих жизней. Впрочем, если она пуста, и в ней нет ничего кроме работы и дома, где ты видишься с родственниками лишь по каналу видеосвязи... Почему нет? ...

«Макс...»

«Что?»

«Но нельзя притворяться так долго. Они же встречаются...»

«Я тебя умоляю, уже никто ни с кем не встречается, всегда можно найти причину не прийти»

Это наша реальность. Нас заменяют облаками, созданными ИИ, который генерирует наши фото, симулирует нашу жизнь. Мало того, что мы теряем контроль над нашими телами, теперь мы потеряли и ещё душу. Цифровой бог забрал и её. Лихорадочно вспоминаю людей, которые перестали писать последнее время. Биологические родители. Последний год мы общались с переменным успехом.

«Лин». Снова Войшурвиц. Показатели стали выше критической отметки. Он получил сигнал вмешаться.

«Да?»

«У тебя участился пульс, всё в порядке?»

«Да»

«Я видел в новостях, импланты выходят из-под контроля»

«Разве?»

«Да, происшествие, где ты была свидетелем, и еще одно на вокзале... У тебя все нормально?»

«У меня — да. Господин Войшурвиц...»

«Слушаю»

«Вы давно видели родных?»

«Да, вчера был сеанс видеосвязи...»

«Нет, лично»

«Это сложно, ты и сама понимаешь. Работа, дела»

«Да, понимаю»

«Умница, ты понимаешь, как никто»

«Да»

«Проведём несколько тестов завтра, хорошо?»

«Хорошо»

Я понимаю, что нам не выбраться из этой ловушки. Никогда, пока положение дел всех устраивает. Наша жизнь стала понятной, логичной, продуманной не нами и... пустой. Наше место может занять бот, придуманный корпорацией, и никто даже не заметит. Например, Войшурвиц. Он всегда ровен в общении, никогда не выходит на видеозвонок, и всегда доступен. Прямо как робот. Меня осеняет мысль. Я снова пишу Максу.

«Макс, давай встретимся»

Долгая пауза. ЕйчЭс выдаёт отчёт. Всё благополучно. Сбоев нигде нет. Пластиковая жизнь течёт ровно.

«Зачем? Ты же не любишь общаться»

«Не люблю»

«Тогда успокойся»

«Нет, давай встретимся»

«Не могу»

«Почему?»

«У меня смена»

«Потом»

«Потом, может быть»

Макс отключается. А осадок остаётся. Сколько вокруг меня живых людей? Действительно живых? Вдруг никого, кого я знаю, уже нет в живых? ЕйчЭс выдает последние новости. По факту перехвата управлением имплантами подключено Министерство Внутренних расследований. Это значит, что эти двое — только вершина айсберга. Их больше, гораздо больше. Это распространяется, как вирус, эпидемия потери контроля. Хаос. А агломерация хаоса не любит. Ей важны управляемые детали, шестерни. Как в часах. Тик-так.

А вот я — люблю. Хаос, как изначальный элемент порядка. В нём есть своя эстетика. Эстетика хаоса, властвующего над нашим укладом. Он нам нужен, как никогда, чтобы проснуться. Порядок застил нам глаза, заставил быть инфантильными, покорными, податливыми. Хаос нам поможет. Вернёт нас к жизни. Заставит почувствовать себя теми, кем мы являемся... Людьми.

Я загружаю в облако через отдаленный прокси модифицированную версию своего вируса. Они меня не найдут. Уже не нашли. Я подгружаю каждые тридцать дней новую версию. Я осторожна. Но я встряхну этот город. Они поймут, что электронный разум для них — не спасение, это погибель.

Вирус уходит в сеть. Завтра количество «сошедших с ума» иплантов возрастёт в разы. Это мой мир. Я создаю его, меняя одну лишь деталь. Крохотную, как шестерня. Часы меняют ритм и... ломаются. Тик-так.