Этюд в багровых тонах

Рассвет над Ульем — единственное честное зрелище в моей жизни.

Я стою у панорамного окна на четыреста девяносто втором и смотрю, как солнце поднимается над Пепельной Пустошью. Пишу: мольберт, масло, холст — всё настоящее, никакой синтетики. Кисть в правой руке подрагивает — оригинальные пальцы, единственное, что осталось от прежнего меня. Всё остальное давно заменено: титановый позвоночник, полимерные суставы, искусственные органы, нейроимпланты в черепе.

Сто сорок три года.
Тело должно было лежать в переработке, но Совету нужны те, кто помнит.

Я помню траву. Настоящую — зелёную, мягкую, живую. Помню деревья, которые росли не в гидропонных фермах, а просто так, из земли, потому что могли. Помню небо без пепла и воду, которую можно было пить из реки.

Этого мира больше нет. Мы его убили. А потом построили Улей на его костях.

На холсте — закат над лесом. Память столетней давности.
Никто из ныне живущих не поймёт, что это. Скажут — фантазия. Бред старика.

Пусть.

Семь тридцать. Нейроимплант вибрирует — первое сообщение дня. Текст проступает прямо на зрительной коре:

«Архитектор Вейн. Экстренное заседание. Девять ноль-ноль. Кворум.»

Кто-то умер. Или кто-то скоро умрёт.

В Совете двенадцать мест. Каждое — пожизненное, но «жизнь» понятие растяжимое.
Кресла освобождаются редко. Когда освобождаются — начинается охота.

Откладываю кисть. Закат подождёт.

Лифт на верхние уровни — привилегия Совета. Шестьдесят секунд — и я в Шпиле.
Внизу — сорок семь миллионов муравьёв, которые никогда не увидят солнца.
Здесь — двенадцать человек, решающие, сколько воды они получат завтра.

Демократия умерла вместе с травой.

В зале уже десять кресел заняты. Пустует одно — Архитектор Соль. Ещё одно — моё.

Сажусь. Скользящим взглядом проверяю лица. Маски. Не буквальные — хуже.

Архитектор Кремень, глава Инфраструктурного корпуса, напряжён: челюсть чуть выдвинута вперёд.
Архитектор Лёд, контроль водоснабжения, смотрит на пустое кресло Соли слишком внимательно.

Интересно.

Председатель — Архитектор Ноль, старейший среди нас, сто семьдесят два года — поднимает руку.

— Архитектор Соль найден мёртвым в своих апартаментах. Причина — остановка сердца.

Пауза.

— Вскрытие подтвердило естественные причины.

Я вру себе, что удивлён.
Соль был стар даже по нашим меркам, его импланты — второе поколение, отказывали всё чаще.
Но «естественные причины» в Совете — это как «несчастный случай» в Муравейнике: все понимают, никто не говорит.

Я смотрю на Лёд. Она отводит глаза на долю секунды.

Достаточно.

Заседание заканчивается в полдень:
— распределение обязанностей Соли до выбора преемника;
— корректировка водных квот для нижних секторов;
— отчёт Отдела Равновесия о стабильности в Муравейнике.

Скука. Рутина империи.

В коридоре меня ждёт Сечень — мой секретарь, единственный человек, которому я доверяю настолько, чтобы подпустить на расстояние удара. Он со мной шестьдесят лет. Я вытащил его из Муравейника, когда он был мальчишкой. Вырастил. Обучил.

Теперь он знает обо мне больше, чем кто-либо живой.

— Лёд, — говорю без предисловий.

— Подтверждено, — отвечает он едва шевеля губами. — Соль узнал о её договоре с «Синтетиками». Поставки очищенной воды в обход квот. Она решила проблему.

— Доказательства?

— Достаточные для компромата. Недостаточные для трибунала.

— Хорошо. Придержи.

Компромат — валюта Совета.
Тратить его нужно с умом.

Обед в моих апартаментах: настоящие овощи с Террас, синтетическое мясо, вино из личных запасов. Ем механически — вкусовые рецепторы давно искусственные, но привычка осталась.

Сечень докладывает о кандидатах на кресло Соли.

Три имени. Три досье.

Первый — Марк Тень, глава Экспедиционного корпуса. Военный. Прямолинейный. Опасный. За ним — сила.

Второй — Элара Синь, координатор гидропонных ферм. Умна, осторожна, амбициозна. За ней — еда.

Третий — Костас Рей, финансовый директор корпорации «Свежий Ветер». Богат. Связан с гильдиями Серой Зоны. За ним — деньги.

Каждый опасен по-своему. Каждый изменит баланс сил в Совете.

— Кого поддерживает Лёд? — спрашиваю.

— Рея. Они связаны через «Синтетиков».

Значит, Рей — враг. Если он войдёт в Совет, Лёд усилится. Два голоса из двенадцати — недостаточно для контроля, но достаточно для блокировки.

— Кремень?
— Тень. Хочет военное крыло под своим влиянием.

Логично. Кремень строит силовой блок. Тень — его человек.

Остаётся Синь.

— Что на неё есть?
— Чисто, — Сечень качает головой. — Подозрительно чисто.
— Найди.
Он кивает. Если грязь есть — он найдёт.

Три часа дня. Визит к Архитектору Кремню.

Его апартаменты — противоположность моим. Никакого искусства, никакой красоты. Только функциональность и сталь. Он сам такой — квадратный, тяжёлый, с лицом, будто вырубленным из камня.

— Вейн. — Он не предлагает сесть. — Чем обязан?

— Соль.
— Естественные причины.
— Разумеется, — позволяю себе улыбку. — Я о другом. Кресло. Ты хочешь Тень. Лёд — Рея. Мне нужна Синь.

Он щурится.

— Почему?
— Потому что Рей усилит Лёд, а Тень усилит тебя. Синь — нейтральна.
— Для тебя.
— Для стабильности.

Кремень молчит. Он не дурак — понимает, что я предлагаю. Ни он, ни Лёд не получают преимущества. Патовая ситуация. Безопасность.

— Что хочешь взамен?
— Голос против следующей инициативы Лёд. Любой.

Он думает ровно десять секунд.

— Договорились.

Мы не пожимаем рук. Это было бы слишком человечно.

Пять часов. Самое сложное.

Лёд принимает меня в оранжерее — единственном месте в Улье, где растут деревья. Карликовые, генетически модифицированные, но живые. Я ненавижу её за это место. Она знает.

— Вейн. — Её голос — серебряный колокольчик, мягкий и ядовитый. — Редкий гость.

— Соболезную о Соли. Вы были близки.

Её глаза — единственное натуральное в ней — чуть сужаются.

— Все мы скорбим.
— Разумеется, — делаю паузу. — Я слышал, ты поддерживаешь Рея.
— Слухи.

— У меня есть кое-что интересное. — Достаю кристалл данных. — Записи переговоров Рея с «Синтетиками». Поставки воды мимо квот. Твоей подписи нет, но связь прослеживается.

Она не двигается. Профессионал.

— Чего ты хочешь?
— Рей снимает кандидатуру. Ты поддерживаешь Синь. Записи исчезают.
— Синь — твоя марионетка?
— Синь — ничья. В этом смысл.

Лёд смотрит на деревья. Думает. Просчитывает варианты.

— У меня есть встречное предложение. Я поддерживаю Синь. Ты — умираешь.

Движение сбоку. Охранник. Я не заметил его раньше.

Любитель. Или она думает, что я — любитель.

Нейроимплант посылает сигнал. Охранник хватается за голову, оседает. Микрозаряд в его черепе — страховка, которую я установил три года назад, вербовав его через подставных лиц.

Лёд бледнеет.

— Я сто сорок три года в этой игре, — говорю ровно. — Ты думала, я приду без страховки?

Она молчит.

— Синь. Завтра. Единогласно.

Выхожу, не оборачиваясь. Спина — идеальная мишень. Но она не выстрелит. Не сейчас. Слишком умна.

Девять вечера. Снова мольберт.

Закат над лесом почти закончен. Оранжевый, багровый, золотой — цвета, которых больше нет в мире. Только в моей памяти.

Сечень приносит чай. Настоящий, с Террас.

— Синь согласилась на встречу. Завтра, после голосования.
— Хорошо.
— Лёд?
— Нейтрализована. Временно.

Он кивает. Не спрашивает подробностей. Он знает: если мне нужно — сам расскажу.

Смотрю на холст. Лес, которого нет. Небо, которого нет. Мир, который мы уничтожили.

Сто сорок три года. Сколько ещё? Двадцать? Тридцать? Импланты не вечны. Даже титан изнашивается.

Иногда думаю — зачем держусь? Власть? Смешно. Власть — инструмент, не цель. Деньги? Их смысл исчез десятилетия назад.

Может, просто привычка. Или страх — умереть и оставить Улей тем, кто не помнит травы.

Они разрушат всё. Не со зла — по глупости. Потому что не знают, каким мир был раньше. Каким мог быть.

Я — последний, кто помнит.

Полночь.

Откладываю кисть. Закат закончен.

Завтра — голосование. Синь войдёт в Совет. Баланс сохранится. Улей проживёт ещё день, ещё год, ещё десятилетие.

А потом — кто знает.

Смотрю на картину. Лес горит в закатном огне. Красиво.

Мы сожгли настоящий лес. Этот — останется.

Единственное честное, что я сделал за сто сорок три года.