ЕВРОПА: пробуждение

Европа: Пробуждение

Пролог

Земля, Лонг-Айленд. 12 октября 2030 года.

Уильям Ридер, генеральный директор Europa Ventures, словно сам был создан для камер. Его улыбка казалась безупречной, голос — ровным и уверенным, а за его плечами на огромных мониторах сияла карта Солнечной системы, где особенно ярко выделялась крошечная точка на орбите Юпитера. Он говорил о жертве экипажа «Европы-1» не как о трагедии, а как о символе новой эры. Их смерть, по его словам, открыла дверь в будущее, в котором человечество впервые осознало: во Вселенной мы не одиноки.

Он перечислял величие открытий — микробная жизнь под ледяной коркой Европы перевернёт науку и философию, подарит ответы и породит новые вопросы. Всё звучало отточено, как манифест. Позади Ридера сменяли друг друга изображения погибших членов экипажа. Капитан Уильям Шу смотрел с экрана спокойным и твёрдым взглядом. Последний сигнал миссии, загадочные вспышки в темноте океана, а затем внезапная тишина — всё это стало легендой, породившей как официальные версии о случайной катастрофе, так и мрачные слухи о неизведанном.

Ридер умел парировать критику. Его обвиняли в безрассудстве, говорили о «проклятии Европы», но он уверял: каждый риск был просчитан, каждая ошибка учтена. «Европа-2» станет миссией, где человечество возьмёт реванш у космоса.

Мир за пределами стен корпорации бурлил. На заседаниях ООН спорили о праве на инопланетную жизнь. На улицах верующие держали плакаты с призывами «Не искушай Господа». В то же время научные фестивали собирали толпы восторженных детей, мечтавших дотянуться руками до будущего.

Для Ридера всё это было подтверждением: его компания — не просто бизнес, а катализатор грядущего. Европа, её океан и тайны — ключ к выживанию человечества. И всё же, когда речь заходила о последних кадрах с «Европы-1», где в объективе мелькнуло светящееся многоглазое создание, его улыбка становилась чуть менее уверенной. Он говорил о радиации, об искажённых данных, о возможных кристаллических формациях или колониях микробов. Но в этих осторожных фразах сквозила нервозность.

Именно в этот момент, когда его слова должны были окончательно утвердить доверие аудитории, к нему подбежал техник с планшетом. Ридер взглянул на экран — и его тщательно отрепетированная маска дала сбой. На миг в глазах мелькнуло то, что трудно было скрыть: первобытный страх, перемешанный с хищным восторгом.

С дрожью в голосе он сообщил: с орбиты Марса, с обсерватории «Кеплер-IV», пришли данные. Европа излучала сигнал. Спектрограмма показывала ровные, повторяющиеся импульсы. Всплески и паузы, подобно ритму сердца. Словно дыхание. Словно — послание…

И когда он снова поднял глаза к аудитории, лицо его вновь стало непроницаемым, но в уголках губ заиграла торжествующая тень улыбки.

— Как я и говорил, — произнёс он тихо. — Европа ждёт нас.

Глава 1. Осколки прошлого

Личный журнал капитана Эммы Риверы.

Три года в мёртвом космосе на пути к цели. Как жаль, что человечество до сих пор не придумало как использовать гибернацию. Для разума этот путь ощущался целой вечностью. Каждый раз проваливаясь в тревожный сон я видела его снова. Даниэля. Он стоял в скафандре, забрало чёрное, как бездонная пропасть космоса. Сквозь него пробивался свет — ледяной, голубоватый, нечеловеческий, будто дыхание самой Европы сочилось из пустых глазниц. Он не двигался, лишь повторял, снова и снова, одну фразу: «Шёпот изо льда». Голос резал, как холодный скальпель, проникая в кости. Я хотела закричать, отвернуться, но взгляд приковало к нему, как магнитом. Будильник разорвал тишину, и Даниэль рассыпался на искры, будто лёд, тронутый пламенем. Но я знала: это не сон, не память. Он ждёт меня там, под коркой льда, и его шёпот всё ещё звучит.

«Магеллан» не был похож на корабли из старых фантастических фильмов. Это был не стремительный клинок, рассекающий пустоту, а угрюмый, функциональный цилиндр, больше напоминавший плавучую крепость. Двести метров в длину, его корпус, покрытый толстой броней против радиации Юпитера, был утыкан антеннами, сенсорными решётками и щитками ионных двигателей. Он был построен не для красоты, а для выживания в самых жёстких условиях Солнечной системы.

В его «брюхе», напоминая бомбу в утробе, покоился спускаемый аппарат «Европа-2». Более компактный, он предназначался для высадки на ледяную поверхность и работу в непосредственном контакте с враждебным миром. «Магеллан» был носителем, маткой, которая должна была доставить своё чадо к цели, подождать на орбите и, в случае успеха, забрать его обратно.

А вокруг этого стального островка жизни простиралась бесконечная, безразличная чернота. И где-то там, в глубине, уже ждала крошечная точка у гиганта Юпитера — Европа.

Они дали мне этот корабль. Ридер сказал:

— Только ты сможешь довести миссию до конца. Ты должна узнать, что случилось с Даниэлем. Закрыть эту рану. Человечество надеется на тебя. И я в том числе. Ложь. Он и так знал — я пойду туда, где погиб мой муж, даже если это будет моим концом. Это не долг перед человечеством. Это зависимость. Я не ищу ответы. Я ищу его.

Но была и другая причина. Та, о которой я старалась не думать. Та, что была записана в моём личном досье с грифом «Совершенно секретно. Приоритет – Альфа».

Кабинет Уильяма Ридера. За год до экспедиции.

Ридер разливал виски, его улыбка была отточенным оружием.

— Они запомнятся в истории как герои, Эмма. Твой Даниэль настоящий герой. Мы все скорбим.

— Вы продали их смерть, Уильям, — голос мой был пустым. — Вы сделали из этого шоу.

— Я продал будущее, — поправил он мягко. — Будущее, которое они помогли создать. «Европа-2» — это шанс исправить ошибки. Узнать правду.

Он подошел ближе, и бархатистость исчезла из его голоса, сменившись сталью.

— Но наука — это лишь одна сторона медали. Ты получишь полную свободу действий для своих исследований. Любые ресурсы. Но есть вторая задача. Главная.

Он положил на стол передо мной тонкий, гибкий планшет. На нём светилась схема криогенного контейнера сложной конструкции.

— «Образец «Феникс», — прошептал он. — Если там есть жизнь, Эмма, не просто микробы, а нечто… значительное… твоя задача — доставить его живым и невредимым на Землю. Любой ценой.

Я смотрела на него, не веря ушам.

— Вы хотите, чтобы я превратила научную миссию в контрабандную операцию? Рискуя всем экипажем?

— Я хочу, чтобы человечество получило шанс, — его глаза горели фанатичным блеском. — Представь: новый источник энергии. Биотехнологии, опережающие наше время на тысячелетия. Бессмертие, Эмма! Всё это может быть скрыто в одной-единственной клетке. Мы не можем позволить себе упустить это. Официально миссия — научная. Неофициально — ты мои глаза и руки. Ты должна привести «Европу-2» домой.

Он видел моё сопротивление и нанёс решающий удар.
— Сделай это ради него. Если бы у Даниэля был такой шанс… разве он не пошел бы на риск, чтобы подарить человечеству будущее? Его наследие не должно быть жалкой строчкой в учебнике истории. Оно должно изменить мир.

Я ненавидела его в тот момент. Но больше всего я ненавидела себя, потому что он был прав. Даниэль пошёл бы на риск. И я, чтобы понять его смерть, была готова на всё. Даже на сделку с дьяволом.

Личный журнал капитана Эммы Риверы.

День 1 после пробуждения.

Так что Ридер солгал. Он дал мне корабль не потому, что верил в меня. Он дал его мне, потому что знал: моя боль и жажда правды сделают меня идеальным орудием. Я не просто ищу Даниэля. Я – курьер, которому поручили доставить посылку с неизвестным, возможно, смертельным содержимым. И каждый раз, глядя на членов экипажа, я задаюсь вопросом: кого ещё Ридер завербовал для обеспечения своей «главной задачи»?

Экипаж собран тщательно, слишком тщательно. Каждый из них — идеален на бумаге, но в каждом я вижу трещины.

Ли Вэй — наш биолог. Он смотрел на Европу так, как фанатик смотрит на икону. Его вера в жизнь за пределами Земли пугает больше, чем её отсутствие. Он будет готов открыть шлюз собственными руками, лишь бы прикоснуться к тому, что сочтёт «священным». Его рвение делает его опасным. Или идеальным союзником, если он догадается о второй цели миссии.

Иван Петров — пилот. Его досье безупречно: армейский опыт, десятки миссий, дисциплина, выучка. Настоящий солдат, человек приказа. Но солдаты ломаются особенно страшно — не наружу, а внутрь. В нём есть что-то, что держится за прошлое крепче, чем за будущее. Я видела, как он гладит медальон, который всегда носит при себе, как будто в нём единственная причина, по которой он ещё дышит. Он следует приказам. Но чьим приказам он будет следовать, если мой секретный приказ войдет в противоречие с безопасностью экипажа?

Сара Аль-Мансур — инженер. Ей двадцать семь. Слишком молода, слишком неопытна для миссии, от которой зависит так много. Кто-то заплатил за её место. Я вижу, как она смеётся — нарочито, громко, чтобы не слышать собственных страхов. Но смех — это маска. Под ней вина и цепь обязательств, которые рано или поздно придут за ней. Ридер мог шантажировать её, купить её молчание. Или она здесь, чтобы следить за мной?

Алекс Кейн — техник. Его сарказм режет, как нож, и кажется, будто он держит нас всех на безопасной дистанции. Но в его голосе слышится отчаяние. Люди, которые верят только в машины, всегда выходят из строя первыми, когда сталкиваются с тем, чего нельзя объяснить чертежом или схемой.

Амаду Деалло, наш врач-психолог. Вечно улыбается, как актёр, который боится забыть важную реплику во время дубля. Он видел слишком много нервных срывов и знает, как близка грань, особенно в мёртвом космосе. Но его собственные руки дрожат, когда он думает, что никто не смотрит. Сможет ли он сохранить рассудок экипажа, когда я отдам свой роковой приказ – рискнуть всем ради образца?

Мы одинокие путники. Наш корабль цел. Но по мере приближения к спутнику мы всё сильнее ощущаем как радиационный пояс Юпитера давит на мозги. В ушах звенит, будто целый хор поёт где-то за переборкой. Амаду говорит — это адаптация к условиям глубокого космоса. Я знаю — это начало. Европа-1 слышала то же самое, перед тем как их записи превратились в бессвязный поток.

Нас семеро. Вернее, будет шестеро, внизу, на «Европе-2». А седьмой — наверху, на «Магеллане». Майя Сёренс, наш оператор связи и главный штурман-навигатор. Её миссия — ждать. В одиночестве на орбите, пока мы будем ковыряться во льдах. Ридер назвал это «стратегическим резервом». Я называю это — заложником. Если с нами что-то случится, она останется одна, с приказом либо ждать невозможного чуда, либо лететь обратно с вестью о провале миссии. Самая одинокая женщина в Солнечной системе. Иногда я ловлю себя на мысли, что завидую её тишине. Но лишь иногда. Потому что одиночество на орбите может быть страшнее, чем в эпицентре бури.

Мы не первооткрыватели. Мы не исследователи. Мы – воры, пришедшие в чужой дом, чтобы забрать то, что нам не принадлежит. И я – их капитан, ведущий на смерть ради призрака погибшего мужа и амбиций безумного корпората.

Мы нарушители. И я – худшая из них.

День 1 после выхода на орбиту Европы.

— Итак, русский пилот и по совместительству шут гороховый, — раздался голос из динамиков. — А вы знали, что лучший муж – космонавт? У него зарплата большая, по полгода в командировке, а если возвращается, то вся страна знает…

Недовольный звук — Амаду тяжело вздохнул в микрофон:
— Иван, твои шутки тупее моего ботинка. Мозг и так еле справляется с этим дурацким шумом. Мне совсем не до шуток.

Иван Петров щёлкнул переключателем и развернулся в кресле:

—Расслабься, док. Юпитер тебя не съест. А вот скука — запросто. Капитан, как самочувствие?

Я допила концентрированный кофе и оторвалась от планшета с телеметрией:

— Стабильно. Все системы в норме. Насколько «норма» применима к месту, где воздух делают из переработанного углекислого газа, а от радиации защищают сантиметры углепластика.

— О, наш капитан — оптимист, — прокомментировал Алекс, не отрываясь от экрана бортового компьютера. Его пальцы танцевали по сенсорной панели, правя алгоритмы ИИ — «Хранителя».

— Реалист, Алекс, — поправила я. — Мы на передовой. Ошибки нам не простят.

Люк открылся, и в каюту, отталкиваясь от переборки, вплыла Сара с паяльником в зубах и снятой панелью узла связи. Волосы, вырвавшиеся из хвоста, плавали вокруг головы, как тонкие водоросли.

— «Хранитель» капризничает, — пробормотала она, едва не выронив паяльник, затем вытащила его и махнула панелью. — Шлюзы на деке-B периодически теряют связь. Провожу диагностику. Похоже на электромагнитные помехи.

— Вокруг Юпитера? — саркастично хмыкнул Алекс, не отрываясь от своего терминала. — Да тут всё чисто, как в монастыре. Мой «Хранитель» работает лучше, чем я сам после трёх лет путешествия. Ищи проблему в своих железяках.

— Мои «железяки» держат нас в живых, Кейн, — парировала Сара. — Твой код — не более чем набор виртуальных нулей и единиц. Всё равно что заклинаний без материи.

Алекс повернулся к ней, лениво оттолкнулся и подплыл ближе.
— Заклинания, говоришь? Ну, раз так, то я местный волшебник. А ты кто тогда? — он кивнул на панель. — Местный шаман с паяльником?

— Лучше быть шаманом с паяльником, чем волшебником без мозгов, — отмахнулась Сара, и уголки её губ поползли вверх.

В этот момент мимо проплывал Амаду, вцепившись в запечатанный пакет с инструментами.

— Дети, только без дуэли на гаечных ключах, — сказал он с усталой улыбкой. — Мы ещё даже не приземлились.

Сара театрально закатила глаза и ткнула снятой панелью в сторону Алекса:

— Слышал, «волшебник»? В следующий раз сам будешь чинить эту консервную банку.

Алекс усмехнулся и развёл руками:

— Если я принесу тебе кофе, ты извинишься?

Я наблюдала за своеобразной дружбой, так сказать, обменом — программист против инженера, абстракция против физики. В этом споре не было злобы. Пока это была игра. И именно такие игры спасают команду от пустоты вокруг.

Шлюзовая дверь распахнулась в третий раз, и Ли Вэй буквально впорхнул в отсек, глаза горели.

— Капитан! Данные с предварительного зондирования! Вы не поверите!

Он подключил планшет к центральному монитору. На экране зависла модель Европы: лоскуты льда, трещины, расселины. Все замерли.

— Мы сканировали район посадки Европы-1. И… мы нашли её!

Внизу, у края огромной расщелины, лежал искажённый контур — наполовину вмёрзший корпус, узлы, изломанные рамы. Маленькая точка — разбитый посадочный модуль.

— Боги… — прошептал Иван. — Они действительно здесь.

— Это не всё, — голос Ли дрожал. — Смотрите на тепловую карту. И на биосигнатуры.

Карта изменилась. Вокруг обломков, особенно у посадочного модуля, по льду тянулись яркие пульсирующие жилы. Они уходили вглубь, образуя сложную сеть, похожую на мицелий. Биосенсоры показывали активность, не похожую на простые микробы — сложные органические цепочки, масса и структурированность.

— Они… выросли, — прошептал Ли. — Колонии. Они поглотили корабль. Он стал частью экосистемы — удобрением?

Комок в горле перехватил дыхание. Мой муж был там. Вмёрзший в лёд. Ставший частью этого… чем-то…

— Есть сигналы? — спросил Алекс. Его сарказм исчез вместе с цветом лица. — ЭМ-излучение? Что-нибудь?

— Ничего вразумительного, — ответил Ли. — Сплошной шум. Но есть паттерн. Очень слабый, на грани погрешности. Повторяющиеся последовательности — как в том сигнале, что поймали с Земли.

— Может, это геологическая активность? — предложила Майя. — Криовулканизм, трение льдов.

— Нет, — твёрдо сказал Ли. — Это не геология. Это жизнь. Коллективная. И она там.

Внезапно корабль дрогнул. Запел монотонный гудок тревоги.

— Что случилось? — резко спросила я.

Сара была уже у панели:

— Короткое замыкание. Несанкционированное включение стабилизационных двигателей. Дека B, сектор 4. Давление в норме. «Хранитель», отчёт!

Голос ИИ звучал ровно, без эмоций:

— Сбой в энергосети сектора 4-Бета. Причина: не установлена. Локализовано. Переход на резервное питание. Рекомендую осмотр корабля.

Алекс хмыкнул:

— Видишь? Железяки.

Но Сара не смотрела на него: её взгляд был прикован к графикам электромагнитной активности. За секунду до сбоя показатели зашкалили — не из-за Юпитера. Изнутри корабля прошёл импульс, мощный и сверхкороткий.

Она не сказала ни слова. Просто посмотрела на меня. И в её взгляде я прочла то же, что и в собственном: это не случайность. Что-то случилось, но что?

Глава 2: Лёд и Тень

Поверхность Европы. День 2

Посадка прошла идеально. Иван опустил спускаемый модуль на ровную, как стекло, ледяную равнину всего в двух сотнях метров от места крушения «Европы-1». Его руки лежали на джойстиках легко, почти лениво, но по губам можно было прочесть: счёт шёл на миллиметры.

— Ну что, — сказал он, отстёгивая ремни, — «Русский пилот» снова доставил всех целыми. Давайте аплодировать, пока руки не отморозили.

Никто не засмеялся вслух, но напряжение в модуле немного спало.

— Как посадка? — спросила Майя, сигнал с орбиты был чётким не смотря на радиационные помехи.

— Пойдёт, но могло быть и получше, — язвительно произнёс Амаду, и посмотрел на Петрова.

— Ну, кому не нравится, может следующий раз попробовать сам, — с улыбкой отмахнулся пилот.

— Как дела на орбите?

— Нормально. Все системы работают исправно. Вот только какой-то шум. Пока не могу разобраться. Да и голова раскалывается. Так что давайте побыстрее там и домой. Не хочется торчать в этой дыре слишком долго.

— Постараемся управиться как можно скорее.

— Ну хорошо, следующий сеанс связи через девять часов, примерно столько я буду скрыта от точки приземления другой стороной Европы.

— Принято, конец связи, — подтвердила я.

За иллюминаторами раскинулся нереальный пейзаж. Бескрайняя белизна, рассечённая трещинами — одни тонкие, как паутинка, другие такие, что целый город мог бы исчезнуть в их глубине. Поверхность поблёскивала, так, будто была покрыта стеклянной глазурью, и каждый отблеск резал глаза, как отражение прожектора. Над этой холодной пустыней висело чёрное небо, усыпанное острыми, как иглы, звёздами. А там же — нестерпимо близко, настолько, что казалось, можно протянуть руку, — нависал Юпитер. Гигант, полосатый, с алыми и коричневыми «ожогами» на своём теле, подобно израненному титану.

Время здесь измерялось не сутками. Не даже днями. Здесь оно сжималось до часов — до расчётных норм выживания. Каждое действие должно быть тщательно просчитано: шаг влево или вправо, секунда дольше — и экспедиция может уже не вернуться.

Первыми были отправлены роботы-бурильщики — «Кроты». Огромные, стальные многоножки, с телами, покрытыми инеем, как древние твари, проснувшиеся из кошмара. Их алмазные головки с шипением впивались в ледяной панцирь. Лазерные лучи прожигали прозрачные пласты, плавя их и превращая в струи пара, который тут же замерзал в искрящийся иней.

Вибрация шла через пол, через стены, через собственные рёбра. Казалось, что сама Европа отвечает на прикосновение: глухим гулом, низкочастотной песней, едва уловимой, но слишком похожей на голос.

— Чувствуете? — прошептал Ли Вэй, вцепившись пальцами в подлокотник. Его глаза горели. — Она живая.

— Это просто резонанс, — буркнул Алекс, но и он не отводил взгляда от ледяных трещин, уходящих во все стороны.

Я, Иван и Ли стояли рядом, наблюдая за процессом. Радио почти не работало — помехи от Юпитера рвали эфир на клочья.

— Глубина — пятьдесят метров, — докладывал Ли, следя за данными на экране. — Лёд теплеет, становится пластичным. Ещё сотня — и мы выйдем к океану.

Голос Сары раздался в наушниках, напряжённый, будто сдерживающий дрожь:

— Я запустила несколько дронов обследовать внешнее состояние «Европы-1». Картинка… странная.

Противные мурашки поползли по моей спине. Тогда я ещё не знала, чем всё это закончиться, но именно в тот момент почувствовала пугающую тревогу. Мой дисплей вспыхнул новым изображением. Металлические дроны кружили над застывшими во льду останками корабля. Его силуэт угадывался под прозрачным панцирем, словно труп в стеклянном саркофаге. Но вокруг — лёд изменился. Он светился.

Миллиарды тончайших нитей пронизывали поверхность, образуя живое кружево. Они пульсировали мягким, призрачным светом — голубым, зелёным, изумрудным. Узоры напоминали одновременно нейронные сети и корни гигантской грибницы.

— Это биоплёнка, — с благоговением прошептал Ли. — Целая симбиотическая матрица. Они питаются металлом корабля. Чёрт, это же экосистема!

— А мне напоминает могильный цветок, — буркнул Иван. — И растёт он на костях наших товарищей, — он вновь сжал в ладони свой медальон.

Я смотрела туда, где должен был находиться посадочный модуль. Где погиб Даниэль. Почувствовала, как по щеке побежала предательская холодная слезинка. Теперь это место стало сердцем пульсирующего клубка.

— Может проведём анализ? — осторожно спросил Кейн заглядывая мне в глаза.

— Углеводородные цепочки с примесью кремния, — голос Ли дрожал. — Не просто жизнь. Гибрид. Биолюминесценция может быть коммуникацией. И да, капитан, электромагнитные импульсы исходят именно отсюда.

В этот момент картинка с дронов исказилась. Помехи.

— Сара? — резко спросила я.

— Источник — сама колония! — выкрикнула инженер.

На экране нити вспыхнули ярче. Их пульсация ускорилась, от них побежали миниатюрные молнии. Один дрон, пролетев слишком низко, дёрнулся, как будто поражённый током, и рухнул. За ним второй. Третий успел передать крупный план: нечто светящееся изгибается, тянется к объективу. Сноп искр.

— Отзывай дроны! — мой голос сорвался, дрогнул от напряжения, но я заставила себя говорить твёрдо.

Поздно. Экран погас, связь оборвалась, и в эфире остались только помехи, похожие на шипение.

— Чёрт, — выдохнула Сара, глухо ударив перчаткой по панели.

— Похоже, придётся идти туда пешком, — Иван покачал головой и бросил взгляд на Алекса. — Или ты собираешься чинить своих железяк до скончания века?

— Нет, — я перебила, резко, чтобы пресечь спор. — Пойдём я и Сара. Алекс нужен здесь. Без него мы останемся без связи и защиты, а без пилота мы вообще не вернёмся домой.

Амаду подался вперёд, его голос звучал устало и раздражённо:
— И зачем рисковать, капитан? Мы и так живём в долг у радиации. Сколько вы ещё собираетесь испытывать судьбу? Они вообще могли бы послать сюда беспилотную миссию — но нет же, надо было сунуть живых людей.

Иван фыркнул, но я не дала ему вмешаться.

— Беспилотник не заменит человека, доктор. Машина соберёт данные, но не сделает выбор. Там, внутри, может быть то, ради чего мы сюда прилетели. Нам нужен их бортовой журнал. И… — Сара запнулась, заметив, как я смотрю на неё, и быстро поправилась: — И любые сведения, которые помогут понять, что с ними произошло.

В каюте повисла тишина.

— Решено, — сказала я, нарочито твёрдо. — Мы с Сарой выдвигаемся. Остальные ждут нас на корабле и держат канал открытым.

Поверхность Европы. Два часа спустя.

Мы двигались осторожно, буквально ощупывая лёд шипами на ботинках. Поверхность под ногами не просто трещала – она временами издавала протяжный, тоскливый стон, создавалось ощущение, что под нами зияла пустота, готовая проглотить в один миг. Я заставляла себя дышать ровно, но сердце бешено колотилось, отдаваясь в висках.

Обломки «Европы-1» вырастали из льда, как скелет исполинского зверя. Иней и наледь покрывали их причудливыми наплывами, и в искажённом, потрескавшемся металле отражался бледный, полосатый лик Юпитера. Он висел над нами безмолвным свидетелем, и его свет был холодным, как сама смерть. Это место не просто кладбище железа. Это была могила Даниэля.

— Видишь? Вон там, где корпус разорвало, — голос Сары в наушниках прозвучал неестественно громко, нарушая гнетущую тишину. Она указала на тёмный провал, зиявший в центральном модуле. — По схеме, капитанский модуль и чёрный ящик должны быть именно там. Если, конечно, хоть что-то уцелело.

Она пошла вперёд быстрее, её шаги стали пружинистыми, почти резкими, будто стремилась вырваться из этого мёртвого мира. Возможно, её тоже тяготила гнетущая тишина, а может — как инженеру, ей было мучительно смотреть на изуродованный корабль, когда-то совершенное творение, теперь пленённое льдом чужой планеты.

Именно в этот момент это случилось.

Когда она проскользнула мимо обломка балки, ее нога задела рваный, как клык, край металла, почти полностью скрытый слоем искрящегося инея. Раздался негромкий, но оттого еще более противный звук – не звон, а короткий, сухой треск рвущейся ткани.

Сара замерла, посмотрела вниз. Мой фонарь выхватил из мрака облачко белой пыли. На гладкой поверхности скафандра зияла неглубокая, но рваная трещина. Утечки драгоценного кислорода не наблюдалось

— Чёрт… зацепила костюм, — пробормотала она. В ее голосе сквозила досада, но паники не было. — Мелочь. Герметик выдержит. Внешний слой поврежден, не более.

Я подпрыгнула ближе. Свет моего фонаря уперся в повреждённый участок. Да, на первый взгляд – царапина. Глубокая царапина на многослойном углепластике. Но что-то заставило мой взгляд остановиться. Я пригляделась.

Сара в спешке доставала аварийный баллончик с быстротвердеющим герметиком и брызгала пену на рану. Краем глаза я заметила то, чего не должно было быть. Под тонким слоем инея, прямо на краю разреза, мерцала крошечная точка. Голубоватая, слабая, как свет далёкой звезды. Она пульсировала в такт моему собственному сердцу.

— Держится. Всё под контролем, капитан, — Сара даже попыталась усмехнуться, но улыбка получилась кривой. — Не похоже, чтобы до гермослоя добралось.

Я кивнула, не в силах отвести взгляд от этого мерцания.

— Просто отражение, — попыталась убедить себя. — Свет фонаря преломляется в кристаллах льда.

Но рациональное объяснение не смогло прогнать ледяной червячок тревоги, который зашевелился у меня в животе. Это мерцание было слишком… живым. Слишком знакомым. Таким же, как свет в моих кошмарах, исходивший из-под забрала Даниэля.

— Нужно двигаться дальше, запасов воздуха хватит ещё на час, — сверяясь с показаниями своего скафандра констатировала Сара.

Пока она повторно проверяла герметичность, я скользнула мимо нее к зияющему разлому в корпусе «Европы-1».

— Капитан? Куда ты? — позвала она.

— Нужно проверить возможность доступа к данным. Пока ты занята, я поищу ручные порты, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Внутри погибшего корабля царил хаос. Лёд сковывал оборванные провода, обломки панелей. Атмосфера наполнена парящей ледяной пылью, которая сверкала в лучах наших фонарей, как миллионы алмазов. Я двигалась медленно, сканируя внутренности. В памяти всплывали чертежи кораблей этого класса. Капитанский модуль должен был иметь аварийный отсек с физическим носителем – защищённый блок памяти. Его редко использовали, но в случае катастрофы он был последним хранителем всех данных.

И я нашла его. Почти полностью вмёрзший в лёд, но узнаваемый по характерному шестигранному лючку. Сердце заколотилось. Вокруг него оплавленный металл, следы чудовищного энерговыделения.

— Сара, мне нужна помощь, — позвала я. — Здесь есть аварийный порт. Он вмёрз в лёд.

Сара протиснулась ко мне, её движения были уже не такими резкими.

— Дай взглянуть, — она упёрла руки в бока. — Лёд крепкий. Стандартным буром можно повредить разъём. Придётся плавить по контуру, аккуратно.

Она достала ручной лазерный резак. Тонкий луч красного света упёрся в лёд, который с шипением превращался в пар. Я боялась, что луч соскользнёт и повредит хрупкую электронику внутри. Но руки Сары, несмотря на волнение, были твёрдыми. Она была блестящим инженером.

Наконец, шестигранная панель сдвинулась с места. Я вставила монтировку в щель, и с глухим скрежетом та поддалась. Внутри, в керамической защитной ячейке, лежал неприметный чёрный цилиндр – бортовой накопитель «Чёрный лебедь».

— Боги… — выдохнула Сара. — Он цел.

Мои пальцы в перчатках с трудом смогли извлечь накопитель данных. Я бережно поместила его в защитный контейнер на поясе.

Снова взглянула на ногу Сары. Повреждение было тщательно залито белым герметиком, но сквозь него пробивалось слабое голубое свечение. Теперь оно пульсировало — ровно, настойчиво.

— Мы возвращаемся, немедленно, — приказала я и отправила сообщение на «Европу-2». — Журнал у нас.

Внутри «Европы-2». Час после экспедиции.

«Кроты» пробились к океану. Потоки данных заполнили мониторы: давление, химия, температура. Всё соответствовало прогнозам.

Ли лихорадочно готовил погружной зонд «Наутилус». Его глаза горели, пальцы дрожали от возбуждения.

— Капитан, там невероятная активность! Мириады микроорганизмов. И что-то большее. Крупные структуры. Они движутся!

— Ага, — протянул Иван, прислонившись к переборке. — Знаем мы такие «структуры». Сначала они двигаются, потом двигаемся мы — в гробы...

Ли резко обернулся, глаза метали искры.

— Ты не понимаешь. Это — открытие тысячелетия! Новый виток эволюции, другая биосфера!

— Мне эволюция по барабану, — пожал плечами Иван. — Я сюда летел не за медальками и не за Нобелем. Моё дело простое: чтобы железо летало, чтобы люди жили. А если эти «чудеса» сожрут экипаж — кому тогда нужны твои красивые отчёты?

Ли стиснул зубы.

— Ты циник. Всё сводишь к мясу и железу.

— Зато мясо и железо возвращаются домой, — парировал Иван. — А твои мечты — в лучшем случае на мемориальной доске.

Повисла пауза. Ли отвернулся к зондy, бормоча что-то по-китайски, слишком тихо, чтобы расслышать. Иван только усмехнулся и буркнул:

— Вот и славно. Пусть твои тараканы ищут твоих червей, а я постараюсь, чтобы нас тут всех не похоронили.

— Тем не менее, мы должны спустить «Наутилус». Немедленно! — настаивал Ли.

Я колебалась. Слишком много нерешённых вопросов, случайных переменных, требующих дополнительного изучения.

Но вмешался Алекс:

— «Хранитель» раскодировал паттерн EM-сигнала. Это не шум. Это структурированное послание. Оно изменилось, когда мы начали бурить. И теперь в нём есть новая последовательность.

— Какая? — спросила Я.

— Если переводить на человеческий язык… это похоже на предупреждение.

Тревожный сигнал из медицинского отсека прервал нас на середине разговора. Голос Амаду звучал сбивчиво, если не сказать панически:

— Капитан, срочно сюда. Это Сара.

Я рванула через коридор. С каждым толчком сердца казалось, что гравитация становится тяжелее, чем должна быть. Когда переборка раскрылась, у меня перехватило дыхание.

Сара лежала на койке. Бледная, будто её вынули из ледяной воды. Руки дрожали, зубы стучали. Но страшнее всего были глаза: в них не было узнаваемой искры, только дикий ужас.

— Сначала жаловалась на шум в голове, — торопливо объяснял Амаду, подключая датчики. — Потом сказала, что слышит… шёпот. Прямиком изо льда.

Я ощутила, как холод пробежал вдоль позвоночника. Мой сон о Даниэле вернулся внезапно, как пощёчина: его безмолвный силуэт, свечение под забралом. Тоже — «шёпот изо льда»?

Скан мозга мигал красными пятнами. Пульсирующая аномалия в височных долях. Не болезнь. Ритм. Чужой ритм, который навязывал мозгу собственный такт. Как если бы кто-то извне пытался «переписать» Сару.

И вдруг она села. Резко, слишком резко, как кукла на нитях. Я отшатнулась. Её взгляд был стеклянным, пустым, как трещина в льду.

— Они не хотят, чтобы мы бурили, — выдохнула она чужим, хриплым голосом. — Они спят внизу. Мы будим их. Шумом. Болью.

Я заставила себя говорить мягко, хотя язык был сухим, будто я проглотила песок:

— Кто «они»?

Сара повернула голову ко мне, с усилием, и губы исказились судорожной улыбкой.

— Монстры. Я видела их мир. Ледяной город, светящийся. Стены из костей. Целая цивилизация хищников. Они придут на шум.

Она схватила меня за руку. Лёд. Не кожа — лёд.

Сара продолжила:

— Эмма, они в твоей голове, точно так же, как и в моей, капитан. Даниэль — это не он. Это приманка. Нужно улетать… пока не поздно…

У меня подкосились ноги. «Приманка». Слово ударило в виски, как звон. Сон. Даниэль. Светящийся маяк в темноте.

Сара выгнулась в судороге, закатила глаза. Амаду сработал мгновенно, ввёл транквилизатор. Тело её обмякло, но моя ладонь всё ещё ощущала холод, проникший под кожу.

Я отступила к переборке. Сердце колотилось так сильно, что казалось — сейчас вырвется наружу. На секунду мне захотелось приказать: «Всё, уходим. Оставляем буровые, сворачиваемся». Но куда? К Юпитеру, в его радиационные объятия? Обратно, в пустоту? Как бы то ни было, экспедиция ещё не закончена. Нам нужен образец.

В медотсек ворвался Ли. Его лицо было белее Сары.
— Капитан! «Наутилус» засёк огромный объект в воде. Оно поднимается!

На экране сонара прыгали непонятные сигнатуры, а в установленных на корпусе камерах клубилась мутная жидкость.

И тут в «Европе-2» погас свет. Мгновение — и мы утонули в вязкой темноте, такой густой, что казалось, её можно потрогать руками. Потом загорелись аварийные лампы — багровые, как капли крови на металле. Их тусклое свечение исказило лица моих людей: Амаду казался скульптурой, выточенной из гранита; Ли — фанатиком в трансе; Иван — хищником с глазами, блестевшими в полумраке.

Гулкий удар снизу прокатился через корпус, и нас отбросило к стенам. Я почувствовала, как хрустнуло плечо, но боли почти не было — только звенящая дрожь в висках. С потолка сорвались крепления аптечных контейнеров, и медикаменты посыпались вниз россыпью. Один флакон, ударившись об пол, разбился, и запах спирта мгновенно смешался с озоном от перегоревших контактов.

Снаружи раздался треск. Я услышала его так ясно, он проходил прямо через мою грудную клетку. Не просто звук — вибрация, низкая, гулкая, похожая на раскат грома, только под ногами. Лёд трещал. Лёд жил. И он раскалывался, как будто сама планета открывала пасть и собиралась нас проглотить.

Корабль пошёл ходуном. Металл стонал, рёбра корпуса скрипели, словно их гнули гигантскими руками. Очередной удар снизу поднял нас в воздух, и я на секунду ощутила невесомость — не лёгкую, привычную, а зловещую, как падение во сне. Гравитация спутника Юпитера делала своё дело.

Я успела услышать чей-то сдавленный вскрик — не разобрала чей. Мой собственный голос застрял в горле. Я хотела отдать приказ, но слова превратились в немой крик.

А затем всё резко стихло.

Тишина была оглушающей. Только тяжёлое дыхание экипажа и слабое гудение аварийных систем напоминали, что мы ещё живы. Но я знала: это была не передышка. Это было ожидание. Как вдох, сделанный перед криком.

Запись «Европы-1». Архив.

Картинка дёргается, залитая помехами. Тяжёлое дыхание. Вспышки аварийных сигналов.

Голос Даниэля:

— …повторяю, мы на поверхности. Корабль потерян. Лёд нестабилен…

Вдруг вспышка биолюминесценции из трещины. Камера поворачивается. В глубине льда шевелится свет. Сотни точек собираются в узор.

— Оно общается? — шепчет Даниэль. — EM зашкаливает…

Другой голос, истеричный:

— Оно в моей голове! Уйти!

Грохот. Лёд трескается. Из разлома вырывается щупальце света. Нет, не щупальце — поток живой энергии.

— НЕТ!

Последний кадр: гигантский глаз из мерцающих граней заполняет объектив.

Потом — шёпот. Невыразимый. Скрежет, переходящий в симфонию.

Запись обрывается.

Глава 3: Инфекция

День 3 после приземления.

Третий запланированный сеанс связи с «Магелланом» подошёл к концу, так и не начавшись. В наушниках стояла та же оглушительная тишина, что и два предыдущих. Стандартные частоты молчали, аварийные — тоже. Даже телеметрия, тот самый ровный, скучный пульс корабля, который обычно фонил на заднем плане, теперь оказался обрезан. Эта тишина была хуже любого сигнала бедствия. Сигнал бедствия — это хотя бы информация, действие. А это было просто… ничто. Пустота, которая не отвечала. Каждая минута этого молчания кричала громче любой сирены, и я чувствовала, как холодная стальная пружина тревоги внутри сжимается всё туже. «Магеллан» был их единственным домом, их спасением, их связью с миром. А теперь он предстал в виде молчаливой гробницы на орбите, и эта мысль сводила с ума.

Тишину в медотсеке нарушал навязчивый гул систем жизнеобеспечения «Европы-2» — звук, который я раньше почти не замечала, а теперь он вгрызался в виски, как сверло. К нему примешивалось хриплое, прерывистое дыхание Сары. Член моей команды, всегда такая живая, теперь была прикована к койке ремнями. Её лицо, обычно смуглое, было мёртвенно-бледным, а на висках и шее пульсировала тонкая сеть голубоватых прожилок. Они светились изнутри тусклым, зловещим светом, казалось, что под кожей запутались светлячки, бьющиеся в предсмертной агонии.

Амаду сидел рядом. Его обычно спокойные руки дрожали, когда он вводил ей очередную дозу антипсихотика. Я наблюдала за тем, как игла входит в вену на её руке, и ждала, что вот-вот тело расслабится. Но энцефалограмма над койкой продолжала бешено скакать, вырисовывая не мозговые волны, а какой-то чужой, пульсирующий узор. Это было похоже на интерференцию, на помехи, но исходили они изнутри её тела.

— Я никогда не видел ничего подобного, — пробормотал Амаду, и его голос звучал так, будто он вот-вот сорвётся. Я сама чувствовала, как холодная тяжесть нарастает у меня в животе. — Это не болезнь, Эмма. Её мозг… Как будто кто-то загружает в него чужую программу.

— ЭМ-излучение? — спросила я, и мой собственный голос показался чужим. Я вспомнила, как Сара первой заговорила о помехах, о сбоях в системе.

Я сделала шаг вперёд, к койке. От тела Сары исходил слабый запах озона и… сладковатый, как у гниющего фрукта. Моё сердце сжалось.

Её губы шевелились. Я осторожно наклонилась, преодолевая отвращение от запаха, чтобы расслышать.

— …Сеть… — выдыхала она, и её дыхание ощущалось холодным, как ледяной ветер с поверхности. — …Все связаны… Они в проводах… в свете… — Её веки дёрнулись. — …Глубинные… чуют разрыв… они идут…

Внезапно её глаза распахнулись. Это был не взгляд Сары. Радужка почти исчезла, растворившись в чёрной пустоте зрачков. Она смотрела на меня, и этот взгляд предстал лишённым всего человеческого — в нём таилось чужое.

— Он показывает тебе дорогу, капитан, — голос был низким, скрипучим, наложенным на её собственный. В нём слышался лязг и шипение статики. — Он ждёт. Он стал частью Целого. Вы все станете частью целого.

Я отпрянула, ударившись спиной о металлический стол.

— Это не Сара! — прошипела я. — Что ты такое?

— Мы — те, кто был до, — проскрежетал голос. Губы девушки искривились в ужасной пародии на улыбку. — Мы храним равновесие. Ваш шум… ваш свет… это крик в тишине океана. Он будит. Уходите. Или замолчите. Навсегда.

Её тело выгнулось дугой, ремни сдавили грудь так сильно, что послышался треск ткани. Сара билась как рыба на крючке. Изо рта и носа хлынула пена, и я оцепенела: она светилась. Тот же мерзкий голубоватый свет, что я видела в своих снах, в глазах Даниэля.

— Я теряю её! — закричал Амаду. Его голос сорвался, руки метались по шкафчикам. Он схватил дефибриллятор, пальцы дрожали так, что он едва смог зарядить пластины. — Держите её голову! Быстро!

Я бросилась к койке, вдавила Сару в матрас. В нос вновь ударил запах озона, антисептика и чего-то чужого — будто металл плавился изнутри.

— Триста джоулей! — выкрикнул Амаду и прижал пластины к её груди. Тело дёрнулось, вздрогнуло, но пульса не появилось.

— Ещё! — крикнула я.

— Пятьсот! — рявкнул Амаду. Новый разряд. Сара выгнулась, из её горла вырвался сдавленный звук, похожий на стон… и снова провал. Линия на мониторе оставалась прямой.

— Шестьсот, дайте мне шестьсот! — Амаду кричал на грани истерики. — Мы должны стабилизировать её!

Но звук эхокардиограммы перекрыл всё. Длинный, бесконечно ровный писк. Зелёная линия вытянулась в бесконечность, как дорога ведущая в конец человеческой жизни.

Амаду замер. Дефибриллятор выпал из его рук, ударился о пол и замолчал. Он смотрел на экран так, будто надеялся, что цифры вот вот изменятся, что всё окажется сбоем. Но нет.

— Она… мертва, — прошептал он, и голос его сорвался в хрип. Он отступил, уперевшись спиной в шкаф, и закрыл лицо руками.

Я стояла рядом с телом Сары, и в голове било только одно слово: «приманка». А в глубине груди поднималось что-то ещё — чувство вины, чёрное и вязкое. Я обещала себе, что никто из них не умрёт.

А потом тело на койке дёрнулось. Резко, неестественно, будто внутри что-то всколыхнулось. Ещё раз. Её грудь поднялась, хотя сердце уже молчало. Сара дёргалась так, как дёргается безвольная кукла.

— Нет… — выдохнул Амаду. — Этого не может быть.

И тут я увидела: из её ушей, из ноздрей, даже из-под сомкнутых век поползли тонкие, светящиеся щупальца. Они скользили по воздуху, прозрачные и голубые, как огоньки глубоководных медуз. Тянулись, переплетались, собирались в узоры — такие же, как на льду, когда мы смотрели на останки «Европы-1». Узоры завораживали, вгрызались в сознание, и я почувствовала, как дыхание сбилось, как сердце заколотилось быстрее.

— Господи всемогущий… — прошептал Амаду. Его руки дрожали, он поднял с пола дефибриллятор, сжимая его как оружие. — Этого не может быть…

— Стой! — я рванула его за руку. — Не подходи!

Крошечные щупальца потянулись к нам, будто первый раз за время существования пробуя воздух. Без глаз, без лиц, они изучали нас.

Я заставила себя выпрямиться, хотя колени дрожали.
— Назад. Немедленно. Никто не трогает её.

Одна из нитей коснулась металлической рамы койки. Металл моментально потемнел, покрылся инеем и начал пузыриться и шипеть, как будто его полили кислотой. Воздух наполнился едким дымом.

— Это… это что, кислота? — задыхаясь, прошептал Амаду.

В этот момент в дверях появился Ли Вэй. Его глаза горели, но не страхом, а нескрываемым восторгом, отчего казались бешенными и по-настоящему пугали.

— Это жизнь! Первый контакт, капитан! — прошептал он, поднимая планшет, чтобы снять происходящее на камеру. Его пальцы дрожали от возбуждения. — Кремнийорганический симбионт! Он использует её тело как инкубатор! Невероятная адаптация!

Я смотрела на нашего биолога с отвращением. Он видел научную сенсацию, а я — страшную смерть.

— Эта тварь убила её, Ли! —с моих губ сорвался крик.

Светящаяся паутина расползалась по медицинскому отсеку с пугающей скоростью, пожирая всё на своём пути. Стены, потолок, дорогостоящее оборудование — всё обращалось в труху под натиском этой живой плесени.

— Изолировать отсек! Немедленно! — скомандовала я, с силой оттаскивая ошарашенного Амаду в коридор.

Мы задраили герметичную дверь. Ли прильнул к иллюминатору, не переставая снимать.

— Понимаете, что это значит, Эмма? — его голос не скрывал восторга. — Оно пытается общаться! Оно разумное!

Я не выдержала. Рванувшись к панели связи, я с силой нажала на общий канал. Мой голос прозвучал хрипло:

— Алекс! Иван! Код «Красный»! Биозаражение в медотсеке! Изолируйте все смежные секторы! Готовьте протокол стерилизации! Термический или химический — на ваш выбор, но немедленно!

Ответ пришёл мгновенно. И его источник заставил сердце остановиться.

Голос Сары. Чистый, чёткий, лишённый всяких эмоций, прозвучал из каждого динамика в коридоре, холодный и безжизненный, как космос за бортом:

— Я не могу этого сделать. Теперь мы все будем вместе. Мы сольёмся с океаном…. Скоро придут Глубинные… Выхода нет…

Я застыла, глядя на запечатанную дверь, за которой бушевало светящееся безумие. Сам корабль говорил с нами.

Кровеносная система «Европы-2» оказалась ахиллесовой пятой. Все её артерии и вены — вентиляционные шахты, трубопроводы, пучки оптоволокна и силовые кабели — были связаны в единую сеть. И теперь по этим коммуникациям, словно вирус по нервным окончаниям, расползалась чужая жизнь. Субстанция, пожиравшая корабль, обладала фантастической электропроводностью. Она не просто росла на стенах — она пульсировала в самих стенах, используя проводку корабля как скоростные магистрали для распространения.

Системы тревоги, одна за другой, разрывались истошным воем, который тут же обрывался, захлебнувшись в щупальцах света. Голубоватые разводы, мерцающие как фосфоресцирующий мицелий, проступали на решётках вентиляции в жилом отсеке. В лаборатории они сползали по стенам, оплетая панели управления и превращая сложнейшее оборудование в часть какой-то кошмарной биолюминесцентной инсталляции.

И тогда окончательно погас свет. Не аварийное затемнение как раньше, а тотальная, утробная тьма, в которой призрачное свечение чужой жизни бросало неровные, пульсирующие тени.

— Чёрт, — выругался Иван.

— Отказ главного энергоблока! — донёсся из темноты напряжённый голос Алекса, — я пойду в генераторный отсек, постараюсь вручную переключить на резерв. Луч его налобного фонаря метнулся по отсеку, выхватывая из мрака искрящие панели и покрытые инеем провода. — Эта тварь выедает силовые шины!

— «Хранитель», немедленная диагностика! — крикнула я, и мой голос прозвучал неестественно громко в гробовой тишине, наступившей после затихших сирен.

Ответ пришёл не от искусственного интеллекта. Динамики исказились скрежетом, скрипом рвущегося металла, а затем из них полилась речь — медленная, разорванная.

— …Це-ло-е… не… мо-жет… быть… на-ру-ше-но… Ин-фек-ци-я… до-лж-на… быть… изо-ли-ро-ва-на…

— Иван, это ты?! — вырвалось у меня, хотя я тут же поняла, что это невозможно.

— Это не я! — его голос звучал в абсолютной тьме. — Оно в сети! Оно добралось до «Хранителя»!

Голос снова прорезал эфир, на этот раз громче, увереннее, и в его интонации проступила нечеловеческая настойчивость:

— …Пред-упреж-де-ние… Глу-бин-ные… про-бу-жда-ют-ся… Ваш свет… ваш шум… вы — маяк… в ти-ши-не…

И в подтверждение этих слов, сквозь обшивку корабля, сквозь толщу льда, донесся новый звук. Он был таким низкочастотным, что ощущался скорее вибрацией в костях, чем слухом. Глухой, многотонный гул, похожий на скрежет сталкивающихся айсбергов, помноженный на рёв неведомого исполинского зверя.

Сейсмодатчики на главной панели, всё ещё питаемые от батарей, взорвались алым заревом предупреждений. Лёд под нами содрогнулся, и послышался оглушительный треск — будто сама планета раскалывалась пополам.

— Капитан! — закричал Иван из кабины пилотов. — Давление в скважине зашкалило! Лёд у бура проломлен! Из разлома… боже, что-то выходит! Оно огромное!

Я стояла в центре командного отсека, в полумраке, прорезаемом голубым мерцанием чужой жизни, ползущей по стенам. Воздух был пропитан знакомым запахом озона и сладковатым, тошнотворным ароматом распада. В ушах звенел чужой голос, вещавший из динамиков. А теперь к этому кошмару добавился рёв пробуждённого исполина, рвущегося из своей ледяной темницы прямо к нам.

Глава 4: Глубинный рёв

Личный журнал капитана Эммы Риверы. Время неизвестно

«Европа-2» была смертельно ранена. Она агонизировала, и её предсмертные хрипы были слышны в каждом скрипе переборки, в каждом прерывистом вздохе аварийной системы вентиляции. Воздух стал спёртым и холодным, будто сама смерть просачивалась внутрь, вытесняя жизнь. Стены, пол, потолок — всё покрывала та самая светящаяся паутина, которая поглотила Сару. Её мягкий, гипнотический пульс был теперь единственным источником света, превращая корабль в жуткий кокон для чего-то нового, а нас — в ненужный придаток, который предстояло отторгнуть.

Единственным шансом на спасение был «Икар» — компактный взлётный модуль, пристыкованный в верхней части «Европы-2». Его задача была простой: оторваться от громоздкого посадочного комплекса, преодолеть гравитацию Европы и выйти на орбиту, к ждущему «Магеллану». Но для запуска его двигателей и систем навигации требовалась энергия, которую основной корабль уже не мог дать.

И тут, словно чудо, сквозь помехи пробился голос Алекса.

— Шш-т-приём!... Эмма, я в центральном… шш-рам-щитке… — его голос был прерывистым, полным боли и усилия. — Ручное… шш-переключение… Есть путь к «Икару»… Но мне нужна… дистанционная отсечка… с вашей стороны…

— Алекс, что ты задумал? — крикнула я, уже понимая, к чему он клонит.

— «Икар»… на отдельном контуре… Я замыкаю цепи вручную… Это даст вам… пять минут… на отстыковку и старт… — раздался приглушенный удар, и Алекс хрипло выругался. — Но щиток… в самом гнезде… этой плесени… Как только я перекину рубильник… отсек будет заблокирован… наглухо…

Он предлагал себя в качестве цены за наши жизни. Включить энергию можно было только изнутри заражённого технического отсека, превратившегося в логово светящегося биокошмара.

— Нет, это самоубийство! Держись, мы найдём другой путь! — отчаянно сказала я.

— Другого… нет! — его голос внезапно стал твёрдым и ясным, заглушая шипение и скрежет. — У вас минуты! Эмма… приказывай!

Сердце разрывалось. Но он был прав. Я сжала микрофон так, что костяшки побелели.

— Вас поняла, Алекс. Даём отсечку по твоей команде. И… прости.

— Не за что… Капитан… было честью… Готовьтесь… Три… два…

Я кивнула Ивану, и его пальцы зависли над кнопкой аварийной герметизации.

— …Один!

Иван вдавил панель. По кораблю дёрнулась судорога, и тусклый ионизированный свет сменился резким белым сиянием рабочих фонарей. Вспыхнули панели управления, зажужжали системы. «Икар» получил питание.

В ту же секунду связь с Алексом оборвалась, но последнее, что мы услышали до того, как микрофоны захлебнулись окончательным молчанием, были не крики, а странные, влажные, чавкающие звуки, и один короткий, обрывающийся вздох.

Я собрала оставшихся в шлюзовом отсеке, примыкающем к «Икару». Нас было четверо. Я, Иван, Ли и Амаду.

— Всем на борт! Быстро! Пять минут уже пошли! — скомандовала я, голос сорвался на хрип. Адреналин и горечь сжимали горло.

Иван и Амаду, не раздумывая, бросились к трапу «Икара». Но Ли Вэй не двинулся с места. Он стоял, прижавшись лбом к холодному кварцевому стеклу иллюминатора, словно загипнотизированный. Его отражение в стекле было бледным, а глаза горели нездоровым, фанатичным огнём.

— Ли! — рявкнул Иван, оборачиваясь на пороге. — Шевелись! Ты что, оглох?

Ли медленно повернулся. Его взгляд был пустым и в то же время невероятно задумчивым, он смотрел сквозь.

— Я остаюсь, — произнёс он тихо, но с такой неоспоримой уверенностью, что у меня похолодело внутри.

— Ты чего, спятил окончательно?! — Амаду сделал шаг к нему. — Эти… эти существа… Алекс только что отдал за нас жизнь, а ты свою на ветер бросаешь?!

— Алекс отдал жизнь за ваше спасение, — парировал Ли, и его голос приобрёл странную, почти проповедническую интонацию. — Его жертва имеет смысл только в том случае, если кто-то из нас останется носителем истины. Но вы везёте лишь данные. Холодные байты. А я… я стану свидетелем.

Он снова посмотрел в иллюминатор. Из гигантской трещины, оставленной буром, медленно поднималось нечто. Это была не просто тварь. Это была геологическая формация, ожившая и обрётшая плоть. Тело, покрытое пластинами чёрного, вулканического базальта, между которыми пульсировала та самая биолюминесценция, но теперь её свет лился кроваво-багровыми оттенками. Бесчисленные точки, похожие на звёзды в безвоздушном пространстве, загорались и гасли в такт низкочастотному гулу, от которого содрогался весь корабль. Это были глаза. Сотни слепых, бездонных глаз.

— Смотрите! — голос Ли дрожал от восторга. — Вы видите это?! Это не монстр! Это — чудо Европы! Апекс-хищник! Живое доказательство того, что их биосфера порождает не только коллективный разум! Я должен быть рядом! Я должен зафиксировать всё — его биомеханики, его энергетическую сигнатуру, само его присутствие!

— Ли, это безумие! — крикнула я, хватая его за руку. — Ты не сможешь передать эти данные! Ты умрёшь впустую!

Он с силой вырвал руку.

— Впустую? — горько усмехнулся. — Умереть, убегая в слепой панике, как таракан, — вот что значит впустую! А умереть, прикоснувшись к величайшей тайне мироздания… Капитан, это не смерть. Это посвящение.

Он сорвал со стены скафандр и принялся быстро надевать его. Пальцы действовали сами по себе, застёгивая замки и проверяя клапаны с холодной, пугающей чёткостью.

— Ли, я приказываю тебе, как капитан!

— Ваша власть кончается у этого шлюза, капитан, — его голос уже доносился сквозь гермошлем, искажённый встроенной связью. — Вы отвечаете за их жизни. А я — за истину. Я не вернусь. Передайте Ридеру… нет, не Ридеру. Передайте миру, что Ли Вэй не сбежал. Он сделал выбор.

С этими словами он ударом ладони задраил переборку шлюза, и мой крик заглох в грохоте металла. Красные лампы мигнули, сирена пронзительно взвыла, перекрывая отчаянные протесты. Наружная дверь с протяжным скрежетом поползла в стороны, и в шлюз хлынуло облако белого пара из чужого мира.

Ли Вэй даже не обернулся. Его силуэт, обведённый холодным сиянием прожекторов, шагнул в зияющую прорезь. На фоне чёрной бездны он казался крошечной искрой, одинокой фигуркой в сверкающем скафандре. А перед ним медленно поднимался исполин — титаническая тварь, чья тень заслоняла половину неба, разрывая горизонт чудовищными очертаниями.

Шаг, ещё шаг… Он шёл навстречу чудовищу с той непостижимой торжественностью, что бывает лишь у жреца, поднимающегося к алтарю, — всего лишь человек перед лицом божества, без страха, без сомнений.

Я в последний раз увидела, как он поднял руку с портативным сенсором, нацеливая его на чудовище, и его фигура исчезла в багровом сиянии и ледяной взвеси.

Тишину в отсеке разорвал резкий сигнал «Икара», предупреждающий о скорой отстыковке.

Теперь нас было трое.

Приложение к отчёту. Расшифровка аудиозаписи с личного терминала Ли Вэя.

<начало записи>

…Они бегут. Эмма, Иван, Амаду. Они видят катастрофу, гибель, чудовище. Они смотрят на этих существ и видят только угрозу. Они слушают симфонию Целого, а слышат только предсмертный хор «Европы-1».

Я же смотрю и вижу… откровение.

Все мои гипотезы, все модели, над которыми смеялись в академии, были жалким лепетом ребёнка по сравнению с этой реальностью. «Хранитель» не сломан. Алекс прав. Он стал проводником. И через его искажённый канал я начал слышать. Это не просто данные. Это… чужеродная экосистема в её чистейшем, абсолютном виде. Это музыка сфер, воплощённая в биологии.

«Город» на дне — не город. Это сознание океана. Мыслящий риф, нейросеть из плоти и света. А та сеть на поверхности… Боги, это же его иммунная система. И она не атаковала нас слепо. Она пыталась сперва изолировать, предупредить. Те самые сигналы… это были карантинные протоколы. А мы, глухие варвары, вломились в операционную с бензопилой и кричали, что нас атакуют.

Алекс говорит, что они удерживают Глубинных. Он не совсем прав. Они не тюремщики. Они — баланс. Глубинные — это необходимая сила энтропии, хищники, которые уничтожают вредителей вторгающихся из вне. Или если ещё проще — они иммунитет. Вся эта биосфера — один совершенный, саморегулирующийся организм. И Глубинные, и Целое это две стороны одного существа — бездонного океана. И мы… мы стали раковой опухолью. Вирусом, который своим шумом нарушил хрупкое равновесие и заставил иммунитет впасть в ярость, разбудив при этом спящую, разрушительную мощь, которую он же и сдерживал.

Жертва Сары… Целое не просто «запомнило» её. Оно ощутило её страх, её боль, как свою собственную. Оно восприняло это как ампутацию собственной клетки. А наша буровая установка — как нож, направленный в сердце.

Они предлагают слияние. Стать частью симфонии. И часть меня, учёного, исступлённо соглашается. Это величайшая честь, какая только может выпасть исследователю! Увидеть вселенную их глазами! Понять… Мой единственный, ни на что не надеющийся, акт веры.

Эмма зовёт меня к шаттлу. Время вышло.

Прощайте. И… предупредите человечество. Не возвращайтесь.

<конец записи>

Глава 5: Жертва и сигнал

Орбита Европы. Время неизвестно

Старт «Икара» был не взлётом — конвульсией. Иван, с лицом, перекошенным яростью и болью, вырвал шаттл из плена светящихся щупалец, опутавших «Европу-2». Корпус скрежетал, приборы выли тревогой, металл трещал. Перегрузка вдавила нас в кресла, кровь хлынула в глаза, мир превратился в красное марево.

В иллюминаторе — последний кадр: «Европа-2», изуродованная и светящаяся, подобно гигантскому грибу на льду. И Ли Вэй — крошечная фигура с сенсором в руках, одинокая свеча посреди бескрайней тьмы.

Я знала, что это его конец. И всё же смотрела, пока он не исчез в тени. Последний пакет данных с его скафандра был не числом, а эмоцией: благоговейный, нечеловеческий восторг. Он видел то, что мы не могли. А затем сигнал оборвался.

— Тяги не хватает! Оно нас держит! — Иван рявкнул, вжимая штурвал до предела.

Я закрыла глаза и услышала, как корпус скрипит от усилия, словно мы вырывали душу из лап чудовища. Потом — рывок, и нас выбросило в орбитальную тьму.

«Магеллан» висел впереди. Огромный.

— «Магеллан», это «Икар»! Майя, ответь! — я захлебнулась в собственном голосе.

Ответ — треск.

— Какого чёрта, Майя, ответь!

Мы цеплялись к «Магеллану» почти вслепую. Аварийные двигатели ревели неровно, задыхались, и каждый рывок неравномерно толкал нас ближе к корпусу носителя. В иллюминаторе темнела наружная стыковочная площадка — пустая, без огней, без привычного мигания маячков.

Глухой удар. Магнитные замки защёлкнулись, и корпус содрогнувшись замер.

— Есть контакт, — выдохнул Иван, откидываясь в кресле.

Я посмотрела на шлюз. Красная лампа мигнула и загорелась зелёным, разрешая переход. Никто не спешил вставать. В кабине было слышно только дыхание.

Когда люк открылся, нас встретил холодный воздух. Сухой, неподвижный, слишком чистый — и оттого неестественный. Фонари резали темноту длинными узкими лучами. На стенах поблёскивал иней, а дальше коридор терялся в полной тьме.

— Ну… добро пожаловать домой, — тихо пробормотал Амаду осторожно оглядываясь.

Никто не ответил.

Внутри корабль изменился. Я не могла поверить своим глазам. В нём не чувствовалось прежнего уюта и безопасности. Корабль стал чужим.

— Нет, нет, нет! — затараторил Амаду.

— Вот же блин, — подтвердил Иван, глядя на стены корабля, проросшие уже знакомыми светящимися прожилками, пульсирующими, как живые вены.

Экран мостика пестрил узорами, которые я видела в кошмарах. Они шевелились, дышали.

— Майя! — мой крик сорвался хрипом, и я почувствовала, как сердце застучало слишком быстро, будто хотело вырваться из груди.

И ответ пришёл. Голос был чужой, но пугающе знакомый — напоминающий хор, в котором слова звучали одновременно и пением, и скрежетом.

— Капитан Ривера. Добро пожаловать.

На экране появилось лицо Алекса. Его глаза были закрыты, кожа вялая, из носа и ушей тянулись светящиеся нити, соединяя его с интерфейсом. Сигнал явно шёл с планеты. Я почувствовала дрожь, ледяную и нескончаемую.

— Что вы такое? Чего вы хотите? — мой голос звучал странно чуждо даже мне самой.

Лицо Алекса ожило. Его глаза открылись, мягко голубые, светящиеся. Я не могла отвести взгляд.

— Эмма, — его голос наложился на шёпот тысяч голосов, сливающихся в один, — ты должна увидеть. Чтобы понять.

Экран погас, и через секунду залился новым изображением. Я узнала мостик «Магеллана». Майя Сёренсен стояла там, прижав ладони к ушам, рот открыт в беззвучном крике. Я чувствовала, как внутри всё сжимается от страха.

— Она услышала нас первой, — раздался голос Алекса. — То, что вы принимали за радиационный фон, было нашей речью, предупреждением. Постоянным, навязчивым шёпотом. Её разум не выдержал диалога, к которому не был готов.

Я наблюдала за записью, и мне казалось, что с каждой секундой душа Майи медленно исчезает. Она металась по отсеку, чертила что-то на стенах, билась головой о приборы, её пальцы были в крови… А потом она замерла. Пустой взгляд в камеру — и внутри меня что-то надломилось.

— Мы предложили ей покой. Стать частью хора. Слить свою боль с нашим знанием. Она… согласилась.

Камера показала кресло оператора. Тело Майи было опутано той же светящейся паутиной, что и Алекс. Только здесь это было не слияние, а поглощение. Черты лица размылись, словно её личность стерли по частям.

— Зачем вы это показываете? — выдохнула я, пытаясь проглотить клубок тошноты.

— Чтобы вы поняли природу угрозы, — голос Алекса стал твёрже. — Мы — Целое. Мы — разум, память, баланс. Но в нас есть и другое. Паразитический аспект. Инстинкт без мысли. Он не общается, мы не в силах его контролировать. Он только заражает и питается. Он путешествует на наших частицах, в радиоволнах, радиации, в самой пустоте. В нас с вами есть нечто общее. Судя по тому, что мы узнали из вашего разума, человечеством тоже движет желание создать себе идеальные условия для обитания. Вот только окружающий мир страдает от этого. Вы сами того не замечая, заражаете всё вокруг и питаетесь, уничтожая целые виды. Ваш корабль, ваш сигнал, ваша ДНК — это карта, которая приведёт нас к Земле.

На экране развернулась симуляция. Споры света, такие же, что убили Сару, достигали Земли. Они проникали в воду, в почву, в людей. Леса превращались в светящиеся скопления биомассы, города затихали, поглощённые пульсирующей плесенью. Не взрыв, а тихий, необратимый конец.

— Ридер не поймёт, — сдавленно сказал Иван. — Он увидит в этом биологическое оружие. Он захочет его изучить. Отправит новые экспедиции. Европа-3, Европа-4… и так до бесконечности.

— Именно, — подтвердил голос. — Есть только один способ предотвратить заражение вашего мира. Полный карантин. Никаких образцов. Никаких данных, которые можно использовать. Только предупреждение, переданное ценой жизни тех, кто его послал. Такой сигнал не проигнорируют.

Я оглянулась на Ивана и Амаду. Их глаза встретились с моими — понимание, которое словами не выразить. Мы знали, что правды о случившемся будет недостаточно. Нужно что-то большее. Акт, который никто не сможет проигнорировать.

Иван медленно кивнул. Его взгляд прошёлся по мне, потом переключился на Амаду, и он с горькой усмешкой дотронулся до медальона на своей груди.

— Вы знаете, я всё твердил, что летаю за железо и мясо. Чтобы люди возвращались домой. Это правда. Но не вся.

Он щёлкнул застёжкой, и в ладони у него оказался крошечный, потёртый медальон с детским рисунком — кривая ракета и солнце с лучами-загогулинками.

— Моей дочурке... Лизке... было семь. Она его нарисовала на уроке, за неделю до того, как лейкемия её скосила.

Сказала:

— Папа, он будет тебя беречь, чтобы ты всегда возвращался. Я вернулся. А её... уже не было.

Он сжал медальон в кулаке, и голос его огрубел от сдерживаемых чувств.

— И вот теперь я здесь, в миллиардах километров от её могилы. И чтобы никакая чужая дрянь не добралась до других таких же детей, чтобы ни один ребёнок больше не ждал папу, который не вернётся... я готов сделать этот шаг. Чтобы Земля выжила. Чтобы у них был шанс».

Он посмотрел на нас, и в глазах не было ни страха, ни сомнений — только та самая стальная решимость, что вела его сквозь световые годы.

— Я не вернусь к ней. Но я смогу её защитить. В последний раз.

— Хорошо, — выдохнула я, — Алекс….

— Я здесь, — послышалось в ответ. Голос снова стал его собственным, без хора, почти тихо. — Нужно убедиться, что ни одна спора не уцелеет за пределами орбиты Юпитера. Заражённая спорами радиация не сможет самостоятельно достичь нашего мира.

— Я знаю…

Мы работали молча. Я записала последнее сообщение — не для Ридера, а для всего человечества. Иван вывел мощность реактора «Магеллана» на предельный режим, Амаду уничтожил все базы данных, оставив только финальную передачу.

Когда таймер активировался, мы втроём стояли у главного иллюминатора. Европа висела в черноте, холодная и прекрасная, несущая в себе и чудо, и угрозу.

— Прости, Даниэль, — тихо прошептала я, ощущая, как слёзы текут сами. — Мы не нашли тебя. Но мы спасём наш дом.

Взрыв «Магеллана» не был слышен в безвоздушной пустоте. Это была короткая, яростная, ослепительно-белая вспышка. Второе солнце, рождённое на мгновение, чтобы тут же умереть. Оно было прекрасно, затмив на миг даже гигантский, величавый диск Юпитера. Свет прожил ровно столько, сколько потребовалось, чтобы испепелить корабль, тела и всё, что могло бы стать угрозой.

И так же внезапно, как и вспыхнул, он погас.

Космическая тишина, абсолютная и всепоглощающая, вновь воцарилась на орбите Европы. Ни осколков, ни обломков — лишь чистая, стерильная пустота. Не осталось ничего, кроме хрупкого, страшного знания, закодированного в квантовом сигнале, который уже мчался сквозь световые годы к далёкому синему шарику, даже не подозревавшему о своем спасении. И нерушимого карантина, установленного не законами или договорами, а ценой семи жизней, добровольно принесенных в жертву.

А в глубине океана Европы, в сердце светящегося города-разума, что-то пришло в движение. Не взрыв — акт воли. Отказ от жизни ради спасения другого вида. Это был аргумент, который Целое понимало на своем, неподвластном человеку уровне.

И в ответ на эту жертву, на время, которое для людей могло показаться вечностью, оно даровало человечеству шанс — не на диалог, а на существование. Шанс, которого они, быть может, даже не заслужили, но который купили кровью своих заблудших детей.

Конец