Эйфория ни о чем

Нынче утром я проснулся в превосходном настроении. Довольным, как млекопитающее слон. Безмятежным, как пресмыкающееся удав. И счастливым, как пернатое райская птица. Или даже как насекомое таракан… Каждый звук, касавшийся моих ушей, отзывался во мне радостным гимном и повергал меня в состояние плохо контролируемой эйфории. Когда при одном взгляде на людей, снующих за окнами, тотчас возникает желание вступить в какую-нибудь партию или, по меньшей мере, в кружок анонимных морфинистов. Когда начинаешь симпатизировать урнам для мусора за то, что они есть, и прощаешь им то, что в нужный момент их никогда не случается рядом. Когда кажется, что нет на земле человека умнее, красивее и нужнее, чем ты. Когда хочется пожать руку первому встречному. Расцеловать второго. Усыновить третьего. Накормить грудью четвертого. Пожертвовать жизненно важный орган в пользу пятого. А шестому… точнее, шестой… нет, лучше уж я расскажу все по порядку.

Подъезжая к Пушкинской, у меня неожиданно закончилась книжка… Неизвестно почему на этой станции метро вечно что-нибудь заканчивается. Но, так как на ту самую пору в душе моей цвели анютины глазки и разливались соловьи, меня это нисколько не огорчило. Я просто решил выйти из вагона и посидеть немного на лавочке. И сию же минуту осознал, что неизвестно почему лавочки на Пушкинской тоже закончились. Недолго думая я опустился прямо на серый гранит, привалился спиной к уютной мраморной колонне и принялся сидеть. Сижу, мечтательно провожаю глазами многочисленные человеческие ноги, деловито стригущие воздух, и ощущаю, что всеми своими порами источаю какой-то таинственный магнетизм.

И вот, ко мне склоняется какая-то девушка. Я не смотрю на нее, но догадываюсь, что ей очень хочется меня поцеловать. Просто потому, что весь я такой славный и ко всем хорошо отношусь. Вместе с тем, что-то в этой девушке кажется мне странным. Белая сорочка, куцехвостый галстук аскетического оттенка… Нет, девушки в галстуках всегда внушали мне самые положительные эмоции. Но в сочетании с погонами… А впрочем, какое мое дело? И тут она говорит:

– Эй!

В восторге от этого междометия (часть речи, которая, как известно, «выражает различные чувства, но не называет их»), я спешу поддержать девушку и помочь ей найти слова для тех чувств, что наверняка переполняют сейчас ее сердце:

– Здравствуйте! Вы, наверное, хотите со мной познакомиться?

Девушка наклоняется еще ниже, к самому моему лицу, ноздри ее раздуваются, словно принюхиваются к чему-то. При этом она совершает решительный вдох, как перед отчаянным прыжком в воду. Вдохновленный ее решимостью, я делаю движение навстречу, однако девушка тут же отстраняется:

– Еще чего!

Признаться, в этот момент я мысленно посетовал на строгие подземные правила, запрещающие курить в метро. И, тем самым, препятствующие возвышенному единению сердец человеческих. Дело в том, что с дымящейся сигаретой в уголке рта я выгляжу значительно мудрее и привлекательнее, нежели при ее отсутствии. И если мне никак не приходит на ум очередная фраза, я всегда могу сделать вид, что всецело поглощен производством дивных дымовых колечек. А уж с двумя дымящимися сигаретами… Впрочем, моя плохо контролируемая эйфория и здесь не позволила мне впасть в уныние.

– Что, не хотите знакомиться? Почему? Разве я похож на юродивого? – спросил я, лукаво посмеиваясь. И, в надежде растопить ледок, подернувший серые сосредоточенные глаза девушки, лукаво посмеивался еще целую минуту.

– Ты похож на пьяного идиота! – последовало, наконец, заключение. – Но ты не пьян… Ты в порядке, а?

Я задумался. И, подумав, рассудил, что передать мое нынешнее упоение жизнью простецким выражением «в порядке» – все равно что назвать знаменитый орган Notre Dame de Paris «свистулькой».

«Шестой! Шестой!» – послышался вдруг чей-то заскорузлый уставной голос, источником которого оказалась старенькая, но довольно симпатичная рация, мгновенно извлеченная девушкой откуда-то из-за спины. Смерив меня настороженным взглядом, девушка отлучилась за мраморную колонну и, судя по всему, что-то там такое выслушала и что-то в свой черед доложила. Я уловил только слово «симулякр», но почему-то не поверил своему слуху.

Возвратившись, девушка со старенькой рацией вновь зависла надо мной и нацелила мне в грудь жесткую длинную антенну:

– Ты кто? Почему здесь сидишь? Где твои документы?

Анютины глазки в моей душе начинали увядать прямо на глазах, соловьи затеяли пускать петуха, настроение портилось со скоростью, которая портила мне настроение.

– Кто-кто… – я чуть помедлил в последней попытке выдавить из себя зажигательную шутку. – Пушкин! Потомок того самого… что наверху. Сижу вот на фамильной станции, никого не трогаю…

– Пушкин? Так-так, поглядим. Документы!

– Какие еще документы? – возмутился я уже всерьез. – Посмотрите только на мои кудри! О стихах я уже и не говорю…

– Паспорт – вот какие документы! Вы какой страны гражданин? – от волнения или от неловкой позы согнувшись девушка покраснела ушами и даже сказала мне «вы», не заметив собственного амикошонства.

Я поднялся на ноги, порылся в сумке и молодецким движением от плеча протянул ей паспорт:

– Вот! Почетный гражданин Лукоморья! Знаете такую страну?

– Не знаю! – отрезала девушка, хищно вглядываясь в казенные странички. – Ты мне с ходу не понравился. Лицо, глаза… Сразу видно, что под кайфом.

– Увы, – грустно сказал я, – уже нет.

– А это точно твой паспорт? – неожиданно вскинулась девушка и каким-то девчоночьим жестом прижала мой документ к груди. – Ну вот скажи… Дети у тебя есть?

– М-мм… – я понял, что это была загадка. Правильного ответа я, к сожалению, не знал, однако сдаваться без борьбы не собирался. – Сейчас-сейчас, это нетрудно… М-мм… Повторите вопрос, пожалуйста.

– Ты что, глухой?! Я спрашиваю, детей у тебя сколько?

– Ах, вот вы о чем! Подождите минутку, не подсказывайте… Ну, допустим… ну, скажем… один?

– А в паспорте написано, что трое!

Я выразительно посмотрел на ее переносицу:

– Да там и одного не написано…

– Ладно, не написано. Но по физиономии вижу, что не меньше трех… Где работаешь?

– Чаще всего в школе. Есть такая уважаемая профессия – педагог… – При слове «педагог» в глазах девушки мелькнуло нечто проблесковое. – Наставник! – быстро поправился я. – Нет, лучше сказать: просветитель… – Серые глаза по-прежнему взирали на меня с недоверием, вследствие чего мне пришлось напрячься как следует. – Учитель! – вспомнил я наконец, и добавил для верности: – Зуб даю, что учитель!

– Учитель, да? А руки, как у фрезеровщика!

– Это, кажется, комплимент? Покорнейше благодарю! А у вас, душенька, глаза… ну просто как у прапорщика!

– Я не прапорщик! – то ли обиделась, то ли огорчилась девушка. – И не душенька! Я курсант, понял? А ты сейчас пойдешь со мной, и я тебя запротоколирую.

– Знаю я, как вы меня запротоколируете. Отведете в изолятор, разденете до носков и приметесь пытать каленым железом. Запротоколируйте лучше во-о-он того типа. Видите, возле лестницы лежит? Он и так уже почти голый.

– Его я уже запротоколировала, – не оглядываясь поведала девушка.

– Не пойду! – твердо заявил я, вежливо вывинчивая свой паспорт из ее слабо сопротивляющихся пальцев. – Пора прощаться, курсант. Что-то я сегодня не в настроении…

Девушка шагнула вперед, затем попятилась назад, глянула на мое лицо и вдруг сломалась:

– Ну пожалуйста! Что вам, жалко, что ли? Всего несколько вопросов! Маленький такой протокол. И подпись! Вы мне уже почти как родной: я уже столько про вас узнала…

Я едва не прослезился. Все-таки она была довольно милой девушкой. И, определенно, не прапорщиком, о чем красноречиво свидетельствовали золотистые литеры «К» на ее плечах.

– Не могу, – соврал я с сожалением, потому что врать мне совсем не хотелось, а мама так и не научила меня говорить правду милиционерам. – Меня ребенок дома заждался. Сидит там один-одинешенек… втроем.

– Что ж, – девушка тоскливо пожала погонами, – тогда и я пошла. Безнадежный какой-то сегодня день, пустой: кругом – одни приличные люди.

Так мы и разошлись… А эйфорию мою, что характерно… как лань языком слизнула!