FallWorldVerse | Undertale AU | Фриск и Азриэль в мире Гарри Поттера.

Пролог.

Дважды рожденные

Фриск молчал, лишь сильнее сжимая шерстку Азриэля. Он стоял на коленях, обессиленный, но торжествующий. Его лицо, еще недавно искаженное болью и ненавистью, сейчас было спокойным, даже смиренным. Души, словно мириады светлячков, кружились вокруг, осыпая все золотым дождем. Барьер, вековая темница монстров, трещал, словно лед под натиском весеннего солнца, и рассыпался хрустальной пылью.

Прости, Фриск. Спасибо, что спас меня. Но я исчезну, когда освобожу монстров. Я… разрушу барьер! Монстры… их голоса кричат в унисон! Я должен! – в его голосе звучала усталость, но и неукротимая решимость.

Азриэль поднял руки, и тысячи душ, словно по велению дирижера, устремились к нему, сливаясь в ослепительный вихрь. Он впитывал их свет, их силу, их надежду. Его тело пронзила волна энергии, расширяясь и сияя, словно сверхновая. Земля содрогнулась. Барьер, словно карточный домик, рушился под напором этой мощи, рассыпаясь искрами и пеплом. Освобожденные души, ликуя, взмывали в небеса, оставляя за собой мерцающие золотые следы, словно росчерки пера на холсте вечности.

Теперь все кончено. Его долг исполнен.

И вот, он падал.

Фриск, моментально оторвавшись от земли, подбежал к нему, ловя в объятия. Его маленькое тельце не могло удержать его, и они вместе рухнули на землю, в вихрь пыли и опавших золотых лепестков. Он крепко обнял его, прижавшись щекой к его мохнатой груди. Слезы, беззвучно текли по его щекам, орошая золотой мех.

Все хорошо, Фриск, – прошептал Азриэль, его голос был слабым и прерывистым. - Прощай…

Но вместо того, чтобы исчезнуть в прах, как он ожидал, их окутал ослепительный свет. Нестерпимое сияние, словно тысячи солнц взорвались одновременно, выжигая все вокруг. Фриск зажмурился, крепче прижимаясь к Азриэлю, ожидая неминуемого конца. Но боли не было. Была лишь ослепительная, всепоглощающая белизна.

***

В доме номер четыре по Тисовой улице, в унылой, невзрачной комнате, где в двух колыбельках покоились Дадли и Гарри, вспыхнул такой же странный, золотистый свет. Ткань пеленок, казалось, на мгновение засветилась изнутри, а воздух наполнился едва уловимым ароматом цветов.

Затем…

В унисон.

Два плача разорвали тишину. Плач Дадли и плач Гарри. Одинаковый и все же различный. Дадли, розовый крепыш, вопил, требуя немедленного внимания, словно мир обязан был исполнять его желания. Гарри, тоненький и тихий, плакал приглушенно, словно сама жизнь уже наложила на него печать скорби.

В голове Дадли, где еще совсем недавно струилось тепло и нежность Фриск, промелькнула мысль, полная изумления и паники:

– Где мы?

В голове Гарри, еще хранящей отголоски смирения и слабости Азриэля, отозвалось такое же потерянное и испуганное:

– Без понятия.

Дадли, теперь уже Азриэль, ощущал чужое тело, неуклюжее и неповоротливое. Он чувствовал липкую влагу пеленок, зудящую кожу. Он был в западне. В западне, не меньшей, чем Подземелье.

Гарри, бывший Фриск, чувствовал себя уязвимым и беспомощным. Его окружал враждебный, незнакомый мир. Единственным лучом надежды было ощущение знакомого присутствия рядом. Азриэль. Он здесь. Да, он чувствовал его.

В комнату влетела Петуния Дурсль, ее лицо искажала смесь тревоги и раздражения.

– Тише, тише! Что вы раскричались? – прошипела она, бросив недовольный взгляд на плачущих младенцев. Петуния подскочила к колыбельке Дадли, нежно подхватила его на руки и прижала к себе. – Мой маленький ангелочек, что случилось? Мамочка здесь, все хорошо…

Азриэль, внутри Дадли, затих, успокоенный теплом и заботой. Он уткнулся в мягкую шею Петунии, чувствуя, как отступает тревога.

Петуния окинула Гарри холодным, полным отвращения взглядом, словно тот был грязным пятном на ковре.

– И ты заткнись! Вечно от тебя одни проблемы… бесполезный выродок, – прошипела она сквозь зубы, даже не взглянув в его сторону.

Фриск, внутри Гарри, ощутил острую, колющую боль. Это было несправедливо. Почему его так ненавидят? За что он заслужил такое отношение? Почему он кажется всем лишним?

Он вспомнил ласковые объятия Ториэль, искрометные шутки Санса, заботливые слова Папайруса. И слезы хлынули потоком.

Жизнь началась заново. Но не в Подземелье. Не в мире монстров и людей. А в мире магов и маглов. В мире, где Азриэлю было суждено стать избалованным Дадли Дурслем, купающимся в материнской любви, а Фриск – отвергнутым Гарри Поттером, на чью долю выпало лишь презрение.

Их ждали новые испытания. Новые друзья. Новые враги. Но они были вместе. Снова. И это давало им надежду. Даже в атмосфере тихой ненависти Тисовой улицы. Даже в мире, где магия была реальностью, а любовь – дефицитом.

Их странное, нелепое перерождение было лишь началом. Началом новой главы в их истории. Истории, которая, вопреки всем законам логики, только начиналась.

***

Роковая ночь перерождения.

Дурсли ликовали. Два румяных младенца, покоившихся в своих колыбельках, являли собой живое воплощение надежд на продолжение рода. Вернон, расплываясь в самодовольной улыбке, поочередно оглядывал пухленького Дадли и худощавого Гарри. Петуния, внешне более сдержанная, тем не менее, не могла скрыть гордость, искрящуюся в ее глазах.

Ночь, последовавшая за вторым днем их пребывания в этом чужом мире, стала точкой невозврата. В привычной истории магия пробуждалась лишь в Гарри, обрекая его на заточение в темном чулане под лестницей. Но в этот раз колдовская сила вспыхнула одновременно в обоих братьях, словно откликаясь на бурю их внутренних переживаний.

Азриэль, ныне Дадли, ворочался в своей кроватке, отчаянно пытаясь осмыслить произошедшее. Воспоминания нахлынули на него, словно грязная волна: подземное королевство, кровопролитные битвы, горькие жертвы… И вот, он снова младенец, беспомощный и заточенный в теле, которое казалось ему непомерно тучным, гротескным. Паника парализовала его, заставив издать истошный вопль.

– Ува! – раскатился его крик по детской, словно удар грома. Его крохотные ручки и ножки судорожно дергались, не в силах справиться с неповоротливым телом.

В соседней колыбельке Гарри, в прошлой жизни известный как Фриск, сохранял невозмутимость олимпийца, будто бы спрятанный за непробиваемым щитом самообладания. Он ощущал липкий страх Азриэля, его безудержное отчаяние. Фриск всегда умел успокаивать, дарить надежду даже в самые темные времена. Но теперь, в хрупком теле младенца, он мог предложить брату лишь безмолвную поддержку.

– Успокойся, брат! – прозвучало у Азриэля в голове, словно теплый луч света, пробившийся сквозь грозовые тучи.

Однако Дадли, захлестнутый ужасом, не мог взять себя в руки. Его легкие разрывались от крика, а сознание застилала пелена животного страха.

– Я не могу! Это тело… такое немощное, и… такое толстое! Ува! – с каждым воплем магия вокруг него сгущалась, словно ядовитый туман.

Неожиданно из резных прутьев кроватки, словно по велению безумного садовника, начали прорастать гибкие лозы, обвивая их, словно живые змеи. Золотые цветы, точь-в-точь как те, что когда-то украшали Новый Дом, густо покрыли новообразовавшуюся растительность, наполнив комнату приторным, удушающим ароматом, вызывающим одновременно восхищение и леденящий ужас.

Фриск, наблюдая за этим кошмарным цветением, лишь беззвучно вздохнул. Он предвидел нечто подобное. В их прошлом мире Азриэль был ходячей эмоциональной бомбой, а новое, незнакомое тело лишь подливало масла в бушующий огонь. Собравшись с духом, он сосредоточился и усилил магический щит вокруг своей кроватки. Теперь его окружала едва заметная, переливающаяся пленка, словно сотканная из лунного света, надежно защищающая от безумной магии брата.

– Успокойся, Азриэль. Дыши. Просто дыши, – снова прозвучал голос Фриска в голове у Дадли, на этот раз более властный, более уверенный.

Азриэль, задыхаясь от крика и захлестывающих его чувств, судорожно попытался прислушаться к голосу брата. Сосредоточиться было невероятно сложно, когда все его существо казалось чужим и неповоротливым. Но спокойный, уверенный тон Фриска, словно спасительный маяк, пробивался сквозь бушующий океан паники.

Постепенно, с мучительной медлительностью, крики стали стихать. Лозы перестали расти с такой бешеной скоростью, а золотые цветы слегка пожухли, утратив часть своей былой яркости. Азриэль, вымотанный до предела и до смерти перепуганный, затих, тяжело и прерывисто дыша.

Фриск, убедившись, что истерика пошла на спад, позволил себе немного расслабиться. Щит над его кроваткой продолжал мерцать, но непосредственная опасность, казалось, миновала.

В наступившей тишине ночи, нарушенной лишь тихим посапыванием Азриэля, Фриск погрузился в раздумья. Эта ночь перевернула все с ног на голову. Теперь их жизни, их судьбы, были неразрывно связаны с магией. И им предстояло научиться контролировать ее, чтобы выжить в этом новом, чужом, враждебном мире.

Фриск бросил взгляд на кроватку Азриэля, живописно увитую золотыми цветами. В глубине души он понимал, что это всего лишь начало. Впереди их ждет долгий и тернистый путь, полный опасностей и испытаний. Но он был готов. Ведь у него был брат, и вместе они смогут преодолеть любые трудности.

Фриск закрыл глаза. Он чувствовал изнуряющую усталость, но вместе с тем – и непоколебимую решимость. Он, Фриск, теперь Гарри Поттер, во что бы то ни стало защитит своего брата, Азриэля, теперь Дадли Дурсля. Они пройдут этот путь рука об руку, как всегда. И, возможно, однажды им даже удастся найти способ вернуться домой. Но пока им придется адаптироваться, научиться жить в этом мире и подчинить себе свою могущественную магию. И, самое главное, они должны держаться вместе. Ведь в этом мире, полном тайн и опасностей, они – единственные, кто по-настоящему понимает и поддерживает друг друга.

***

Тишину комнаты, словно хрупкий лед, прорезало лишь сонное тиканье старых часов, дремлющих на каминной полке. Два маленьких тела, заключенные в решетки детских кроваток, казалось, безмятежно спали, но в лабиринтах их снов бушевали шторма, неподвластные детской невинности.

В одной кроватке, укрытый тяжелым одеялом, посапывал розовощекий крепыш. На пухлых щечках еще играл румянец недавней истерики, отголосок неконтролируемого выброса магии, оставившего в воздухе едва уловимый привкус жженой карамели. Это был Дадли Дурсль, в чьем младенческом теле теперь обитал Азриэль, принц Подземелья, изгнанный из родного мира и обреченный на новую жизнь в чужой оболочке. Он спал сном праведника после тяжкой битвы, измотанный сменой реальности и необузданной силой, бурлящей внутри.

В другой кроватке, сжавшись под тонким одеялом, лежал Гарри Поттер. Лицо его было бледным, и даже в плену сна на нем застыла тень тревоги. В глубине его глаз тлел знакомый, но чуждый этому миру огонь решимости. Внутри него, переплетаясь с его сознанием, жил Фриск, человек с израненной душой, чья судьба, казалось, навеки была связана с Подземельем.

Тишина была лживой маской. Внутри каждого из мальчиков разворачивались собственные драмы.

Дадли-Азриэль проснулся первым. Изумленно уставился на свои пухлые ручки, неуклюже перебирая короткими пальчиками.

– Это… странно, – прошептал он, с трудом ворочая языком, непривычным к произношению слов этого мира. Оглядел комнату, утопающую в тусклом утреннем свете. Все вокруг казалось огромным и чужим. Взгляд его упал на Гарри, мирно спящего в соседней кроватке. Инстинктивно он ощутил его боль, его тревогу, словно эхо собственного страдания.

– Фриск? – позвал он брата мысленно. Тишина.

– Фриск, что с тобой?

В тот же миг в голове Гарри-Фриска разгорелась яростная битва. Он чувствовал эту тварь, вцепившуюся в его разум, эту чужеродную сущность, пульсирующую у него во лбу, под шрамом в форме молнии. От этой связи исходила непрекращающаяся, изматывающая боль, проникающая в каждую клетку его тела.

Он зажмурился, пытаясь сконцентрироваться.

– Кто ты? – мысленно вопрошал он, обращаясь к паразиту. Тишина. Он повторил вопрос, настойчивее, сильнее, вкладывая в него всю свою волю. Снова тишина.

– Да чтоб тебя! – прорвался в его голове взрыв ярости.

Понимая, что ментальные увещевания бесполезны, Фриск решился на отчаянный шаг. Он собрал всю свою волю, всю свою решимость, и направил ее на эту чужеродную сущность. Боль вспыхнула с новой силой, ослепляющей, невыносимой. Что-то теплое, липкое потекло по его лбу, окрашивая светлые волосы в багряный цвет.

– Фриск? – Дадли-Азриэль ощутил боль брата, словно удар хлыстом. Он вскочил в кроватке, судорожно вцепившись в деревянный бортик. – Что с тобой? – Голос его дрожал от страха.

– У меня что-то во лбу сидит. И это больно, – мрачно отозвался Гарри-Фриск мысленно. В его голосе звучала усталость и раздражение. Ему и так было непросто смириться с новым телом, с новой жизнью, а тут еще этот… паразит.

Дадли-Азриэль на мгновение замер, обдумывая ситуацию. Он понимал, что они не могли просто так рассказать взрослым. Дурсли и так их не жаловали, а если узнают о их… особенностях, то кто знает, что они могут натворить.

– Пока не трогай, если больно. Потом найдем способ избавиться, – мысленно кивнул Дадли-Азриэль. В его словах сквозила уверенность, но в душе он чувствовал ледяное дыхание страха. Они были всего лишь двумя маленькими мальчиками, запертыми в странном, враждебном мире.

– Хорошо. Попробую поспать, – устало ответил Гарри-Фриск. Он закрыл глаза, надеясь, что сон принесет ему хоть какое-то облегчение.

В комнате снова воцарилась тишина, но теперь она была пропитана напряжением. Два мальчика, два изгнанника, каждый со своей ношей, лежали в своих кроватках, связанные общей судьбой и негласным обещанием сражаться вместе, несмотря ни на что. Они были семьей, пусть и странной, пусть и необычной. И они собирались выжить.

***

Солнце, словно застенчивый художник, робко прокрадывалось сквозь неплотно сомкнутые шторы, выкрашивая детскую в приторно-сладкие персиковые тона. Петуния Дурсль, обычно – сама воплощенная чопорность и порядок, застыла посреди комнаты, будто ее окатили ледяным душем. Взгляд ее, безумный и испуганный, лихорадочно метался между двумя люльками, словно меж двух жерновов судьбы.

В одной, утопающей в неге мягкого голубого шелка, восседал ее ненаглядный Дадличка, ее пухленький ангелочек. Его щечки алели, словно наливные яблочки, а светлые кудряшки, непокорные и игривые, смешно торчали во все стороны. Вокруг него, словно ореол невинности, вились призрачные остатки магического пламени, тихонько потрескивая, словно угли в остывающем камине. Петуния, вопреки всем законам разума, видела это собственными глазами – бледно-голубое, искрящееся тепло, струящееся от ее сокровища, от ее Дадлика.

"Мой ангелочек, мой пупсик! Только бы не сглазили!" – промелькнула паническая мысль.

В другой люльке, более скромной, почти убогой, сидел Гарри. Его черные, как вороново крыло, растрепанные волосы резко контрастировали с болезненно бледным лицом. Засохшая кровь, словно тонкая паутина, покрывала его лоб, напоминая о чем-то жутком и недопустимом. Он смотрел на тетку своим пронзительным взглядом, в его огромных, изумрудно-зеленых глазах плескалось что-то такое… взрослое. Словно он знал все ее самые грязные мысли.

"Паразит! Нахлебник! Наверняка нарочно! Вот же ведьмин выродок!" - кипело у нее в голове, но вслух она не осмеливалась произнести ни слова.

Петуния, словно зачарованная, переводила взгляд с Дадли на Гарри, с Гарри на Дадли, словно пытаясь вычитать в их лицах ответ на вопрос, который не смела задать вслух. Ее идеальный, вылизанный до блеска мир, где не было места ничему странному и необъяснимому, дал трещину. Звонкую, уродливую трещину. Ее Дадличка… волшебник? Да еще и после какой-то… мерзкой выходки с Гарри?

"Ну все, это точно проделки этой мерзкой семейки! Сначала сестра, теперь этот… отрыжка!"

Почувствовав подступающий приступ истерики, Петуния, пятясь, покинула детскую. Ей срочно, немедленно нужна была валерьянка. Целый пузырек. А лучше два. И шоколадное печенье, чтобы хоть как-то заесть этот кошмар.

В детской, оставшись наедине, Дадли повернул свою пухлую голову к Гарри. Его крепенькие пальчики увлеченно теребили край шелкового одеяла.

– Что это было? – мысленно спросил он, направляя вопрос своему двоюродному брату. Его наивный ум еще не мог осмыслить произошедшее, но инстинкт, древний и могучий, подсказывал, что что-то изменилось навсегда.

Гарри вздохнул. Он помнил. Он помнил теплый золотой свет, битву, жертву. Он помнил, как угасал, и как его перенесло в этот… новый, странный мир. Он был Фриск, а теперь он Гарри.

"Что за чертовщина…"

– А я по чем знаю? – мысленно ответил он Дадли. Голос в его голове звучал непривычно, низким, почти мужским, но он быстро привыкал. – И вообще, я есть хочу. Очень.

Дадли нахмурился. Новая, необычная форма общения немного смущала, но отчего-то казалась забавной. Словно они играли в какую-то секретную игру.

– Я тоже, – поник он. – Но я точно собираюсь похудеть! Вот увидишь!

В его голосе звучала непоколебимая решимость, совершенно не соответствующая его пухлому телу. Дадли, а точнее Азриэль, тоже помнил свою прежнюю жизнь. Помнил, как его любили, как он потерял друга… и как умер. И теперь он здесь, в теле этого упитанного ребенка, и он намерен изменить свою судьбу. Первым делом, несомненно, сбросить лишний вес.

Гарри усмехнулся. Он чувствовал, как Азриэль/Дадли, несмотря на всю нелепость ситуации, полон решимости. Эта решимость была знакома ему, Фриску. Словно старый друг вернулся.

Он оглядел комнату. Это был его новый мир. Не идеальный, разумеется. Но, как и в прежнем, здесь тоже были друзья. И, кажется, ему предстояло защищать их.

Он чувствовал, как просыпается его магия.

Тем временем, внизу, Петуния судорожно глотала валерьянку прямо из бутылки. Она не понимала, что происходит, но чувствовала, как липкий, парализующий страх сковывает ее. Гарри. Этот… мальчишка. Он всегда был источником проблем. Сначала ее сестра с этим… чудаком, а теперь…

Она поставила склянку на стол и взглянула на фотографию на камине. Вернон, ее обожаемый Вернон, широко улыбался ей с фотографии. Ей нужно было рассказать ему. Ему нужно было знать, какой кошмар творится в их благопристойном доме.

"Что скажет Вернон? Он же терпеть не может все эти… штучки-дрючки! Ох, и влетит же мне!"

Петуния знала одно наверняка: жизнь в доме номер четыре по Тисовой улице больше никогда не будет прежней. И это пугало ее больше всего. И немного… интриговало.

"Может, и мне попробовать колдовство? Только никому не скажу!"

***

Лето 1982 года обрушило на дом номер четыре по Тисовой улице зной, плавивший даже асфальт, а уж сердце Петунии Дурсль и подавно превратил в кипящий котел противоречий. Женщина, чье лицо больше напоминало лошадиное, а душа разрывалась между безграничной любовью к сыночку и классовой ненавистью ко всему волшебному, балансировала на грани нервного срыва. И виной тому был не только этот ее племянник, Гарри Поттер, ходячее напоминание о сестре-фрике и всей той ненормальности, которую Петуния так старательно выкорчевывала из своей жизни.

Всё началось как обычно: с утренней проверки драгоценных чад. Петуния неслышно вошла в детскую, дабы убедиться, что ее Дадличка и этот… Гарри, мирно посапывают в своих кроватках. Дадли, пухленький ангелочек, был само очарование. Гарри, как всегда, худющий и незаметный, казался тенью своего кузена. И вот, этот идиллический пейзаж нарушил пронзительный плач Дадли. Петуния, встревоженная, бросилась к сыночку, и тут реальность, которую она так тщательно выстраивала, пошла трещинами.

"Дадличка… Мой Дадличка… Он тоже?! Маг? Не только этот выкормыш Лили и Поттера-гуляки, но и её собственный сын?"

Петуния отшатнулась, словно её ударили сковородкой. Это какая-то чудовищная ошибка! Она, Петуния Дурсль, урожденная Эванс, сестра ведьмы, укрывающая под своей крышей двух магов? Абсурд, чистейшей воды абсурд! Должно быть, ей просто почудилось? Перегрелась на солнце, не иначе.

Она вышла из детской. Вошла снова. Вышла, глубоко вздохнула, словно ныряльщик перед погружением. Вошла, проклиная сквозняки. Вышла, нервно вытирая пот со лба, словно только что пробежала марафон. Вошла в четвертый раз, с решимостью солдата, идущего на верную смерть. Её глаза лихорадочно искали рациональное объяснение этому кошмару. Логику! Ну хоть что-нибудь! Но в ответ – лишь тишина и два подозрительно милых детских лица.

Спустившись на первый этаж, Петуния, дрожащими руками, наполнила стакан ледяной водой и осушила его залпом, надеясь заморозить панику. Вода не помогла. Совсем. Поднявшись обратно в детскую, она замерла в дверях, словно наткнулась на невидимую стену.

Два двухлетних карапуза сидели на полу, окруженные мерцающими аурами, переливающимися в полумраке комнаты. Как они выбрались из кроваток? Петуния упустила этот момент. Впрочем, сейчас это было совершенно неважно. Важно то, что она видела.

Дадли сиял золотисто-зеленым светом, теплым и жизнерадостным, словно маленький домашний дракончик. Гарри, совсем крошечный и хрупкий, источал красно-золотое сияние, полное упрямства и какой-то странной, тихой силы, будто скрытый вулкан. Но самое ужасное было то, как эти ауры переплетались, соединялись, образуя нечто… большее. Тонкие нити света, сплетающиеся в сложный узел, который Петуния узнала, несмотря на все годы, проведенные в упорном отрицании.

Магический контракт. Связь, настолько сильная и нерушимая, что о ней ходили лишь глухие слухи в кругу её сестры и этих… фриков. Контракты, заключённые при рождении, зачастую несли в себе судьбоносный груз, определяя жизни тех, кто был в них связан. Проклятие!

– Что ж, видимо, мне придется с этим жить, – прошептала Петуния, осознавая, что протестовать бессмысленно. Магия, словно живучий сорняк, прорастала даже сквозь самый толстый слой плитки в её тщательно вымощенном мире.

Два маленьких личика повернулись к ней. Дадли и Гарри синхронно кивнули, словно понимали её слова, словно ждали этого момента. В их глазах мелькнуло что-то… разумное. Что-то такое, что никак не могло принадлежать двухлетним детям. Что-то слишком взрослое, слишком знающее.

Петуния не выдержала. Земля предательски ушла из-под ног, реальность поплыла, и она рухнула в спасительное беспамятство, надеясь, что когда очнется, всё это окажется лишь дурным сном. Кошмарным, нелепым сном, вызванным жарой и нервным перенапряжением.

***

В доме номер четыре по Тисовой улице, где каждый кустик роз был подстрижен с маниакальной точностью, а скатерти крахмалились до хруста, разразилась буря, достойная скорее шекспировской трагедии, чем безупречной гостиной в кремовых тонах.

Вернон Дурсль, чья комплекция напоминала разъевшийся дрожжами бочонок, ввалился домой после изнурительного дня в Grunnings. В мечтах его ждали сочный ростбиф, вечерние новости и, быть может, щедрая порция бренди, чтобы унять ноющую боль в пояснице. Но вместо тихой гавани его встретил ураган в лице Петунии, мечущейся по дому с хаотичной энергией взбесившейся курицы-наседки. Ее и без того тонкое лицо заострилось до карикатурности, а в глазах плясали такие искры, что Вернон невольно поежился, гадая, кто на этот раз удостоился ее праведного гнева.

— Что стряслось, Петуния? — прорычал Вернон, швырнув портфель на ближайшее кресло. Тот жалобно скрипнул, словно умоляя о пощаде.

Петуния подлетела к нему, словно на пружинах, и усадила на стул с такой силой, что у Вернона хрустнуло в позвоночнике.

— Вернон! Дорогой мой Вернон! Послушай меня внимательно и… и постарайся не упасть в обморок, — пролепетала она, судорожно заламывая свои костлявые руки. Казалось, она готовится к восхождению на эшафот.

Вернон нахмурился, его и без того пунцовое лицо побагровело еще больше.

— Петуния, хватит этих глупостей! Говори прямо! Что случилось? Дадли заболел? У него температура?

— Нет, нет, с Дадли все в порядке! Слишком в порядке, если ты понимаешь, о чем я… — Петуния всхлипнула, словно уже оплакивала будущее своего сына.

Вернон, разумеется, не понимал. Он вообще редко понимал, что творится в голове у его супруги.

— Петуния, ради всего святого, говори прямо! Я не умею читать твои мысли! Ты же знаешь, я не из этих… из этих, которые читают мысли.

Петуния глубоко вдохнула, будто собираясь нырнуть в ледяную воду. Ее глаза наполнились слезами, но в них же плескалось какое-то странное, смиренное принятие.

— Только не возненавидь меня, Вернон! Только… только не отворачивайся от меня! Но похоже… Дадли… тоже… — она запнулась, словно слово застревало у нее в горле, — тоже маг…

В комнате повисла тишина, такая густая и липкая, что ее можно было резать ножом для масла. Вернон уставился на Петунию, словно у нее внезапно выросла вторая голова и она принялась распевать арии из оперы. Его лицо приобрело оттенок переспелой свеклы, а на губах выступила предательская пенка.

— Маг? Дадли? Наш Дадли? Ты бредишь, женщина! — прорычал он, хватаясь за грудь. — У меня сейчас сердце остановится!

— Я знаю, я знаю! Я сама в это не верила! Но я видела! Я сама видела! — Петуния зачастила, стараясь перекричать его нарастающую ярость. — Сегодня утром… Дадли и этот… Гарри… странно переглядывались. А потом… они… они просто вылезли из своих кроваток! Сами! Без помощи! И… будто они общаются… мысленно! И… и эта магия!

Вернон молчал, переваривая услышанное. В его голове шла ожесточенная борьба двух противоречивых чувств: отвращения, унаследованного от болезненного прошлого, и неожиданной, ошеломляющей гордости за своего сына. Маг? Его Дадли? Он всегда подозревал, что в нем есть что-то… особенное. Все эти сломанные игрушки, необъяснимые случаи, когда он находил любимые конфеты в недоступных местах… Но чтобы такое… В памяти всплыл кошмарный визит мужа Лилит, этого… волшебника, с его высокомерием и пренебрежением к нормальным людям. Вспомнилась боль и унижение, когда любимая сестра его супруги предпочла ей, Петунии, мир магии, мир, в котором ей никогда не было места.

— А Гарри? — наконец просипел Вернон, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

— Гарри… он был очень… спокойным, — ответила Петуния, избегая его взгляда. Она всегда чувствовала необъяснимую неприязнь к этому мальчику, напоминавшему ей о ее собственных неудачах.

Вернон тяжело вздохнул. Он взял на себя эту обузу, оставшуюся после ее проклятой сестры и ее… этого выродка. Мало того, что этот сопляк был живым укором ее прошлой жизни, которую они так старались вычеркнуть из памяти, так теперь, возможно…

— Нам нужно это остановить, — проговорил Вернон, его голос был твердым, как сталь. — Мы должны задушить это в корне. У Дадли есть будущее в бизнесе, в моей компании, а не в этих… этих глупостях!

Петуния, несмотря на свои противоречивые чувства, кивнула. Она, как никто другой, знала, какую угрозу несет в себе волшебство. Оно отняло у нее сестру, унесло ее в мир, в который ей, Петунии, не было хода. Она никогда не забудет ту острую, щемящую боль предательства, когда Лили ушла, оставив ее одну в мире обыденности и зависти. Она не допустит, чтобы этот мир поглотил и ее Дадли. Ее Даддикинса!

— Мы воспитаем его правильно, Вернон. Мы покажем ему, что волшебство — это неправильно, что оно опасно. Мы будем любить его, поддерживать, и он забудет об этом, как о страшном сне. Мы отдадим ему всю нашу любовь, все наше внимание, чтобы он даже не вспомнил об этой… аномалии.

Вернон кивнул, его взгляд стал решительным. Он найдет способ. Он не позволит волшебству испортить жизнь его сыну. Он будет самым лучшим, самым любящим, самым… нормальным отцом. Он купит ему самую лучшую клюшку для гольфа, запишет в самый престижный клуб, познакомит с нужными людьми. Он сделает все, чтобы Дадли был счастлив и успешен в этом, реальном мире.

Тем временем, в детской, где мирно посапывали два двухлетних малыша, происходили вещи, о которых Вернон и Петуния даже не подозревали. В плотном сумраке комнаты клубились едва заметные тени, шептали неслышные слова. Вокруг Дадли, свернувшегося калачиком под одеялом, танцевали золотистые искорки, словно маленькие, шаловливые звезды, полные озорства и предвкушения. Они ласкали его щеки, щекотали ресницы, словно приветствуя возвращение блудного принца. А вокруг Гарри, свернувшегося калачиком на матрасе, уложенном на полу, вились еле заметные, печальные голубые огоньки. Они дрожали и мерцали, словно маленькие призраки, оплакивающие потерянный рай.

Это были не просто искорки и огоньки. Это были отголоски душ, попавших в этот мир по ошибке, заброшенные сюда силой, которую никто не мог объяснить. Душа молодого принца-монстра, Азриэля, запертая в теле избалованного ребенка, и душа человеческого дитя, Фриска, вынужденная скрываться под маской нелюбимого племянника. Два маленьких брата, разделенных судьбой и связанных тайной, мирно спали, не подозревая, какая невероятная и опасная игра только начинается. И лишь легкий ветерок, прокравшийся в комнату через неплотно закрытое окно, нежно касался их лбов, словно шепча:

"Не бойтесь, вы не одни".