Family Z

Иногда я летал. Видел мир сверху. Оценивал обстановку.

Сейчас испытывал подобное чувство: стремительным ветром упал вниз, рвя сплошную пелену серого неба. Заскользил вдоль высокого забора из металлической сетки так быстро, что выцветшие надпись на больших табличках слились в сплошную линию. Замер на секунду возле большой дыры, с гордым названием «Прорыв». Невольный трепет заклекотал в душе от прикосновения к истории. Место считалось священным. Хотя ничего примечательного в нем не было: вытоптанная до окаменения почва, вбитая в землю табличка с таинственной надписью «ЛАГ», да куколка с оторванной головой, заботливо уложенная рядом.

Однако это был вход в дом. В родовое гнездо. В Родину. Теперь до кокона оставались считанные рывки ветра. Надо только скользнуть мимо разбитых домов вдоль улицы. Повернуть направо. Теперь опуститься ниже. Еще ниже. Нырнуть под ветки дерева к подвальному окну красного дома и вот! Ты дома! В огромном подвале со множеством выходов в разные стороны. В уютном тесно сплетенном коконе из когда-то человеческих тел.

— Хочу, как у людей. — Я пришёл в себя от влиятельного посвистывания и сильного тормошения. С трудом открыл глаза. Как же холодно — ещё спать и спать, пока не взойдёт солнце и ласковые лучи не отогреют конечности.

— Хочу, как у людей! — ещё раз просвистел знакомый голос. Да, о чем это? Сознание не хотело включаться, явсё еще находился в полете.

Замершее тело не хотело немедленно слушаться, поэтому замах вышел слабым. Да я и не преследовал цели попасть — это же себе дороже, так отпугнуть назойливую муху — отогнать от себя голос любимой Сони. Кажется, добился желаемого результата:

— Идиот, — раздраженный голос окончательно привёл в чувства. Я с большим скрипом потянулся, и с нежностью и обожанием посмотрел на Соню. Вот она стоит напротив меня, не спит, гневная, яростная, взбешенная и голодная. Красивая.

Я сразу все понял. И грустно протянул, вспоминая вкусное парное мясо человека:

— Негде взять. — Эти твари стали хитрее, вечно прятались неизвестно где, постоянно били из засад, иногда выкашивая передние ряды младших под ноль. Чрезвычайно редкая и опасная добыча, лучше бы Соня захотела крысу. Хрустящая, питательная –это отличный перекус между основными приемами пищи.

— Почему ты такой, тупой? — Любимая бесновалась, а я, признаться, поспал бы ещё пару часиков — до восхода солнца и тепла было ещё далеко.

— Я не тупой, — огрызнулся я не очень уверенно. — Я — быстрый! — И я не врал, так все считали. Кроме, конечно, Сони. Что вполне нормально, так как она единственная, неповторимая и особенная. Не как все, в общем.

С Соней почему-то никогда не получалось быть твердым, властным и сильным. Не знал почему. Словно крала у меня эти качества. Вытаскивала хребет. Попробуй без хребта подвигайся. Я сколько кого не просил, никто не мог. Потому что хребет — это основа основ. Без него быстро дохнешь. У меня был хребет! Может, даже два. Видела бы она меня в тёмном подвале! Как я скакал и прыгал по углам! Да ни одна крыса не могла от меня уйти. А как боялись меня лучшие друзья, когда я становился злым и опасным?

Я не смог скрыть самодовольную улыбку, вспоминая острые моменты дружбы, которая тут же разбилась под тяжелым взглядом подруги.

— Тупой! — обречённо просвистела Соня. — Я хочу, чтобы у нас было, как у людей, а не людей.

Я покивал головой, соглашаюсь, потом замер и спросил:

— А как у людей?

К нам уже прислушивались опасные соседи — стоявшие в коконе спящие легионеры. Они уже начинали беспокоиться, перетаптываться, готовые бежать и рвать. Хорошо, глаза не открыли, наверное, наивно думали, что грезится совместный длительный сон про парное человеческое мясо.

Вкусное. Сочное. Всегда мало. Всегда хочется ещё.

В животе требовательно заурчало: голоден, еда, где?!

— Где? — тут же всполошилось с десяток легионеров и закрутили шеями, принюхиваясь и прислушиваясь.

— Идём! — требовательно просвистела Соня, видя беспокойство плотного кокона. Я согласно кивнул: конечно, идём, веди меня к парному мясу.

Привела меня к старому заброшенному каменному зданию. Здесь даже крыс не было — не успевали размножаться — младшие чистили под ноль, буквально вылизывая подвал и этаж от всего живого. Раздражению моему не было предела. Затрясся, то ли от судорожного приступа злобы, то ли от продолжительного холода. Хорошо бы от второго. Если злоба захлестнет, то это надолго, а потом два дня отходняка и спать в коконе неделю. Посмотрел в серое беспросветное бескрайнее небо и раздраженно засвистел, сгибаясь. Накрывало! Начинается. Соня благоразумно отошла на два шага назад и ткнула в заброшку с разбитыми цветными окнами, пальцем, говоря:

— Во-от!

Это прозвучало, как команда. Стартанул так, что в ушах засвистело, сразу набирая скорость. Говорил, что я быстрый? А под злостью меня вообще никто не остановит. Перемахнул через покосившийся забор и, влетая в открытый дверной проем — двери снесли, когда я еще по пляжу босиком ходил без определенной цели, краем глаза успел заметить, что по улице бегут, привлеченные свистом и шумом, два легионера из соседнего кокона. Они еще спали, но четко переставляли ногами, боясь не успеть поесть.

— Мясо. Моё! –прощёлкал предостерегающе им, сбивая сразу чужой темп и напор. Так-то лучше, неудачники.

В пыльном нежилом помещении хаос: разбитая мебель в щепы; посеревшие полотна ткани, обрывками струящиеся со стен; заброшенные гнезда птиц; старый помет крыс среди огрызков больших книжных листков. Я, на всякий случай оббежал помещение по кругу.

И так три раза.

Злость не проходила. Мяса — нет. Проклятье. Соня опять меня обманула! Остановился возле возвышения правильной прямоугольной формы. На поверхности смятая потускневшая золотая чаша, древняя фотография в черной раме, в гроздях пыли у подножья старые кости. Такие старые, что их даже младшие перестали грызть, а те грызут всё — это все знают, всегда голодные.

Легко запрыгнул на импровизированный стол и присел, готовый в любую секунду, прыгнуть вперед. В груди клокотало. Вспомнил про кость. Спустится погрызть? Голод не утолит — слабо поможет, а авторитет могу потерять навсегда. Может, здесь найду что-нибудь? Зашарил руками по столу. Смятая чаша, блеснув боком, упала в пыль, и просела в сером пуху, легко теряясь навсегда. Еды, конечно, не было. Наткнулся на старую фотографию. Едва поднял. Тяжелая рама. Строгий лик в желтом круге осуждающе косо смотрел на меня, как будто достоверно знал, что я хотел тайком погрызть кость! Еще бы Соня увидела — и можно было бы кокон менять. Бросил в пыль и фотографию. Она тоже медленно тонула в комьях радиоактивной пыли, но лик все также с укором продолжал смотреть на меня. Не меняя позы, оперся руками об поверхность и предостерегающе зашипел. Угрожал образу, а досталось двум легионерам. Они как раз в разбитом арочном проеме показались и затоптались нерешительно, боясь переступить порог. Но я — то видел, как они воловьими глазами сканировали нежилое помещение, выискивая нежную еду.

А увидели меня.

Я оскалился и громко рыкнул. Легионеры привычно оскалились в ответ, но видя мою уверенную характерную позу, чрезвычайно удобную позицию для атаки, так и не решились войти.

Не теряя достоинства, они медленно отошли. На пороге показалась Соня. Быстро оценив мой уровень злобы, она мило оскалила зубы и прошла вовнутрь помещения. Практически не останавливаясь, отыскала длинную тяжелую скамейку, перевернула и осторожно присела на краешек.

Скалясь, я продолжал смотреть на девушку. Неторопливо водя головой, реально оценивая каждое движение. Странно, но сейчас от Сони не исходила вербальная агрессия. Лучики душевного тепла так и струились из нее, готовые меня обхватить в кокон и восполнить недостаток тепла. А мне очень хотелось за что-нибудь зацепиться и наконец-то окончательно поставить жирную точку в амурных отношениях. Я затряс головой, сбивая дьявольское наваждение.

Она оптимистично смотрела на меня и мило улыбалась. Я вспомнил Сонин теплый бок, когда солнца не было, и мы близко стояли в коконе тесно прижавшись друг к другу, и безудержная злоба стала медленно выходить из меня.

Не знаю, как рыжая Соня поняла, что непосредственная опасность миновала, но с последней каплей яда, вытекавшей из меня, негромко засвистела, кажется, доставая дыханием ухо, хотя, и не поднималась со скамейки:

— Хочу, как у людей.