Фарфор

Утро.

Серое, как бетонная стена.

Солнечный свет, родившийся в чреве раскалённой звезды, пробивает плотную завесу облаков для того, чтобы упасть на запущенную постель.

По ней рассыпана, будто щедрым жестом сеятеля, целая груда фарфоровых осколков, пожелтевших снаружи, но белоснежных на сколах.

Они шевелятся медленно и лениво, трутся друг о друга, поскрипывая при соприкосновении.

Некоторые из них объединяются в единое целое.

Проступают очертания чего-то знакомого – вот ступня, вот голень… Итого две ноги, объединённые тазовой костью. От последней тянется вверх широкая белая лента, в которой узнаётся часть бока. Ещё немного времени – и к ней прирастают плечо и подобие руки. Все эти части грубые и неполные, и узнать их можно лишь по общей форме. Мозаика далека от завершения: на руке не хватает куска кисти и пары пальцев, мышцы лишь обозначены, а формы угловатые и острые.

Обломки садятся на кровати и тянутся к тумбочке. На ней рядом с будильником, настольной лампой и кучей блистеров с таблетками лежит моток скотча и пара тюбиков суперклея.

Рука кое-как подматывает суставы и заливает клеем опасно скрипящие части тела.

Обломки раскачиваются, готовясь к ежедневному подвигу и… время на секунду замирает… встают на непрочные хрустящие ноги. Грубо обозначенные ступни скрываются в тапочках и шаг за шагом несут обломки в ванную.

Следом за ними, будто привязанные на невидимых нитках, тянутся другие осколки. Тянутся, ползут по телу, надстраивают мостик от плеча, создают что-то вроде шеи и челюстей.

Трёх пальцев обломкам достаточно для того, чтобы открыть воду и почистить зубы.

Обратно в комнату, чтоб тяжело рухнуть в кресло за рабочим столом. Опять подклеить и подмотать разболтавшиеся части.

Время течёт медленно и тягуче, будто в песочные часы налита нефть. Тело постепенно собирается, приспосабливаясь к текущим нуждам. Для работы понадобилась вторая рука, все десять пальцев и часть головы. Необходимость в еде заставила собраться внутренности и заполнить зияющую дыру в торсе.

Осколки нехотя откликались на каждый запрос: скрипели по полу, взбирались по ногам, будто улитки, и, найдя своё место, с трудом в нём закреплялись. Паззл не всегда складывался, и получившееся тело выглядело несуразным: повсюду виднелись то впадины, то выступающие части – острые и угловатые.

В комнате тихо: только щёлкает клавиатура, да по полу с шорохом ползут фарфоровые частички, оставшиеся пока не у дел. Их звук похож на копошение майского жука в спичечном коробке.

Вдруг фарфоровое изваяние, уже почти похожее на человека, вздрагивает: в его поле зрения попали часы.

Вскочив с кресла и чуть не свалившись на пол, оно начинает беспорядочно носиться, подбирая части себя и водворяя на место. Что-то пристаёт сразу, что-то нет – и эти непослушные куски приходится подматывать и подклеивать. Наконец, собрав почти всё, статуя туго перематывает конечности эластичными бинтами и поверх надевает одежду. Ткань цепляется и из-за этого всё сидит наперекосяк, но фарфоровый человек знает, что лучше у него не получится, и смиряется.

Одевшись, он выходит на промозглый сырой холод. Тот обволакивает, пробирается под одежду через любую щель и остужает керамику до тех пор, пока та не покрывается изморозью.

В автобусе, а затем и в метро она тает и стекает по фарфоровому телу, доставляя море неприятных ощущений. Люди вокруг косятся на статую, но делают вид, что не замечают, а та и рада – думает, что попытки притвориться человеком дают свои плоды.

У входа в бар горит стилизованный под старину фонарь и курят незнакомцы.

Изваяние проходит внутрь, в полутёмное помещение с низким потолком, присматривается и неловко машет рукой, заметив за одним из столиков свою компанию.

Красивые радостные люди машут в ответ.

С ними изваяние проведёт ближайшие несколько часов. Поначалу придётся улыбаться отрепетированной улыбкой и рассказывать заученные вплоть до интонаций истории, но затем это как-то само собой отходит на второй план и кусок фарфора чувствует себя немного живым. В какой-то момент даже кажется, что у еды появился вкус, а лицо покрылось настоящей кожей, под которой бугрятся сильные мышцы, способные складываться в мимику мгновенно, а не только по приказу кремниевого мозга.

И вот в какой-то момент прямо посреди истории изваяние чувствует, как от его лица, игнорируя и скотч, и клей, отваливается здоровенный кусок. Он скатывается по одежде, падает с громким стуком и лежит на полу: жалкий, пожелтевший и темнеющий сеткой склеенных ранее углов.

Статуя сидит ещё десять мучительных минут и говорит, что ей пора.

Люди, искренне расстроенные её уходом, прощаются, а она кивает невпопад и скрипит потрескавшимися голосовыми связками, что сегодня они очень хорошо посидели и надо бы собираться так почаще.

Обратная поездка заполнена тревогой. Кусков отваливается всё больше, становится трудно ходить, а карманы до отказа заполнены битым фарфором. Что будет, когда его некуда будет складывать? Что если силы закончатся на полпути?

Наконец, дом.

Сбросив одежду и помыв руки, изваяние останавливается в тёмной комнате напротив растерзанной постели, замирает на мгновение – и осыпается в неё градом обломков.

Почти целой остаётся только правая кисть: на ней снова не хватает мизинца и безымянного пальца.

Ещё пару часов большой палец ритмично двигается вверх-вниз, листая ленту в смартфоне, но затем и по нему пробегает трещина.

Суставы рассыпаются в песок.

Фаланги разрушаются.

Смартфон падает экраном вниз и вскоре гаснет.

В комнате становится темно.