Фарфоровый мальчик

1 глава

Тимофей жил в позолоченной пустоте. Его мир был бесшовным, как шёлк пижамы от «Лоро Пиана», и таким же приятным на ощупь. Утро начиналось не с будильника, а с едва уловимого гула города где-то далеко внизу, за панорамными окнами пентхауса. Воздух пах кофе, который появлялся бесшумно, и свежими круассанами, чьё существование Тимофей принимал как данность, вроде восхода солнца. Его пальцы никогда не знали шершавости мелочи в кармане — лишь гладкость платиновых карт. Проблемы были абстракцией, сюжетом для голливудских фильмов. Он был фарфоровым мальчиком в идеальной витрине, и стекло было так чисто, что он его не замечал.

Тот день ничем не предвещал конца света. Тимофей выбирал галстук к завтраку, когда в тишину особняка врезался визг шин. Не один, а много — резкий, рвущий асфальт хор. Он подошёл к окну. Внизу у парадного, замерли чёрные внедорожники. Из них стремительно вышли люди в форме и в чёрном. Сердце Тимофея не заколотилось — оно просто замерло. Это было настолько не вписывающееся в его реальность зрелище, что мозг отказывался это обрабатывать.

Дверь распахнулась без стука. Вошли те самые люди. Отец, бледный в одном смокинге, шёл между ними, не глядя по сторонам.
— Пап? — голос Тимофея прозвучал тонко, почти по-детски.
Отец на миг встретился с ним взглядом. В его глазах не было страха. Лишь ледяная, вселенская усталость.
— Всё будет хорошо, сынок, — тихо сказал он, и его увели.

Тимофей остался стоять посреди гостиной с шелковым галстуком в руке. Мир не рухнул. Он просто замер, как изображение на зависшем телеэкране. Потом пришли другие люди. С бумагами, печатями. Люди в черном говорили слова: «арест», «контрабанда», «арест счетов», «опись имущества». Они не смотрели на Тимофея. Теперь он стал частью интерьера, которую тоже нужно описать. Ему вежливо предложили покинуть помещение.

Тимофей вышел на улицу с чемоданом, набитым дорогими рубашками, которые теперь казались ему костюмом клоуна. Осенний ветер, резкий и влажный, пробирался под тонкую ткань его свитера. Это был первый физический дискомфорт за много лет. Поймал такси.
— Куда? — буркнул водитель, оглядывая его с ног до головы.
Тимофей назвал название пятизвёздочного отеля.
— Тыщ пятнадцать с тебя, пацан, — хмыкнул таксист.
— Что? Но счётчик… — растерялся Тимофей.
— А без счётчика двести, — усмехнулся водитель. — Плати или выходи.

Тимофей заплатил. Он впервые в жизни торговался и проиграл. Номер в отеле был последним островком привычного мира. Но наутро карта не сработала. Девушка на ресепшене смотрела на него с холодной, профессиональной жалостью. Он продал часы. Потом — кольцо. Деньги таяли с пугающей скоростью. Он перебрался в гостиницу у вокзала, где воздух был густым от запахов дезодоранта, жареной картошки и тоски.

В душе шла тихая война. Прежний Тимофей, фарфоровый мальчик, ждал, что вот-вот всё закончится. Что приедет адвокат, извинится, и жизнь вернётся в прежнее русло. Но звонил лишь ветер за окном, завывая в щелях рамы. Новый Тима, тот, что рождался в муках голода и стыда, заставлял идти в дешёвую столовую.

Там пахло жиром и тушёной капустой. Он краснел, не зная, как брать поднос, куда платить. Люди толкали его, торопливо пережевывая пищу. Он купил тарелку безвкусной гречки с котлетой из чего-то неопределённого. Съел. И понял, что это — не унижение. Это — выживание. Фарфор в его душе дал первую трещину.

Он продал последнее — телефон. Купил себе самый дешёвый, китайский, и на оставшиеся деньги пошёл в библиотеку. Сидел там часами, читая о бизнесе и производстве, впитывая знания, как губка. Он вспомнил разговоры за отцовскими ужинами о «крафте», о «душе продукта», о том, что люди устали от масс-маркета. И в его голове щёлкнуло. Изысканный вкус Тимофея, бывший просто дорогой игрушкой, мог стать инструментом.

Он разыскал адрес через старые записные книжки. Гаражный кооператив на окраине. Ветер гнал по грязному асфальту обёртки и пыль. Тима шёл, подняв воротник пиджака, который теперь выглядел нелепо. Он нашёл нужный бокс. Из-за двери доносился стук и пахло яблоками и чем-то спиртным.

Он постучал. Дверь открыл седой мужчина в замасленном фартуке — «дядька Слава», бывший технолог, которого когда-то приглашали на консультации за большие деньги.
— Вам чего? — буркнул мужчина, всматриваясь в него.
— Здравствуйте, Славмир Иванович. Меня зовут Тимофей. Я сын…
— Знаю, кто ты, — прервал его технолог. — Новостей насмотрелся. Зачем пришёл? Денег просить?
— Нет, — твёрдо сказал Тима, и сам удивился этой твёрдости. — Я пришёл за знаниями. Я хочу делать крафтовой сидр. Хороший. Лучший. Но я не знаю как.

Славмир Иванович долго смотрел на него оценивая. Он искал в его глазах следы блажи, каприза избалованного мальчишки. Но увидел лишь упрямый, голодный огонь.
— Заходи, — наконец буркнул он. — Руки мыть там, в углу. Работать будешь.

Работать. Тима мыл бутылки. Его холеные пальцы стирались в кровь о щётки. Он таскал ящики, чувствуя, как ноет спина. Он вдыхал пары сусла, и от них кружилась голова. Это была не игра. Это был труд. Грязный, тяжелый, настоящий. И это было прекрасно. Каждый вечер он падал от усталости на узкую кровать в своей каморке, но засыпал с чувством, что прожил день, а не пропустил его сквозь пальцы.

Через месяц они получили первую партию. Натуральный яблочный сидр, с характером, и с нужной кислинкой. Настоящий.
— Ну что, фарфоровый мальчик, — сказал Славмир Иванович попробовав. — Теперь иди и продай.

Тимофей обходил бары. Его не знали. Его выгоняли. Ему хлопали дверью перед носом. Но внутри уже не было прежнего страха. Была злость. Злость на себя прежнего и яростное желание доказать что-то себе нынешнему.

В одном из небольших баров один молодой владелец, уставший от навязчивых поставщиков, всё же согласился попробовать.
— Слушай, а ничего, — удивился он, сделав глоток. — Цена?
Тимофей назвал цифру. Справедливую. Выгодную для обоих.
— Давай три ящика на пробу, — пожал плечами бармен. — Как название-то у тебя?
— «Гараж №7», — сказал Тимофей.

Он вышел на улицу. Шёл мелкий, колючий дождь. Тимофей поднял лицо, чувствуя, как капли бьют по коже. Он не искал такси. А пошёл, ощущая каждый мускул в ногах, каждый выщербленный камень под подошвами. И чувствовал запах дождя, асфальта и далёкого дыма — запах настоящей жизни.

Тима прошёл мимо витрины дорогого бутика. Мельком увидел своё отражение: парень в поношенной куртке, с усталым, но твёрдым лицом. И в этом отражении он не узнал фарфорового мальчика. Фарфор разбился. Но из осколков родилось что-то новое. Что-то настоящее. Он засунул руки в карманы, почувствовал там связку ключей от гаража и смятый чек о первой в его жизни продаже. Пока Тима считался бедняком, но впервые в жизни он ощущал себя по-настоящему состоятельным. Он был собой.

2 глава

Прошло два года. «Гараж №7» уже не был гаражом. Это была небольшая, но отлаженная мануфактура на окраине города, в бывшем цеху. Пахло здесь не старым маслом, а дубовыми бочками, яблочной кислинкой и свежей стружкой. Тимофей, в простой рабочей футболке с ареометром в руках, проверял уровень сахара в новой партии сидра. Его пальцы, когда-то знавшие только гладкость шёлка, теперь уверенно держали инструмент. На лице — сосредоточенность и лёгкая усталость. Тима был похож на капитана своего маленького, но крепкого корабля.

Успех привёл и проблемы. По городу поползли слухи: сидр от «какого-то бывшего мажора» якобы «бьёт в голову» из-за плохой очистки. Поставки в пару баров внезапно сорвались по надуманным причинам. Тимофей чувствовал чью-то невидимую руку. Однажды вечером, проверяя соцсети, он всё понял. Яркий пост: на фоне ночного клуба стояли его бывшие «друзья», Павел и Стас. Они держали бокалы с каким-то мутным напитком и кривлялись в камеру. Подпись: «Настоящий крафт от настоящих мужчин. Не то, что некоторые подвальные суррогаты пытаются впарить». Сердце Тимофея сжалось не от обиды, а от холодной ярости. Они не просто завидовали, а пытались его уничтожить.

Теперь дела увеличивали и бумажную работу стала отнимать у Тимофея едва ли не больше времени, чем само производство. Как-то раз, застав его зарыться в кипах накладных с помутневшим от усталости взглядом, Славмир Иванович хмыкнул и поставил перед ним кружку с крепким чаем.
— Ты чего тут, фарфоровый мальчик, в конторские клерки нанимаешься? — буркнул он. — Пора мозги включать. Нужен бухгалтер. На полставки, для начала. Голова должна варить сидром, а не цифрами.
Тимофей лишь устало махнул рукой: искать кого-то, проводить собеседования — на это просто не было сил. Видя его истощение, Славмир смягчился.
— Ладно, не копи стресс. Я знаю, куда сходить. В бухгалтерии твоего бати раньше девочка одна работала, Верой звать. Честная, непьющая, из порядочных. Слышал, сейчас свободный ищет. Я схожу, поговорю.
И, не дожидаясь возражений, натянул свою старую кожаную куртку и вышел, хлопнув дверью. Вернулся он через два часа, пахнущий осенним ветром и удовлетворением.
— Всё, договорились. Завтра с утра придёт, бумаги посмотрит. А ты приходи в себя, босс должен выглядеть прилично, — отчитал Славмир Тимофея, и в глазах лучшего технолога мелькнула отеческая усмешка.

Именно в этот день он впервые увидел её. Вера пришла в цех с документами из бывшей бухгалтерии отца, которая всё ещё вела какие-то формальные дела. Ее не яркая одежда, тёмная юбка ниже колена, простой свитер, подчеркивала скромность. В волосах — незаметная резинка, никакого макияжа. Но её лицо… Оно было не броским, но удивительно спокойным и чистым, как вода в лесном роднике. Вера пахла чем-то лёгким — ванилью и свежестью.

— Мне к Тимофею Олеговичу, — сказала тихо она, и её голос прозвучал как музыка после скрежета железа.

Они говорили о документах. Вера была вежлива, но отстранённая, взгляд опущен в папку. Тимофей, к своему удивлению, чувствовал неловкость. Ему захотелось стереть с рук пятно от яблочного сока, поправить волосы. Он, прошедший через нищету и унижения, вдруг снова почувствовал себя неуклюжим юнцом.

Следующая их встреча была совсем иной. Тима задержался на складе и поздно шёл к метро. Возле небольшого храма в переулке, Тимофей услышал сдавленный крик и грубый смех. Трое подвыпивших парней окружили девушку, которая прижалась к стене. Они что-то требовали, тыча пальцем в её простую сумку. Это была Вера.

В Тимофее всё вскипело. Не раздумывая, он рванулся вперёд. Не был героем-бойцом, но в нём пробудилась ярость защитника своего труда и территории. Он резко оттолкнул одного, встав между ними и Верой.
— Уходите, — его голос прозвучал низко и опасно, не оставляя споров.
Парни, увидев горящие глаза и готовность к драке, поспешно ретировались, бросив в его сторону пару матерных слов.

Тимофей обернулся к Вере. Она стояла бледная, дрожала, но в её глазах читалось не столько испуг, сколько глубокое унижение от всей этой грязной ситуации.
— Спасибо, — прошептала она, не глядя на него.
— Провожу? — предложил он, ещё не остывший.
— Нет! — она ответила слишком резко и, опомнившись, добавила мягче: — Спасибо. Я сама. Я… мне нужно одной.

Она отвернулась и быстро зашагала прочь, кутаясь в платок. Тима остался стоять в темноте переулка, пахнущем влажным камнем и первыми цветами. Он спас её, но она оттолкнула его. И это больно обожгло сильнее, чем любое физическое увечье.

На следующий день она пришла в цех сама. Глаза её были опухшими от слёз.
— Простите за вчерашнее, Тимофей Олегович. Я была не в себе. Благодарю вас за помощь.
— Почему вы так испугались? Не их… а меня? — не удержался он.
Вера посмотрела на него прямо, и в её взгляде была бездонная печаль.
— Вы — сын своего отца. А я видела, через что прошла ваша семья. Я работала со счетами, аресты, ложь. Мой мир строится на вере и честности. Ваша жизнь… она опасна. Я боюсь в него попадать.

Вера ушла, оставив его в полном смятении. Тимофей хотел кричать, что он не отец, что сам построил всё с нуля. А его мир — это честный труд. Но понимал: для неё он был всего лишь упавшим яблоком от того дерева.

Удар пришёл откуда не ждали. Бывшие «друзья» Павел и Стас, используя старые связи, добились внеплановой проверки. Пришли санэпидемстанция и налоговая. Цех встал. Рабочие смотрели на Тимофея с немым вопросом. В воздухе висела пыль и запах страха. В самый разгар этого кошмара в цех снова вошла Вера. Увидев суету и его помрачневшее лицо, она всё поняла.

Она не стала приближаться. Она тихо перекрестилась, стоя у входа, и прошептала: «Господи, помоги ему». И ушла. Но он видел. И этот простой, искренний жест тронул что-то в его душе глубже, чем любые слова поддержки.

Проверка, к его удивлению, не выявила критичных нарушений. Всё было чисто. Чисто по-настоящему. Но осадок остался. И понимание, что так будет всегда.

Однажды, выходя из цеха поздним вечером, Тимофей увидел её. Она сидела на скамейке у остановки, вся в лучах заходящего солнца, и читала маленькую книжку в кожаном переплёте. На обочине росли весенние цветы и куст мяты. Он нарвал букет и подошёл, не решаясь нарушить её уединение.

Вера подняла на него глаза. В них не было прежней отстранённости. А только тихая усталость и что-то похожее на признание.
— Я слышала, у вас были проблемы. Всё… хорошо?
— Враги не унимаются, — он попытался шутить, но голос дрогнул. — Но крепость стоит.

Тимофей сел рядом. Помолчали. Воздух был наполнен ароматом цветущих лип и далёкого дыма.
— Знаете, Вера, — начал он с трудом, — я долго злился на вас. За то, что вы судили меня по отцу. А потом понял. Я должен был не злиться, а доказать, что я — другой. Не словом, а делом. Каждой чистой бутылкой, которую мы здесь производим и честно заработанной копейкой.

Она слушала, не перебивая, и в её глазах таял лёд.
— Я вижу, — тихо сказала она. — Прости меня. Это был мой грех — осуждение.

Тимофей достал из-за спины то, что держал в руке. Не роскошный букет из роз, а скромный, скромный пучок весенних незабудок и веточек мяты, собранный у обочины. Букетик пах нежностью, солнцем и простотой.
— Это вам, — Тимофей протянул ей цветы, и его пальцы чуть дрожали. — Не из магазина. Сам… собрал.

Вера взяла букет. Коснулась его руки. И впервые за всё время она улыбнулась.
— Спасибо, Тимофей. Они прекрасны, — вдыхая аромат весенних цветов, произнесла тихо Вера.

3 глава

Жизнь Тимофея обрела новый, чёткий ритм. С утра — цех, запах брожения и стук бочек. Днём — работа с Верой над счетами и накладными. Она сидела за своим маленьким столом в углу, и Тимофей ловил себя на том, что замирает, глядя, как она аккуратно выводит цифры, отчего кончик её языка чуть виден между губ. Теперь научился различать её запах — ваниль и тёплая бумага — среди густых ароматов цеха.

Однажды вечером, когда все уже разошлись, а Тимофей засиделся с чертежами новой этикетки, Вера не уходила, перебирая старые архивы.
— Что-то не сходится по старой поставке дубовых бочек, — вздохнула она. — Нужно найти накладную двухгодичной давности.
Они спустились в подвал и прошли в маленькую каморку, заваленную старыми папками. Пахло пылью, временем и сладковатым запахом старой древесины. Перебирая папки, Тимофей наткнулся на большую, потрёпанную коробку с надписью «Архив О. В.» — отца. Механически Тима открыл и достал папку.

Сверху лежали фотографии. Не с официальных приёмов, а домашние, потрёпанные. Маленький Тима, лет семи, с огромным, почти с него ростом, мольбертом. На мольберте — удивительно живой, яркий рисунок парусника. На другой — он сжимает в руках пачку потрёпанных карандашей, сияя от счастья. А рядом — отец, его лицо сурово и недовольно.
— Брось эту ерунду, — говорил он тогда. — Художники — это нищие. Ты должен уметь считать деньги, а не малевать картинки. Настоящее мужское дело — это бизнес.

Память ударила, как обухом. Давно забытая боль, чувство стыда за своё самое сокровенное увлечение. Тима сдался тогда. Запер в себе того мальчика и стал тем, кого хотел видеть отец.

— Что это? — Вера заглянула ему через плечо. Её дыхание коснулось его шеи, и он вздрогнул.
— Это… я, — прошептал он, проводя пальцем по пожелтевшей фотографии.
— Ты рисовал? — в её голосе прозвучало неподдельное изумление. — Это так красиво…
— Отец заставил бросить. Сказал, это не дело для мужчины.

Вера взяла фотографию, внимательно рассмотрела её при свете лампочки-груши.
— А по-моему, это самое что ни на есть мужское дело, — сказала она тихо, но очень твёрдо. — Творить красоту. Дарить её людям. Разве твой сидр — не то же самое? Ты ведь не просто жидкость производишь. Ты вкладываешь в неё душу, вкус, характер. Это ведь тоже искусство.

Он смотрел на неё, и какая-то внутренняя ледышка, копившаяся годами, начала таять. Вера видела в нём то, чего он боялся признать.

На следующий день Тимофей не пошёл в цех. Отправился в художественный магазин и, с трепетом, как в детстве, купил коробку профессиональных карандашей, ластик-клячку и большой альбом для эскизов. Пахло в магазине свежей краской и деревом, и этот запах был опьяняюще знакомым.

Тимофей не стал рисовать кораблики. Он начал с того, что знал, и любил сейчас. Набросал эскиз новой этикетки для своего сидра «Гараж №7». Не компьютерный, бездушный шаблон, а живую, дышащую иллюстрацию. Тима изобразил тот самый гараж, из окна которого лился тёплый свет, а вокруг вились лёгкие, почти невесомые линии — аромат яблока, мяты и дуба. Это было по-настоящему красиво.

Когда он, робея, показал эскиз Вере и Славмиру Ивановичу, воцарилось молчание.
— Чёрт, — выдохнул старый технолог. — Да это же намного лучше всего, что у нас было! Смотришь и прямо вкус чувствуешь!
Вера смотрела не на эскиз, а на него. В её глазах светилось что-то тёплое и восхищённое.
— Я же говорила, — прошептала она.

Новые этикетки стали сенсацией. Бутылки с сидром теперь не просто стояли на полках — их замечали. Их покупали, чтобы рассмотреть поближе, и потом долго хранили как маленькие произведения искусства. Продажи выросли. Но главное — Тимофей обрёл себя. Он целыми днями пропадал в цеху, рисуя новые эскизы, расписывая бочки затейливыми узорами, превращая своё производство из просто фабрики в арт-пространство. Мир вокруг Тимофея действительно стал красивее.

А однажды, в субботу, он не позвал Веру в цех. Вместо этого он пришёл к её дому с небольшим свёртком.
— Пойдёмте, я хочу вам кое-что показать, — сказал он загадочно.

Он привёл её в цех. Но это был нерабочий цех. Он был преображён. На стенах висели его рисунки — не эскизы, а настоящие картины: яблоневый сад под дождём, портрет Славмира Ивановича за работой, улыбающиеся лица их постоянных клиентов из соседнего бара. В центре, на бочке, стоял самовар (раритет раздобыл Славмир), дымившийся душистым чаем с травами из Верушкиного сада. Пахло чаем, яблоками и… счастьем.

— Я хотел сказать вам спасибо, — начал Тимофей, и голос его дрожал. — Вы нашли того мальчика, которого все заставили забыть. Вы вернули мне… меня самого.

Он развернул свёрток. Там была не фотография, а нарисованный им портрет. Вера, сидящая за своим столом, сконцентрированная и прекрасная. Луч света падал на её руки, лежащие на счётах, а вокруг вились те же самые лёгкие линии — но на этот раз это были цифры, формулы и… маленькие ромашки.
— Это я вас так вижу, — прошептал он. — Самую честную, добрую и прекрасную. Я… я влюблён в вас, Вера.

Она не ответила сразу. Она подошла к портрету, коснулась нарисованной своей щеки. Потом обернулась к нему. На глазах у неё блестели слёзы, но это были слёзы радости.
— И я, — тихо сказала она. — Я влюблена в того Тимошку с карандашами. И в мужчину, который его нашёл.

Она взяла его руку, испачканную в угле и яблочном соке, и крепко сжала её. Её пальцы были тёплыми и уверенными. И в тишине цеха, под аккомпанемент тихого потрескивания самовара, произошел их первый, нежный и бесконечно правдивый поцелуй. Он пах чаем, ванилью и счастьем обретённого дома.

4 глава

Успех «Гаража №7» стал притчей во языцех. История «мажора, который смог» раздражала тех, кто привык видеть Тимофея неудачником. Особенно злились его бывшие «друзья» Павел и Стас. Их собственный проект крафтового пива прогорел с треском — не хватило ни вкуса, ни души.

Они нагрянули без предупреждения как чума. Дверь цеха распахнулась, впустив вихрь дорогого парфюма, сигаретного дыма и алкогольного перегара. Их было трое. Павел, главарь, в идеально сидящем пальто, смотрел на Тимофея с насмешливой брезгливостью, как на насекомое.
— Ну что, Тимка, поднялся? — он прошёлся по цеху, тыча пальцем в бочки. — Из грязи в князи, да? Мило. Но играешь не по своим правилам. Ты нам клиентов переманиваешь.

Тимофей, вытирая руки о тряпку, медленно выпрямился. Раньше его бы затрясло от ярости или страха. Сейчас он чувствовал лишь холодное, тяжёлое спокойствие. Он был у себя дома. На своей земле.
— Правила простые, Паша, — тихо, но чётко сказал он. — Делать хороший продукт. Этому тебя твой папа не научил. Выходи.

Павел фыркнул.
— Ты мне указывать? Сынок арестанта? Мы тебя втопчем в это твое г***о, в котором ты копошишься.
— Ты уже в нём, — без тени улыбки парировал Тимофей. — Только это твоё собственное. И пахнет оно от тебя за версту. Вали отсюда. И не приходи больше. Дверь бьющаяся, жалко будет.

Его спокойная, неоспоримая уверенность обезоружила. Павел побледнел от злости. Он ожидал страха, заискивания. Он получил презрение.
— Ладно, — прошипел он. — Ты сам напросился. Поехали, ребята.

Они ушли, оставив после себя тяжёлый, отравленный воздух. Славмир Иванович мрачно сплюнул в угол.
— Псов голодных спустили. Будь готов, фарфоровый, бить будут грязно.

Месть не заставила себя ждать, но ударила не по бизнесу. Вера задержалась в цехе, чтобы доделать отчёт. Тимофей ушёл раньше — у него было назначено деловое свидание с владельцем сети баров. Шёл на встречу, когда его телефон взорвался звонком Славмира.
— Тим! Вера! Она ушла десять минут назад, и её кто-то… я из окна видел… в чёрной машине… — старик задыхался от ужаса.

Лёд в жилах. Тимофей рванулся назад, сердце колотилось, как бешеное, выпрыгивая из груди. Старенькая нива мчалась по темным улицам, сердце Тимы бешено колотилось. Интуиция, обострённая страхом, вела его. Он знал, куда они могли её повезти. На старую заброшенную стройку у реки, где часто устраивали свои гулянки.

И он угадал. Заброшенный ангар. Призрачное здание освещалось фарами той самой чёрной иномарки. Изнутри доносились приглушённые крики, смех и звук рвущейся ткани. Тимофей, не раздумывая, схватил на бегу тяжелую ржавую арматуру.

Он ворвался внутрь. Картина встала перед ним в кроваво-красном тумане. Павел и Стас держали Веру. Её платок валялся на грязном полу, юбка была порвана. Её глаза были полны ужаса, а рот зажат ладонью. Пахло плесенью, бензином и мужским потом.

— ОТПУСТИ ЕЁ! — рёв Тимофея прозвучал как выстрел.

Они обернулись, опешив. Он шёл на них, не человек — воплощение гнева. Арматура со свистом рассекала воздух. Первый удар пришёлся по фарам машины — стекло взорвалось звёздами, погрузив всё в полумрак. Вторым движением он послал Стаса в нокдаун, попав ему в плечо. Павел отпрыгнул, белея.
— Ты сумасшедший!
— Ещё как! — Тимофей бросился на него, сбил с ног и занёс кулак для удара. Но увидел лицо Веры, её слёзы. И остановился. Не их. Он не станет такими, как они.

— Валите, — прохрипел он поднимаясь. — Пока живы.

Они, бормоча проклятия, бросились к машине и укатили, оставив после себя пыль и страх.

Тимофей подбежал к Вере. Она вся дрожала. Снял свою куртку, запахшую древесиной и сидром, и укутал её, как ребёнка.
— Всё хорошо… всё кончено… я здесь… — он повторял это, как мантру, сам едва держась на ногах от выброса адреналина.

Он отвёз её к себе, уложил, отпаивал тёплым чаем. Вера молчала, лишь сжимала его руку, ища в нём опору. В ту ночь он не отходил от её кровати. Их мир сузился до тихой комнаты, запаха лаванды от волос и ароматного чая с мелиссой.

Через несколько дней Вера, уже пришедшая в себя, решила сделать спасителю сюрприз и принести ему домашних пирогов в цех. Подходя к зданию, увидела его. Тима стоял у входа. И с ним была та самая, ослепительная красавица из его прошлой жизни, Анжела. Та, что когда-то была его подругой. Она плакала, что-то говорила ему, а потом обняла и прижалась к его груди. А он… он не оттолкнул её. Он будто замер, а потом его рука медленно поднялась и легла ей на спину. Анжела подняла лицо, и он поцеловал её. Долго. Страстно.

Для Веры мир рухнул в одно мгновение. Воздух перестал поступать в лёгкие. В ушах зазвенела оглушительная тишина. Пироги выпали из её рук, разбившись об асфальт. Она не помнила, как побежала. Сердце рвалось на части, и боль была такой физической, что хотелось кричать. Он спас её от насилия, чтобы самому нанести самую страшную, предательскую рану.

Вера не видела, что произошло дальше. Как Тимофей резко оттолкнул Анжелу, вытирая губы тыльной стороной ладони с омерзением.
— Хватит! Ты что, с ума сошла?!
— Павел заплатил, милый, — холодно улыбнулась она, поправляя причёску. — Сказал, нужно тебя отвлечь и устроить маленькое шоу для твоей серой мышки. Кажется, получилось.

Тимофей бросился искать Веру. Но её нигде не было. Телефон не отвечал. Славмир лишь развёл руками:

— Вера прибежала, вся в слезах, схватила вещи и ушла.

Тима нашёл её только вечером в церкви. Она сидела на скамье в дальнем углу, вся сжавшись в комок, и беззвучно плакала.
— Вера… это была ловушка. Она подстроила… Павел её подослал… — он говорил, захлёбываясь, падая перед ней на колени.

Вера молчала, не глядя на него.
— Уйди, — наконец прошептала она. — Я не могу. Я всё видела. Я не могу это забыть.

— Тогда смотри на меня, — его голос сорвался. Он взял её лицо в свои руки, заставляя поднять на себя глаза. — Смотри! Видишь? Это не её поцелуй на моих губах. Это гнев. Это отвращение. А знаешь, какой поцелуй был настоящим? Тот. В цеху. Тот, что пах чаем и… и счастьем. Это — я. И я никуда не уйду. Я буду стоять здесь, пока ты не поверишь мне. Потому что ты моя вера. Всё. Что у меня есть.

Он не оправдывался. Тима просто смотрел на неё, и в его глазах была такая бездна боли, любви и правды, что лжи там не могло быть места.

Вера смотрела на него сквозь слёзы. Она видела его дрожащие руки, его перекошенное от муки лицо. И она вспомнила его ярость в том ангаре. Его тихую заботу потом. Его рисунки. Его честность.
Медленно, почти не дыша, она подняла руку и коснулась пальцами его губ, как бы стирая тот чужой, лживый поцелуй.

— Я верю тебе, — выдохнула она, и слёзы хлынули с новой силой, но теперь это были слёзы облегчения. — Потому что боюсь не верить. Без тебя… мне не жить.

Он прижал её к себе, и они сидели на холодной церковной скамье, двое раненых, израненных людей, нашедших друг в друге единственное спасение. Вокруг пахло ладаном, воском и прощением. А снаружи начинался дождь, смывая с города всю грязь и боль, обещая новое начало.

5 глава

Прошло еще время, работа в цеху кипела, партии увеличивались, договора подписывались. Они даже отметили важное сотрудничество с другими городами. Лето сменилось осенью, и лесное золото обсыпалось с деревьев, и по ночам первые морозцы стеклили небольшие лужи.

И опять произошло нападение на производство, нападавшие пришли поздно, видимо, надеялись, что в цеху, кроме, охранника не будет никого. Ох, как они ошиблись.

Воздух в цехе после ночной тревоги ещё был густым от адреналина и запаха перекисшего сусла, смешанного с едким душком страха. На полу валялись осколки стекла от разбитой лампы, а Славмир Иванович, с окровавленным носом и разбитой губой, перевязывал руку одному из двух здоровенных охранников, которых Тимофей нанял после истории с Верой. Второй охранник сидел на ящике, тяжело дыша и прижимая ладонь к ушибленным рёбрам.
— Козлы... как танки ломились, — хрипел Славмир. — Двоих, кажись, ребра посчитали. Остальные смылись.

Тимофей стоял, сжимая в белом кулаке монтировку. Гнев закипал в нём, густой и чёрный, как смола. Они перешли все границы. Посягнули на его дело, на его людей, на его любовь. Теперь — на его производство.

И тут дверь цеха со скрипом открылась. На пороге стояли они. Павел и Стас. Без бандитов. Без оружия. В дорогих пальто, которые теперь казались жалким маскарадным костюмом. Их лица были бледны, а глаза бегали, не в силах встретиться со взглядом Тимофея.

Тишина стала густой, как сироп. Славмир замер, охранник потянулся за дубинкой. Но Тимофей медленно опустил монтировку. Она с грохотом упала на бетонный пол. Эхо прокатилось по цеху.
— Выйдите, — тихо сказал Тимофей своим людям. — Я с ними поговорю. Один.
— Тим, они же...
— Выйдите, — повторил он, не отводя взгляда от гостей. Его голос не дрожал. В нём была сталь.

Когда они остались одни, Тимофей первым нарушил молчание.
— Ну что, пацаны? Не вышло бандитами — пришли сами добивать? — он сделал шаг вперёд. Павел и Стас инстинктивно отпрянули. — Вас что, совсем крыша поехала? Вы на что рассчитывали?
Павел попытался сохранить маску презрения, но она треснула. Его губы задрожали.
— Ты всё испортил, Тимка! Всё! — его голос сорвался на визг. — Мы должны были быть наверху! А ты... ты тут со своим дерьмовым сидриком вылез! Ты посмел стать лучше нас! Нас все теперь с тобой сравнивают!

Тимофей смотрел на него, и гнев внутри начал медленно остывать, сменяясь странным, почти болезненным пониманием.
— И что? — спокойно спросил он. — Вы из-за этого всё это устроили? Из-за сплетен? Из-за зависти?
— Мы не справляемся! — неожиданно крикнул Стас, и в его голосе прозвучала настоящая, детская обида. — У Пашки, отцу новая жена сыночка родила, ему теперь по фиг на него! А мой... мой на мели сидит, все долги на меня переписывает! А ты... ты один! Без папочки! И у тебя всё получается! Вытянул счастливый билет!
Тимофей медленно обвёл взглядом свой цех. Свои бочки. Свой труд.
— Какой билет? Вы первые от меня отвернулись. И знаете, хочу сказать спасибо! Я для себя. Потому что я не для папочек стараюсь, — тихо сказал он. — Я нашёл то, что люблю. А вы... вы так и остались мальчиками на побегушках у своих отцов. И теперь, когда они вас кинули, вы даже не знаете, кто вы без их денег и фамилий.

Его слова повисли в воздухе, жгучие и правдивые. Павел сжал кулаки, но поднять руку не смог. По его виду Тимофей понял, бывший друг был сломлен.
— И что нам теперь делать? — прошептал он, и это был искренний вопрос.

Тимофей вздохнул. Он видел перед собой не монстров, а двух несчастных, запутавшихся мальчишек, которых с детства учили, что главное — быть сильным и крутым, а не счастливым.
— Убираться отсюда, — сказал он твёрдо. — И найти своё дело. Не для показухи. Не для отцов. Для себя. Пусть это будет мытьё машин или выпечка пирожков. Но своё. Пока не научитесь зарабатывать сами — вы никто. И никогда ими не станете.
Он подошёл к ним вплотную. Они не смотрели на него.
— Я не буду подавать на вас в полицию, — сказал Тимофей. — Считайте, что мы квиты. За всё. Но если вы хоть раз появитесь здесь снова... я сам сломаю вам всё, что можно сломать. Вам понятно?

Они молча кивнули, два побеждённых «победителя». И, не сказав больше ни слова, развернулись и вышли в рассвет, который заливал улицу холодным, равнодушным светом.
Тимофей долго стоял один посреди своего разгромленного, но непокорённого цеха. Впервые за долгое время он не чувствовал ненависти. Лишь пустоту и лёгкую, странную грусть.

Эту грусть как рукой сняло, когда он увидел Веру. Они договорились встретиться за городом, на старом заброшенном карьере, где открывался вид на всё небо. Тимофей приехал туда первым, застелил багажник своего старенького внедорожника пледом, достал термос с чаем и тот самый сидр, что они пили в их первое свидание.

Она подъехала на такси. Выйдя из машины, она увидела его, уставшего, в помятой одежде, но с таким светом в глазах, что её сердце ёкнуло. Она ничего не спросила. Просто подошла и обняла его, чувствуя под щекой грубую ткань его куртки, пахнущую дымом и мужской усталостью.
— Всё кончилось, — прошептал он ей в волосы. — Навсегда.

Они сели в багажник, укутавшись в один плед. Над ними раскинулось бесконечное, бархатное небо, усыпанное бриллиантами звёзд. Воздух был холодным и чистым, пахло хвоей и мёрзлой землёй. Где-то далеко кричала ночная птица.
— Они были несчастны, — вдруг тихо сказал Тимофей. — Оказывается, быть ими — это тоже наказание.

Вера взяла его руку в свои маленькие, тёплые ладони.
— Ты смог их пожалеть. Это многое о тебе говорит.
— Я не жалел. Я... понял. Мы все были в одной клетке. Просто мне хватило духу из неё выйти.
Он обнял её крепче, и они замолчали, глядя вверх. Млечный Путь раскинулся над ними сияющей рекой. Было так тихо, что слышалось биение их сердец.
— Знаешь, о чём я думаю? — прошептала Вера. — Что все эти звёзды... они видят нас. И им всё равно, кто наши родители и сколько у нас денег. Для них мы просто двое, которые любят друг друга. И это — главное.

Тимофей повернулся к ней. При свете звёзд её лицо казалось бледным и неземным, а глаза — бездонными.
— Я люблю тебя, — сказал он просто, без пафоса, вкладывая в эти слова всю свою боль, всю свою надежду и всю свою обретённую правду.
— И я тебя, — ответила она, и их губы соприкоснулись в лёгком, нежном, бесконечно долгом поцелуе, который пах чаем, звёздной пылью и бесконечным счастьем.
И где-то там, далеко, в городе, двое бывших мальчиков из золотых клеток ехали по пустынным улицам, не зная, куда. А здесь, под холодным и ясным небом, двое бывших сирот, нашедших друг друга, были по-настоящему богаты. Они были дома.

6 глава

Анжела не привыкла проигрывать. Быть отвергнутой — такого в её жизни не случалось никогда. Она была эталоном, богиней, за которой мужчины готовы были ползти по битому стеклу. А этот... этот выскочка из помойки, которому она по приказу Пашки устроила дурацкий спектакль, осмелился оттолкнуть Анжелу-Модель с настоящим отвращением. И теперь он был с этой серой, ничтожной бухгалтершей! Это жгло её изнутри, как раскалённая игла. Её безупречная красота, которую обычно сравнивали с мраморной скульптурой, исказилась в гримасе злобы.

Анжела знала, где он обедает в перерыв. Небольшое кафе с видом на канал. Она подкупила официанта — для её чар и пачки купюр это было делом пустяковым. И вот когда Тимофей заказал кофе, в его чашку незаметно подсыпали горьковатый порошок.

Сначала он почувствовал лишь внезапную, сокрушительную усталость. Голова закружилась, мир поплыл. Он списал всё на переутомление и вышел на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Но ноги подкосились. Чьи-то сильные руки подхватили его под мышки, прошептав: «Братан, ты чего? Давай доведём до машины». Он не успел даже понять, что происходит, как погрузился в тяжёлый, неестественный сон.

Очнулся он на огромной кровати с шелковым бельем в незнакомой роскошной спальне. Голова раскалывалась, во рту был мерзкий химический привкус. Он был без пиджака, рубашка расстёгнута. И рядом, обнажённая по пояс, с растрёпанными волосами, лежала улыбающаяся Анжела. Щёлкнул телефон.
— Что... что происходит? — просипел он, пытаясь встать, но тело не слушалось.
— У нас был чудесный вечер, Тимочка, — сладким голосом проговорила она и потянулась к нему, чтобы сделать ещё одно селфи, целуя его в щёку, когда он пытался её оттолкнуть.

Тимофей вырвался, схватил свою одежду и, шатаясь, выбежал из квартиры. По дороге домой его телефон взорвался сообщениями. Павел и Стас поздравляли с возвращением в высшую элиту. Тима открыл галерею с трясущимися руками. Серия фотографий. Он в постели с Анжелой. Её страстные поцелуи. Его растерянное, бледное лицо. И единственное сообщение, отправленное с его телефона на номер Веры: «Прости, но мой мир тянет меня. Всё было прекрасно. Я понял, кто мне нужен по-настоящему».

Лёд ужаса сковал его сердце. Он тут же попытался позвонить Вере. Абонент недоступен. Он рванул к её дому. Соседка, выглянув в дверь, только покачала головой:
— Уехала Вера утром. В слезах. Куда — не сказала.

Он звонил Славмиру, обзванивал всех знакомых, носился по городу. Её нигде не было. Она исчезла. Словно растворилась в холодном осеннем воздухе. Его мир, который он с таким трудом выстроил, снова рухнул в одночасье. И на этот раз он был разрушен не силой, а гнусной ложью.

Два дня он провёл в отчаянии. Не ел, не спал. Потом отчаяние сменилось холодной, ясной решимостью. Он нашёл Анжелу в дорогом фитнес-клубе. Увидев его, она улыбнулась самодовольно.
— Ну что, Тимка, передумал?
— Где она? Я знаю, вы в класс один ходили. Ты больше можешь сказать, уверен! — его голос звучал тихо и опасно.
— Кто? Твоя серая мышка? Улетела, наверное. Ищи мышь ставшую вороной.
— Если с ней что-то случится, — Тима подошёл так близко, что Анжела попятилась, увидев в его глазах нечеловеческую серьёзность, — я тебя уничтожу. Не физически. Ты же модель. Я сделаю так, что ни один приличный бренд не посмотрит в твою сторону. Твоё лицо будет висеть в каждом чартерном клубе как предупреждение. Ты поняла?

В его тоне не было бравады. Только факт. Анжела побледнела и, проглотив обиду, пробормотала:
— Она у своей тётки в деревне. В Никольском. Больше я ничего не знаю.

Этой же ночью Тимофей был в пути. Старая «Нива» Славмира Ивановича бодро катила по темному шоссе. Он не звонил, не предупреждал. Он знал, что слова теперь ничего не значат.

Никольское было глухой деревушкой. Дом тётки Веры оказался на краю, у леса. Из трубы шёл дымок. Тимофей остановил машину и пошёл. Подойдя к калитке, он увидел её. Она сидела на крыльце, закутавшись в большой платок, и смотрела на первую порошу, которая начинала засыпать цветник перед домом. Лицо её было осунувшимся, а глаза — пустыми.

Она увидела его, но не испугалась, не убежала. Просто смотрела с бесконечной усталостью.
— Вера... — он остановился у калитки, не решаясь войти без разрешения.
— Зачем ты приехал? — её голос был безжизненным. — Чтобы показать новые фотографии?

— Мне подсыпали снотворное в кофе, — сказал он прямо, без оправданий. — Анжела. Та самая. Она всё подстроила. Я ничего не помню. Я очнулся уже у неё. Фотографии — это постановка.

Он не ждал, что она сразу поверит. Он видел стену в её глазах.
— И что? — она спросила тихо. — Я должна тебе верить на слово? Опять?
— Нет, — он покачал головой. — Я не за этим. Я приехал, чтобы сказать одно. Я люблю тебя. Только тебя. И я готов ждать. Сколько потребуется. Месяц. Год. Десять лет. Я буду каждый день доказывать тебе, что моё слово — это правда. Стоять здесь, у этой калитки, каждый вечер, пока ты не позволишь мне войти.

Он повернулся и ушёл к машине. Не стал давить, не стал упрашивать. Он сел в машину, но не уехал. Просто сидел и смотрел на огонёк в её окне.

На следующий вечер он снова приехал. Привёз с собой её забытый в цеху тёплый шарф и корзину продуктов из города. Поставил у калитки и ушёл в машину.

Так продолжалось неделю. Он заказал машину дров и колол их, сложив аккуратно у забора. Чистил снег на тропинке. Молча. Ничего не требуя.

На восьмой день, когда он снова приехал, калитка была не заперта. А на крыльце стояли два стакана с парным молоком.

Сердце Тимы ёкнуло. Он вошёл во двор. Из дома вышла Вера. Глаза её были красными от слёз, но в них уже не было пустоты.
— Я позвонила в то кафе, — тихо сказала она. — Там официант знакомый... он совесть имел. Он всё подтвердил. Прости меня. Я должна была тебе верить.

Тимофей подошёл к ней и обнял её. Вера прижалась к его груди, и её плечи задрожали от тихих, очищающих слёз.
— Это я должен просить прощения, — прошептал он. — За то, что позволил этой грязи коснуться тебя. Больше никогда. Я обещаю.

Они стояли так посреди заснеженного двора, и первый крупный снег медленно падал на них, как благословение, укутывая и смывая всю боль, всю грязь и всю ложь. Он целовал её волосы, её глаза, её слёзы. И это было единственное доказательство, которое имело значение. Доказательство, которое нельзя подделать.

7 глава

Прошло время, Тимофей разрабатывал новый вкус и часто оставался в цеху спать. Этим-то и воспользовались бывшие друзья. Последний удар был самым подлым и огненным. Павел, Стас и озлобившаяся Анжела, окончательно потерявшие всё и видевшие в Тимофее живое напоминание о своём крахе, решили стереть его наследие с лица земли. Они знали, что он часто засиживается в цеху один, допоздна.

Ночью, когда в огромном помещении царила тишина, нарушаемая лишь бульканьем дремлющего в бочках сидра, они усыпили охранника и проникли внутрь. Бывшие друзья облили стены и пол бензином, пахнувшим смертью и завистью. И подожгли. Огонь, жёлто-красный и беспощадный, проглотил темноту с жадным рёвом. Они забаррикадировали выход снаружи, обрекая его на мучительную смерть.

Тимофей проснулся от удушья и треска, пожирающего всё пламени. Он пытался выбраться, но путь был отрезан стеной огня. Дым ел глаза, пламя лизало кожу. Фарфоровый мальчик не выдержал и рухнул, теряя сознание, успев прошептать её имя... Его спас чудом подъехавший по вызову о бьющемся в панике охраннике Славмир Иванович. Старик, не раздумывая, накинул на себя мокрый брезент и вынес Тимофея, обгоревшего и бездыханного, из ада, сам получив серьёзные ожоги.

Тимофея отвезли в реанимацию. За его жизнь боролись лучшие врачи города и области. Он был подключён к аппаратам, тело напоминало мумию — забинтовано, а лицо — неузнаваемо. Прогнозы были самыми мрачными.

Вера не отходила от больницы. Но она не плакала и не рвала на себе волосы. Она нашла свою крепость — маленькую больничную часовню. Стояла там на коленях часами, и губы её беззвучно шептали молитвы. Не просила о чуде. Вера вверяла его в руки Божьи.

— Господи, дай ему сил. Дай ему мужества бороться. И дай мне смирение принять любую волю Твою. Но если можно... верни его мне. Он так нужен этому миру. Он стал таким хорошим, — через слезы вглядывалась в распятие Христа Вера и молилась, молилась...

Её беседа с Богом, тихая и неугасимая, как свеча перед ликом, казалось, наполняла всё вокруг незримой силой. Дни сливались в ночи. Тима перенёс несколько операций. Врачи качали головами, а она продолжала молиться.

И случилось чудо. Не мгновенное, а медленное, трудное. Тимофей очнулся. Его первым сознательным движением была попытка пошевелить пальцами, которые Вера сразу же заключила в свои ладони.

«Я здесь, — прошептала она, касаясь лбом его повязки. — Я с тобой. Борись».

Тимка боролся. Ради неё. Ради их будущего. Месяцы реабилитации, боли, отчаяния и маленьких побед. И она была рядом каждый миг. Её вера стала его щитом, её любовь — самым сильным лекарством.

Тем временем правда всплыла. Подкупленные помощники, испугавшись реального срока за покушение на убийство, стали давать показания. Нашли записи камер наблюдения с соседних зданий, запечатлевших их машины. Павел, Стас и Анжела получили свои длительные сроки. Справедливость восторжествовала.

Спустя два года.

У входа в новый, отстроенный с нуля и ещё более современный цех «Гараж №7» стояла нарядная толпа. Рабочие, Славмир Иванович (со шрамом на руке, но с сияющими глазами) — все с воздушными шарами и улыбками до ушей.

Подъехала машина. Из неё вышел Тимофей. На нём был не рабочий комбинезон, а элегантный костюм. На его лице остались шрамы, но они не портили его, а делали сильнее, мудрее. Он был удивительно спокоен и счастлив, в руках держал крошечный свёрточек в голубом конверте. Открыл дверь и помог выйти Вере. Она сияла тихим, материнским счастьем. В её глазах была та самая глубокая вера и любовь, что спасла его из самого пекла.

Толпа зааплодировала. Тимофей бережно передал сына в руки Веры и обнял их обоих, закрыв глаза от переполнявших чувств. Они прошли через огонь и смерть, чтобы обрести эту минуту абсолютного, выстраданного счастья.

А потом он взглянул на сына. На его идеальное, розовое личико, на тёмные реснички, на крошечные пальчики. Мальчик, их сын, их продолжение. Он не был «фарфоровым». Ребенок был живым, настоящим, дышащим чудом. И Тимофей знал, что никогда не заставит его забыть о его мечтах. Новоиспеченный отец научит его главному: быть честным, сильным, любить и верить. И всегда, всегда бороться за своё счастье, каким бы трудным ни был путь.

Они стояли втроём под аплодисменты своих друзей и сотрудников — не бывших, а самых что ни на есть настоящих. Их ждал успешный бизнес, уютный дом и долгая, счастливая жизнь, выкованная в испытаниях и освещённая молитвой и любовью. Путь был пройден. Начиналась новая глава.