Фармооккультизм

Вижу силуэт. Кажется, что это знакомый образ, может даже человек. Он движется плавно, но слишком быстро, это одновременно вяжется в единую картину, но почему-то противится во мне. Это Мардерфейс. С ним мы тут уже торчим более недели. То, что было нашим лагерем, больше походит на останки от экспедиции Дятлова. Палатка разорвана из нутра, а все наши вещи, словно от взрыва, лежат на расстоянии разной дальности. Образ Мардерфейса рвотным позывом не успокаивается во мне, потому что я все еще продолжаю видеть в нем два существа. Первое — это его физическая оболочка, а второе, то, что вчера породило весь этот ужас и острые переживания.

Мардерфейс — это мой одноклассник и друг, если что. Чуть ниже меня ростом, с слегка вдавленной в плечи головой. Так может случиться, когда, ты всю жизнь отчего-то пригинаешься.Но тот назидательный образ родителя или монотонного учителя, грозно указывающий на ошибки - тут не причем. Его угрозой было небо, или бытие. Оно исполином, выходило наружу через сотни смыслов, ежедневно в его уме. В нем было вечное застывшее вопрошание, как бы с этим сгибанием головы в плечи, и самое интересное было уловить тот миг, когда он должен был выпрямить шею, но миг этот никогда не наставал, и он всегда жил в этой секунде. В секунде от и до, на самой середине, понимая, что путь в любую из этих сторон все изменит, и назад уже ничего не вернуть.

Назад было уже не вернуть то, что мы воплотили в жизнь. Наши безобидные поиски были следствием больших проблем с психикой. Его список проблем катился приятным хрустом папируса, по лестнице в загробный мир, оставляя за собой право, грезить о том, как он непременно кончится, или когда-то кончится, ну должен же ведь кончится? Мой же список, можно было сравнить с уснувшим на клавиатуре человеком, за текстовым документом, с одной единственной характерной, можно даже насильно назвать её карикатурной чертой лица, что зажала ряд клавиш, и отправила комбинацию букв в бесконечное путешествие по просторам цифрового небытия. Так мы и познакомились.

Дружба как симбиоз приятия и отторжения сути, миг, накаленный добела, момент игры на электрогитаре. Столкновение моего жуткого, рифа, что могильно вгрызался в гриф гитары, в надежде на восстание из мертвых и бегство, от окоченелой неспособности передвигаться по ладам. Бессмысленное извлечение звуков, расщепление в какофонии шума усилителя, доедаемое высоким напряжением и стенами. Мардерфейс в отличии от меня, умел играть на гитаре, и его мелодия, приходила в этот мир, древним демоном, что кружился безумным дервишем в облупленной старой квартире, где мы репетировали. Этот танец, был настолько прекрасен и груб, что в редкие моменты нисходящего на меня просветления, одержимый странным зовом, я зажимал один конец провода зубами, а другой вставлял в электрогитару, и тихо пробовал играть на своем самобытном состоянии. Это не имело реального физического эффекта, но било вселенную в самое сердце, и через считанные мгновения, миллионы пляшущих мелких огоньков, с кислым привкусом провода, проносились по моим венам, смешиваясь с психоделиками и разрядами плацебного электричества. Волной статики, от которой барахлила электроника у проезжающих за окном машин. Две мои металлические пломбы во рту, верхняя и нижняя, становились полярностями, контактами, и стоило мне хоть немного сжать челюсть, как мой мозг, подобно приемнику начинал улавливать сигналы из глубин ада. Мардерфейс, принимался наигрывать плавные переходы, от которых нечто, ведомое тьмой, стремилось к свету, чтоб уничтожить себя навсегда. Миг вспышки, озарял комнату, маленькое представление оставляло на стенах следы ядерных теней, и вместе с приходом соседского шума, в мир возвращалась обыденность.

Дружба, что пришла в лице дождя химикатов и череды случайностей, по пятам за которой следовало глухое недружелюбное предназначение. Перевод Мардерфейса в нашу школу, слепое пятно в памяти, кровавое месиво из кусков старых книг про футуристическое будущее, кажется, тогда играла тихая песня, от которой становилось неприятно. Аккуратные люди шли на работу, грязь из-под колес проносившихся машин, летела во все стороны, пасхально пачкая чистых прохожих. Первый день перевода Мардерфейса в нашу школу, я только приехал после сдачи крови, и еще траурно вспоминал уходящие в смиренный шприц соединения кодеина, цвет кодеина, его запах и присутствие. В тошноте, и ожидании, что преследовало меня подобно обреченного беглеца от собственной опиумной тени. Липкие коридоры школы, переваривали меня, двигая дальше по кишкам здания, сталкивая с другими человеческими массами. Их лица были перемотаны назад, как песни в реверсе с глубинным демоническим смыслом, и стоило задержать на них взгляд дольше секунды, как потусторонняя пляска брала вверх, и меня норовило вырвать стерильной массой кодеина. Эти призрачные шествия, могли длиться часами, но тот день был свободным из-за физкультуры. Поэтому Мардерфейса я застал, глубоко трезвея, и находясь предельно разъяренном состоянии ума, мы лишь пожали руки, но троеточие этой сакральной встречи, скрепило наши предплечье концлагерной татуировкой, судьбоносными цифрами, которые был способен понять лишь воспаленный ум.

Следующие полгода, сохли мытым полом жизни, по майский день выпуска и фото с аттестатами, где мы безразлично вступали в финальные классы школы. После “последнего звонка” предстояла пьянка всем классом, и с самого утра наркотический пожар гонял меня по всем барыгам. Каждые два часа разряжался телефон, и мне приходилось просиживать у самых неприхотливых, пока полоски презерватива зарядки наполнялись семенем энергии. Люди, приютившие меня, были способны заразить недугами через провода, их логово затягивало своей паутиной наркотического бремя. Кухонные углы были полны мертвых завернутых в паутину веществ жертв, в их угасающих глазах виднелись скудные угольки жизни. Настолько малые, что будь у меня желание подкурить из их души, пришлось бы еще сильно подуть, а разжигание подобным способом, неминуемо обожжет ум. Замотанный в паутину стратегический запас, при длительном взгляде оживал, но от этого впадал в еще больший сон, абсолютно обреченный, потому что обретал волю и желание бороться. Для себя я отмечал, что впредь лучше не смотреть в эти малые бездны, особенно в окружении пауков. Пока коммунальные работники матрицы, через шприцы выходили на работу, оставив свои пустые оболочки в соседней комнате, компанию мне составляла нечто вроде собранного из гниющих конечностей террориста смертника. Прекрасная женщина с гниющими ногами, предлагающая заняться любовью. Объятия богомола, созданного из некроза и использованных шприцов. Длинная речь, спиралевидно двигающаяся всегда к своему началу, пока телефон в коматозе ловит спасительные деления заряда. В эти мгновенья в сырых и сгнивших потеках стен, мне улыбаются святые и падшие. За стеной была слышна ругань, совершенно бытовая, это походит на шум, внутри божества, переваривающего людские души.

Таких квартир за день могла набираться добрая тройка, символически оберегая меня от неверных походов, где в паутине для съедения мог оказаться уже я. В подобной жизни самый лучший способ уберечь себя, это ритуалы и последовательная, постоянная служба. Иными словами, собственный, самобытный оккультизм.

У меня никогда не было привычки делиться с людьми внутренними переживаниями, а особенно веществами, но с Мардерфейсом всё было иначе. В день выпуская, я максимально точно услышал “зов”, который как не старайся невозможно сделать понятным, но подобный зов бывает в жизни каждого. Поэтому тот майский день можно считать его таинством, неким «рождением во веществах». Следом за препаратами, я поведал о своих верованиях, о так называемом «Фармооккультизме», и у меня впервые в жизни было ощущение, что я обрел себя в другом человеке. Словно не было людей, блуждающих по пустынным окраинам, оболочек с веществами, а существовали лишь два полушария. Мысль, плавающая в пустоте, рождающая разобщенность и мир, что существует через описания, настолько точно ежесекундно воспроизведенные что ни у кого не возникает сомнения, что это реальность. Но стоит лишь присмотреться, и нет сомнения, что и этих мыслей нет. В раскаленном миге прозвучал кетаминовый удар колокола, снова изменив мир до неузнаваемости. Добрые черно-белые горы сменились, хитиновыми деревьями и синтетическими насекомыми, ежесекундно обслуживая реальность, они наделяли «мир» неподдельностью. Мардерфейс резал пластилин реальности горящей заточкой, украденной из божественной тюрьмы, а я притворялся гибким пятном, способным быть под всеми углами одинаковым.Мимо проносились быстрые тени, опозоренные своим незамысловатым существованием, и одинаковой примитивной последовательностью. Как не плясал огонь реальность перед попадающим в него кетамином, за всем этим неминуемо следовало небытие.

После огромного количества кетамина, следовало падение, измученные, жалкие будни, не идущие ни к чему. В такие моменты казалось, что с приходом трезвости из жизни ускользнула сама суть, попутно подменив всё, что до этого имело малейшую ценность. От истинных, трип - запоев, выход был максимально трудным. Боль, что православным звоном разбитого горба вечности, отражала на себе фальшивое битое небо. В таком небе можно мыть руки, или молиться забытым богам, что притворились твоими друзьями и близкими. Смотреть часами, на ускользающую жизнь не прилагая усилий. Но одно из самых глубинных, и, как мне казалось, первостепенных свойств разбитого неба, это способность передавать звук пульсирующей болью души. Постепенно эти звуки выходили сложными волнами, переходя то в калейдоскопические узоры, то в пятна «роршаха», а затем, неминуемо превращались в существ, эфемерных, но полностью поглощенных устремлением во что-то, или куда-то. За этим наблюдением, мне приходилось ловить себя на мысли, может ли существовать их вечность без моего наблюдения, и с подобным вопросом, моё внимание вылетало из эрегированного человека, будучи волной, вспышкой и узорами. Голограммой, что переливалась всеми состояниями и формами, пока в определенный момент не разгладилась в единую, твердую форму противоречивого, и не поддающегося описанию существа. Словно состоя из шестидесятых годов и химической формулы падения, всё это больше походило на абсурдную мысль, перед отходом к последнему глубокому сну. Тот самый сон, который никогда не кончится, потому что никогда не начинался. Этими мыслями, сделанными из бижутерии и ракушек, я делился с Мардерфейсом.

Очередная «фармооккультная» служба. Наши ритуалы рождались веществами, а не книгами и известными практиками. Из-за этого так называемое «верование» не могло обходиться без «овеществления» крови. Сознание, подчиненное демону души. Пустота вопроса и перцепционный геноцид, день от дня, путь к чистому. Стремления к чистоте, и очищению. Для того что бы служить полностью и всегда, мне пришлось бросить девушку, и отречься от всех друзей, общаясь лишь с малой горстью приобщенных к таинствам людей. Таким образом, это были удары по-настоящему и прошлому, которому я принес в жертву себя.

Случай Мардерфейса был иной, он скорее отрекался от потенциального будущего. Почти все свободное от “фармооккультизма” время он играл на электрогитаре и читал книги. Оккультизм пришел в его жизнь, в тени христианства, повсеместно воздвигнувшего свои храмы, закрывая собой солнце и небо. «Фарма», же была тем светом, который не требовал источника, так как был внутри.

Мы часто спрашивали себя, чем наш путь отличается, от того, через что прошло ранее христианство. На своей заре, это была горсть фанатиков, которой двигали не менее сомнительные апокалиптические видения, вызванные предками веществ, что нам известны сегодня.В целом суть была одинаковая, за исключением одного «но». Каждый раз, подбираясь к которому, мы приходили в показательный тупик. Доводы кончались, а то, что мы выражали через музыку или искусство банально ложилось очередным слоем, на уже существующее в прошлом озарение.Новый день начинался старым вопросом, с диким исступлением и чувством что финиш этой бесконечной дистанции, ушел еще дальше за вообразимый горизонт. Вроде тогда Мардерфейс, написал песню «Огненные друзья».

По своей мелодии и тексту, на первый взгляд это была обычная песня, за исключением шаманского мотива и немалой доли мистического откровения, совершенно непохожего на то, с чем нам приходилось сталкиваться ранее. В момент, когда мои кровавые от быстрых ударов по перетянутым струнам пальцы начинали доставлять едва уловимое наслаждение, в комнате становилось светло. От кетамина ничего подобного не могло быть, особенно спустя столько времени после приема. Первым на колени упал Мардерфейс, и я стремительно повторил за ним, опасаясь не попасть, в открывшееся между реальностями окно. На появившемся горизонте паря в воздухе, было огненное божество. Свет, на котором было трудно удержать взгляд более мига, а за тем, этот свет залил весь горизонт, блистая тысячью переменно усиливающихся огней. «Огненные друзья», прибывающие из застывшего мига, из момента «сейчас». По моим щекам потекли слезы, единственное, что получалось сделать, это все больше склонять голову и рыдать. Чувство, что ты больше никогда не будешь один, что все это было не зря, ибо путь абсолютно верный, заполнило душу. Желание облить себя бензином, поджечь и стать одним из этих огней, граничило с желанием вынюхать его, и продолжать преклоняться перед ними.

- Я не видел в жизни ничего прекраснее, - расплываясь в голосе, сказал Мардерфейс.

- Я тоже, - тихо промолвил я.

Написанная им песня, стала для меня своего рода пробитой из нутра крышкой гроба. Впереди предстояла встреча с землей, а затем реальная жизнь, с этим таинственным солнцем и живыми людьми. От резкой перемены, с одной стороны было горько на душе, а с другой во всем этом чувствовалась грандиозность происходящего, настоящее ощущение избранности и величия. С той поры, каждое, даже самое незначительное событие было частью длинного пути, который нам предстояло пройти. Любая случайная встреча, каждый незначительный человек, обыденная надпись на стене, всё имело значение. Проходить мимо этих неприкрытых знаков, значило плевать на наше дело, на поиски Бога и своих душ.

Любое химическое вещество, живет в организме, состоящем из множества взаимодействующих между собой людей.Они вместе создают некий “колосс”, былинное чудовище, существующее в нескольких плоскостях одновременно.Каждого человека можно сравнивать с отдельной мыслью, которая приходит из ниоткуда, занимает собой все видимое пространство, а потом также быстро исчезает, оставляя иллюзорную дымку, смесь вопроса и отчаянья. Другие люди этого существа, выполняют функции его органов или клеток, полностью отдаваясь своей природе. В опиумных компаниях, подобные люди, предстают покосившимся забором, улыбки, которую сложно заполучить. Являя собой остатки сгнивших зубов, готовые при малейшем нажатии, отойти в мир иной. Опиумные компании, редко предстают улыбкой существа нашему миру, и их он держит в абсолютной темноте своего рта. Эти люди, ближе всего к тому, чтоб быть дальше всего, абсолютно всего. Опиум, как залог всего худшего. Звона ножниц, что перерезают пуповину, соединяющую душу с высшей матерью. Тепло, которое греет так приятно, что не успеваешь заметить, как медленно высохли линии жизни, на твоих ладонях, а на их место пришли радиоактивные ожоги, с которых по ночам доносится тоскливый шепот. Стигматы, к которым если один раз прислушаешься, то впредь это будет единственное, что ты будешь слышать всю жизнь.

С этим ужасающим метафизическим гигантом нам предстояло иметь дело.

- Все что нужно, - в момент своей речи, я провел пальцем по распечатанной фотографии гептаграммы, — это следовать семи крайностям.

- Семь стихийных веществ - сказал Мардерфейс - указывая на каждую из сторон гептаграммы.

- Каждое вещество, каждый цикл вещества в людях, это рожденный Бог, некий гигант, состоящий из суммы всего происходящего. Его руки и ноги, даже не так, его конечности, - продолжал я, обрисовав в воздухе что-то среднее между щупальцами и ветками деревьев. - Могут быть расположены очень специфическим образом, и чтоб залезть к этому условному «Колоссу» в душу, и украсть его ….

- Тайну? - предположил Мардерфейс.

- Да! Его, тайну! Его свет, украсть то, что мы чувствуем, но не можем объяснить.

- Это будет не просто, - сказал Мардерфейс. – Но как нам сделать так, чтоб эти метафизические гиганты нас не раздавили прежде?

- Нужно на время стать частью его существа, быть неотъемлемой частью организма, чтоб сама его система распознавала нас как полезные клетки, и только потом становиться вирусом. Пробираясь к самой сути, минуя всё лишнее, пока цель не будет достигнута.

После этой волны воодушевления, повисла небольшая пауза, больше похожая на передышку, для решительных мыслей.

- Начать следует с чего-то вездесущего, с того, что мы видим на каждом углу.

- С опиума? – поинтересовался Мардерфейс.

После обсуждения плана действий мы вновь вернулись к опиумному «колоссу», который растянулся на тысячи километров, в прошлое, будущее и настоящее. Не было ничего похожего на открытие таинственного континента, при встрече с «головой». К ее похожему на далекие горы, искаженному от мутной воды виду, представшему в отражении неспокойного состояния желудка, мы приближались последующие недели. Те самые «зубы», покореженные подобия былых людей, еще редкими кольями представали на нашем пути. Иные места, не способные вынести пустоту, представали их замененными серебряными и золотыми двойниками, что разъезжали на дорогих иномарках. Общий организм их не чувствовал, и при наблюдении за ними, определенные закономерности, не исключая себя, были поняты нами. В попытках донести Мардерфейсу их скрытый смысл перед вездесущим подчинением законам общего организма, я блевал мутной кодеиновой водой. Малые миги чистых будней, заполнял плавный туман опиумной среды. Мир бесповоротно менялся, а это значило что мы плавно стали частью этого «Бога».

2

С той поры, мне начал снится один и тот же сон, повторяющиеся в своем мотиве. Маленькая уютная квартира, освещенная тусклым светом лампочки, в засаленном плафоне. Комната, где начинается сон, похожа на зал, но в ней все признаки спальни. Виднеется разложенный диван, с постельным бельем, стул на котором аккуратно висят вещи, и следы быта на столе. Окно впереди, стоит совсем близко к другой комнате, тоже спальне, но очень неуютной, безжизненной, будто там произошло что-то нехорошее. Окружающее пространство, одновременно давит и даёт чувство психологической безопасности. Старые обои с приятным кремовым цветом, и едва видимым узором. Сервис и шкаф в углу, всё очень знакомое, но больше похоже на старое кино, в котором нетрудно узнать семидесятые года. Видится советский союз, в этой застывшей жизни. Нет чувства, что происходит жизнь, что всё куда-то движется. Мир похож на реальность никому не нужной забытой фотографии, что под давлением времени скручивается подобно осеннему листу, распадается и выцветает. Оставленный мир, до которого нам нет дела. Продолжающий путь в никуда, набирая скорость, но при этом никуда не двигаясь. В застывшем пространстве есть знакомая, пугающая визуальная тишина. Так бывает после похорон, когда бесповоротно уходит часть жизни, что совсем недавно наполняла мир собой. Из закрытой спальни исходит похожее чувство, необратимости и мрачной неизвестности. Белая дверь с мутной стеклянной вставкой. В этом сне, я старательно избегаю ту часть комнаты, где пусть и не разборчиво, но видно закрытую спальню. Доносится шум за окном, от которого складывается впечатление, что дом находится в центре города или возле оживленного рынка. Езда машин, периодические крики, вибрация от проезжающего трамвая. Однако даже эта оживленная жизнь, не сглаживает ту пустоту, с какой я осознаю себя в этом сне.

Подобным образом, этот сон повторялся бессчетное количество раз. Порой мне казалось, что вся моя жизнь, та которую я считаю реальностью, это нелепый сон. Осознавая в очередной раз себя в чертогах той квартиры, я какое-то время думал, насколько глупый и бессвязный бред мне снился, и вновь замирал в уже привычном оцепенении перед закрытой спальней. Попытки бороться с этим, не давали результатов. Стоило включиться моей воли во сне, как я тут же просыпался, я мог существовать лишь в роли наблюдателя, стараясь быть в своем осознании происходящего предельно осторожным, так как даже оно могло пробудить меня. В какой-то момент, это не давало мне думать ни о чем другом, и я попросил Мардерфейса придумать мне обряд очищения, чтоб раз и навсегда покончить с этим.

- Мне кажется, тут стоит провести не обряд очищения, а пробраться в ту комнату, и увидеть, что там, возможно это и есть тот самый якорь, что держит тебя, - сказал Мардерфейс.

Мы приняли немного метадона, и шли по рельсам железной дороги, уходящей в одинаковые зеленые пейзажи дикой местности.

- Но, - продолжил Мардерфейс, - Возможно будет правильным шагом, погрузить тебя в опиумный осознанный сон, чтоб тобой двигало не происходящее, а опиумная воля, и тогда ты не сможешь использовать свою, и возможно не будешь просыпаться сразу, - на мгновенье он запнулся, остановился и поднял кусок паровозной серы, покрутив его между пальцев, он стал уверенно продолжать. - Так и сделаем, я буду тебя вести в этом сне, есть подобная техника, применяемая у психологов, или психиатров. Всё что тебе будет нужно, это следовать моему голосу, и озвучивать увиденное.

Его слова вселили в меня уверенность и подобие праздничного азарта, мы продолжали идти, но картины, предстающие в моем воображении, при открытии двери, начинали развиваться с безумной скоростью. Большая часть имела психоделический и криповый оттенок, который, несомненно, был чем-то скрытым, и пусть на первый взгляд не важным, но вполне вероятно, это были закодированные от самого себя, самые главные вещи в жизни. Позади приближался длинный состав с углем, уходящий в недра страны, и мы перешли на другие рельсы, круто уходящие под углом в сторону окраины города. Каждый пребывал в своем состоянии, с недавних пор мы были частью большего «Бога», обокрасть которого, мы планировали совсем скоро. Через несколько часов мы вышли в город, на вечер мы обычно попадали в малые компании, где наблюдали за людьми. Дневная жара сменилась приятной прохладой, и пока Мардерфейс в стороне общался с двумя знакомыми, ко мне подсела девушка, с которой я больше всего общался этим летом. Она хотела внимания, и общения, от мыслей про это становилось тоскливо. Даже мысли про внимание чему-то кроме веществ, убивали волю к жизни. Выпитый алкоголь пылал страстью в ее щеках, было достаточно одного взгляда, чтоб меня начинало мутить. Попытки поцелуев, танцы земли и червей под кожей губ, что складывали их в первобытные ядерные ракеты, цель которых было мое лицо. Касания, обжигающие, эволюционно выверенные до миллиметра, идея размножения, что реализует себя при любой ситуации. Оставалось стать не живым, замереть спасительным манекеном, и ждать пока она устанет. В один день ей это надоест, и она переключится на кого-то более податливого. Разговоры также не вяжутся, мне настолько скучно, что приходится прилагать нечеловеческие усилия, дабы банально не заснуть. Все темы, как правило, крутятся вокруг планов на будущее. И вместо прощания, и её объятий я падаю в бархатную метадоновую бездну. Очередная компания знакомых, в которую мы с Мардерфейсом больше не вернемся.

На днях оставалось лишь найти время для его сеанса “опиумных осознанных снов”. Все манипуляции с веществами, обычно происходили в разрушенной квартире, где проходили наши репетиции. Поэтому, исходя из священности места, сеанс решили проводить там же. Поначалу, после приема метадона, мы долго не могли собраться с мыслями, и блуждали в потемках квартиры, в поисках непонятно чего. Вместо сеанса “осознанного опиумного сна”, у меня случился самый обычный сон, закончившийся обильной струей рвоты. После уборки, перекура и отходняка, всё отошло на второй план. Уже вечером, лежа в постели, мой разум плавно подходил к этой сновидческой квартире, осознавая это, я вооружился своим блокнотом для сновидений. Хоть в этот раз, сон пролетел стремительно быстро, чувство тревоги, полученное в нем, не покидало меня и при пробуждении. Тревога там была всегда, но обычно она отступала вместе со сновидением. Все утро казалось, что непременно случится что-то плохое. Поэтому повторную попытку осознанных опиумных снов, по моей просьбе было решено сделать сегодня.

Мардерфейс воздержался от приема, для того, чтоб контролировать процесс и не заснуть самому.Поначалу мы не знали, как попасть именно в нужный нам сон, как воссоздать ту самую квартиру. Нужна была определенная вещь, что крепко связывала меня с постоянным возвращением туда, совсем скоро было принято решение сконцентрироваться на чувстве тоски.

- Что ты видишь? - спрашивал Мардерфейс.

Закрыв глаза, и расслабившись от приема метадона, я моментально начинал представлять себе в деталях ту самую квартиру.

- Вижу разложенный диван, - расслабленным голосом проговаривал я, - Кажется сейчас утро, диван не застелен, за окном очень светло, совсем ничего не видно.

- Ты можешь пройти и посмотреть в него? - спросил Мардерфейс.

- Нет, кажется, я вообще не могу по своей воле тут, что-либо делать.

- Хорошо, ты видишь ту дверь? - голос Мардерфейса, бывший еще миг назад отчетливым, теперь стал доноситься глухо.

- Да, вижу, как только я смотрю на нее, мне становится очень не по себе, - от одного взгляда на дверь, и чувства страха, накатившего резко на меня, я открыл глаза, и вмиг оказался в комнате перед Мардерфейсом.

- Ну что?

- Не знаю, как-то… слишком жутко…слишком реалистично, на какой-то миг, мне казалось, что я перестаю слышать твой голос.

- А что жуткого? Вид или что?

- Нет, чувство, что появляется при взгляде на неё, фууу, как когда стоишь возле обрыва. Там что-то есть, бесповоротное и жуткое, и мне достаточно взгляда, чтоб ощутить это.

- Давай сейчас попробуем еще раз, а ты постарайся осмотреться максимально, запомнив как можно больше деталей.

Начав представлять комнату, перед взором тут же предстал дальний угол, с еще большей силой чувство жути заменило собой другие, и я тут же открыл глаза.

- Не, выкидывает, не могу, нужно что-то придумать

- Тебя нужно заземлить, на предмет из нашего мира, возьми электрогитару.

Мердерфейс протянул мне мою гитару, что лежала тут в ожидании репетиций, которые в последнее время стали большой редкостью, из-за постоянных занятий «фармооккультизмом».

- Давай, и, если почувствуешь, что становиться предельно невыносимо, отводи эти чувства в гитару, представь, как ты заземлен, будто ты лишь проводник этих чувств.

Постаравшись расслабиться, я принялся вновь ощущать то пространство, вид застывшей комнаты, белый день за окном, и чувство потерянного времени. Вновь разложенный диван, но свет за окном стал мягче, будто солнце зашло за облака. Еще несколько мгновений были похожи на привыкание к холодной воде, сознание двигалось малыми рывками, и каждая новая деталь, сначала не фиксировалась отдельно от вида комнаты, будто это было полотно. Так место, что я принимал за угол со шкафом, оказалось полка с выпуклым телевизором. На столе виднелась ваза с засохшими цветами, и стеклянная миска с сушками и конфетами. Внимание начало двигаться в сторону кухни, по узкому коридору, вновь окружающее стало давить уколами страха, перед кухней были две закрытые двери. На одной был прикрученный значок с нарисованным зайчиком, который стоял под душем, от вида этой двери произошел такой же прилив страха, как от закрытой спальни. Усилия заземлиться в гитару, чтоб вновь не проснуться граничили с чувство слишком затянувшегося задержанного дыхания, будто еще миг и сознание незаметно угаснет. Однако происходящее не прервалось, и движение продолжилось. Кухня также была ярко освещена, и по началу в этом ослепительном свете не получалось ничего рассмотреть. Затем всё стало на тон мягче, и можно было рассмотреть в деталях происходящее. На потертом столе дымилась чашка, присмотревшись внимательнее, получилось увидеть сигарету. Её дым был из стоящей рядом банки с окурками, а чай покрылся остывшей пленкой. Происходящее остановилось в кухне, и замерло на столько, что получалось видеть каждую трещинку в кухонной плитке.

- Что ты видишь? - спросил Мардерфейс.

- Сейчас, это похоже кухня, я вроде в ней сижу, рядом банка с окурками, вижу всё очень детально, каждую царапину на столе, каждую соринку на полу, очень реалистично, практически невозможно отличить от реальности, я бы даже сказал это самое правдоподобное я видел в своей жизни, - сказал я.

Действительно, увиденное было настолько сильно неотличимо от настоящего мира, что стоило мне на миг больше задержать внимание на деталях комнаты, как тот мир, где я сижу, обхватив электрогитару, начинал рассасываться, и появлялось легкое чувство страха. Тем самым, электрогитара обхватывалась еще больше, а мир становился всё иллюзорнее, не будь у меня дурных чувств насчет закрытых комнат, я бы наверняка попробовал всё отпустить, и посмотреть, что будет. Но этот случай был иной, и заставлял держать сознание предельно крепко. На подоконнике стояло радио, которое, стоило мне обратить на него внимание, принялось играть плавную мелодию.

- Только что заиграло радио, фирму не разобрать, значок очень плоский, не вижу переключателя частот.

- Что за песня, мне просто интересно, можешь её наиграть, хоть примерно, а я подхвачу, - звук голоса Мардерфейса, отдалился, было понятно, что он пошел за своей гитарой. Мои попытки сыграть встречали определенный барьер, как только внимание переключалось на гриф и руки, сновидческий мир потихоньку исчезал, и наоборот, стоило сильнее прислушаться к мелодии, как чувство расположения ладов и струн угасало. Через несколько мгновений прыжками внимания из одного мира в другой, мелодия стала играться толчками, так будто это радио в полном размере выходит из меня вместо испражнений. Мардерфейс дал понять, что запомнил ее, и мы вновь продолжили движение, по замершему миру моего сна.

- Говори дальше, всё что видишь, перечисляй, все.

- Стена из плитки, синей, выложенной ромбом, справа от меня окно, шторы, прибитые на маленькие гвозди в углах. С зимы окна еще не отклеены, только форточка. На подоконнике цветок, и радио. Ах, вот на плитках в одном месте, наклейки как те, что клеят на бананы, маленькие, их несколько в разных местах, фирма из иероглифов. Тут стол, на нем чай и банка с окурками, еще пачка сигарет, тоже какие-то иероглифы. Не одного знакомого названия.

- Ты можешь повернуть голову и посмотреть, что за тобой?

- Не совсем, но я все вижу - там кухонная мебель и холодильник «Донбасс».

- Хм, интересно.

- Но открыть его не могу, как и кухонные полки, я не управляю движениями. Так! Что-то происходит!! Я начинаю идти, по коридору, в сторону ванны, дверь открывается, - вместе с последней фразой я открыл глаза.

- Б**, пиз***, фу! - выкрикнул я. - Мне кажется он меня видел!!

- Что? Кто видел!? - сказал Мардерфейс, он слегка усмехнулся, но был напряжен.

- Тот, с кем это происходит, он открыл ванную, и я увидел себя, то есть его в зеркале, его глаза. Взгляд! Так не смотрят на себя! Он смотрел на меня. Он видел меня, внутри себя, он точно смотрел на меня, я тебе точно говорю!

- Подожди, ты должен правильно выйти из этого сеанса, тебе нужно закрыть то место, где ты входил.

- Как?! Я даже не входил никуда, это было с той точки, где сон начинается всегда, с видом на зал, диван и закрытую дверь, всё.

- Нужно закрыть вход, в момент, когда снова увидишь происходящее, осознай, что тебя там нет, это лишь иллюзорный сон, а есть настоящая жизнь, с помощью которой ты побывал там. Вспомни себя сидящим в кресле, меня, хату, где мы находимся, и все уйдет само.

Пронзивший страх, наэлектризовал моё восприятие. Шипами стояли волосы на голове, а тело пробирал неприятный зуд, подобный реальный бэд-трип под опиатами, было чем-то из ряда вон выходящим. Можно тысячу раз сказать, что это было слишком реально, но даже на миллиметр не передаст того ужаса, испытать который пришлось от встречи взглядами, с тем, кто был во сне. Не было конкретных черт, или запоминающейся внешности, лишь блестящие налитые проницательным безумием глаза, выступающие из мутного лица демоническим взором. Словно этот взгляд напрямую говорил мне: «Эй, я вижу тебя! Я вижу тебя! Я ВИЖУ ТЕБЯ!!»Еще одна мысль об этом взгляде, прокатилась холодным зудом страха в затылке, что полз все ниже, в область желудка и ног. Ужаса настолько сильного, что я всеми силами старался не закрывать глаза, дабы случайно не встретиться с «ним» глазами вновь. Мардерфейс закурил и открыл окно, пока я приходил в чувства, и старался выйти из оцепенения, он начал попутно легко наигрывать на не подключенной электрогитаре, мелодию из сновидческого радио. Сначала в первоначально услышанном ритме, затем в более медленном, отчего мелодия песни стала более пугающая, своей похоронной волновой ритмикой. Далее произошло то, что заставило меня ползать и прятаться от всего окружающего. Безжизненный голос, замершего у зеркала сновидческого человека принялся напевать слова, которые я слышал внутри своей головы, слова что бросали меня в приступы дрожи и предобморочного состояния.

«ВОССЛАВИМ ИМЯ В ПЛИТЕ НА МОГИЛЕ, ЧТО ДЬЯВОЛ БОЯЛСЯ ПРОПЕТЬ,

КАК БУДЕШЬ ПЫТАТЬСЯ УЙТИ, КАК ПЫТАЛСЯ, ПОПЫТОК НЕ СЧЕСТЬ

ВЕРНУЛСЯ ВЕДЬ СНОВА, ВЕРНЕШЬСЯ СНОВА И ВПРЕДЬ

ЖДАЛ НА МОГИЛЕ, МОГИЛОЙ КРЕЩЕНЫЙ, ВЕРНЕШЬСЯ ЕЩЕ РАЗ УЗРЕТЬ»

От ужаса, я принялся проговаривать Мардерфейсу это раз за разом, пока не свалился в конвульсиях на пол. Все мое тело, пробил разряд тока, и нечто незримое тащило меня, пока мои конвульсии оказывали сопротивление, сознание начало плавно возвращаться.

- Это он поет! Там!! Он всё слышит! - с ужасом кричал я.

- Закрывай, быстро!

После того как я закрыл глаза, он вновь стоял там, смотря своими безумными глазами в зеркало, и только тут я увидел, что было в этой ванной. Кровь, нереалистично яркая всюду - плитка на стенах, весь пол и часть зеркала. Еще секунда, и только тут под углом, внимание зацепилось взглядом на ванне, что была слева. Из багровой густой массы, проглядывались островки бледных конечностей. Сваленные в кучу руки и ноги, лежащие поверх наполовину покрытого кровью туловища. Вновь “его” взгляд, уже вопрошающий, насмехающийся, который чувствует свою полную и безграничную власть. «Нет, ты нереален, это лишь сон, сейчас я нахожусь в квартире с Мардерфейсом, за окном вид на автовокзал, сейчас начало июня, это лишь мой сон, он не настоящий, а настоящая квартира, где я нахожусь». И действительно, постепенно в окровавленной ванной стало светлее, потом ослепительно ярко, пока мои глаза окончательно не открылись.

- Фу, пожалуй, это самый жесткий бэд-трип в моей жизни, - я окончательно приходил в себя, вставая с пола.

Случившееся всё еще было насыщенно свежей густой краской, поэтому пересказав увиденное, мне еще долго приходилось прилагать усилия, чтоб случайно не провалиться пусть и в фантомную, но очень живую комнату пережитых описаний. Мардерфейс, по старой привычке сделал определенные заметки в своем блокноте для песен, попутно записав слово в слово, ту жуткую песню, которую я бессознательно напевал.

- Мда, лучше уж психоделики и диссы, чем опиаты, того глядишь и реально до такого докатиться можно, - сказал он собираясь уходить.

Было тревожно оставаться одному, особенно здесь, после такого неприятного опыта. Действие метадона полностью прошло, и за редким исключением проскакивала тошнота. Поэтому съев еще немного кодеина, мы разошлись по домам, с неким вопросительным послевкусием от случившегося.

После прихода домой, мои мысли хаотично носились, пока кодеин не загнал их в положенный загон. Оборачиваясь на прошедший день, где-то вспоминая, пережитое, я никак не мог отделаться от мысли, что всё случившееся, не похоже на рядовой «фармооккультный» опыт. Уж слишком бытовой был сюжет у всего этого, не похожий на демоническо-апокалиптические откровения. Именно эта обыденная, бытовая, обстановка знакомая в своей повсеместности пугала. В ней было что-то уж слишком знакомое, то, на что еще можно легко наткнуться в наше время. Хоть мое состояние перешло в расслабленную кодеиновую плоскость, ум пытался ухватиться за быстро сменяющиеся картинки увиденного во сне. Кровавая ванная, бледные конечности и дикий, безумный взгляд. Вскоре остался лишь взгляд, но уже не такой явный, лишь его точное воспоминание. Миг за мигом он проносился в уме, в попытке найти себе компанию других виденных за жизнь безумных взглядов. Глаза безумных винтовых торчков, что клятвенно не спят неделями, не могли даже соревноваться с ним. Мне вспомнился поселковый «болтушник», в азарте полоумного марафона, сваривший свою сгнившую ногу. Его дикий смех, созерцающий образовавшиеся пятна бульона, в кастрюле с заметно побелевшей ногой. Но даже миг, когда в его глазах отразилось парящее, сползающее с кости мясо, не сравнится с безумность взгляда из сна.

Подобный странный ритм мыслей, погрузил меня в сон, полный оборванных голодных людей. На удивление ничего связанного с квартирой и жутью вчерашнего дня не снилось, от чего я ошибочно подумал, что всё прошло.

3

Прошел месяц, наступил июль, принеся жару и долгие ночи без сна. Мардерфейс, делился откровениями второй крайности гептаграммы, а я наигрывал скудные мелодии, приходящие в руки глухими спазмами. Мне приходилось прилагать усилия, чтоб улавливать ход его мыслей. За минувший месяц ничего толком не произошло, но я сильно поменял свое отношение к «фармооккультизму», хотя правильнее сказать, что изменил подход к нему. Тот опыт с осознанными опиумными сновидениями, на деле приземлил меня. Не оставалось ничего другого, как отталкиваться от того, что есть, но Мардерфейс не терял веры в семь крайностей. Гептаграмма, также маячила в квартире, но уже обретя свою совершенную копию, которая красовалась на всю стену. Выходило так, что последние недели, спасаясь от жары, мы взирали на так и не доведенную до ума концепцию, назидательно нависающую над нами. Пока из меня, вместе с потом, выходили последние остатки трезвости, Мардерфейс принялся рассуждать:

«Эта тишина пытка, а я хочу видеть, как они ослепнут от темноты, станут мутантами. Мне нужен лишь один удачный прыжок, один точный удар, мы ведь были у цели! Как прекрасна проделанная нами работа, умирать и превращаться в ничто, вот что они ждут. Разве это победа? Нет, шаг за шагом, пока не пойдет кровь из жопы. И потом мне нужно обозначить место победы! Вот здесь, пусть это будет картой, не для пути, а для действий. Тогда и начнется дождь, вечность, проливая на нас свет, чтоб кто-то спросил который сейчас час? Может это самое время проиграть, или предложить самый лучший проигрыш? Возьмут меня мясники, мой выбор рубить выбор, такой мой выбор, разрубить выбор, рубить выбор! Ру-бить выбор!РУ-БИТЬ ВЫ-БОР! ВЫ-БОР!»

Проговаривая «ВЫ-БОР», он схватил электрогитару, и принялся наигрывать на спущенных струнах тяжелые рифы, наполняющие его слова первобытной мощью. Мне было также трудно следить за ритуалом свободного рассуждения, и я проваливался в сумбурные и реальные переживания. За окном был опустевший вокзал, палящее солнце, вооружившись всеми возможными отражениями, наставляло свои лучи, оружием к пульсирующим вискам. Ограбление в стиле дикого запада, с беспомощными заложниками, одним из которых был я. Раскаленный воздух, змеями проползал вдоль тела, стараясь найти путь в комнату, а затем, клубясь заполнить собой всё. От подобной обстановки, тень оконного откоса, ощущалась заслуженным орденом, принадлежавшим только мне в этом мире. Даже шум редко проезжающих автомобилей, не мог соревноваться с оглушающей жарой. Диазепам, тоже делал свое дело, и каждое моргание, уносило вместе с окружающей комнатой часть меня. Уже не было Мардерфейса, репетирующего песню, хрустя накрахмаленной смирительной рубашкой новых куплетов, что вырывались один за другим. Представляясь мне считалкой, только вместо овец или цифр, они приходили в образе безумцев, фрактально рвущих на себе смирительные рубашки. После очередного треска разорванной ткани, вместо разведенных рук, ищущих объятия этого мира, перед взором представал новый, моментальный разрыв. Лучшим решением было оставить их, вместе с этой процессией, пока песня не обрела себя в конечной форме. Было страшно осознать себя одним из безумцев, которых так быстро сменяли другие. На смену жаркому вокзалу пришли пейзажи кислотных гейзеров, кипящих мелкими неприятно лопающимися пузырями. Очередной глянцевый взрыв закончился вибрацией в моем кармане, звонил Манапожиратель.Последнее время, он угощал нас с Мардерфейсом всяческой аптечной барбитурой, поэтому его звонок, отозвался трепетом полным надежд. Его мать работала в реанимации, и сегодня выпала её ночная смена. Звезды сложились в сложный узор, под простым предлогом уборки. Подвал, который его заставили сегодня убрать, в моем уме, был подобен комнате, исполняющей желания. Манапожиратель жил в частном доме, с хозяйским размахом. Отец выращивал пугающей высоты кусты с коноплей, что на зиму ложились расстрелянной царской семьей сушиться на чердаке. Пролетарским народом и временем, Манапожиратель щипал эти горы кустов с разных сторон, срывая липкие и плотные шишки. Ну, а мать часто приносила домой то, что формально не доплачивали на тяжелой работе, так что в этом подвале был стратегический запас самых разных связанных с больницей вещей. Изначально, мы выносили оттуда медные катушки и галоперидол, которым изгоняли намеревающихся перезимовать в недрах ума демонов, что притаились в нас после очередных ритуалов. Проблема была в том, что у нас никогда не было возможности, перевернуть там всё вверх дном, и осмотреться как следует, и когда мне позвонил Манапожиратель, я понял, что это знак, и мы с Мардерфейсом, незамедлительно выдвинулись к нему.

После уютной темноты квартиры, улицы города встретили нас пылающим жаром раздолбанного влагалища, вместе с повсеместной вонью и расстоянием, что из-за жары стало казаться еще большим и неприятным. Интоксикация от минувшего кодеинового месяца, сменялась равнодушным зевом успокоительных и снотворных, которые мы ели последние недели, брезгуя на безрыбье и раком, и всем его мрачно ползающим семейством. В состоянии делирия, псевдооткровения, что пришло выпавшими из рук хрустальными бокалами, под звук разбитой последней надежды, принятой за сигнал «МАРШ!», мы мчались, забыв свои имена. Порезав ноги, о застеливший весь ум осколки, дворовыми собаками цепляясь за спасительный зов сна, мы день ото дня шли за новой порцией. Осадок что оставался от подобного и стал той нотой, с которой мы планировали начинать, другой, внушающий ужас путь, и сегодняшний день в третий раз подтвердил верность предшествующего. Извилистые улицы, забывчивостью окружающих теней, издевались над нами, выводя из приятного полусна. Путь становился все больше похож, на самый обычный сон, в котором отсутствуют все мысли. Даже Мардерфейс, любивший скрасить путешествие рассуждением, ступал, ежесекундно сражаясь с желанием пасть, в тени собственного сна, преобладающего над сознанием. Шум города, убаюкивающего хаосом. Над всем этим шествием тучей висело желание отступить, затеряться среди дворов, в надежде на умопомрачительное чудо. На что-то среднее между дождем и пробуждение от сна в доме Манапожирателя. Каждую секунду от подобных мыслей, ПТУ-шным подстреканием, главенствующая над духом слабость, намеревалась найти убежище в ближайших безлюдных кустах. Мардерфейс ступал гордо, это помогало двигаться из последних сил и не утопать в расплавившемся асфальте. Действие диазепама и сибазона подходило к своему пику. Сонное царство, дышащее жаром, и помятым пространством приглашало не церемонясь.Идя к дну сновидения, в надежде ухватиться за что-то материальное, я принялся нашаривать руками в воздухе спасительный выступ. Безграничный океан сна зевом всасывал остатки смиренного сознания, подобное происходило и с Мардерфейсом.

Протяжной стон, перерастающий в просьбу, что в своем завершении мутирует в мольбу, а позднее разлагается на угрозу. За всем следует гулкий звон, в кузнице демиургов, куется жара, искры летят солнцами на наш мир. Звон, стирающий всё - железная подъездная дверь, из которой выходит разъяренный жилец. Весь двор залит водянистой блевотиной, по которой даже без навыков дедукции не трудно найти виновных в ее появлении. В отдалении от заблеванной лавки и перевернутой урны, протертые следы на траве, под крутым углом они уходят в клумбу, за которой вместе с разрытой землей и куском вырванной ограды виднеется слабо движущийся силуэт. Пока мои тщетные сопротивления тела по выходу из оков сна не имеют внешнего проявления, сознание полностью бодрствует, и сигнализирует о приближающейся схватке. Мардерфейс, скованными движениями в попытке убегать от ругающегося жильца обрыганного двора, перелетает через следующую маленькую ограду, ломая цветы и небольшие аккуратные подпорки недавно посаженного дерева. На маты и крик, полоумными гиенами прибегают новые жильцы, и находят для себя более теплый кусок, еще даже не способный двигаться. Удары палками быстро приводят тело в чувства, и уже на марафоне бегства, мы с Мардерфейсом бежим на равных. Двор упирается в гаражи и угол другого дома, армия сомкнула ряды, трубит бараний рог. Яснее всего проносится угроза милицией, от чего мы, не сговариваясь, помогая друг другу, залазим на гараж. Летят мелкие камни, настолько маленькие, что не способны передать даже половину спектра эмоций, запустившего их. Роспись из блевотины с высоты гаража выглядит художественно утонченной, чувства сменяет грусть. Настолько быстрые секунды, что в них даже не смогла уместиться пульсирующая боль от попадания камней. Жара, тошнота, боль и осуждающий крик, перемешанный с угрозами, мы чувствовали себя древними проповедниками, которых готовы были уничтожить за то, что вылетело из наших ртов.

Дальнейший путь через кладбище гаражей, пронесся отрезвляющей вспышкой. Только отдышавшись и пройдя приличное расстояние, мы заметили, насколько побитыми, грязными и заблеванными были наши тела. Лоб неприятно стягивала паутина засохшей крови, вышедшая из глубин взъерошенных слипшихся волос. В одной из гаражных могил занятый странными манипуляциями находился отец нашей одноклассницы, мы примерно его знали, и поэтому старались сделать вид, что происходящее наше личное дело. Удаляясь под неестественным углом, через длинный коридор из закрытых гаражей. В этой тишине «пиз**ц» из его уст, прозвучал своеобразным «здравствуйте», на которое мы аналогично ответили более тихим «пизде**м».

Все дальше отдаляясь от городских микрорайонов, и приближаясь к поселку, мы испытывали заметное облегчение. Та обременительная часть наших информационных оболочек, осталась где-то там, вместе с разъяренными жильцами и пустынными от жары улицами. Действие фармы, плавно уходило, принося на свое место, отвращение к себе, злость и долю здравого сожаления. Поселок, встречал своей таинственной, былинной атмосферой. Каждый покосившийся домик, заброшенный участок и поросший растениями угол, был не из нашего мира. Более подходящий для знакомства с поселком период, однозначно поздняя осень. Тогда он предстает в таинственно-знакомом образе, виденного ранее, но случайно забытого, в суете жизни, как место из самого теплого детства. Поздней осенью, расстроенные люди спешат по своим делам, в воздухе уже можно уловить запах угля. Редкие машины тихо проползают по улицам, осторожно преодолевая ямы на дороге, которые роднят эти места с лунной поверхностью. Грязь, сырость и голые деревья отпугивают людей, заставляя бросаться в объятия домашнего уюта. Пространство не может выдержать пустоту, и на её место приходят тени.В те миги, когда у людей есть тени, «посёлок» в образе рассказчика, может поведать намного больше. Сейчас, в самый разгар дня, без тени и чувства гордости мы из последних сил плелись в сторону дома Манапожирателя.

Спустя неумышленно долгую паузу, возле дома Манопожирателя, мы всё же отважились позвонить ему. За прошедший час, внутренне казалось, что случилось бесповоротное изменение, и за это время он успел умереть, разложиться и вырасти в образе прекрасного дерева. С этими мыслями я взирал на него, когда он отворил нам ворота, было видно, как он старается не придавать большого значения нашему побитому и грязному виду. В его дворе мелькали огромные сторожевые собаки, от одного их вида мне становилось преступно страшно. Они вроде помнили меня, и как акулы кружили рядом, пока мы ступали в дом. Мардерфейс, также с тревогой на лице старался идти рядом, было видно, как он борется с желанием пробежать чуть вперед, но опасается тем самым натравить их на себя. В доме было неуютно и тихо, после долгого пути и минувших событий, домашний очаг Манапожирателя, липкой бабушкой норовил приласкать нас в образе «внучков», обдавая дыханием мимолетного мига и старости. Запах книг, пыли, досок наколенных жарой, небольшой аромат подгнивших овощей, что где-то поблизости дожидаются осени. На полу кастрюли с едой для собак, в одной из них крышка сдвинута на бок, и темное “нечто”, из глубин подсознания зла, притаившись, смотрит за нами. Изучая движения, степень опасности и формальный потенциал вида. На выходах от препаратов, хочется выть и спрятаться, у обоих вид, словно сейчас горько по-народному заплачем, о чем-то истинно знакомом и бесследно ушедшем. Манапожиратель возится с хламом у входа в подвал, не говоря ни единого слова, он вытаскивает запыленные чемоданы, разбитые ящики, старые холщовые мешки. Всё это мы пионерской цепочкой передаем друг другу, последний Мардерфейс, выставляет это из дома. Собаки по-прежнему ходят вокруг него, а он всё также борется с собой. От монотонности процесса, сознание падающим с дерева листом уходит в абстрактные горизонты мнительности. После нескольких минут мне начинает казаться, что в этой тьме, притаилось нечто ужасное. Скрытое временем, и подобным хламом, как некой броней, состоящей из объективизированной формы того самого времени. Его отростков, некую кладку рептильных яиц, что содержат в себе потенциал. Каждая попадающая мне в руки вещь, похожа на паразита что селится внутри моего ума. Мотоциклетный шлем, с обгоревшей передней частью, из которого в момент передачи выпала пара сгнивших пыльных листочков. Завернутый в парусину карниз, с кучей задорно шевелящихся колец для штор. Сломанная удочка, за которой после долгой возни, выползает пугающей формы морская сеть с запутавшимися в ней крючками и кусками тины. Объемный, но пустой мешок, и череда звенящих пустыми банками коробок. Когда последний луч надежды на благоприятный исход затеянного предприятия, норовил исчезнуть вместе с блеклыми пятнами настроения, Манапожиратель дал знак спускаться.

Увидев подвал в подобном состоянии, я был очень удивлен. На моей памяти, это был крошечный кусок пространства, заваленный кучей хлама, из которого мы потягивали криво лежащие вещи. Вернее, по воспоминаниям это был скорее погреб, с заходом по ступенчатой лестнице. Однако теперь, еще с хорошим освещением, он трансформировался в нечто непомерно огромное. Под стенами виднелись деревянные стеллажи, но присмотревшись, становилось понятно, что это не стены, а продолжение подвала, с другими стеллажами, что стоят зеркально. Они были настолько сильно завалены разным хламом, что пройти за них было попросту невозможно - настоящие стены из хлама. Переведя дыхание и привыкнув, пусть и к освещенному, но тусклому свету подвала, мы принялись, как муравьи растаскивать лежащий хлам. Увидев прибитые сплошным рядом доски, Манапожиратель начал выдирать их ломом, издавая нечеловеческие звуки. Внутри появился своеобразный азарт, всё-таки дом у него был прилично старый. Его район - это застройка военных времен, и с его рассказов дом строили пленные итальянцы, непонятно каким образом оказавшиеся здесь. Подвал был больше похож на бомбоубежище, которое обычно не свойственно частным домам, но почему-то сейчас это не выглядело странным.

Вскоре он победно отбросил лом, и принялся довольствовать проделанной работой, попутно переводя дух. Азарт сменился опасением, из темной пробоины потянуло холодным, затхлым воздухом. Под ложечкой начало немного засасывать, вручивший нам по фонарю Манапожиратель, принялся лезть в темноту. Услышав его вопросительное, затем утвердительное «Ого!», мы принялись лезть следом.

В жизни кардинально удивляться мне доводилось несчетное множество раз, но этот в любое время, можно выделить как самый сильный. За горой мусора, кучей хлама и всей этой подвальной обстановкой скрывалась комната. Не пространство или помещение, а покинутая, но комната. С расставленной мебелью, и дверью, что была у противоположной стены. Подойдя ближе, можно было разглядеть, что эта дверь слегка под углом опирается на стену. При первом взгляде эта комната, да еще с дверью выглядела максимально зловеще. Сейчас же присмотревшись, всё походило, на составленную от скуки из подручной мебели домашнюю обстановку. Но спустя еще миг, эта жуткость происходящего вновь вернулась, с удвоенной силой. Разглядев окна на стенах, я начал видеть всё в дурном свете. Всё это было как минимум странно, окна, обои, подобие двери. Сколько здесь никого не было десять? Двадцать лет? Было понятно, почему изначально мы принимали это за стену, похоже, эти куски фальш стены, были визуально прибиты изнутри помещения. От мысли, что кто-то заколачивал себя внутри этой фальшивой комнаты, пробежал холодок по телу, и захотелось выйти отсюда как можно скорее. Даже после длительного осмотра, мне было не понятно, как можно, заколотив себя внутри потом выбраться отсюда. Пусть на стенах и были обои, но за ними был бетон либо земля. Противоположная стена, на которую была облокочена та самая дверь, и вовсе местами переходила в дикий выпуклый огромный валун, уходящий далеко в землю. Окна и вовсе были врезаны прямиком в стену, не имея возможности пошевелиться. Эта странность происходящего, отразилась и на лице Мардерфейса, было понятно, почему он молчит.

Рядом со стоящим в углу распахнутым пустым шкафом справа, была застеленная кровать и тумбочка. Под окном, что было слева, находился стол и два стула, за которым виднелся в углу еще один шкаф, такой же массивный, но с одним пугающим отличием. Он был многократно заколочен досками снаружи, досок было так много, что первые мгновения было сложно разглядеть в этом шкаф. То, что удалось разглядеть, несколько раз трансформировалось из деревянных ящиков в шкаф и обратно, пока мы не подошли вплотную. Заколоченный шкаф, был той странностью, за которой следовал скорее интерес, нежели пугающее непонимание, скрывающееся во всем увиденном ранее. Чем больше мы углублялись в эту комнату, тем дальше казался заветный выход отсюда, не в плане расстояния, а в чем-то относящемся исключительно к вездесущей жизни.Дыра, ведущая обратно, рыбьим глазом замерев, смотрела на нас, в этом застывшем взгляде тишиной ощущений притаился транспорт судьбы, со своей открытой дверью и плотным графиком. Любой миг, без объявления отбытия мог стать последним, и тот самый знакомый нам мир двинулся бы дальше, забыв нас здесь, в этой дыре.

Манапожиратель одну за другой отрывал доски фомкой, я всё также смотрел в спасительную темноту дыры, из который мы пришли. Мне казалось, стоит мне хоть на секунду потерять её из виду, она исчезнет, и случиться нечто жуткое. Их с Мардерфейсом возня переросла, победоносные аккорды отрывания последних досок. Последовавшая тишина, заставляла меня гадать, что же случилось. В первом случае шкаф был пустой, и они лишь с глупым видом стоят и пялятся в пустоту, либо…

Повернувшись, я забыл обо всем на свете, и понял, почему они молчали. Шкаф был до отвала забит ампулами, пластинками таблеток, аптечками. Весь минувший страх вмиг улетучился, и я бросился вместе со всеми перебирать повалившееся на пол добро. Пока мы ползали на коленях, последние звуки джек-пота выпадающих из шкафа препаратов, с большими перерывами утонули в шуршании и поисках интересных наименований. Манапожиратель, был более знаком с различными ответвлениями морфина и кодеина содержащих препаратов, поэтому мы в большей степени полагались на его бдительность. После десяти минут напряженного чтения почти одинаковых наименований в полутьме, каждое новое похожее название, казалось ранее встречаемым, и вскоре мы почти всё отбрасывали обратно в сторону шкафа. Дикое возбуждение, испытанное при открывшихся дверях, ушло. От происходящего появилась разочарованная усталость, за которой следовала пульсирующая головная боль. Пока их не покидала надежда на успех и находку чего-то интересного, я подошел к стоящей у стены кровати и сел на неё. Железный матрац, податливо принял меня, впуская в свое существо сразу неприлично глубоко. Мне вспомнились больничные палаты, с пожирающими тебя советскими железными матрацами. Что пленят своих возлегающих, и если бы не робкое сопротивление больных, было бы что-то новое, о чем мой засыпающий мозг переругиваясь с подступающим сном явно хотел поспорить, через странные визуальные образы и спазмы тела.

Понимая свою усталость на новом уровне, незаметно для самого себя, я принял лежачее положении и смотрел, как монотонно они перебирают горы маленьких коробочек. Небольшая исходящая от пола подвальная сырая прохлада, приятно расслабляла ум, массируя его, растекаясь волнами остаточного действия диазепама. Уже не было важно, найдут они что-то или нет, их попытки из последних сил вычитать спасительное название, не казались реальными. Силы покидали меня, моргая с каждым разом все реже, комната исчезала в теплом сновидении, вместе с последними попытками сопротивления сну. Последний взгляд на силуэты ребят возле фонаря, затем на гору коробочек, открытый шкаф и высокую темную фигуру возле него.

Рука ужаса резко вытянула меня из сна, от испуга и удивления, я подскочил с кровати, и сразу свалился, споткнувшись о стоящий рядом ящик. В безвольной попытке плыть спиной по земле, с немым воплем, я еще несколько секунд пытался таким образом сбежать из подвала. Мардерфейс и Манапожиратель подскочили ко мне, с легким смехом и недоумением.

- Там кто-то в углу! - прокричал я уползая.

- Где?! - Манапожиратель выхватил стоящий на полу фонарь, и сделал быстрый полукруг по помещению. Луч прошелся от одного шкафа к другому, и остановился возле того угла, где они сидели, осветив длинное зеркало, развернутое отражающей частью к стене. Конструкция зеркала, была устроена таким образом, что стоит надавить в одной части, и оно прокрутиться вокруг своей оси. Манапожиратель подошел к нему:

- Хм, странно как я его не увидел сразу.

Он попытался выдвинуть его на середину комнаты, протаскивая через гору сваленных в кучу упаковок лекарств.

- Тяжелое! - сопя, проговаривал он, еще усерднее двигаясь.

Когда он, наконец, выставил его достаточно далеко от стены, прокрутив вокруг своей оси, вместо зеркальной части предстала еще одна черная поверхность.

- Может, разбили когда-то, или оно просто сверху крепилось, – предположил Мардерфейс.

- За сколько его можно продать? - проговорил Манапожиратель, водя по нему лучами фонаря, внимательно осматривая ножки и крепления в центре.

Та поверхность, где должно было быть зеркало, блестела своей темнотой, словно она была сделана из антрацитного угля. Манапожиратель крутился вокруг зеркала, осматривая его со всех сторон, прокручивая центр. В момент очередного оборота, луч фонаря блеснул острием лезвия по темной поверхности. Взяв фонарь, я принялся кропотливо осматривать то место, где только что была маленькая вспышка света. Внимательно присмотревшись, до меня дошло, что это действительно зеркало, и его поверхность кто-то закрасил темной густой краской, и, судя по всему, множество раз. Попытки обдирать краску ногтем, приносили мало результата, поэтому мы стали искать что-то более острое. Было видно, как Манапожиратель, переживает за то, что мы можем поцарапать его, он уже всем видом желал продать его, и старался подвести разговор, к извлечению его из подвала. Робкими движениями он протиснулся в дыру, принявшись расширять её снаружи, чтоб зеркало прошло уже наверняка. Мардерфейс складывал в пакет отложенную кучу препаратов с показавшимися им незнакомыми и интересными названиями. В этом абсурдном действе, каждый нашел себе занятие, и лишь я ходил от одного угла к другому, пребывая в странных мыслях. Не сговариваясь, они уже принялись наклонять его и протаскивать через отверстие. Было неуютно выходить последним, Манапожиратель вместе с фонарем был уже по ту сторону. Пока они совместно рожали через отверстие это длинное и весьма неповоротливое зеркало, я взял пакет с препаратами, и еще раз посмотрел в сгустившуюся темноту другого конца комнаты. Мысли блуждали в тревожных и зыбких направлениях. В определенном смысле мне хотелось прийти к чему-то завершающему, что отгородит от нужды создавать отношение к подобным вещам. Создать такую точку восприятия, из постоянного пространства которой не будет нужды возвращаться вновь, к подобным переживаниям. Эти мыслительные процессы почти никак не отражались внешне, лишь небольшие жевания внутренних стенок щек в темноте, отделяли меня от полноценного всплеска разрушающего состояния. В который раз Манапожиратель относительно подвел нас, и мне уже начинало казаться, что всё это, он делает в целях своей замороченной мести. Появившейся вследствие зависти, обиды и желания казаться лучше и ближе в дружеском смысле прочих знакомых. Отсюда вытекали все его минувшие перемены в поведении, и отказ от своих слов. Даже в сегодняшнем походе, всё выходило совершенно иначе, задуманные поиски и последующий прием найденной фармы, сменился морокой с найденным зеркалом. Всё это походило на хорошо разыгранное представление, в котором нам отводилась самая банальная роль. Подтверждением тому стали заранее подготовленные тележки и эластичные тросы, стоящие в тени недалеко от выхода со двора. Изначально мы не заметили всего этого, по причине разбитого состояния, сейчас все части мозаики его корыстного умысла сходились воедино, образуя примитивный и плохо повторенный пейзаж нашего пути с тележками обратно.

На лестнице и последующем выходе из дома, происходили самые сложные движения. Спустя пять минут все обливались липким потом, задыхались и приходили к мрачному пониманию, что для разворота на выход, попросту не хватит угла в проходе. Тогда Манапожирателю пришла мысль, достать его через окно в противоположной части дома. Первые два окна были сотню раз крашены, и попросту не открывались, лишь форточки. Окно в зале было максимально близко к огромной черешне, так что оставалась комната его умершей в том году бабушки. В ее спальне мы быстро отворили окна, и на ходу принялись доставать зеркало. От комнаты исходила мягкая тоска и тишина. Старые шкафы были закрыты, а все наружные полки пустыми, словно здесь никто не жил вовсе. На мгновенье мне показалось, что сбоку на кровати сидит его бабушка, и плачет. Вернее, я не видел это как внешнее проявление, это было транслирующее на границе сознания чувство, как некое знание. Еще через миг она уже оказалась сидящей сверху на зеркале, сопровождая свое появление звонким хохотом. В этот момент удерживаемая мной часть зеркала, выскользнула из рук, став непомерно тяжелой. Этот миг отразился на лице Манапожирателя, он зажмурился, готовясь услышать разбивающийся звон, но вместо падения, оно лишь прокрутилось вверх вокруг своей оси, чудом не ударившись обратной стороной о землю. Справившись с основной проблемой, мы принялись мостить его на тележку, перематывая эластичными тросами, раз за разом в финальной стадии приходя к неудаче. То к тележке было невозможно подлезть из-за большого наклона и длинной части зеркала, то оно сползало, или и вовсе терлась торчащими ножками о землю. Попутно, я примотал к одной из стенок скотчем пакет с найденными препаратами с интересными названиями, и считал свое дело сделанным. Лишь когда Манапожиратель собрал импровизированные удлиненные ручки, из недавно вынесенных с подвала оконных карнизов, мы смогли сдвинуть ее с места.Отворив ворота, и под одобрительные пожелания, отправив нас в путь, Манапожиратель пообещал дать нам денег с продажи, и заверил, что в ближайшие дни заберет его. Когда мы вышли за ворота, он еще долгое время показательно, с опасением смотрел нам вслед, затем знаменуя свой уход домой, громко хлопнул воротами.

- Да х** ему, а не зеркало! - сказал Мардерфейс, я был полностью согласен с ним, и мы отправились обратно на квартиру.

4

Без преувеличений - путь был вечным. Прошло десять минут, и импровизированные ручки сломались, сгорбившись, мы поочередно в приседе толкали тележку, подлезая под самый низ. Дойдя до железнодорожных путей спустя час, мы уже физически не могли её толкать, поэтому просто сняли зеркало с тележки и несли в руках. Через каждые двадцать шагов мы останавливались, стараясь вспомнить, как должны сгибаться руки. На улице уже начинало темнеть, и дорогу под ногами было не разобрать. Финишная прямая, из-за постоянных передышек растягивалась в бесконечную тропу страдания. Тяжелее всего было найти себе причину, для чего это делать, ради чего? Хуже этого было осознание, сколько уже пройдено, и только это заставляло двигаться дальше. Когда мы увидели наш двор, мы вновь обрели извращенные силы, что помогли нам пройти последние шаги, и затащить его в квартиру.

Оставив его на пороге, мы направились по своим домам. Отойдя немного от нашей репетиционной квартиры, я вспомнил за пакет. Мне хотелось дома, спокойно сесть, поискать в интернете информацию о названиях, поэтому мы двинулись обратно. На пороге меня разразило странным дежавю, от чего несколько мгновений, я не решался сделать шаг внутрь. Мысли в дежавю, прозвучали ехидным голосом: «Не забудь посмотреться в зеркало, раз вернулся», но в этот момент, подходящего дежавю, эти слова я говорил словно сам себе, как бы напоминая, что уже говорил их себе в будущем. Только вся странность была в том, что эти слова, не имели начальной точки. В будущем они произносились от того, что были услышаны ранее, сейчас же они приходили из условного будущего. Получалось, что я говорил их сам себе, с издевкой, за то, что когда-то услышал их здесь, но еще абсурднее было то, что в этот миг, я подумал, что главное не забыть себе это сказать. Всё это, больше походило на пароль, который необходимо произнести на пороге, и только после этого я включил свет.

Увидев всё тоже темное зеркало с примотанным на середине пакетом, что создавал вид таинственного беременного темного существа, я оторвал его, и на миг задержался возле не отражающего зеркала, поправляя волосы и делая вид, что смотрюсь в него. Затем меня поразило еще более неестественное и хаотичное дежавю, словно есть другая жизнь, которая обдувала иными событиями. Что сегодняшний день, лишь искаженное ничего не значащее переживание, уходящее в забытье. И вся моя жизнь, и весь мир находятся в темноте этого зеркала, за его закрашенной тьмой. Весь наш мир также закрашен густой маслянистой тьмой, благодаря которой мы и можем существовать. Секундные откровения, рисовали быстро сменяющиеся вопросы и ответы. Из редко проступающих осознанных попыток ухватиться за знакомые образы, самым стойким оказался мир, где практически всё также само, но немного иначе. От этих мигом проносящихся образов не оставалось ровным счетом ничего, лишь обрывочные ощущения. Именно эти ощущения, рассказывали о себе более емко, чем попытки структурировать моментально исчезающие образы.Поэтому сохранить условные «картинки» не получилось, а вот своё ощущение от них удалось. С этими мыслями я пришел к себе домой.

Дома у меня никого не было, был разгар лета, и мои родители уехали на море, так что вместо отдыха, я принялся искать в интернете возможные инструкции и описания к найденным препаратам. Почти все препараты, что мы нашли в заколоченном шкафу, имели названия, состоящие из букв и цифр. «ЗРВВСТЛ-1И1Б4», «ВТТ1-3А», «ОО(м)24-С7А», «КДД-5у», и т.д. Подобные однотипные запросы в интернете, выдавали всё более не связанные лекарствами ответы. Чаще всего были ссылки на государственные учреждения, связанные с укладкой дорог, пищевые стандарты, определенные параметры твердотопливных котлов либо не совсем понятные чертежи, сильно напоминающие распятых механических тотемных животных. Вписывая новые, не отличающиеся от предыдущих названия, я забывал для чего их ищу. Информации было так много, что из вида уходила её бесполезная суть. Очередное название отправляло в новые глубины интернет свалки. Глаза не фокусировались на допущенных при написании ошибках, а мозг не воспринимал их, так что после нескольких поисков неправильных названий, я бросил это дело. Под конец своего сеанса безрезультатных поисков, монитор сливался со стеной, превращаясь в наскальный рисунок. Летая в сложных хаотично плавающих вокруг названиях, я приземлился на кровать, отправляя себя с удовольствием в недра сна.

Ожидая темный, долгий сон после изнурительного дня, я невольно ловил себя на мысли, что хоть и сплю без задних ног, некая часть меня продолжает бодрствовать. Перед глазами вырисовывалась картина принесенного нами зеркала, что стоит в квартире, на пороге в темноте. Из сплошной темноты его было невозможно увидеть, и лишь слабая пульсация намекала на присутствие. Подобные тихие удары, постепенно учащались, как сердце, пребывающее в тревоге. Зеркало словно говорило, что оно живое, но прибывает в своем собственно загробном царстве, где ему снится этот мир. Темная краска, что покрывала его, была крышкой гроба, открывать которую, похоже, никто не собирался. Более странным был сам факт, что кто-то закрасил зеркало, и спрятал его.

Пока мне виделись эти мысли, вместо вида на темный порог с зеркалом, перед глазами предстала знакомая уже картина жуткой квартиры. Очень медленно, вырисовывались детали, уползая прыткими насекомыми на свои места. За считанный миг, от моей воли к мыслям не осталось ничего, и я принялся с ужасом наблюдать за происходящим. Вновь застывший зал, те же самые брюки, безвольно висящие на спинке стула. Ваза с засохшими цветами, конфеты с сушками и рюмка водки. В этот раз движение идет не в кухню, а наоборот в сторону окна, где закрытая спальня, от которой исходит ужас. Видно, что в сервисе стоит фотография, человек, изображенный на ней не похож на хозяина сна, тоже старик, но выглядит обычно. Тот, с кем мне доводилось встречаться взглядами в прошлый раз, был демонически жутким, и походил на слепившее себя из человеческой плоти зло. Когда, наконец, движение подходит к окну, на место яркого света, приходит вид на возвышающиеся дома, девятиэтажки до конца горизонта, разбросанные в хаотичном порядке. Через весьма мутное окно их не особо видно, и присмотреться не получается, далее понимание что это не окно мутное, а зрение не фокусируется. От этой мысли, фокус наводится на несколько секунд, которых хватило, чтоб испытать легкий ужас. То, что я принял за девятиэтажные дома, на самом деле были могильными плитами, уходящими в кладбищенскую даль. Окно, которое изначально казалось квадратным, стало выпуклым полукругом, в котором виднелись очертания портрета на кладбище. От былого уюта комнаты не осталось и следа, трансформации происходили, никак не проявляясь внешне. Приятный кремовый цвет обоев стал тканью гроба, диван мягким дном упирался в спину. Ваза с засохшими цветами и конфеты, проглядывались за окном, рядом с рюмкой водки. Квартира исчезла полностью, чувствуя удушье и скованность - я осознал, что оказался в гробу. Ужас, который меня охватил, был усилен тем, что я вновь не мог проснуться. «НЕКУДА ТЕБЕ ПРОСЫПАТЬСЯ» - звучало в моем сознании, «НЕТ НИКАКОЙ ЖИЗНИ, ПРИСНИЛОСЬ ВСЁ ТЕБЕ». Но даже весь этот ужас не смог сравнится с тем, что случилось, когда мне стало очевидно, что я внутри покойника, который медленно переваривает мою душу. На место абсолютно дикому ужасу, пришло нечто загробное и забытое, похожее на потусторонний инстинкт самосохранения, цель которого уберечь душу. Знакомыми толчками, в сознании стали звучать слова, создающие мир, напоминая считалку демиурга.

«Дом. Комната. Диван. Пастель. Стул. Сервис. Цветы. Конфеты. Спальня. Дом. Комната. Диван. Пастель. Стул. Сервис. Цветы. Конфеты. Спальня.Дом. Комната. Диван. Пастель. Стул. Сервис. Цветы. Конфеты. Спальня».

Давление стенок гроба стало отступать, на место вездесущей тьмы пришел привычный ослепительный свет окна. Однако перестать проговаривать мантру у меня не выходило, она повторялась снова и снова, даже когда комната обрела свой былой вид. Она продолжала повторяться, пока я не понял, что произносится она вовсе не мной. От осознания этого слова становились тише, и словно улетали ввысь. Было слышно, как они летают вокруг, уходя в неслышимое пространство, но, тем не менее, не перестают произноситься. Когда показалось, что всё уже кончилось, перед моим взглядом на столе предстал листок бумаги, с одним словом «Забвение», прочитав это, я проснулся.

Хоть сон казался максимально реалистичным и местами походил на откровение, после открытия глаз, он пронесся мимолетным наборов обрывков. Пусть они и пугали своей неотвратимостью, за ними почему-то последовала фраза: «ну это же сон», от которой становилось немного спокойнее. Выкурив сигарету и приняв немного барбитуратов, мой день начал двигаться в привычном русле предстоящих ожиданий. За окном был очередной жаркий день, и неправильные люди намеками уходили в места, что плевками с балкона образовались на их жизненном пути. Машины проносились медленно и формировали странные уместные для возможности забыть вопросы. Сцена восхищала тихим расстоянием, неугодным солнцу и тем, кто уходит гордо, как звучит ответ «никуда». С дерева жизни колыбельной качаясь, падала знакомая кепка «адидас», за которой с трудом получилось разглядеть быстро перебирающего лапками паучка. Так нестись может только тот, кто всю ночь усердно варил сказочное варево. Осознав себя тенью, я приклеился к его существу, став уже его тенью, и через десяток минут мы уже были на пути к его хрустящей запахом йода и уксуса паутине. Город вновь притворялся зевающим, обнажая новые, но знакомые звуки. На пути мне хотелось создать воронку, которая перемалывает человеческие планы, не придумав себе повода, я лишь хорошо смотрел по сторонам. В надежде успокоится, ритуально сопел, пока паук вел меня стихийными тропами.

Поводов заминаться и блуждать была множество, но для озвучивания не нашлось ни единого. Хотелось вывести его на откровенный разговор, но его прыти уходить от ответов, мог бы позавидовать каждый. На горизонте замаячил пункт нашего прибытия, отчего мне показалось, что он облегчительно вздохнул, этот маленький потенциальный жест, отозвался во мне чуть ли не актом неприкрытой агрессии. Былая атмосфера сменилась тревожным ожиданием обмана и предательства, так что я принялся звонить Мардерфейсу.

Приход в квартиру омрачился наличием прибывших из недр бессонных ночей падальщиков, они гордо направляли разговор на гуманистический толк. Предлагая, делится, и помнить о братьях своих ближних, но за всеми словами без труда проглядывался алчный, не знающий границ наркотический голод. Интонации, не находя нужного отклика ощетинивались, ядовитые шипы пульсировали, а сами существа надувались. От былого благородного начала разговора мокрый след раздавленного насекомого уходил к выходу из кухни. Одно безумное состояние в двух людях, притворялось сиамской фемидой, где и меч, глазная повязка, да и весы тоже быстро неслись в ломбард. Хозяин квартиры выхватывал из рук уходящих свои ничего не стоящие ненужные вещи. Стоило ему поймать одного с тюбиком зубной пасты, как другой в это время успевал надеть зимний свитер. Ловя их по очереди, его абстрактная речь наполнялась хозяйским возмущением. Обезумевшие гости возмущенно смирились, и под проклятия и пожелания смерти начали уходить. За это время мой попутчик разлил винт по баянам и пошел колоться. Вслед за ним упрыгал хозяин квартиры, выхватив один из шприцев, что были воткнуты в горшок с засохшим цветком, образуя тем самым своеобразный кактус, но наоборот. Мардерфейс всё не появлялся, начинало казаться, что уже случилось что-то неладное. Представлялось что те двое, что не получили халявного винта, по пути встретили его и унесли в ломбард. Но не в обычный ломбард, а таинственно наркоманский, где принимают украденных людей, бессонные ночи, и ментов что прячутся в холодильнике. Хозяин квартиры и попутчик вовсю отлавливались, было слышно, как они глубоко дышат, вдыхая “запах свежего яблока”. Меня тревожили разные мысли, и с каждым звонком Мардерфейсу, я надеялся, что они станут угольками под его ногами, от которых он будет идти быстрее. Спустя час, что длился, целую параноидальную вечность он пришел. За это время винтовики успели набегать по квартире десяток километров, и убрать весь зал трижды. Мардерфейс выглядел озадаченно, как человек, который думал о чем-то важном слишком долго. Мы выпили винт, и, попрощавшись, направились на улицу.

Жара едва спала, но этого было достаточно для предстоящей долгой прогулки. Винт медленно просачивался в организм, наполняя мир удивительной осмысленностью и простотой. На задний план уходили все минувшие проблемы. Разбираясь смысловым конструктором до самой последней гайки, чтоб собраться вновь, но в чистом и понятном виде. Погружаясь все дальше в глубину винтовой погони за неуловимым «смыслом», мы вышли на вход к поселку. Воспоминания о вчерашнем дне казались потертыми мазками на египетских пирамидах. Всё было настолько незначительным, будто это был наш последний день на земле. Разговоры вспышками взрывов, перерастали в полноценный артобстрел. Рассказ о моем сне, перепрыгнул на обсуждение пид***стической натуры Манапожирателя, с него на зеркало, а с зеркала на утреннюю озадаченность Мардерфейса.

- Знаешь, сегодня утром, еще до того, как проснуться или в ту же секунду, но может за секунду до этого, я вдруг подумал, четко понял, что всё это уже было, - сказал Мардерфейс, и почему-то повторил это предложение еще раз.

- Когда я проснулся, и даже не успел еще открыть глаза, я подумал «это же уже было», и знал, что ты мне позвонишь.

- Но, если ты знал, что я тебе позвоню, почему же ты шел три часа?! - спросил я с насмешкой и раздражением.

- Потому что по идее я должен был прийти к тебе сразу, ведь это уже было, я уже шел туда, но я хотел пойти иначе, по-другому. Сделать, так как не было, пойти самым странным путем. Изменяя свой курс постоянно, идти в разные стороны, останавливаться на полпути. Делать так, как не сделал бы. И знаешь что? Это уже было! Всё что я делал, уже было, все эти якобы непредсказуемые действия уже были!

- Мы можем пойти и отп***ить Манапожирателя? Вдруг этого не было?

- Нет, - сказал Мардерфейс, - Если ты это предлагаешь, значит это уже было, если мы пойдем, то получится что мы его уже пиз***и, а если не пойдем, то значит это тоже случалось. Что бы мы не сделали, всё это уже было. Я же хочу сделать то, что мы не делали, понимаешь? Но, главная проблема всего этого, что как только мы попытаемся сделать то, что как нам кажется, мы не делали, выяснится, что это уже было. Всё это уже с нами происходило, - закончил он, и как тяжелый смысловой бомбардировщик, принялся вновь заходить на очередной удар.

- Отсюда у меня возник вопрос, если всё это уже было, сотню тысяч бесконечных раз, то значит оно не настоящее, так как уже было, и лишь повторяет то, что когда-то случилось в первой форме. Получается, что сама эта реальность не настоящая, не вся реальность, а именно эта, так как она повторяет то, что было повторено уже бесконечное количество раз. Из всего этого, я логично прихожу к тому, что мы вольны делать всё что угодно, потому что это лишь одно из кривых бесконечных повторений. Отражение отражений, в нескончаемой цепочке повторений, которые уже никогда не остановятся. Никакой Бог нас не накажет никогда, потому что мы не настоящие, мы лишь воспоминание, отделенной и множество раз повторенное, от которого отделились точно такие же копии, что утонули в своих бесконечных повторениях. У этого нет начала и конца, это - потоп Абсолюта, это - первый миф. Сколько Богов утонуло в нем? Сколько Бога там осталось? Он вообще знает, где реальные люди, а где подобные нам застрявшие в своей нереальности? – чем больше Мардерфейс говорил, тем сильнее его слова находили отклик во мне.

- А что тогда остается? – спросил я, и удивился своему вопросу, вылетевшему без моего участия. Вновь знакомое чувство, реальности, воспроизведенной с секундной точностью, от этого ось сознания, сделала кувырок. Длинный, сопровождаемый приятным головокружением и щекотной тошнотой.

- В иной ситуации, я бы слепо продолжал гнаться за тем, чего не было, за попыткой найти первичность, но с каждым разом… - Мардерфейс сделал не свойственную действию винта паузу и скомкано продолжил, – С каждым разом, когда я в своем бесконечном множестве повторений этого разговора, произношу эти слова…

Вместе с головокружением в моих ушах заиграл тихий динамик с секундной задержкой, воспроизводящий его речь, (с каждым разом, когда я в своем бесконечном множестве повторений этого…) и вместо того, чтобы слушать прямую речь Мардерфейса, я невольно больше прислушивался к повторяющейся у меня в голове копии. И как только, мне показалось, что она прозвучала до конца, уже за ней началось второе повторение, следующее с еще большей задержкой. Фразы двигались на оживленном шоссе, маневрируя, заполняя собой любое пустое место. Я еще пытался уцепиться хоть за одну из них, но довольно быстро перестал, что-либо разбирать. Внешнее это никак не проявлялось, лишь невольные попытки проморгать наваждение, не выдавая себя. Мардерфейс за минуту моего рекурсивного путешествия в своих мыслях ушел бесконечно далеко. Мне виделось моё желание перебить его, предательской попыткой атаковать абсолютно беззащитного человека, поэтому я принялся слушать его на полном ходу речи.

- С каждым разом, когда я в своем бесконечном множестве повторений этого разговора, произношу эти слова, мне начинается казаться что, следуя подобному ритуалу, и видя это как бы со стороны, у меня, получается, оставлять для себя небольшую форточку. Ментальное отверстие, через которое я могу всплыть на поверхность условного «Осознания» сделать глоток вечного воздуха текущего, вневременного момента, и погружаться дальше в этот поток, который происходит без меня. И суть не этот разговор, он лишь не более чем описание минувшего описания, суть в том, чтоб следовать за своими попытками не сопротивляться.

- Не сопротивляться? - спросил я, будучи уверенным, что мне послышалось лишняя фраза «не».

- Да, именно НЕ сопротивляться, - он сделал короткое показательное ударение. - Не сопротивляться, но не просто сложить руки и всё, а видеть, где происходит это самое бессилие. Как бы это показать наглядно… – Мардерфейс, втянул воздух краем рта, как обычно делают при зубной боли, и указал на дорогу, где медленно объезжая ямы, одна за другой ехали машины. – Вон видишь знак стоп, там вроде остановится нужно или что-то такое, таких знаков множество и все они об одном, про правила движения на дорогах. Твоя внутренняя конституция, или цензура, говорит тебе в моменты тупиковых монотонных повторений, что следует бороться искать выход, куда-то слепо нестись. С точки зрения того же механизма внутренней цензуры, это будет чем-то другим и новым, но подобный взгляд в очень жирных кавычках, не более чем самая поросшая мхом и сорняками колея. Потому что именно она не дает тебе на миг замереть и увидеть, как декорации изменились лишь по размеру и форме, но не по содержанию, и на деле происходит то же самое. Но если ты в моменты проявления воли, не сопротивляешься тому, что происходит, ты способен выпасть из этого. Вот и понимай, как хочешь, «нет большего бездействия чем борьба». Или не так - «хочешь победить - бездействуй». Или «спящий борется за свою судьбу, а пробудившийся нет» - закончил Мардерфейс, вызвав последней фразой во мне прилив небывалой веры в наш истинный путь. От этого захотелось поделиться откровением с миром.

- Слушай, - сказал я, - Мы не можем всё это так оставить, нам нужно поделиться этим с миром, быть может есть те, кто ждут своей последней подсказки, а пока бредут вокруг в своем полусне, давай напишем это где-то большими буквами, прям на видном месте, чтоб тот, кто сомневается – узрел.

Мардерфейс согласился, и мы принялись искать краску. Занятие это было несложное, винт обладал свойством сталкивать желающего и объект желаний быстрым и неприхотливым способом. Ступая через опустевшие от жары дворы, мы наткнулись на пару сараев. Возле них было пара хозяйских куч дерьма, и множество пустых плашек из-под метадона.Жара часто туманит рассудок, делает его ленивым. И чуть было, не пропустив такой важный знак, мы стали уходить, пока уже по дороге назад, пазл этого короткого послания не сложился воедино. Дерьмо и метадон, первое, что мне пришло в голову было нависшее гигантской смысловой тучей слово «запор». В голове всплыли уже гаражи возле моего дома, где стоял заброшенный запорожец, который также был в окружении дерьма и пустых плашек из-под метадона. Мардерфейс уважительно согласился со мной, и мы поспешили за краской. В пути мы встречали редких прохожих, ошибочно здороваясь с некоторыми из них, заводя нелепые винтовые разговоры, про общих знакомых которых у нас не было. Разговор имел характер игры в реакцию на реакцию от реакции, так, к примеру, если человек на вопрос знает ли он Славика, говорил «да», мы с Мардерфейсом строили одну линию, а на «нет», на место Славика приходило любое другое имя. Зачастую люди сами рассказывали о себе больше, чем надо, но во время пути нам предельно не везло, каждая попытка навязаться или получить мимолетную выгоду приводили к более агрессивной настойчивости, от которой возрастало сопротивление. Взгляд то и дело прыгал с собеседника на окружающие дома, мне виделись эти улицы в выцветших редких воспоминаниях. Я то и дело ловил себя на мысли, что бесследное детство никогда не существовало, а каждый раз появлялось в такие моменты, и находило себе правдоподобное оправдание, почему же оно всё-таки было. Аргументируя смутные картинки прошлого, своей непредвзятой жаждой щедрости и выуженными из небытия красками. Открытость мира, способность удивляться и радоваться, будто бежали из текущей памяти, еще не случившегося будущего в более спокойные места.

Винтовой ход мыслей бежал далеко за способность собеседников обманываться через мои смиренные ностальгические попытки понравиться. Вместо человека, я говорил со своими воспоминаниями, не успев споткнуться тело, бежал к следующему, поглощаемый свихнувшимся календарем, в веренице оторванных страниц которого исчезали все более важные вещи. Язык, тени, плоскости, ощущения. Оторванные от реальности взгляды, в прошлое, в осуждение. Речь, обращенная в будущее. Странные знаки из теней. Дорога. Далекий крик, кажется из машины, похожий на мат, но видимо, кто-то тренируется, энергия странная, точно репетиция. За машиной мчится сначала тень, потом ленивая поверхность, чтоб всему случившемуся было на чем происходить. Кто-то засмеялся, а потом поежился от того, что на это обратили внимание. Где это происходит? Может в тени, или это кто-то говорит, ничего не видно и не чувствуется. Если бы у меня спросили, что я сейчас такое, я бы ответил, что гладильная доска, стоящая в шкафу под углом. Более гуманные сознания наверняка поинтересовались у гладильной доски, что она такое, и она без секундного замешательства, описала бы мою жизнь. Только без теней, речи, плоскости и ощущений, а я бы описал её, и победил. Снова тени, но уже в воспоминаниях, и речь уже о моих попытках сконцентрироваться. Затем кто-то озорным тоном говорит: «Представляешь он про речь думает, а мыслями говорит», а второй более ехидный голос произносит: «Тсс, да тише ты вдруг нас начнет говорить», но первый голос смелеет, почувствовав внимания, вербально не отказывается от случившегося. Он в еще более веселом, местами издевательском задоре произносит «Не, ты представляешь, а теперь он всё это думает», а второй голос прыскает со смеху, с мольбой произносит «Да, всё не могу, плоскость болит»

Что-то происходило, и я не как не мог понять, что, лишь бессвязное повторение нелепых фраз. В пустом ничто скакали бесформенные дикари, кружились, пульсировали и извивались.Два переговаривающихся голоса, вновь в хихикающей манере продолжали. Теперь вместо фраз повторялись лишь слова «Плоскость, тени, речь, ощущения». Из насмешек, разговор стал походить на ругань, затем и вовсе на музыку. Так один голос быстро повторял: «плоскость, плоскость, плоскость, плоскость», а другой ему подыгрывал, «тени, ощущения, тени, ощущение, тени, ощущения». Вскоре слова и вовсе было не разобрать, и на их место пришло лишь «Пу-пу-пу-тц-тц-тц-пу-пу-пу-тц-тц-тц», которое где-то происходило, уже приближаясь и ложа на безликое небытие чувство тени.

- Тяни пакет, краска вытечет, потекла? Ну что, как ощущение? – Мардерфейс, ритмично помогал себе рукой сжимать, пакет с краской в такт вдоха. Он выглядело свежо и молниеносно, как будто он только что появился здесь, от удара молнии ниспосланный самим Зевсом. Оглядываясь на токсикоманный ад, из которого я вынырнул, окружающее еще не решалось собираться в единую картину, из уважения уступая место потенциальному небытию токсинов краски.

Вокруг заметно потемнело, на небе появились тучи, и, казалось, прошло несколько часов, которые полностью выпали из моей памяти. Последнее что я помнил, это странные люди, потом воспоминания обрываются. Бегло осмотрев себя, я не сразу увидел, что мои шорты на коленях были сильно измазаны буро красной краской, словно кто-то проводил поздний аборт прямиком у меня на коленях. Присмотревшись на Мардерфейса, можно было предположить, что он был тем, кто неаккуратно съел, это абортированное «нечто».

- У тебя всё лицо в краске, ты вообще весь как каннибал с пира, - сказал я, безумно хохоча.

- Ты тоже, - сказал он, переходя всем телом в хохот.

- Как мы куда-то пойдем, мы же пи***ц, - я не находил слов и только махал руками, будто неведомым образом это поможет.

- Ну, пока посидим, краски еще много, - он сделал попытку закатить пакет у лица, и залил себе шею.

Мы были в окружении гаражей, кустов и заброшенного запорожца. Происхождение краски мне было неведомо, очередной пример винтовой магии. Часть дня также испарилась, будто была принесена в жертву, как плата за эту банку. Действие винта граничило с бессвязной токсикоманной структурой реальности, вещающей по своим правилам. Подобно листьям земля была устлана пустыми плашками из-под «трамадола» и «метадона». Редкими желудями виднелись шприцы. Вокруг были кучи дерьма, из-за запаха краски их было не ощутить. Они гордо были, зайдя сюда, и высрав своих людей. Больше не нуждаясь в них. Были под затянутым тучами небом, наравне с людьми, кладбищами, морями и ядерными бомбами. Возможно, когда-то, кто-то в них вступит, и обронит бессменное «Б***ь», и тогда уже маленькое «б***ь» обретет себя, отделившись от человека. Поплывет с другими «б***ь» что родились от боли, разочарования и сожаления, в еще более тонкие материи. Но мне, и этой куче дерьма светит одинаковое солнце, и чем «я» лучше? Чем, «я» сложнее и оправдание бесформенного «б***ь» стремящегося в никуда. Пока мои мысли заискивали перед говном, ко мне плавно возвращалось понимание из-за чего мы вообще здесь оказались. Вроде как мы искали краску, чтобы написать огромную надпись, способную отдаленно пробуждать людей от сна жизни.

- Слушай, знаешь, что я понял? – вскочил я, еще не до конца сформулировав мысленно нисходящий прилив сил. – Никто нас не увидит, мы будем невидимы для простых людей, потому что у меня есть воля. Нас не примут мусора, мы попросту будем невидимы, ты уверуешь, как верю я!

- Я верю!! - Мардерфейс подскочил, и для наглядности смочил руку в краске, затем провел пятерней по своему лицу, делая боевой окрас, после чего также помазал меня.

- Вот, нужно причаститься, – он быстрым движением обхватил банку краски, сделав глоток, передал её мне. Без особого отторжения я проглотил вязкую, горькую, холодящую массу.

Мы превратились в древних вневременных воинов, в берсерков реальности сошедших в драккаров помутненного сознания. Что нам могли сделать простые смертные, узрев такие забытые потусторонние образы, их сознание моментально цензурирует их вместе с нами, и мы будем невидимы. Для большего устрашения мы принялись рычать и трусить окружающие нас кусты. После кустов, я переключился на гаражи и принялся громко хлопать стены ладошками, Мардерфейс прыгал на запорожце, и выл. Продолжая этот первобытный шум, мы выползли из тупика гаражей и двинулись в сторону наилучшего, по нашему мнению, месту для надписи.

После посиделок в уютном закрытом месте, гигантские открытые пространства ошеломляли. Являя собой туманные, заполненные водой глубины. Существа, будь то люди, или неназванные прочие обитатели мира нашего, тихо удалялись. Шум издаваемого нами рычания, был не способен распространяться в такой вязкой субстанции, показалось, что начинаю задыхаться. Резко охватил страх, что наш защитный клич не сработает.Мардерфейс ощутив мои изменившиеся вибрации, также задержал дыхание, будто опасаясь отравленного трезвостью воздуха. Но я верил, и вера двигала мной. Каждый новый шаг под ногами хрустел, где-то виднелась долька луны, там на её поверхности звучали мои шаги. Не услышанные никем, маленькие хрусты в вакууме. Едва уловимые пузырьки воздуха быстро поднимались вверх, а мы склонялись все ниже, уступая дорогу более наивным существам. Переползая рептильными рваными перебежками, извиваясь и шипя. Нечто гигантское двигалось позади, от чего мы еще больше затаились. Старый мусоровоз, притормаживал перед поворотом, не теряясь, мы мгновенно выскочили и облаяли свисающего на поручне мусорщика. От увиденного, взрывной волной страха его отбросило на несколько метров назад, выбив раз весь воздух из его легких. За лаем следовало шипение, сопровождаемое раздиранием руками земли, воссоздавая хищные приемы, мы двигались спиной, не теряя из виду побледневшего мусорщика. Его бессильные попытки встать, превращались в судорожный танец на земле, с неким растерянным подпеванием - «Ма-м-м-м-м». Он всё пытался вздохнуть, но не мог прийти в себя, от слишком сильного прилива страха. Наблюдая за ним, мы добрались до небольшой посадки, в которой, слившись с тенями, продолжили уже в более агрессивной форме рычать и выть, тряся небольшие деревца и кусты. За этими относительно безлюдными окраинами следовал частичный центр города, с оживленными улицами и снующими в потемках пепсами.

Стоило только оглянуться мимолетно назад, как взгляд устилал путь хаотично разбросанных крошек утраченной речи. Он вилял и прерывался длинными промежутками, словно в ментальном безобразии царила нарушенная гравитация. Снова всё разом ударило в голову, вспышки пути, а затем продолжительные слепые пятна захватывали главенство внимания. Каждый следующий промежуток беспамятства, угадывался лишь по пройденным кускам грязной земли. Смысл же случившегося оставался загадкой. Пока тучи и спустившаяся ночь скрывали нас в тени, что-то враждебное зажигало фонари и окна в безликих домах. У меня уже не было сил узнавать свои знакомые кварталы, на их место приходили смазанные огни, соединенные относительно одинаковыми линиями. Твердь, последний оплот способности думать, так же лениво уползала в зону слепых пятен. Один шаг мог походить на погружение в плесень, другой на попытки подкурить, чиркая спичкой об воздух. Мардерфейс из пространства материи заплывал за берега мысли и формы, вроде я ловил его за руку, но каждый раз оказывалось, что из забвения вытаскивал меня он.

Где-то в середине пути мы заблудились в центре разрытого поля. Со всех сторон были одинаковые черные дома с кучей ослепительных окон. Чувство направления, времени и последовательности исчезли. Мой рык сменился воем, тоскливым и полным отчаянья. Подобный вой раздался где-то рядом, но понять, как туда попасть было невозможно. Даже приложив все возможные ресурсы волевых усилий, я бы не смог вспомнить, как работают ноги для прямой ходьбы. Если у меня получалось встать, то необходимая плоскость смещалась в любую из сторон, только не прямо, в этот момент я падал. Очередная попытка увенчалась медленными движениями ног лежа на спине, от этого я двигался как катамаран. Мардерфейс был где-то уже совсем близко, однако темнота мешала, что-либо разглядеть. Вновь крик, но уже сопровождаемый ощущениям.

- Вставай! - Мардерфейс потянул меня, но я стек по его рукам на землю.

- Не мх-о-гк-у, – слова выходили из меня толчками, горькими и очень кислыми.

- Вставай! Не рыгай на спине!

Окружение вновь изменилось, что-то выходило из меня, кажется, это была скверна. Я был наполнен ей, от неверья, от сомнений и тщеславия. Как можно было так расслабиться и не увидеть очевидного.

- Мардер, они отравили нас!

- Кто они? - спросил Мардерфейс, держа мою голову наклоненной вбок.

- Они! Те, кто хочет нам помешать, они отравили нас! Ты уже блевал?

- Нет, я ничего не чувствую.

- Они посеяли скверну, свою враждебную грязь внутри меня, так быть не должно, я не помню момента, когда мы шли за краской, в гаражи, тогда они отравили меня. Стерли мне память, и что-то подсунули мне, может это те, кто служит обратной силе, кто не хочет, чтоб мы зашли дальше. Те, кто корректирует реальности, они хотят стереть меня, устранить. Единственный верный способ стереть мне память и травить.

- Я…я… мне кажется, я тоже не помню, как мы пришли за краской, я думал ты помнишь, получается, что… всё это время они где-то рядом, и не упускают нас из виду, – говорил он, переходя на шепот.

- Нам нельзя терять ни секунды, мы должны запутать следы, пусть они думают, что мы ничего не знаем, пусть наивно считаю, что контролируют ситуацию полностью. А мы должны идти, и у меня есть идея.

Страшное понимание сложившихся обстоятельств, оживило меня. Вытерев ладонью от рвоты рот, я поднялся и был полон решимости двигаться к намеченной цели.

- Мне кажется это кто-то из опиумного Бога, похоже, они заметили нас, еще тогда и просто делали вид, что ничего не происходит. Они вводили нас в заблуждения, приняв в свои ряды, но видимо мы слишком сильно наследили, - говорил я, уверенно двигаясь сквозь темноту.

- Б**, а ведь ты прав, - Мардерфейс, нехотя согласился. - Мне с самого начало показалось странным, как всё слишком легко идет, и я заставлял себя быть бдительным, не расслабляться, а в итоге так глупо подставиться…

- Возможно, тут замешан Манапожиратель, ты заметил, как он стал резко набиваться нам в друзья? Его попытки угощать нас, – Мардерфейс схватился за голову. - Это же так очевидно, как мы могли это провтыкать?

- И это зеркало. А та комната, вся его уборка. Нас просто водили за нос, - растерянно проговаривал я.

- Но зачем он тогда доверил это зеркало нам? Я думаю, в этом не просто зеркало, – Мардерфейс озадаченно смотрел на меня.

- У меня начинает вырисовываться полная картина. Это они насылали на меня эти сновидения, им нужно, чтоб я спал, кто-то хочет заставить меня прекратить быть на службеу фармы. У них есть возможность быть повсюду, добираться куда угодно. Нам нужно сохранять не сон, быть здесь, и не давать им нас усыплять. Нужно взять еще винта, и как можно скорее закончить надпись, чтоб они думали, что всё идёт без изменений. Продолжим идти как раньше, осталось немного, быстро сделаем надпись и полетим на варку.

Понимание случившегося ослепляло незавидность положения. За этот короткий промежуток мир изменился окончательно, и теперь было очевидно, что, за нас взялось «нечто» предельно враждебное, с очень большими возможностями. Всё это время оно лишь подыгрывало нам, усыпляя бдительность и ведя по ложной тропе, что давало в редкие моменты почувствовать себя могущественными. Пусть за пролетевшие недели мы и забыли про опиумного «Бога», он, похоже, не забыл про нас, и ко всему прочему сильно разозлился.

От боевого ража, мы перешли на диверсионные перебежки, и двигались в очень быстром темпе. Перебегая освещенные улицы, сторонясь людей и машины. Каждая новая перебежка, погружала меня на очередной виток прозрения, где под сомнения ставилось уже абсолютно всё, включая сам план. Раз за разом, я представлял всё в деталях, но опасался, что они слышат мои мысли и знают каждый наш следующий шаг. Пересказав это шепотом Мардерфейсу, я хотел доверить всё планирование ему, но стал понимать, что его они читают также само. От безвыходности, стало вновь тошнить. За это время мы уже добрались до нужного нам места, заброшенное здание торговой палаты времен СССР. Находилось оно прямиком возле рынка, дорога от которого вела практически во все стороны, лучшего места было не найти. Мардерфейс принялся за дело. В густой темноте было не разобрать какой интервал, рисуя он, выдерживает, поэтому после каждой написанной Мардерфейсом буквы, я делал шаг назад. Он макал в краску руку и водил по стене. Мысленно я отчетливо видел, как надпись обретает себя, и в голове я уже выводил последнюю букву, как резко в глаза ударил ослепительный свет.

- Молодые люди, чем занимаемся? - послышался низкий голос из-за луча света.

Я машинально отвернулся и перевел взгляд на стену, увидев лишь криво написанную фразу «Спящий борется за свою судьбу,» и буква «а» на которой оборвалась фраза. Получалась, фраза стала не утверждением, а неким вопросом с троеточием. Голос за фонарем продолжал:

- Гля, е***утся! Что же с вами опез***ами приключилось? - и где рядом с голосом послышался протяжной свист.

- Ого, б**, пи***ц какой, - рядом появился второй луч фонаря, и стало ослепительно ярко, словно это были две глазницы настигшего нас опиумного «Бога», который узрел, каким предательским делом по отношению к нему мы занимаемся.

- Баночку поставь, и вместе с дружком на дорогу выходите, – голос стал грубее, после чего последовал треск рации, - Да, Олечка, нам машинку на рынок, на центральный вход, два один, да, добро, – затем голос вновь повелительно приказал выходить.

- Пиши быстрее! – не желая оставлять послание незаконченным, я кричал Мардерфейсу, который после секундного замешательства вновь окунул руку в краску, и начал быстро, в свете фонарей выводить буквы.

- Э! Алё, я говорю бегом сюда! - крик за лучом сдвинулся с места и начал приближаться, вместе с другим лучом. Мне не оставалось ничего другого, как упасть на четвереньки и начать рычать, Мардерфейс тем временем быстро выводил буквы. Мой рык казалось, подействовал, и лучи остановились, но мне этого было мало, и вместе с рычанием, я начал кусать траву, бить по ней и делать небольшие кувырки.

- Не, ты такое когда-нибудь видел? – сказал первый луч.

- Это пи***ц, просто какой-то пи***ц, да они все в говне, ты глянь на этого на земле, как их сейчас грузить, их водила не возьмет.

- В багажник, - отозвался первый.

- Всё! - прокричал Мардерфес, занес над головой банку краски и принялся обильно обливать себя, затем остатком полил на меня. – Обтирайся быстрее, нам нужно стать невидимыми полностью, – вместо подчинения лучам, мы принялись, помогая друг другу обтираться краской. – Вроде успели, теперь они нам точно ничего не сделают, нас не видно, - Мардерфейс, принялся восстанавливать учащенное дыхание.

На какой-то миг мне показалось, что мы действительно невидимы. Голоса за лучами затихли, а свет их вроде даже как стал не таким агрессивным. Но всё испортило появление двух других больших лучей, за которыми было рычание зверя. Я понимал, что они хотят скормить нас ему, и даже какое-то время боролся с желанием сказать это вслух.

- Они хотят скормить нас зверю! - отчаянно проговорил я.

- Не бойся, мы отравлены, он выплюнет нас, вот увидишь, - голос Мардерфейса говорил сверху, затем меня также начали тащить в сторону двух ослепительных фар.

Послышался хлопок открытой двери, затем еще один.

- Ну, не*** себе! Я двадцать лет на службе, но такого пи***ца никогда не видел, - сказал смеющийся голос возле машины.

- Скажешь тоже, - добавил другой голос рядом, также смеющийся. - Их тут, что родили только что?

- В краске они, - сказал голос, тащивший меня. – Писали на стене х***ю всякую, и орали как дебилы. Нам еще с вокзала позвонили, они там выли в кустах, соседи вызвали, а потом сюда учалили, и тоже х** пойми, чем тут занимались. Обдолбанные походу в усмерть, вообще не соображают. Этот, - при последнем слове мое тело приподнялось выше обычного. – Только что кидался на нас, гавкал, землей бросался. А тот, вообще краску жрал. В общем визите их на ночную, либо на дурку, а у нас, итак, уже смена, а тут еще из-за этих дебилов нужно оттираться от краски будет. Короче, принимайте, - сказал он и швырнул меня в ноги стоящих возле машины ментов. Следом рухнул Мардерфейс. Лучи, что тащили нас, погасли, послышались мягкие удаляющиеся шаги по траве. Рядом возле моего лица упал окурок, и тот, что совсем недавно так весело смеялся, нарочно долго давил его. И под конец как бы случайно, пнул мою голову подошвой.

- Ну что вам особое приглашение нужно!? Давайте в багажник полезайте бегом!!

От его веселья не осталось и следа.

- Бегом!

С трудом встав на четвереньки, я мгновенно повалился от толчка в спину. Крик из угрожающего, перерос в истеричный, местами карикатурный визг. Пока мы мялись, и боролись без сопротивления, его постоянно повторяемая фраза «быстро», стала звучать как «бистро».

- Бистрее! Бистрее! - он всё также подошвой сбивал нас с ног, дабы случайно не запачкаться об краску. Другой его более тихий напарник, наоборот что-то тихо причитал:

- Весь багажник засрут, она же еще влажная, пусть идут, ну куда их везти?

- Да, хорош, повезем на ночную, а потом поедем на СТО, мыть машину будем, и пойдем на ангары, нормально же? Ну всё, давайте полезайте в багажник, хватит валяться, - сказал по-отечески успокоившийся крикун, и наконец прекратил свои подлые удары.

В тот момент мне вроде не хотелось залезать в багажник, но после подъема с земли, толчок в спину всё сделал за меня. Мардерфейс рухнул на меня, места было очень мало, и мы начали слипаться друг об друга. На руках чувствовался грязь и прилипшие куски травы. Своим неудобством они напоминали прыщи, выскочившие от сложившихся обстоятельств. Мы еще определенное время пытались устроиться «поудобнее», однако вскоре эта необходимость отпала. Машина понеслась, и каждый новый поворот вновь сталкивал нас, прибивая к одной из стенок багажника. Поездка казалась бесконечной, мой разум вновь и вновь проваливался сквозь предстающие перед взором решетки в глубины сулящего нам заточения. Холодные стены камеры разевали беззубые рты, а время, отведенное моей жизни, плесневело и поедалось насмехающимися надо мной победителями. «Нет», так все не закончится, мы еще можем пронести свою службу, мы еще можем служить, и тот, кто наблюдает за мной, пусть видит, что я чист сердцем, и открыт душой.

«Я готов служить, путь, отведенный мне, сердце, дарованное мне, вещества плотью, живущие мной, разумом живущие вне, службой и верой, дарованные во вне. Я готов исчезнуть, во вне.»

Небольшая молитва дала силы, и в меня снизошел план спасения, который я, быстро надрывая голос из-за шума в багажнике, изложил Мардерфейсу. Бояться было уже нечего, оставалась лишь ждать. Один поворот за другим, сменялся долгой прямой ездой и остановками. Понять сколько прошло времени, было невозможно. Шум и темнота создавали странный эффект, что-то среднее между галлюцинациями и очень глубоким сном. Может это и есть сон? И как ответ на эту мысль, машина принялась медленно заезжать на хрустящую под колесами гальку, после чего, наконец, остановилась. Снова время исчезло. За этой очередной вечностью последовали шаги, оживленный разговор последняя фраза в котором была «ну показывай», и крышка багажника распахнулась.

Мардерфейс вывалился первым и принялся рыгать ужасающей красной краской.

- Они нас сильно избили! Помогите! - кричал он, сплевывая красную массу. Я также выпал на землю и малыми спазмами выдавливал из себя красную рвоту.

- Помо-ги-те! По-мм-о-ги-те! - для лучше эффекта я старался не открывать глаз.

- Очень сильно били по животу! - кричал Мардерфейс, изрыгая очередную струю красной рвоты.

- Да мы их вообще не трогали! – в ужасе вскрикнул голос до этого пинавший нас в спину.

- Я их не возьму, ну их н***й, вы шо гоните!? Посмотри на них! Они же загнутся у меня на смене! – в панике кричал вышедший из участка мент.

- Помогите! Они нас убить хотят! - Мардерфес бросился с мольбой к нему в ноги.

- Спаси-те, товарищ ми-ли-ционер… - я также пытался ползти вслед за Мардерфейсом.

- Б***ь! – в ужасе, отпрянул он. – Пусть уходят как можно скорее, я не буду их принимать, вы что *бу дали? Давайте пацаны, бегом отсюда! - сказал он, и для наглядности пару раз хлопнул в ладоши.

Мой план сработал, и еще для виду сохраняя умирающий вид, мы принялись, помогая, друг дружке уходить. Менты, что привезли нас, стояли, открыв рты, не способны вымолвить ни единого слова. По их размытому виду можно было представить, что каждый думает о своем, но мне нравилось думать, что они были повержены. Словно время остановилось, и мы исчезаем все дальше, пока они стоят перед открытым багажником, не осознавая охватившую их паузу. Печально известная ночная приемка была в самой дальней точке нашего города. Днем отсюда можно было видеть возвышающиеся всюду терриконы, а ночью небольшие пятна густых огней в разных сторонах. Недалеко от ночной приемки был завод «Стирол», тяжелый химический запах проступал сквозь крепко въевшийся аромат краски. Часть пути мы прошли в тени дворов, выйдя же на свет, мы поняли, что нужно как-то отмыться.

- Есть только одно место, которое может нам помочь, аммиачный ставок, - сказал Мардерфейс, и принялся ждать моей реакции.

«Аммиачный ставок» - так в народе называли самый загрязненный в области бывший природный водоем, куда различные производства сливали отходы. По началу, это были относительно безобидные отходы, различные производные от масел и красителей. Но по мере того, как он загрязнялся, истории вокруг него обрастали все более ужасающими деталями и слухами. Ртуть, тротил, аммиак, кислота и со слов отдельных знатоков полоний. Вскоре, разобраться что, правда, а что нет, было невозможно. Фотографии ставка облетали всю страну. В мой дошкольный период по телевизору показывали, как туда приезжала делегация ученых из США, и прогнозировала экологическую катастрофу в ближайшие десять лет, из-за попадания воды из ставка в грунтовые воды. Десять лет прошли, а из принятых мер борьбы, лишь на всех подъездах к нему появились бетонные блоки, перекрывающие дорогу, и пара давно украденных на металл, знаков, запрещающих купание. Единственное что объединяло практические всех жителей города, это знание с самого детства, что ни при любых обстоятельствах здесь нельзя купаться. Мы же шли за очищением. После всего случившегося, только это место могло нам помочь очиститься. Переродится, и исчезнуть из поля зрения тех, кто прилагал огромные силы, чтобы мешать нам в нашей деятельности.

Ночь давно перешла в то состояние, когда улицы замирают в своей миниатюре. Каждый отдельный проулок, поворот и двор, таит в себе мертвые сцены. Где-то виднеются далекие фонари, оставляя после себя плавающие зеленые точки в темноте. В иной момент, можно застать удаляющегося человека, что бредет из момента сейчас, в свое забытое прошлое. Порой идиллию ночи прервет шумная неуместная машина, пронесется и оставит после себя оседающую тишину. Эти сцены важны, и выверенными годами порциями выдаются на всём протяжении пути. Мой взгляд цепляется за пылающее ночное небо. От одной звезды к другой проходят вспышки, в них несложно угадать фрактальные узоры, предпосылки к еще более глубокой ночи. Той, что зачастую скрыта, от глаз практически всех живых существ, и лишь воспаленный винтовой мозг способен замечать следы грядущего. Вместе с внутренней ночью, мы попали на «Аммиачный ставок». Едкий запах огромного количества испарений, пробивался сквозь краску. В ночном свете ставок выглядел пугающе красиво, преломляя свет звезд, наделяя его фиолетовым оттенком, от которого внутри становилось приятно и спокойно.

- Пора переродится, - Мардерфейс сбрасывал с себя одежду, выложив на камень ключи, телефон и деньги.

- Пора, - сказал я и сделал тоже самое.

Стоя у неподвижной глади воды, я думал, каким буду, когда выйду из нее, каким буду через день, неделю и сто лет. Эти мысли уходили в бесформенные глубины сознания, а нога уже сделала первый шаг. Затем второй, и вот вода уже выше колен. Боковым зрением мне было видно, как Мардерфейс, зашел по пояс и начал мыть себя руками. Не спеша я двигался вперед, ступая по мягкому и непонятному дну. Под ногами периодически что-то хрустело, и на секунду я представил останки тех ментов, что везли нас в багажнике. Как они следили за нами, устроили засаду, зная, что мы пойдем очищаться, и принялись здесь растворяться, так как ставок отверг их. Затем я стал ощущать, как медленно краска отпускает мое тело, зачерпывая воду руками, я проводил по своему телу и чувствовал, как краска уходит. Растворяется и больше не стягивает всё тело. Мардерфейс уже умывал лицо, и находился по грудь в воде, повернувшись ко мне, он дал понять, что стоит окунуться и очиститься полностью. Я подошел к нему, мы взялись за руки, и девять раз одновременно прыжками нырнули. На девятый раз, я открыл под водой глаза, и вся реальность засияла. После этого, произошло еще несколько белых вспышек, от чего я подумал, что начинаю терять сознание, но вскоре всё вернулось на свои места. Мы вышли из воды, и по ощущениям на мне не было больше ни единой капли краски. Вместе с краской ушла часть тревоги, мы действительно чувствовали себя перерожденными. Как бы это ни было странным, но краска действительно смылась вся, но что было еще странней, мы вышли из воды буквально сухими, без единой капли на теле, словно мылись в холодном воздухе. От этого вновь появилось чувство могущества, и мысли встали на свои места. Первое что нам следовало сделать, это заложить хотя бы один телефон в ломбард, и наварить как можно больше винта, чтобы не давать “им” добраться до меня через сон. Второе - это добраться до Манапожирателя, и понять, как много известно тем, кому он служит, и как можно больше узнать про их слабости. И третий, самый крайний вариант, провести обряд. Последний вариант, был крайней мерой, если вдруг с Манапожирателем что-то пойдет не так. Мы бегло обсудили грядущий план действий и в одних трусах выдвинулись в путь.

5

Хоть путь был и не близким, спустя час мы уже были у меня дома, и, одевшись, направлялись в ломбард.После очищения винт сильно отпустил, поэтому сварить еще, нужно было как можно скорее. Случившееся за минувшие часы виделось очень далеким прошлым, проходя место, где еще менее пяти часов назад мы с Мардерфейсом ползали и выли, мне было трудно узнавать его. Оно выглядело каким-то маленьким, как песочница из детского садика, что с каждым годом сужалась, пока стала и вовсе не приметна для глаз.

Быстро дойдя до ломбарда, мы попали в классическую для трех часов ночи ситуацию, когда на улице не души, а в ломбарде очередь. Местная элита, что задорно переговаривается, наперевес с разной электронной техникой, которую подобно питомцам они прижимают к себе. Микроволновки, утюги, тостеры, удлинители, фены для волос, электрические чайники. Армия, вооруженная бесполезным оружием. Все как один спешат, и отчаянно сокрушаются, когда вместо предполагаемой суммы, на прилавке появляются сущие гроши. В три часа ночи, здесь происходят самые искренние эмоции, люди плачут и смеются, знакомятся и ссорятся и всё это в пределах пяти минут. Заложив телефон Мардерфейса, мы полетели прямиком к дневному варщику, отчаянно виляя мимо освещенных участков улиц. От ломбарда идти было недалеко, и чтоб не терять времени мы купили нужные сиропы в ближайших аптеках, так как из всей “кухни” нужны были только они, остальных ингредиентов у варщика было навалом. Бредя через очередной темный двор, из четырехэтажного дома доносились звуки сдуваемого йода, от этого на душе стало тепло и приятно. В небе мигали миллиарды разноцветных точек, от предвкушения варки живот стало сильно крутить. Знакомые чувства, знамение того, что всё пойдет очень хорошо. Очередная примета. Дойдя до дома варщика, мы долго ходили под окнами и щелкали ему языком, подавая знаки. Подъезд его дома был закрыт, под светом «палевной» лампы. Мы ходили в тени, опасаясь быть увиденными. Сомнений в том, что он был дома не было, но найти ту золотую середину, что выведет его из параноидальных мыслей, и заставить показаться, никак не получалось. Пару раз почти удавалось разглядеть колыхание штор в темном окне, но не более.

Он был слишком осторожен. Вскоре, пойдя на отчаянные меры, мы стали после щелчков языком, проговаривать свои имена. Когда в очередной раз что-то мелькнуло в окне, я достал банку сиропа из пакета и помахал ей. Это, наконец, подействовало. Вместо того, чтоб впустить нас к себе, варщик вылетел, и кивком головы зазывая нас собой, удалился в темноту. Медленно с опаской, мы стали двигаться за ним, иногда оглядываясь по сторонам. Ориентируясь лишь на звук быстрых шагов, мы пробирались сквозь заваленные мусором промежутки между гаражами, кусты и едва различимые тропы. Маршрут его постоянно менялся, и вскоре мы вышли недалеко от его дома, только с обратной стороны. Наконец, сбивчивой речью он объяснил, куда мы пойдем, и что его “кухня” там. Нам уже было все равно, мы лишь хотели наварить как можно больше винта и свалить в предельно безлюдные пространства. Спустя десять минут новых блужданий мы вышли к четырехэтажному дому, с парой окон, в которых горел свет.

- Нам туда, – сказал варщик и указал на второй этаж.

Открыл дверь нам относительно молодой парень, еще толком не съеденный винтом, но по которому было видно, что не спит он уже минимум неделю. Он жестом показал палец у губ, сопроводив это долгим «тсссс».

- Сестра с ребенком спит, - шепотом сказал он.

Поманив нас рукой, он закрыл дверь. В квартире стоял запах минувшей варки. На полу комнаты, была разложена вся “кухня”, процесс начался. Каждый был занят своим делом, и постепенно, я вновь начал проваливаться в мысленные ямы. Хозяин квартиры начал трясти бутылку, чтобы отбить сироп, как сразу после этого послышался детский плач в соседней комнате. Зашла его сестра, с плачущим годовалым ребенком:

- Ты что конченный? – спросила она, громким шепотом.

Он быстро сбегал в ванную, взял полотенце и обмотал бутылку, не переставая при этом трясти ее. Сестра, покачивая плачущего ребенка, наблюдала за ним.

- Я тебя спрашиваю ты конченный?

Было видно, как её ярость, перемешанная с недосыпом, набирает обороты, голос становился полон ненависти.

- Уходи отсюда и кодло свое забирай!

Но вместо того, чтоб перестать, он залез в шкаф, закрыл за собой дверь и продолжал трясти бутылку уже в шкафу. От этой картины мне было неприятно. Его сестра еще пять минут вместе с нами смотрела на закрытый шкаф с ребенком в руках. Затем плюнула и ушла к себе в комнату, словно это было будничным происшествием в их доме. Я старался абстрагироваться от этого, мимолетно взглянув на Мардерфейса, в его виде угадывалось нечто подобное. Долгие манипуляции закончились походом на кухню. За окном уже начинало светать, а мы сосредоточенно смотрели, как на перевернутой железной миске, винт стоит на реакции. В эти мгновенье мне стало казаться, что я непременно что-то испорчу, самим своим присутствием, поэтому, не подавая вида, я принялся идти в ванную. Там смотря в зеркало, мой взгляд был скорее в никуда. Перед зеркалом стояло что-то напоминающее человека, и это было только начало. Варщик и хозяин квартиры разлили всё по баянам и уже пошли колоться, мы же выпив по полтора куба, и забрав остальные десять не попрощавшись, вышли на улицу.

С самого раннего утра идти к Манапожирателю смысла не было, мы планировали позвонить ему после девяти, поэтому решили идти в репетиционную квартиру и начать убирать там. Улица уже выглядела пережившей ночь, и от появляющегося света становилось приторно, будто день заставлял смотреть фильм в кинотеатре, при свете. Окружающий мир становился затертым и неприятно ослепляющим. Мы в оживленном молчании дошли до моего дома, закинули винт в холодильник и пошли в репетиционную квартиру.

Там с порога нас встретило закрашенное зеркало, и на миг у меня от испуга подкосились ноги. Весь смысл минувших суток, с новой силой вернулся в голову, теперь я мог думать только про зеркало. Мардерфейс тем временем вместо уборки наводил гептаграмму на стене, и что-то тихо напевал себе под нос. Взяв один из лежащих на комбике медиаторов, я стал аккуратно тереть краску на зеркале. Если еще вчера поверхность казалась монолитом и даже от более острых предметов, она не отдиралась, то сейчас же, материал скорее напоминал очень жирный пластилин. Словно после того, как мы вытащили зеркало из подвала Манапожирателя, оно принялось оттаивать. Немного покрутив снятый материал между пальцами, я показал его Мардерфейсу.

- Как ты думаешь, что это такое? – спросил я, и протянул ему маленький шарик.

- Похоже на пластилин, хм, а вот пахнет как уголь. Может это пластилин, сделанный из угля, если конечно такой бывает, – сказал он, а затем быстро добавил, - а давай его попробуем скурить?

Эта предложение показалась мне первой здравой мыслью за сегодняшний день. Не дослушав до конца его фразу, я выхватил «мокрый» стоящий за диваном. Первые попытки подкурить шарик не были успешными. С виду он лишь немного стал глянцевый, и, похоже, плавиться даже не собирался. Поэтому мы решили разбавить его табаком, и курить как «масла». После пятого «мокрого», он стал немного тлеть, и в легкие, вместе с табачным попадал знакомый, не поддающийся описанию дым. Мне пришло понимание, что так пах я до рождения, до того, как стал человеком и попал в эту реальность. После шестого «мокрого», дым всё также был странным, и становился, гуще с каждым разом. Сквозь мутную бутылку он выглядел то сизым, то синим, а потом и вовсе черным. Седьмой “мокрый” на вид беспросветно черный, первым делал Мардерфейс. Он лишь удивленно качал головой, и периодически кашлял. Когда подошел черед восьмого, шар накалился до практически белого цвета, прожег фольгу и с жужжанием принялся танцевать на воде, пока не погас.

- Ого! - Мардерфейс воскликнул, и пошатнулся. Было не понятно, чему он удивлен, ощущениям или такому неистовому горению.

- Ты что-то чувствуешь? - спросил я.

- Хм..вроде не осо-бо, - он говорил и словно под опиатами медленно залипал, начиная склоняться телом вниз. А затем, расставив руки в стороны словно он лежал на воде произнес, - не знаю, меня сейчас так е**шит, что я даже глаза открыть не могу. Так, наверно, героин прет, – говорил он, зависнув в воздухе.

Мне было нечего добавить, его последние фразы я слышал, как что-то отдаленное, зачем мне никогда не угнаться. Тело пробивала дрожь блаженства, от чего казалось, что меня бьет героиновым электричеством. От подобного блаженства, я провалился в сон и вновь оказался на пороге сновидческой квартиры.

Сон вновь делал круг почета вокруг зала, проходил по коридору и открывал ванную, прерывался, и начинался снова. Стало казаться, что он повторяется по кругу уже тысячный раз, в ускоренном темпе. Через очередную тысячу раз, где-то сбоку его быстро проговаривал голос, а потом все виды пролетали ускоренным слайд-шоу за секунду, и так без конца. Затем мне казалось, что я по-настоящему просыпаюсь, думаю про это, живу неделями и даже практически забываю обо всём, как петля повторялась вновь. После всего была долгая тьма, от которой я падал, падал и падал, пока не проснулся.

Открыв глаза и осмотревшись, я увидел сидящего возле зеркала Мардерфейса. Он старательно сдирал с зеркала черное покрытие, и с помощью ножа вмазывал его в пустую банку из-под кофе.По моим ощущением из сна, я проспал неделю, а на деле прошло не более пятнадцати минут. За это время Мардерфейс, очистил уже небольшой кусок, размером с футбольный мяч, и без труда видел в открывшемся зеркале свое отражение. Взяв медиатор, я принялся помогать ему и вместе мы стали чистить оперативнее, так что вскоре банка из-под кофе была доверху набита вязким материалом. В отражении зеркала мы были то ли из-за винта, то ли из-за особенностей зеркала, какими-то несуразными, чужими. Смотря на себя в отражении, я понимал, что не помнил себя таким. Мардерфейс также был другим, все черты лица были на месте, но абсолютно другим. При этом, когда я смотрел на него в отражении, и поворачивался налево, передо мной будто стояли два разных человека. Тоже самое заметил, и он в отношении меня. Попадающая в отражение дверь что была позади меня, также была какой-то другой. И дело не в зеркальном развороте, а в том, как всё выглядело по-другому.

- Давай лучше накроем его чем-то, не зря оно было закрашено, - сказал Мардерфейс и принялся искать старые тряпки.

Говорить про это смысла не было, мы и так всё видели сами. Собрав плед с дивана, мы завесили им зеркало и углубились в уборку, которая отдавала каким-то траурным мотивом. Мне было не по себе, но произносить вслух это язык не поворачивался. Также, казалось, и Мардерфейс борется с чем-то подобным. Мысли летали вокруг состояния, быстро перерастающего в бредовое. Либо это так подействовало то черное покрытие, что мы скурили, либо Манапожиратель действительно нас с самого начала подставил. В любом случае он тут замешан, поэтому его нужно было допросить.

- Нужно разобраться в этом, и лучше не тянуть, - сказал я, и мы выдвинулись к Манапожирателю домой.

Раз, за разом прокручивая в голове одинаковые мысли, я проваливался во времени, замечая, как окружения меняется, приближая дом Манопожирателя. Вскоре мы вышли на поселок, а после очередного провала уже подходили к его дому. Мне вспомнилась практика для осознанных сновидений, где нужно смотреть на свои руки и спрашивать: «Я не сплю?». Происходящее заставило меня сделать нечто подобное. Смотря на свои руки, я поразился одной пугающей детали. Пару лет назад, на заре моей “фармооккультной” жизни, я проводил один обряд, с вскрытием вен. Будучи правшой, резал правой рукой левую. От этого всё левое предплечье было в маленьких шрамах. То, что сейчас заставило меня по-настоящему замереть в ужасе, было то, что левая рука была полностью чиста, а всю правую покрывали шрамы. Наверное, в этот момент я побелел, трудно сказать. Все что у меня получалось делать, моргать, крутить головой и вновь смотреть на руки. Мардерфейс казалось, заметил мой испуганный вид и поинтересовался что случилось.

- Мои руки! Смотри! - я показал ему предплечья. – Помнишь, у меня были шрамы на левой руке, теперь они на правой, ты же видишь это?! - Он молчал и озадаченно смотрел на мои руки. От его молчания становилось еще более не по себе, но затем он стал медленно поднимать свою правую штанину.

- У меня на правом колене был большой шрам, - проговорил он, не смотря вниз. - Если его сейчас там нет... - он поднял штанину, но вниз не смотрел. Взглянув на колено, я увидел, что там нет никакого шрама, и посмотрел на Мардерфейса.

- А подними левую штанину, - сказал я, и в оцепенении смотрел на шрам левой ноги

Мардерфейс медленно опустил голову, и долго разглядывал свою ногу, после чего начал трогать сначала одно колено, затем другое.

- Но как такое может быть…- он растерянно говорил скорее в никуда, нежели мне.

- Нас крупно подставили, мы облажались, - говорил я, пытаясь успокоится.

- Зачем им это? Что это даст? – спросил он.

- Не знаю, но быть может, Манапожиратель ответит на эти вопросы.

- И ты будешь доверять его ответам после всего случившегося? - с сомнением посмотрел на меня Мардерфейс. – Это последний человек, с которым мы сейчас должны иметь дело.

- Если он знает про наши планы, если они всё знают, нам нечего скрывать. Спросим прямо в лоб, на крайний случай за***шим его, – говорил я, стараясь собрать воедино изменившийся навсегда мир.

Пусть мы и не спали сутки, регулярно принимая совершенно разные наркотики, но подобных галлюцинаций не бывает. И то, что это было на Яву, сомнений не оставалось. Остаток пути до дома Манапожирателя мы прошли молча. Каждый обдумывал собственное восприятие сложившегося и возможные попытки решения. Дойдя до улицы, на которой был дом Манапожирателя мы перешли на прогулочный шаг. В поле зрения периодически попадали разные тени, которых представлялись мне стервятниками из потустороннего, что уже знают нашу обреченность, и лишь выжидают, кружа возле нас. Разведав территорию вокруг его дома, и убедившись, что поблизости нет людей, мы перелезли через его забор. На цепи залаяли собаки, было слышно, как они рвутся в нашу сторону. Лай перемешивался с удушливыми хрипами и звоном цепей, послышалось открытие входной двери. Выйдя на крыльцо Манапожиратель осмотрелся по сторонам, увидев нас удивленно замер.

- Мы тебе кричали, но ты не слышал походу, - доброжелательно начал говорить Мардерфейс.

- Та я на кухне хоботился, там телек работает, - сказал Манапожиратель и закурил сигарету.

- Выходи мы нашли покупателя на зеркало, сам с ним поговоришь, твое же, - сказал на ходу придумывая я.

Манапожиратель удивленно приподнял брови и с радостью в глазах спросил.

- А сколько дает?

- Он с тобой и хотел обсудить, поторговаться короче, – подхватил Мардерфейс.

- Ну всё, щя одеваюсь, – туша сигарету бросил он.

Мардерфейс повернулся ко мне и шепотом проговорил.

- Заманим его на квартиру, а до этого не подаем виду.

Я кивнул, и мы стали нарезать круги по двору. За это время винт, уже начал во всю нагребать, и мы прилагали гигантские усилия, чтоб элементарно не начать подметать во дворе. Манапожиратель вышел спустя пять минут, и одет был так, словно идет на день рождения. Поближе глянув на нас, он сразу захотел выпить винта, и практически всю дорогу только про это и говорил. Присмотревшись на него, мне всё хотелось понять, когда он стал подчиняться тем, кто желает нам навредить. Был ли он с ними заодно с самого начала, или в какой-то момент поддался, на номинальные искушения. С виду он совершенно ничем себя не выдавал, но мы уже знали, кому он служит. Все вопросы останутся на потом, а сейчас можно и понаблюдать.

Дойдя, наконец до нашей репетиционной квартиры, мы с Мардерфейсом переглянулись. Манапожиратель в это время говорил с одним травяным барыгой по телефону и шел чуть впереди.Я жестом показал Мардерфейсу удар по голове Манапожирателя, и захват руками, Мардерфейс кивнул. Подойдя к квартире, последние секунды перед открытием двери были сопровождаемы шутками Манапожиратель, он рассказывал что-то, по его мнению, смешное. Как только мы прошли внутрь, и дверь закрылась на замок, я ударил его в затылок. Он сделал два шага вперед и, приседая, выставил руки над головой.

- Б***ь, почему он не падает?! - кричал я, снова ударяя его по голове.

- Бей сильнее! - крикнул Мардерфейс, хватая ноги Манапожирателя.

Я ударил его по голове еще четыре раза, и он вновь не отключался. Лишь отворачивался и закрывал голову руками.

- Я держу его, возьму удлинители, свяжем его, - сопя ворчал Мардерфейс, навалившись на мычащего Манапожирателя.

Стащив, все лежащие на полу удлинители охапкой, и захватив пару гитарных шнуров, я подскочил Мардерфейсу, дал ему спутанную горсть, и мы принялись связывать Манапожирателя.

- Щяс ты нам за всё ответишь сука! - я смотрел на него и торжественно, с ненавистью цедил сквозь зубы каждое слово.

- Ты шо думал, ты не спалишься? - стягивая руки, говорил Мардерфейс.

- Ты нам все расскажешь, как миленький! – сказал я. – Я за сывороткой правды, присмотришь за ним? – спросил я, обратившись к Мардерфейсу, он быстро утвердительно кивнул и продолжил связывать Манапожирателя.

Быстро забежав домой, я взял из холодильника весь винт, и вчерашний пакет с препаратами, что мы нашли дома у Манапожирателя. В моей голове был максимальный пик ярости, перед глазами пролетали белые вспышки, появлялись черные точки, а на зубах ощущался привкус ржавчины. Умывшись холодной водой, я пригладил волосы на голове, и увидел на своей руке кучу выпавших волос. Смыв все с рук, вновь провел ладонью по голове, волосы летели так, словно я только что был у парикмахера. Времени разбираться не было, поэтому собрав всё, побежал обратно. Подойдя к порогу репетиционной квартиры, до меня стали доноситься глухие шумы, похожие на пение. Этот шум, периодически разбавлялся игрой на гитаре. Открыв дверь, я увидел Мардерфейса играющего на гитаре, перед истерично плачущим, связанным Манапожирателем. Его искренний плач меня вывел из себя, и я без раздумий ударил его с ноги в живот. Он скрючился, и стал прерывисто подвывать.

- Х*** ты тут ноешь п***ила! Ты думаешь, мы ничего не знаем?! – в бешенстве прокричал я.

- От…от…отпу..отпусти..отпустите ме..меня… - он запинался от плача и сбитого дыхание.

- Не, не, не… мы еще даже не начали, сейчас ты нам всё расскажешь, - я достал из кармана десять кубов винта, и в новый шприц, следом отлил три куба. - Теперь нет смысла притворяться, ты же сам понимаешь, что спалился.

- Я не…я… я.. от..отпусти… я.. я ничего не поним…не понимаю… - он также истерично заикался.

Вместо того чтоб слушать его фальшивые речи, мы навалились на него. Мардерфейс разжал ему рот, вставив ручку от отвертки, а я быстро залил три куба винта, после чего зажал ему рот рукой. Он начал сильно кашлять, и через нос полетели сопли. Тело подпрыгивало от толчков внутренних спазмов, а я смотрел на его поверженное существо и ликовал. Понимая, что не успеет пройти час, как он начнет все говорить сам. Когда он перестал кашлять, и наконец все проглотил, я убрал руку. Было видно, как он судорожно думает, что ему делать дальше, как выкрутиться из этого, но вместо того, чтоб продолжать концерт со слезами, он лишь попросил воды. Немного отпоив его, мы всё также вели допрос, пытаясь узнать, как давно “им” известно про нас, сколько их, и каковы их дальнейшие планы. Прошел час, и Манапожиратель заметно оживился, говорил больше нас, труся ногой. От жалкого и плачущего подобия человека, он стал всем своим видом излучать доброжелательность.

- Та ладно пацаны, шо вы гоните? Погнали немного и всё, хорош. Давайте где-то прогуляемся, что тут сидеть. Ну загнались вы немного под винтом, ну с кем не бывает, развяжите меня. Ну вы же сами понимаете, что это шиза. Ну, какие «они»? Какие враги? И тем более я, ты же меня давно знаешь, ну сам подумай, – с добрым тоном говорил он.

От его слов, мы еще больше напрягались, он пытался залезть к нам в голову, давил на жалость, запутывал и больше прежнего притворялся. То, как он убедительно говорил, лишь в очередной раз доказывало, что мы правы на его счет. Всё это время, мы были слепы, спускали очевидное, позволяли себя обманывать, но этому не бывать сегодня. Он вновь и вновь, проговаривал туже речь, окрашивая ее новыми фактами, улыбался. Добавлял к ней разные моменты, учтиво делал добрые комплименты о нашем характере. Поражался глубине абсурда ситуации, подводил черту, озвучивал мораль и начинал всё заново. Мне стал надоедать его треп, бесполезные попытки запутать нас и обмануть. Не дослушав до конца, очередной круг его доброй речи, я выхватил случайный препарат из пакета, что мы насобирали у него дома. Достал ампулу, скрыл её, втянул в шприц, выпрыснул воздух, и под его непрекращающееся бормотание, вколол ему в ногу всё разом. Он еще какое-то время по инерции продолжал говорить, затем перевел взгляд на торчащий из ноги шприц и судорожно начал спрашивать, что я ему вколол. Было видно, как ему стало действительно страшно, вся доброжелательность и славность моментально ушла с его лица. Быстро повторяя «что ты вколол? что написано на упаковке?» он учащенно дышал, и пытался не смотреть на торчащий из ноги шприц.

- Говори! - спокойным, но требовательным тоном сказал я.

- Я не знаю, что говорить!! Пожалуйста ну хватит, это всё слишком уже, но вы что не понимаете, это реально уже перебор, вы оба е***улись, вы меня убить можете, - учащенно дыша говорил он.

- Говори, или я тебе сейчас тоже что-то вколю, – сказал Мардерфейс, доставая из пакета очередную упаковку.

- Вам пи***ц, если вы меня сейчас не отпустите, я напишу заявление! Я е***, это уже слишком, вы меня можете убить! - говорил Манапожиратель, труся головой.

- Дружок, ты что еще ничего не понял? - спросил я. - Пока ты нам всё не расскажешь, ты никуда отсюда не уйдешь.

На его лице пробежала едва уловимая злость, и на ее место вновь пришли угрозы милицией. Мы понимали, что он пытается взять нас на “понт”, и тут нельзя было мешкать, поэтому Мардерфейс быстро воткнул ему в ногу другой шприц и выдавил его до конца. Манапожиратель, вновь закричал в ужасе. Смотря сначала на один торчащий шприц, затем на другой.

- Мне…мне ...мне жарко! Мне жарко слышите! Развяжите меня, мне х***о. Не могу сидеть, меня тошнит, дайте воды! Дайте попить! Пожалуйста, дайте попить, - молил он.

Дав ему воды, мы также продолжали спрашивать, что ему известно. От каждого нового вопроса он морщился, и стенал. Мне казалось, что мы уже близко к тому, чтоб расколоть его, однако он продолжал делать вид что ничего не знает. В ход пошел еще один шприц, следом другой. Вскоре из его ног торчал уже десяток шприцов в разном направлении. Это придавало ему вид антенны, принимающей сигналы из вне. Когда ампул больше не осталось, мы стали закидывать ему в рот найденные таблетки, которые пытался выплевывать. Тогда мы начали угрожать ему, что перемелем их в порошок, и уколем его этим. Он стал бессильно глотать всыпаемые ему в рот таблетки. Выглядел он так, будто мы достали его из очень холодной воды. Губы были фиолетовыми, а кожа что в обычном состоянии была неестественно бледной, стала отдавать синевой. На лице выступил липкий ненормально желтый пот.

- Вот так удача, похоже, сейчас он начнет трансформироваться. Надо взять гитары! -сказал Мардерфейс, и побежал в угол комнаты за ними.

- Ну что будешь говорить или еще хочешь?!- спросил я.

Целый час, я повторял одно и тоже изредка ударяя его по голове. Всё это время он мычал и крутил головой в разные стороны. То, что, еще недавно было потом, подобно слизи стекало по его лицу. После очередного требования говорить, вместо ответа, из Манапожирателя вылетела длинная черная струя блевотины. Звездами в ней блестели частично переваренные кругляшки белых таблеток. Масса была густой и больше похожей на съеденный грунт. После еще один спазм, но уже на колени и остаток на тело. В комнате сильно завоняло грязью.

- Ты что сука, жрал землю!? - увиденное вызвало у меня отвращение, и я не мог больше сдерживать себя. – Отвечай сука!

Он пытался рыгать и дальше, но вместо этого из него лишь выходили утробные звуки. Мардерфейс глянул на него и сказал, что придется ему выпить еще винта. Услышав эти слова, Манапожиратель, стал умоляюще кричать.

- Пожалуйста, не надо! Я всё скажу, только хватит, пожалуйста.

Мы удовлетворенно переглянулись с Мардерфейсом.

- Я всё скажу, - продолжал Манапожиратель. - Да, вы правы, есть то, что происходит с вами, и есть те, кто это делают. Я могу вам всё рассказать, только пододвиньте зеркало напротив меня, так будет проще всё объяснить.

Обхватив зеркало с двух сторон, мы начали двигать его к Манапожирателю.

- Снимите, плед, я вам всё сейчас покажу, – говорил он равнодушным тоном.

Стянув плед с зеркала, я мы стали позади Манапожирателя и принялись смотреть в отражение. «Смотрите» - проговорил он, и поверхность зеркала покрылась тонкой, едва уловимой рябью. То, что произошло далее, невозможно описать. Самое подходящее определение под это, не передаст того, что было, но приложив все усилия, я могу назвать это «явлением». Из отражения произошло некое «явление», это не было галлюцинацией или видением. Блеск пришел на смену отражению, рябь, что только что бегала по поверхности, расползалась по комнате. После вспышки блеска, в пространстве зеркала, появилась глубина. Оттуда исходил шум, и вылетали порывы холодного ветра. Не двигаясь с места, я принялся вглядываться в глубину. Где-то очень далеко виднелся костер. Его огонь был трудно различимой точкой на горизонте, но безошибочно угадывался в увиденном. Подчиняясь, словно слыша мои мысли, даль вместе с огнем стала приближаться, медленно двигаясь внутри зеркала. Огонь был уже совсем близко, от ощутимого жара, я немного поморщился. Вместе с приближением тепла, стало невыносимо ярко, на миг всё озарило ослепительным светом, за которым, слышались голоса. Яркий свет вокруг постепенно выровнялся, и вновь можно было различать происходящее.

Внутри зеркала виднелись два человека, костер и палатка. Вид на это был сверху под углом, как ракурс из кино. Двое оживленно переговаривались, но слова не долетали до меня. Из палатки послышалось мычание, тогда эти двое побежали туда. Они зашли в неё, и она стала дрожать. Из неё начали доноситься неразборчивые крики, а после искаженный детский плач. Как будто рыдал не ребенок, старик, подражающий младенцу. Плач был рваным, хриплым и неестественным, от этого звука становилось нехорошо. После этого один силуэт вылетел из палатки, повалился, спотыкаясь, принялся бежать вглубь деревьев. Палатка продолжала трястись, в ней были слышны звуки борьбы и крики. То, что еще недавно было плачем, стало агрессивным звуком, что больше походило на свиное рычание. Одна из стенок палатки рухнула, и неё вылетел силуэт, держа в руках маленький темный рычащий сгусток тьмы. Вместе с этим, из-под рухнувшей палатки выполз другой силуэт, и не двигаясь, наблюдал за происходящим. Когда рычащее существо уже буквально повалило первого человека, он отбросил его в яму, что стала виднеться в земле. Пока из ямы доносились звуки рытья и рычания, он, не теряя времени, начал быстро закапывать её маленькой лопатой, от земли исходил дым. Картина увиденного оборвалась, и её сменил иной ракурс того же места, только в другое время. Теперь двое уже раскапывали то место, в котором недавно впопыхах что-то закопали. Под конец они достали бутыль с черной массой, и начали уходить. Затем картина еще раз изменилась, и походила на маленькую, тускло освещенную комнату. Два шкафа, кровать, стулья и окна по бокам. Вновь два силуэта, только теперь прямо по центру. Они шли прямиком к зеркалу, и даже приблизившись вплотную, они оставались размытыми, лица разглядеть не получалось. Они будто что-то показывали, водили руками, и только после этого стало заметно, как затирают зеркало. Мажут его густой черной краской из бутыля. Постепенно они замазали всё видимое пространство, финальным штрихом сделав зеркало полностью черным.

Темная поверхность начала вибрировать, и вибрации приходили словами в мое сознание. «Не он ваш враг, а тот, кто зверя вынашивает». За ней последовали другие фразы, из которых становилось понятно, что все здесь обстоит, совершенно иначе. Что никакой «опиумный Бог» здесь не причем, а те, кто действительно в этом замешан лишь умело манипулируют нашим помутненным сознанием. Посылая раз за разом всё более сильные сомнения. Что всё истинное понимание, было обманом, который тянул нас туда, где бы всё закончилось ужасно плохо. Пришедшее «явление» продолжало говорить, показывая истинность случившегося. Информация била энергией в мой разум, пока я пребывал в оцепенении. Еще несколько мгновений я смотрел на непроглядную тьму поверхности, пока не понял, что смотрю на свое отражение. Увиденное было пугающим и невероятным, но больше меня ужаснуло другое. Когда «явление» закончилось, стало видно, что стул, к которому был привязан Манапожиратель пуст. Удлинители и провода лежали на полу, вместе с кучей пустых шприцов.

Как только мы собрались искать Манапожирателя, до меня стало доходить что мы его никогда не найдем, и это остановило меня. Случившееся заставило нас сильно задуматься, и мы принялись долго рассуждать, как всё исправить.

- Выходит, мы попали за зеркало, не в свою реальность, и это многое объясняет, - сказал я.

- Меня смущает другое, если они замазали его с той стороны, как мы попадем обратно? – спросил Мардерфейс.

Действительно, из увиденного становилось понятно, что та сторона закрыта. Осмотрев свои руки, я по-прежнему видел, что шрамы не на той стороне, и значит мы не в своей реальности. В «явлении» фигурировал тот, кто планировал родить зверя. Но кто это был, мы не знали. Единственное что мы уже знали, что нам нужно протрезветь. Вылив оставшийся винт, мы принялись ходить по квартире. Атмосфера состояла из боли и траура. Весь выпитый до этого винт и не планировал отпускать, а нам нужно было проспаться. Мардерфейс предлагал пойти походить, неожиданно он прервался и достал из рта зуб. От удивления он почесал голову и с неё полетели волосы.

- Похоже, у нас мало времени, - сказал он, смотря на свой зуб.

- Мы умираем здесь с каждой секундой, и мы можем не успеть, - проговорил я.

- Пойдем, надо проветриться, - сказал Мардерфейс и мы вышли из квартиры.

На улице был пасмурный день. Небо затягивали темные тучи, настолько густые, что разобрать, где солнце было невозможно. Осматриваясь по сторонам, я всё искал явные признаки того, что это мир зазеркалья чем-то явно отличается от нашего. Надписи на магазинах были написаны обычно, не задом наперед, но на это наблюдение Мардерфейс сказал, что для нас здесь действуют присущие этому миру закону, и мы попросту не видим этого, так как находимся внутри. Для внешнего же наблюдателя эти надписи задом наперед. Знакомые кварталы, также не изменились, лишь отдавали непонятной тоской. Дома хоть и выглядели грязными и старыми, но были всё теми же домами. И если сильно не вглядываться в окружающее, то ничего примечательного не выделялось. Медленным шагом мы шли, смотря по сторонам, всё это время я смотрел куда угодно только не на людей. Как только я присмотрелся на случайного прохожего, стало всё ясно. Люди были тем фактором, что выдавали нереальность этого мира. Один и тот же человек, за миг взгляда на него, дважды менял черты внешности. Смотреть на людей было предельно неприятно, и, опустив взгляд я поинтересовался у Мардерфейса:

- Как думаешь, а мы тут есть?

- Ну, мы есть как отражения, тут скорее проблема в другом, в том, где нас нет, – сказал он и продолжил. - Мы были там, а здесь существовали лишь как отражения, поэтому теперь мы здесь вместо отражений, и как отражения в одном лице. То есть, нас нет в нашей реальности, ведь она проецировала, а не отражала. И как мне кажется, из отражения невозможно проецировать.

- А что произойдет, если мы слишком долгом пробудем без проецирования?

- Кто знает, быть может всё будет как сейчас, а может, исчезнет, как исчезает всё, когда перестает отражаться.

- Да, но оно же исчезает для зеркала, но не для абсолютно всего.

- Ну, это относиться к тому, что происходит там, - Мардерфейс указала рукой в сторону, - а как это работает здесь, я слабо представляю.

- А что будет, если мы здесь умрем? - спросил я, чувствуя подступающий страх от озвученного вопроса.

- Быть может, мы умрем, и на этом всё. А может просто, исчезнем, как исчез Манапожиратель, или проснемся там, - сказал он, и вновь указал рукой в сторону.

Хотелось верить, что нам удастся вернуться, незаметно из наркотрипов всё зашло так далеко, что становилось тошно и страшно. Конечно, мы верили до этого в «фармооккультизм», но оставляли большой зазор для возможности всегда остановиться. Часто мы рисовались друг перед другом, иногда подыгрывали, но не теперь. Сейчас впервые, когда это было по-настоящему, в этом не было ничего вдохновляющего. Романтизация «фармооккультизма» работала только нарративно, но не на практике. Некуда было говорить «стоп». От этого мне стало еще страшнее. Ведь действительно, сейчас всё происходит по-настоящему, и это вообще не приносит удовольствия. Идя все время по прямой, мы не встретили ни единого знакомого, поэтому решили идти в конкретный двор, где обычно собираются компании наших товарищей. Там обойдя все столики, мы не нашли ни единого признака людей. Тогда мы пошли во двор недалеко от моего дома, и стали сидеть на лавочке. Говорить не хватало сил, по ощущениям действие винта ослабевало. Смотря в асфальт, я пребывал во фрустрации. Вдруг Мардерфейс начал резко стучать мне по плечу «Смотри!» - наспех сказал он. В отдалении лениво передвигаясь, шел наш знакомый. Его звали Пузо, он шел без футболки, и на вид был пьян. Свое прозвище он получил за огромный волосатый живот, который появился у него в возрасте двенадцати лет. Сейчас в пятнадцать, оно выглядело как живот беременной женщины. Округлость покрывали волосы, и длинный след вдоль туловища от пролитого пива.

Пузо, покачиваясь шел в нашу сторону. «Это он беремен зверем» - проговорил Мардерфейс. Сомнений не было, это точно был он. Подойдя, он поздоровался с нами, на ощупь его руки были холодными, и липкими. Взгляд был дурной, и постоянно прыгал в разные стороны. «Это точно он» подумал я, понимая, что нужно провести над ним обряд. Он, ничего особо не говоря, постоял с нами, а затем не попрощавшись зашел в подъезд и пошел к себе домой. Мы поняли, что нужно провести над ним обряд, и также осознали, что долгой подготовки не избежать. Это значило, что нам нужно здесь как-то жить, и возможно не один день, но главной проблема была в том, что у нас попросту не было времени - мы распадались. Мардерфейс сказал, что ему нужно сходить за палаткой домой, и мы пошли в сторону его дома. По дороге я сплюнул один зуб, и ощутил, как во рту шатаются другие.

Пройдя весь центр города, мы не встретили больше ни единого знакомого. Иногда нам попадались одинаковые люди, но всё чаще и они обходили нас стороной. Дойдя до дома Мардерфейса, мы зашли в его квартиру. Он быстро взял сложенную палатку, и отметил одну странность. В квартире не было ни одной его фотографии, которые до этого стояли в серванте. Чтоб не потеряться, мы решили жить до проведения обряда в репетиционной квартире. Дойдя туда, мы провалились в сон без сновидений. Когда я проснулся, Мардерфейс взглянув на меня, сказал:

- Заметил, что здесь вообще не хочется ни есть, ни пить?

И впервые я обратил внимание что действительно, вообще не хочу ни есть, ни пить.

- Тоже самое, касается и сна, - продолжал он. - Я вроде и спал, но поймал себя на мысли, что это был вовсе не сон, а как в детской игре, я сам себе говорил «я сплю», а потом спустя время произнес «я просыпаюсь», а в этом промежутке была темнота.

Еще миг назад готовый с этим поспорить, я вдруг осознал, что он максимально точно описал, то, что со мной происходило. Поговорив еще немного, мы принялись планировать подготовку к обряду.

Нужна была вещь, которая связывала Пузо по всем плоскостям в этом мире, и была близка ему. Понаблюдав за ним, мы приняли решение украсть его строительный уровень. Первая ступень ритуала обретала себя в этом предмете. Изначально задумка была выпить водные колбы, в которых плавали пузырьки воздуха, но в последний момент было принято решение, разбавлять этой водой срезанную с зеркала черную густую массу. Горизонт достался мне, вертикаль Мардерфейсу, диагональ мы символически предали огню как нашему единственному союзнику. Эффект от этого был по-своему странный, но тем самым мы замкнули Пузо, по всем плоскостям в этом мире, и с уверенностью проваливались все глубже в недра пустоты, зная, что он никуда не денется.

По-своему мы сделали его невидимым для этого мира, заставив нити его судьбы плавать в колбах с воздухом. Это была лишь малая часть подготовки, которую мы тщательно планировали день от дня, до ритуала вскрытия. За это время у нас выпали все волосы на теле, и практически все зубы. При ходьбе всё моё тело пронизывала боль, и единственное что немного помогало заглушить её, была черная масса, которую мы практически уже всю скурили.

По моей инициативе на время этого длительного ритуала, мы создали свои фальшивые копии, и сразу похоронили их, чтоб замести следы и избежать возможных помех от противостоящих сил. Каждый день, вечером перед уходом домой мы концентрировались на его окне, и в молчании направляли поток внимания и разрушающей энергии, не давая квартире стать безопасной. Всё это были малые, но необходимые меры, не дающие Пузу стать на привычную орбиту, и двигаться к рождению этого проклятого метафизического дитя. Мы стали с ним больше гулять и в течении недели незаметно добавляли по одной таблетке галоперидола в его пиво, пока он отлучался поссать. Потом в ход пошли сибазон и один препарат из дурдома, что валялся в затертом свертке в Мардерфейсовской нычке. Пузо стал заметно заговариваться, и потерял бдительность, мы понимали, что еще совсем немного, и можно будет проводить ритуал, но нам нужно было поспешить, так как времени у нас больше не оставалось.

Для ритуала было всё готово, выбрав одну из наших секретных полян за городом, мы позвали его идти в поход.Он заплетающимся языком согласился, бредя в полусне за нами. То, что еще месяц назад, было реальным миром, просачивалось сквозь мои зеркальные пальцы. Бессчетные попытки, за последнюю неделю подготовки осознать себя реальным, превратились в пародию на мысли. Их я скорее проговаривал для того, чтоб себя чем-то занять, и не думать о разрушающемся теле. Пусть единственным веским аргументом, в пользу моего реального существования и был страх перед исчезновением, вот только он не делал происходящее оправданным. Сколько раз я представлял себе путь к последнему рубежу. Рисовал невероятные пространства, в которых происходила истинная реальность, что находиться за гранью представления смертных. С годами психонавтических опытов, потустороннее обрастало всё более глубинными подробностями. Я представлял себе какие угодно возможности перехода, но только не застрявши в зазеркалье. Подобное понимание, наводило на мысли о некой вечной иронии, где пусть ты и устремлен в вечность, разбираться с тобой приходит самая непредвиденная материальная обыденность.

За минувшую неделю подготовки к обряду, наши тела окончательно посыпались. Ни зубов, ни волос, лишь белая восковая кожа. Тоже самое, касалось и веса. Мардерфейс на вид весил килограмм сорок, вместо своих привычных семидесяти пяти, также как и я. Тело умирало, и могло окончательно отказать в любой момент. Дорога до места обряда была, пугающе тихой. «Люди закончились» - думал я. «Осталось еще немного и всё закончится» - говорил я Мардерфейсу, стараясь подбодрить его.

Дойдя до нашей поляны, мы стали подготавливать место для лагеря. Мардерфейс принялся вбивать колья, и соединять трубки для крыши палатки, а я начал собирать дрова. Затем вырыл складной лопаткой требуемую для обряда небольшую могилу. Пузо тем временем, полоумно катался по траве, изредка чавкая. Ему дали съесть остаток черной массы, и немного аптечных барбитуратов. Палатка уже крепко стояла на земле, и это значило, что можно начинать обряд. Первым и самым важным был огонь. Его следовало зажечь, и поддерживать на протяжении всего обряда, даже если это займет не один день. Теперь в ход шли украденные белые полотенца, что вешают на ручках подъездов в домах, когда кто-то из жильцов умирает. За время пребывания в зазеркалье нам удалось найти таких только два, так что одним мы связали Пузу ноги, а другим руки. Предварительно внутри палатки Мардерфейс вбил два кола, к которым мы его привязали. Растянув в длину его тело, так словно он был подвешен за руки. После этого, остатком черной зеркальной массы, мы намазали ему закрытые веки, чтоб он не мог зреть. Чтоб его тело отвергло плод зверя, мы украли ленточки со свежих могил и пару старых металлических кладбищенских эмблем. Нарезали маленькими кусочками ленточки, и стали подпаливать на одной из кладбищенских эмблем. В другую мы наливали воду, перемешанную с могильной землей.

Запалив траурные ленты, я стал вдувать дым в Пузо, а Мардерфейс отпаивать его в промежутках. Поначалу он мычал и пробовал сопротивляться, но после второго круга, лишь бессознательно стонал. Обугленным куском найденного на кладбищенской свалке временного креста, мы по очереди прижигали его живот, проклиная то, что вынашивал он. Живот стал пульсировать, в палатке воняло палеными волосами. Обряд начинал действовать, и как в доказательство этого Пузо начал выть, пытаясь вырваться. Мерзкий плод давал силы ему, и животная жажда спасения его дитя начинала брать вверх. Еще совсем недавно светило солнце, как моментально спустилась темнота, и сильный холод, несвойственный июльу. Подул сильный ветер, палатку закачало. Огонь за палаткой держался из последних сил, придавленный к самой земле. Добросив в него остатки палок, я вернулся в палатку и отскочил от испуга в сторону. Пузо, стискивал зубы от боли, а его живот разверзался в стороны, оголяя мерзкие блестящие и пульсирующие розовые внутренности. В самой глубине чернело бесформенное пятно. Мардерфейс надел сварочные перчатки и принялся аккуратно извлекать “плод зверя” из Пуза.

- Отвяжи его, - сказал он, когда его руки погрузились в недра туловища, и стали вытягивать черный сгусток.

Я быстро срезал полотенца, которыми мы связали Пузо. Как только Мардерфейс вытащил темное нечто, Пузо моментально подскочил, и вылетел из палатки. Послышался шум, а затем звуки ломающихся веток, стало понятно, что он убегает.

- Пусть бежит, - шикнул Мардерфейс. - Сейчас главное аккуратно, без резких движений отнести его в ямку, - тихим тоном говорил он, как на последнем слове, темное дитя принялось сильно дрыгаться и вылетело из его рук. Исчезнув на секунду, оно появилось за спиной Мардерфейса и попыталось вцепиться ему в шею. Он отскочил и сбил меня с ног, палатка рухнула сверху. Падая, я ударился затылком об что-то твердое позади. Перед глазами была темнота, нашарив руками нож, я разрезал палатку и вылез на поверхность.

Вижу силуэт. Кажется, что это знакомый образ, может даже человек. Он движется плавно, но слишком быстро, это одновременно вяжется в единую картину, но почему-то противится во мне. Это Мардерфейс. Он борется с темным маленьким силуэтом, слышен рык, звериный и пугающий. Хочется помочь ему, но силы покидают меня. Последнее что я вижу, это как он бросает темное дитя в маленькую могилу и принимается зарывать ее, после этого мои глаза охватывает тьма.

За окном стоит белый день, ослепительный свет не дает рассмотреть окружающий вид. Только очертания. Я начинаю понимать, что это сновидческая квартира, но себя не помню абсолютно. Знакомые виды - шаги ведут сначала в один конец зала, затем в другой. После чего, направляются к закрытой двери возле окна. Мне становиться страшно, я понимаю, что сейчас случится что-то ужасное. Дверь медленно открывается, и становиться виден кусок самой обычной спальни. На миг мне кажется, что мои опасения были ошибочными, но шаги движутся вглубь спальни. Я в ужасе замираю, и вижу на полу могилу. Шаги вплотную приближаются к ней, и принимаются рыть её руками. Рытье занимает много времени, слышно сопение и видно, как в землю падают капли пота со лба. Руки, погруженные по локоть в землю, что-то нащупывают, начинают тянуть и вытаскивают труп обугленного черного младенца. Присмотревшись, я вижу свиной пятак, маленькие шишки пробивающихся рогов на лбу, и длинные неестественно изогнутые ручки. Охватив младенца за торчащие из спины уродливые маленькие крылья, шаги направляются вглубь квартиры. Двигаются в сторону ванной, открывают дверь, и попадают в комнату, похожую на маленький цех по забою. Только вместо туш, на крюках висят разной степени уродства мертвые существа. Каждое напоминает вытащенного из земли мутанта. Мне начинает казаться, что я где-то видел это черное уродливое существо, но где именно никак не получается вспомнить. На мгновенье от страха у меня внутри всё замирает, я вновь вижу жуткого человека из сна, он смотрит на меня своими демоническими, безумными глазами. Смотрит, но как-то странно, и только переведя взгляд в сторону, я вижу, что его голова возвышается поверх отрубленных конечностей, в ванной полной крови. Еще чуть более задержав на нем взгляд, мне становится отчетливо видны маленькие телесного цвета рога, и большие нижние клыки. Его челюсть уродливо выпирает вперед. На лежащих отрубленных руках длинные острые когти, а ноги заканчиваются копытами. Становиться понятно, что здесь мертвая нечисть, я поднимаю взгляд на зеркало. В нем одетый в подобие противогаза человек, в защитном странном костюме. Он поворачивает голову в сторону, и мне становиться видна другая часть комнаты, где в углу на огне бурлят огромные кастрюли, а стол вдоль стены завален конечностями еще более уродливых и неправильных существ. Он бросает в одну из огромных кастрюль существо, что только что выкопал из могилы в комнате, и начинает осторожно размешивать черное варево. Его рука тянется к одной из колб, с прозрачной жидкостью. Затем к белому порошку. Всё это порциями засыпается в кастрюлю. На поверхность поднимаются большие глянцевые пузыри. Вновь он начинает размешивать содержимое, теперь его плошка не встречает сопротивление, он несколько раз поднимает со дна однородную массу и выключает огонь на плите. В руках появляется трехлитровый бутыль, который он уверенными движениями заполняется черной густой массой. Наполнив его, он вновь принимается идти, возвращается в комнату возле окна, становиться на четвереньки возле разрытой могилы, аккуратно погружает бутыль в землю, и закапывает. Еще миг я вижу землю, и комната начинает исчезать.

Открыв глаза, я увидел стоящего над могилой Мардерфейса.

- Ну и что теперь? - спросил он.

- Кажется я знаю, - сказал я, и подскочил к могиле.

Мардерфейс отошел в сторону. Разгребая руками свежую землю, я стал чувствовать тепло, руки приближались к теплу, пока не уперлись в горячий бутыль. Положив его в рюкзак, мы стали быстро возвращаться назад. Мы шли, зная, что нам нужно сделать. Дойдя до квартиры, мы забрали зеркало, и принялись из последних сил тащить его к дому Манапожирателя. Зеркало было настолько тяжелым, словно на меня давил весь вес отраженного в нем бытия. «Еще немного, еще чуть-чуть» - проговаривал я слух. Мы шли и падали, вставали и вновь несли его на своих спинах. К середине пути, кожа на спине стала облазить, а плечи покрылись радиоактивными волдырями. Телу нечем было рыгать, и оно лишь спазматически сжималось. Под ногами виднелись тропинки посёлка, следуя ей мы пришли к дому Манапожирателя. Калитка была открытой. Никого включая собак, дома не было. Мы прошли и принялись протискивать в квартиру зеркало. Заведя одну часть, я вновь слышал смех старухи, но в этот раз удержал зеркало. Из последних сил мы затащили его в подвал, и протиснули сквозь стеллажи, под конец просто рухнув рядом.

- Вставай, - сказал Мардерфейс. - Нельзя останавливаться, нам нужно успеть, - он достал бутыль с черной массой, и открыл крышку.

Не понимая, что происходит, еле держась на ногах, я запустил руку в банку и вместе с ним принялся замазывать зеркало. Мироздание дрожало, был слышен гул и сильный ветер сверху дома, надвигался ураган. Поверхность зеркала была полностью закрашена, и дом стал, как при землетрясении дрожать.

- Что теперь?! - прокричал сквозь сильный шум Мардерфейс.

Я обернулся на его слова, и увидел позади него полоску света под углом. Мне помнилось что там когда-то просто стояла дверь, облокоченная о стену, теперь она выглядела приоткрытой, будто скрывает источник света, что пробивался в открытую щель. «Туда!» - прокричал я, и потянув за руку Мардерфейса, шагнул в ослепительный свет.

Еще какое-то время я также видел ослепительный свет, а затем открыл глаза. Оглянувшись вокруг, я увидел светлый день. Всё случившееся за последнее время пронеслось перед моими глазами, и я ужаснулся, затем быстро осмотрел свои руки, шрамы были на своих настоящих местах. Потом проверил зубы во рту, и одновременно схватился за волосы на голове. В это время мимо прошел Мардерфейс. «Ты жив! Ты цел! И волосы на месте! У нас получилось!» - кричал я от радости, и не мог поверить в то, что всё миновало. Он недоуменно смотрел на меня, принялся устанавливать чайник на костре. Я начал рассказывать ему все, что случилось за последнее время, на что он лишь удивленно пожимал плечами. Становилось понятно, что всё происходящее было лишь со мной.Еще немного рассказывая ему про все события, я стал вспоминать, как мы здесь оказались на самом деле. Здесь мы были уже действительно неделю, поначалу с нами были Манапожиратель и Пузо. Это был наш очередной летний поход. Всю неделю мы страшно “торчали”, и под ее конец, Манапожиратель обиделся, из-за какого-то банального наркотического загона, забрал свои вещи и ушел, попросив нас больше ему не звонить. Оставшись втроем, мы решили отпраздновать на славу последние дни. Позавчера мы закинулись грибами, смешав их с барбитуратами, сваренным из травы “молоком” и забытым Манапожирателем раритетным тареном. Пузо, славившийся своей жадностью, неприкрыто старался урвать больше всех “колес” и “молока”. Он периодически втихаря пил молоко, и ему “оторвало голову”.

Мардерфейс рассказал мне, как Пузо облил вчера свою футболку маслом, и пытался подпалить ее, от чего Мардерфейсу пришлось забрать ее и закопать. После этого Пузо убежал в сторону посадок, и с тех пор не появлялся. А я пролежал почти два дня. В моей голове всё смешалось, и собраться с мыслями не выходило. Еще час назад такой реальный трип с зеркалом, родами темного дитя и смертью, стал набором картинок. Я пытался вспомнить больше деталей, но все они, как засвеченный сон, исчезали в своей незначительности. Захотелось протрезветь, а после такого и вовсе завязать. Мардерфейс предложил еще вечер просто отдохнуть, посидеть у костра, а уже завтра возвращаться в город. Вечером, я еще пару раз пытался рассказать ему о моем бэд-трипе, я говорил, и ловил себя на мысли, что это не более чем сон. Да, и Мардерфейсу это было не особо интересно слушать, ведь он не был реальным участником происходящего. Так, смотря в костер, я, сидя и уснул. Проснувшись, я увидел уже складывающего палатку Мардерфейса. Собрав свои вещи, я помог ему со снаряжением, и мы пошли обратно в город.Дома, знакомые со двора ошарашили меня историей про Пузо. Оказывается, он не сказал родителям, что идет в поход, и его объявили пропавшим. Всю неделю, что мы тут были его искала милиция, а под конец, он, когда его отпилило, вышел в одних трусах из посадок, и бродил по поселку, пока на него не обратили внимание. Кто-то вызвал милицию, его задержали, потом сверили с ориентировкой о пропаже, и вернули домой. Но, даже спустя столько дней он не пришел в себя. Его необратимо отпилило, он лишь мычит и смотрит в пол. Спустя неделю после возвращения с похода, я проходил через его двор, и он гулял под ручку со своей мамой. Выглядело он пугающе, летом в июльскую жару был одет в шапку и теплый свитер, постоянно что-то мычал. Я не знал, придет он когда-то в себя или нет, поздоровался с его мамой, посмотрел на него, и пошел дальше. Он всегда отличался своей алчность, любил «общаться за деньги», быть на содержании. К нам он попал с той же целью, и теперь получил то, что искал. Быть может, ему тоже что-то снилась как мне. Быть может, он и сейчас в этом сне, бродит и набивает свое огромное брюхо. А может, там он, наконец счастлив, и всё чего он хочет, мигом сбывается. Я еще раз обернулся и посмотрел на их медленно идущую пару, его голова качалась, словно он соглашался со всеми моими мыслями.

Дни шли размеренно, мы собирались с Мардерфейсом, в нашей репетиционной квартире, писали песни, репетировали, но больше просто бездельничали. Летние каникулы подходили к концу, и предстояли последние классы школы. К веществам мы больше не прикасались. «Фармооккультизм» - после пережитого бэд-трипа, для мне поменял свое значение, и с ним я решил покончить навсегда.

Идя в последние дни лета, с рынка мы остановились возле огромной криво написанной красной надписи на стене «Спящий борется за свою судьбу, а пробудившихся нет». Я посмотрел на неё, и на миг задумался, Мардерфейс тоже задумался и сказал:

- Я смотрю на эту надпись, и думаю, что я её уже где-то точно видел. Вот понимаю это и думаю, что мне вроде, как надо поднапрячься вспомнить, но мне как-то так п***й.

- Мне тоже, - сказал я, и мы пошли дальше.

Лето подошло к концу, и в воздухе чувствовалась приятная прохлада. Мы шли и смотрели по сторонам, обсуждали знакомых подруг, планировали сводить их кафе. Предстояли последние учебные года школы, а потом институт. Я смотрел в далекие пространства жизни, и отчетливо видел себя там. Безграничные возможности, и только хорошее в будущем. В небе над нами, проплыли два маленьких облачка. Неприметные, что обычно бесследно исчезают. Такие, которые все не сочтут нужным запоминать. Я посмотрел на них, и решил их помнить всегда.

05.08.2020