Фаворит Петра. Бунт

Конец девяносто пятого года застал меня в литейном цехе серпуховской мануфактуры. Стоял густой, промозглый ноябрь, за окном мела колкая крупа, превращая двор в хлюпающее месиво, но здесь, в цеху, царил свой, привычный ад. Воздух дрожал от жары горнов, пахло раскалённым металлом, углём и подовой глиной. Я стоял над чертежом усовершенствованного парового цилиндра, стараясь сосредоточиться на расчётах, но мысли упрямо возвращались к последним столичным вестям. Царь затеял нечто большое, о чём в Немецкой слободе говорили с придыханием, в высшем свете аккуратно передавали друг другу.

Внезапный скрип отворяемой двери, резкий порыв ледяного ветра и тяжёлые, быстрые шаги по каменному полу заставили меня оторваться от кальки. В цех, сбивая с плеч хлопья мокрого снега, вошёл приказчик Прохор, мой верный управляющий. Лицо его было необычно возбуждённым, а в руке он сжимал продолговатый кожаный тубус, перетянутый шнуром и запечатанный крупной сургучной печатью, в которой угадывались очертания двуглавого орла. Одного только вида этой печати уже хватало для того, чтобы понять, что следующие несколько дней точно не будут самыми спокойными в моей жизни.

— Барин, от гонца царского! — выдохнул Прохор, протягивая мне послание. — Сказывал, вручить немедля и лично в руки. Лошадь под ним едва жива, гнал, видно, нещадно.

Я принял свиток. Сургуч под пальцами был твёрдым и холодным. Вес письма, его вид — всё говорило о важности и срочности. Сердце на мгновение ёкнуло, подсказывая старую, не зажившую до конца тревогу, но я отогнал её прочь. Дела на мануфактуре шли хорошо, отношения с Петром оставались прочными. Я отошёл к верстаку, поднёс письмо к свету масляной лампы и, сломав печать, развернул плотный лист.

Почерк был знакомым — размашистым, энергичным, с резкими росчерками, не терпящими возражений. Слова, лишённые всяких церемониальных условностей, били прямо в цель.

«Евгений Трофимович!
Долго тебя в покое не оставлю. Дела государственные требуют твоего ума и глаз, кои вещи суетные видят, а не блеск пустой. Затеваю Великое Посольство в земли немецкие, голландские, англицкие. Цель — науки, ремёсла, корабельное дело, оружие. Увидеть, перенять, договоры заключить. Врагов у России много, а союзников искать надобно.
Полагаю, без тебя сей поход будет куда как менее грозен. Ты и ружья мои новые сделал, и пароходы по воде пустил, и турка побил. Теперь надобно глядеть, как иноземцы устроены изнутри. Их станки, их верфи, их пушки. Всё, что может Руси пользу принести.
Прибывай в Москву безотлагательно. Посольство выступает с первым санным путём. Место тебе в нём найдём. Не медли.
Пётр».

Я опустил руку с письмом, вперив взгляд в колеблющееся пламя лампы. В ушах стоял гул, но теперь это был не гул цеха, а нарастающий гул мыслей. Посольство… Так скоро? Оно должно было выдвигаться за пределы России лишь через два года, в девяносто седьмом. Выходит, удалось ускорить процесс на пару лет, что уже очень и очень неплохо. Значит, история и впрямь пошла иным путём, ускорив свой бег. И это верно. Сидеть сложа руки, пока Европа не спит, — смерти подобно. России, этой спящей гигантской громадине, нужен был мощный, резкий толчок. Не только пушки и корабли, но и знания. Мастера. Инженеры. Технологии, которые можно украсть, перенять, адаптировать. Одного меня банально не хватит. Нужно гораздо больше сил, да и знания мои более чем ограничены. Одной механики и оружейного искусства точно не хватит. Уже сейчас намечались проблемы в области химии. Силы моих химиков уже сейчас находились в состоянии, когда расширять производство капсюлей становилось почти невозможным. А ведь нужно выходить на производство шпилечных патронов, а затем и казнозарядного оружия. Нужны серьёзные инновации и новые мастера.

Мысль о Европе зажгла внутри давно знакомый, тлеющий огонь. Там — будущее. Там — станки, которых нет здесь и которые я не смогу воссоздать самолично, трактаты по металлургии, опыт корабелов, накопленный веками. Там — умы, которые можно попытаться переманить, соблазнив золотом и возможностями. Каждый день промедления был потерей. Нужно было выступать. Немедля.

— Прохор! — мой голос прозвучал резко, заставив управляющего вздрогнуть. — Собрать старших мастеров. Немедленно.

Он кинулся исполнять приказ, а я в последний раз пробежал глазами по царским строкам. «Полагаю, без тебя сей поход будет куда как менее грозен». В этих словах читалось не просто приказание, но и признание. Доверие, завоёванное сначала особенными инновациями в Серпухове, а затем кровью и потом под Азовом. Отказываться было нельзя. Да и не хотелось. Нужно было отправляться в Европу и постараться сделать всё, чтобы царь провёл время с наилучшей эффективностью.

Через полчаса я стоял перед собравшимися в конторе начальниками цехов — коренастыми, умудрёнными опытом мужиками, от чьих рук и ума зависела работа всего сложного хозяйства. Их лица были настороженными. Они уже привыкли, что мои неожиданные сборы часто предвещали долгую отлучку.

— Дела государственные, — начал я без предисловий. — Уезжаю в Москву. Надолго. Возможно, на полгода, а то и больше. Скорее всего, меня может и не быть пару лет. Очень возможно, что постараюсь к вам обратно своего брата направить. С ним вы знакомы, но пока исходим из того, что его здесь нет.

По рядам пробежал сдержанный ропот. Я поднял руку, требуя тишины.

— Управление — на вас, Прохор, и на вас, братцы. Знаю, справитесь. Производство штуцеров не останавливать ни на день. Государственный заказ — прежде всего. Новую партию паровых котлов для воронежских верфей сдать к сроку, что оговорён. Все текущие проекты — вести по утверждённым графикам. Все вопросы решаете сообща. Если что-то чрезвычайное — шлите гонца в Москву, в Посольский приказ, на моё имя. Но рассчитывайте на себя в первую очередь. Очень даже может быть, что ответы если и будут, то месяцами приходить станут.

Я видел в их глазах беспокойство, но видел и понимание. Эти люди выросли вместе с мануфактурой, они болели за неё душой.

— А куда путь-то, барин, коли не секрет? — осмелился спросить седой, как лунь, литейный мастер Осип.

— В Европу, Осип. С царским посольством, — ответил я. — Поглядеть, как тамошние мастера работают. Может, чего нового для себя почерпнём.

На сей раз ропот стал громче, но в нём уже слышалось не столько беспокойство, сколько любопытство и даже одобрение. Европа для них была далёкой, почти мифической землёй, откуда приходили редкие, диковинные вещи и смутные слухи.

Отдав последние распоряжения, я вышел из конторы и быстрым шагом направился к своему каменному дому, что стоял в глубине усадьбы. Пора было собираться. Мысли уже опережали тело, мчась вперёд, к заснеженным дорогам, ведущим в Москву, а затем — на запад. Нужно было спешить. Россия ждать не любила, а уж Пётр Алексеевич — и подавно.

Столица встретила меня привычной суетой, переходящей в лихорадку перед Новым годом. Улицы, едва оправившиеся от осенней грязи, теперь утопали в снежной каше, и возки с трудом пробивались сквозь заторы у Китай-города. Я не стал задерживаться в своём московском доме, приказав лишь разгрузить нехитрый скарб, и, сменив запылённого коня, сразу направился в Преображенское. Чувство было знакомое — государь не терпел проволочек, а его послание дышало безотлагательностью.

Меня провели в ту самую рабочую светлицу, где когда-то пахло свежей древесиной. Теперь воздух был густ от запаха воска, старой бумаги и табачного дыма. Пётр Алексеевич стоял посреди комнаты, склонившись над огромным столом, заваленным картами, свитками и чертежами. Рядом, подобрав полы кафтана, ютился дьяк Посольского приказа, что-то быстро начеркивающий на грифельной доске. Царь, увидев меня, резко выпрямился, отбросив в сторону циркуль.

— Ломатёв! В срок! Я уж думал, застрянешь в серпуховских сугробах! — Он быстрыми шагами подошёл ко мне, окинул оценивающим взглядом с головы до ног. — Выглядишь получше, чем после Азова. Отдохнул на своей мануфактуре?

— Раны зажили, государь. Работа — лучшее лекарство.

— Лекарство… Верно сказано! — Пётр хмыкнул и, схватив меня за локоть, потащил к столу. — А вот и новое лечение предстоит. Гляди!

Его длинный палец упёрся в развёрнутую карту Европы, испещрённую свежими пометками. Линии предполагаемого маршрута тянулись от Риги через Курляндию к Бранденбургу, дальше — в Голландию, Англию, Вену…

— Великое Посольство, Евгений. Глаза и уши России. Руки, чтобы перенимать, и головы, чтобы думать, что именно перенимать. — Его глаза горели тем самым знакомым огнём одержимости. — Лефорт, Головин, Возницын — будут официальными лицами. А я… а мы с тобой — иными.

Я вопросительно посмотрел на него, не понимая.

Пётр усмехнулся, видя моё недоумение. — Неужели думаешь, я поеду как царь всея Руси? Чтобы меня в каждом городе встречали хлебом-солью да пускали пыль в глаза? А ведь и стрельнуть могут попытаться? В Европе ведь явно никому не нужна сильная Русь и понятно, что много кто про наш успех под Азовом разузнать успели. Нет, друг. Цель — увидеть суть, а не парадную мишуру. Я еду инкогнито. Урядник Пётр Михайлов. В свите посольства. Буду учиться корабельному делу у самых искусных мастеров. И ты… ты отправишься со мной под иным именем.

Воздух словно вырвали из моих лёгких. Эта идея, знакомая по учебникам истории, теперь обретала плоть и кровь. Быть не официальным лицом, а одним из многих, тенью в свите…

— Ваше величество… — начал я, подбирая слова. — Позвольте усомниться… Безопасность… Ваша персона…

— Безопасность! — отрезал он, и его лицо стало суровым. — Моя персона в безопасности лишь тогда, когда Россия сильна. А сила — в знаниях. Я не поеду, чтобы пировать в ратушах. Я поеду, чтобы стоять по пояс в ледяной воде на верфях Амстердама и пахнуть смазным жиром в цехах Лондона. Решение принято. Оно не обсуждается. — Его взгляд, тяжёлый и не терпящий возражений, впился в меня. — Вопрос лишь в том, кем будешь ты.

Мысль заработала лихорадочно быстро. Быть знатным человеком, пусть и под вымышленным именем, — значит привлекать ненужное внимание, быть втянутым в светские интриги. Мне нужна была свобода — свобода передвижения, возможность незаметно посещать мастерские, верфи, лаборатории, вести долгие беседы с инженерами и учёными, не вызывая подозрений.

— Ваше величество… то есть Пётр Михайлов, — поправился я, видя, как в глазах царя мелькнуло одобрение. — Если уж нам предстоит быть простыми людьми, то мне нужна роль, дающая возможность быть ближе к станкам, а не к посольским приёмам. Я… — я сделал паузу, рождая на ходу легенду. — Я предлагаю быть вашим личным мастеровым. Специалистом по особым механизмам. Евгений Трофимов, сын. Инженер-практик, состоящий при уряднике Михайлове для починки и оценки всяких диковинных машин. Это позволит мне свободно проникать в цеха, задавать вопросы, не возбуждая лишнего любопытства. Кому какое дело до любопытного ремесленника?

Пётр задумался, постукивая пальцами по столу. Его взгляд скользнул по моим рукам, ещё хранившим следы ожогов от литейного цеха и мозоли от штурвала.

— Мастеровой… — протянул он, и в уголках его губ заплясали усмешливые морщинки. — Звучит… правдоподобно. Бородой тебя, конечно, не скроешь, но в простом кафтане, с инструментами за поясом… Да. Сойдёт. — Он резко кивнул. — Будь по-твоему. Евгений Трофимов, инженер-механик при уряднике Михайлове. Готовься. Выезжаем с первым серьёзным санным путём. Запасайся тёплой одеждой, деньгами на мелкие расходы и глазами, чтобы смотреть. И языком, чтобы спрашивать. Запомни — отныне ты не дворянин Ломатёв, а мастер Трофимов. Забудь о чинах и титулах. Твоя гордость — в твоих знаниях и умелых руках. Не подведи.

— Не подведу, — твёрдо ответил я, чувствуя, как на плечи ложится новая, странная тяжесть. Быть никем, чтобы в итоге стать для России всем. — Когда выезжать?

— Через неделю. Максимум — десять дней. Пока соберутся остальные, продумаем детали. У тебя есть своя канцелярия в городе?

— Придумаем, найдём, разберёмся… — быстро проговорил я, стараясь сообразить, к чему клонит государь.

— Хорошо. Завтра к вечеру жду тебя здесь с конкретными предложениями. Какие цеха, каких мастеров нужно искать в первую очередь в Голландии? Какие станки попытаться выкупить или зарисовать? Какие трактаты по механике и химии раздобыть? Голова должна работать, Евгений. Не на пару дней затея.

Он снова повернулся к карте, его внимание уже переключилось на что-то другое. Аудиенция была окончена. Я поклонился и вышел, оставив его в облаке табачного дыма и грандиозных планов, тогда как сам направился в сторону ближайшей корчмы.

Свеча уже оплыла, заливая стол густым наплывом сала, когда я отложил перо и размял онемевшие пальцы. Заскрипели костяшки, неприятно отдаваясь в застывшем воздухе казённой избы. На столе лежал испещрённый чёрным список — плод многочасового напряжения ума и памяти. Не просто перечень имён и специальностей, а костяк будущего. Корабелы, литейщики, инженеры-гидравлики, знатоки фортификации, химики, способные поставить производство не просто капсюлей, а новых взрывчатых составов…

Я встал, кости затрещали от долгой неподвижности. Подошёл к заиндевевшему окошку, протёр стекло рукавом кафтана. За окном давно стемнело, лишь редкие огоньки в окнах да тусклые пятна фонарей на пустынных улицах Москвы. Город спал. Время текло незаметно, сменяясь лишь потуханием и заменой свечей, да редкими глотками остывшего кваса. Сначала я выписал очевидное — голландских корабелов с верфей Ост-Индской компании, оружейников из Зуля, английских судостроителей. Потом потянулись нити тоньше: специалисты по точной механике, часовщики, которые могли бы наладить производство шпилечных замков и измерительных приборов. Вспоминал много о ком, начиная от инженеров-гидравликов, заканчивая французскими пушечными мастерами.

Вернулся к столу, взял лист. Список получился обширным, почти нереальным. Но это был лишь ориентир, карта сокровищ, где вместо золота значились умы. Я мысленно прикидывал, кого можно заполучить деньгами, кого — посулами карьеры в молодой, жаждущей знаний империи, а кто окажется неподкупным патриотом своей страны. С последними — сложнее. Придётся действовать через подкуп прислуги, выкрадывать чертежи, зарисовывать механизмы.

Снова сел, принялся выписывать второстепенные, но не менее важные пункты: какие конкретно станки попытаться приобрести или зарисовать, какие книги искать в университетских библиотеках Лейдена и Оксфорда. Требовались трактаты по металлургии, химии, прикладной математике. В голове рождался план: разделиться с Петром, чтобы охватить больше. Он — на верфи, я — в цехах и мастерских. Он — за дипломатическими протоколами, я — за техническими знаниями. Так получится охватить гораздо больший пласт необходимых специалистов и знаний.

Внезапно меня будто толкнуло. Шевельнулся, сделав вид, что потягиваюсь, и боковым зрением метнул взгляд в тусклое оконное стекло. В нём, как в чёрном зеркале, отражалась часть улицы. И там, в глубокой тени напротив, замерла неподвижная тёмная фигура. Не пьяный прохожий, не ночной сторож. Слишком прямая осанка, слишком неподвижная поза. Следящий.

Ледяная игла прошлась по позвоночнику. Мысли о списках и станках мгновенно испарились, уступив место холодной, отточенной внимательности. Неужели Меншиков? Или кто-то из бояр, недовольных сближением царя с «выскочкой-мастеровым»? А может, иностранный агент, уже учуявший запах грядущего Посольства?

Действовать нужно было тихо и быстро. Я демонстративно зевнул, потушил свечу, погрузив горницу в почти полную тьму. Постоял в тишине, прислушиваясь. С улицы не доносилось ничего, кроме завывания ветра в щелях. Затем, двигаясь по памяти, нащупал в потёмках свой простецкий кафтан, накинул его. Из ящика стола достал два пистолета и, взведя их, сунул за пояс. Без оружия выходить из дома глупо, а отсиживаться внутри было ещё хуже.

Крадучись, вышел в сени. Скрипнула половица, я замер. Ничего. Приоткрыл наружную дверь. Резкий холодный воздух ударил в лицо. Улица была пустынна. Тени лежали густо и неподвижно. Той фигуры напротив уже не было. Но это ничего не значило.

Не выходя на свет, слился с тёмной стеной избы и двинулся вдоль неё, не к главной улице, а вглубь узкого переулка. Ноги сами несли быстро и бесшумно, тело помнило навыки, казалось, навсегда оставленные в другом времени. Прижался к углу, выдержал паузу, резко выглянул и сразу отпрянул. Мелькнул силуэт — он шёл параллельной улицей, стараясь держаться на одном уровне. Значит, не один. Работают группой.

Повернул в другую сторону, резко сменив направление, нырнул в арочный проход под каменными палатами. Пробежал его на другой двор, заваленный бочками. Замедлил шаг, влился в тень сарая. Сердце стучало ровно и часто, но в голове была ясность. Москва — не степь под Азовом, здесь другая тактика. Нужно не отстреливаться, а раствориться.

— Далеко собрался?