Феромоны бетонных джунглей

Знаете, а ведь у города бывает своя личная жизнь. Я про то, что случается, когда он на минутку отворачивается от нас, своих постояльцев. Вот вы стоите посреди ночи у окна, и вдруг — раз! — и привычный гул куда-то проваливается. И в этой внезапной, звенящей тишине слышно, как трещит штукатурка, будто старый дом пошевеливает костями. Или как где-то под землей булькает вода, словно он, город, сглатывает сон. Он в этот момент не спит. Он просто занят своими делами. И мы ему немного… мешаем.

А началось всё с ерунды. С пакета. Самого обычного, «маечка», которого ветер гонял по пустырю. И вот смотрю я на него и понимаю: он не просто летает. Он танцует. У него свой балет. То присядет на сухую траву, то взовьется вверх, закрутится, зашуршит — целое представление для пустых зрительских кресел. И кто-то скажет: «Да мусор это, чего на него смотреть?». А я посмотрел. И увидел, что мир куда забавнее, чем нам выдали при рождении.

Или асфальт. Вы когда-нибудь рассматривали асфальт? Не как покрытие для колёс, а как… картину. Он же весь в прожилках, в пятнах, в шрамах. Вот тут асфальт заплатан, и заплата похожа на ту самую бабочку, что вы ловили в детстве. А вот — длинная трещина, целая река, уходящая под гараж. Это же готовая карта для путешествий! Можно пальцем водить и придумывать, какие страны там, за поворотом, где трещина расширяется. Может, там живут крошечные асфальтовые жители, которые тоже куда-то спешат по своим асфальтовым делам.

Я, наверное, странный. Но мне стало интересно. Я начал подмечать эти мелкие, никчемные чудеса. И у меня сложилась своя теория. Я не волшебник и не сумасшедший (хотя кто его знает). Я просто решил, что реальность — это не голая инструкция «стол — чтобы за ним есть, лампа — чтобы светить». Всё гораздо веселее. Всё помнит, кем оно было до того, как стало вещью.

Стул помнит дерево. Ручка от сковородки помнит алюминиевую руду, глубоко и темно спящую в земле. Они притворяются послушными, но иногда, если очень внимательно посмотреть, у них проскальзывает ухмылка. Они подмигивают.

И вот однажды утром все ларьки исчезли. Все искали великие заговоры. А я посмотрел на оставшийся на асфальте жирный след, блестящий и липкий, и подумал: а что если они просто… уползли? Ну, знаете, как улитки. Стоял себе ларек, «Сигареты-Кофе-Шаурма», грелся на солнышке, а потом вдруг ему надоело. Заскучал он по морю, по шуму прибоя, по соленому ветру. Поджал свои металлические бока и пополз, тихонько, по ночам, оставляя за собой такую вот перламутровую дорожку. Ведь если вдуматься, ларек — он очень похож на ракушку, правда? Твердый снаружи, а внутри — своя, теплая, влажная жизнь с шипящими тайнами.

А паровозы в депо… Вы думаете, они просто ржавеют? Ничего подобного. Они спят и видят сны. Им снится, что они не ползут по рельсам, а летят. Что дым из их трубы — это не сажа, а шелковистые нити для будущего кокона. Что однажды они проснутся не утром в депо, а ночью на звездном перекрестке, огромные и легкие, как бабочки из стали, чтобы пить не воду, а звёздный свет. Они готовятся к своему великому преображению. И если описать это преображение дотошно, выяснится, что оно и жутковатое, и прекрасное разом: как лопаются заклепки, как под сталью пульсирует что-то живое и тёплое, как будка машиниста становится прозрачной, словно крыло. Кто мы такие, чтобы им мешать?

И даже наш дом, эта серая коробка, — он живой. Он дышит. Приложите ухо к батарее зимой. Слышите? Это по его железным венам бежит горячая кровь. А в подвале, в тишине, растут странные черные соты из пыли и наших забытых слов. Дом — это большой, ленивый зверь, а мы у него внутри — как симбионты, как полезные микробы. Мы греем его своим дыханием, а он дает нам крышу над головой. Справедливый обмен.

Когда-то в детстве я смотрел на муравья, который тащил соломинку. Он был таким серьезным, таким деловым. Его мир был выверен, симметричен и четок, как шахматная доска. Всё на своих местах, никаких лишних движений. Красота идеального порядка.

А потом я посмотрел на свои руки. На переплетение вен, на уникальные отпечатки пальцев, на родинку, которая села куда захотела. Никакой симметрии! Сплошной, великолепный, творческий беспорядок. И я понял: наша сила не в том, чтобы, как муравей, выстроиться в идеальный, предсказуемый ряд. А в священной, дурацкой и прекрасной способности — от этого ряда отказаться. Сознательно сбиться с пути. Увидеть в сухой ветке не палку, а дирижёрскую палочку для симфонии ветра. Свернуть с тропинки, чтобы поймать солнечного зайчика, который никого не накормит, но подарит глупую, ничем не обоснованную радость. Наша магия — в этом легком, почти дурацком непослушании самому себе, в этом клейме асимметрии, которое делает каждого из нас единственным и незаменимым.

И вот что еще. Истории, которые вы найдете в этом сборнике, бывают… разные. Некоторые — просто нелепые, как тот пакет. Но некоторые могут быть и жутковатыми. Потому что преображение — штука не всегда аккуратная. Иногда оно сопровождается тихим треском и влажным шорохом. И я, бывает, описываю это довольно дотошно, потому что красота и ужас часто живут в одной скорлупке, и нельзя рассказать об одном, сделав вид, что другого не существует.

А еще вы, наверное, заметите, что тут часто будут мелькать жуки, муравьи, гусеницы... Это не потому, что я их так уж люблю. Просто они — идеальные соседи по нашему странному миру. Они живут в нем параллельно с нами, в своем масштабе, со своими правилами. Муравейник — это готовый город со своей архитектурой и политикой. А кокон гусеницы — это дверь в иное измерение, в которую можно заглянуть, если не бояться. Они — наши гиды в те уголки реальности, куда мы редко заглядываем без брезгливости. Они напоминают нам, что наши законы — не единственные, и что жизнь умеет принимать самые причудливые и порой пугающие формы.

Поэтому эти мои истории — не великое откровение. Они просто такие же кривые и смешные, а иногда и жутковатые тропинки, с которых я сам когда-то свернул. Я не хочу никого ничему учить. Я просто делюсь. Как тот самый пакет, что танцевал на пустыре — просто потому, что мог.

Попробуйте как-нибудь. Выйдите вечером и послушайте не музыку из наушников, а скрип фонарного столба. Присмотритесь к узору на заборе. Может, вы увидите там улыбку. Или карту, ведущую к океану. А может, вам просто станет немного веселее. И это уже будет прекрасно.

Эти мои записки — я просто оставляю их тут, на столе, как ту самую блестящую камушку, что поднял когда-то на дороге. Можете пройти мимо. А можете взять в руки, повертеть — и вдруг увидеть, что она теплая и внутри неё, кажется, плещется крошечная, ни на что не похожая вселенная.