Философский камень

День у всеми уважаемого ошпаза Карима не задался с самого рассвета. Просто расстройство одно, а не день, как будто шайтон под ноги камень бросил, чтобы Карим споткнулся левой ногой, и все, что Аллах дает честному человеку хорошим утром, в грязь уронил. Э, да что говорить! Сунулся на рынок за думбой – курдючным жиром, а там попытались всучить старый и пожелтевший. Совсем совести у людей нет!

И помощничек тоже – криворукий, каких поискать. Скажешь ему: эй, Умид, принеси дрова, пора огонь под казаном разводить. А он волочит какой-то хворост – и где только взял: кривой, сырой, хотя вот же дрова, в двух шагах сложены! Это про таких говорят люди: «У него шапку попроси, он тебе и голову тащит».

Карим еще немного позлобствовал про себя на нерадивого помощника, да что толку? Одно расстройство и язва желудка. Добрее надо быть, добрее.

Но злоключения на этом не кончились. Кто сказал, что у Иблиса и его подручных один только камень в запасе? У них целые кучи булыжников, и каждый только и ждет зазевавшегося бедолагу. А всего-то, кажется, немножко отдохнуть хотел, эх. Присесть, выпить чая раз-другой, утереть пот со лба, пока плов готовится и рис паром исходит. Да что вообще случиться может от одной маленькой партии в шеш-беш? Да и от двух беды не будет. Карим руки потер, цыкнул на Умида, чтобы тот за пловом присматривал. А сам – доску под мышку и к соседу, дяде Фатхулло, порадовать старика. Слово за слово, зары щелк да щелк, разговоры тянутся душевные.

Тут дядя Фатхулло свой толстый кривой нос по ветру уставил. И говорит:

– Э, Карим, а чем это таким тянет, будто бы рис где-то пригорел? Уж не с твоего двора ли, а?

А, джяляб! По-черному выругался Карим, нельзя так ругаться, да само сорвалось, некогда себя по губам бить. Подхватил тюбетейку – и бежать к себе, аж доску со стола смахнул, фишки разлетелись по полу.

– Извини, дядя Фатхулло!

А во дворе… Дым столбом из казана. И Умид, ишак паршивый, спит на топчане, разлегся, будто на пляже, десятый сон видит. Вот тут полено и пригодилось: рука у Карима тяжелая, съездил в сердцах пару раз по хребту помощничку, тот аж заверещал.

– Чего? Чего? – спросонья понять ничего не может. Глянул на казан и за голову схватился. А что толку? Уже даже дым не идет. Какой там плов! Уголь там, а не плов. Таким углем в джаханнаме грешников кормят до отвала, за все злодеяния. И Кариму теперь там местечко найдется, ведь плов пережечь – это даже хуже, чем взять и ночью где-нибудь на старой дороге из Карши в Шахрисабз слепого путника ограбить. Вай-дод!

Кинулись оба в казан глядеть. А там…

– Это что такое? – Умид спрашивает, рот разинув. – Это как?

А Карим глядит туда же, куда и он – и ответить нечего. Потому что вместо горелого риса в казане лежит что-то непонятное. Посреди блестящих рисинок что-то на камень похожее, с кулак величиной. И сияет этот камень ярким светом, будто в сказке про Бозбалу и золотой кувшин.

– Усто Карим, это что, ры… радиация, что ли, какая? – спрашивает ишак Умид со страхом, а сам назад пятится.

– Какая тебе еще радиация, сын погибели! – в сердцах тюбетейкой об колено хлопнул палов-усто. – Где только слово такое выучил, двоечник! У нас тут что, по-твоему, Джизакская АЭС, что ли? Так ее не построили еще, только бумаги подписали!

– Тогда что это? – а руки-то у дурня так и тянутся, надо же пощупать, что там такое красивое. Пришлось хворостиной еще и по рукам вытянуть – вот уж точно, шайтон любопытного дважды разума лишает.

– Ай! Чего деретесь, усто Карим?

– Ты голову свою баранью в казан положи сразу, чего мелочиться-то? – посоветовал Карим помощнику. – Тебе Аллах совсем ума не вложил в пустой череп, что ли? Вот, смотри, как умные люди делают.

Сказал. да и потыкал сияющий камень хворостиной. Тоже, конечно, если подумать, не самое умное дело – а вдруг взорвется? Костей тогда не собрать, нечего будет ангелам Мункару и Накиру показать на том свете. Спросят они, подняв из могилы: ну что, Карим сын Рахима, с чем пожаловал? А ему и ответить нечем будет после взрыва-то.

Но обошлось, не взорвалось ничего в казане. Только хворостина вдруг в руке у Карима потяжелела так, что от неожиданности ошпаз ее выронил, не удержал. Палка по камням зазвенела, будто железная.

Стой. Не железная.

Золотая!

Карим глаза протер дважды. Палку поднял. Точно, золотом отливает. Как-то сразу понятно: не медь и не латунь какая-нибудь. Довелось Кариму на заводе поработать в молодости, и на токарном станке точить всякое. Так что латунь-то отличит. Но тут тяжесть такая, что сразу понятно – золото. Карим, хоть из простой семьи, но образование получил крепкое, советское еще. Институт заочно оканчивал. Книги читал разные, когда студентом был. Все думали – сидит себе тихий каршийский паренек с тетрадками, ну и пусть сидит. А он… Больше всего энциклопедии читать любил, прямо по порядку. И на память никогда не жаловался. Даже сейчас, когда столько лет прошло, Карим сразу вспомнил, что такое «философский камень». Не выдумка, значит. Алхимики столетиями бились, смешивали всякое, здоровье себе гробили. А надо-то было всего – чтобы плов подгорел? Кому расскажи – засмеют. И что делать теперь?

А тут еще Умид под руку лезет:

– Усто Карим! Усто Карим!

– Ну? Чего тебе?

– Казан-то наш…

И правда.

Казан цвет поменял и совсем по-другому отливает. Не закопченный чугун уже. Ярко-желтый отблеск чистого червонного золота. Но убедил Карима не цвет. Ошпаз услышал, как печные камни потрескивают от тяжести, и тут же припомнил: чугун-то чуть ли не в три раза легче золота будет.

– Как же мыть-то теперь тебя, неподъемного такого? – вырвалось у плововара с досадой.

– Чудо послал Аллах, – забормотал Умид, – истинное чудо…

– Ты с этим чудом что делать-то собрался? – прикрикнул на него Карим. Парень еле взгляд оторвал от казана, у самого глаза шалые. Но не жадные, отметил ошпаз, чего нет, того нет. Без гнильцы парень, хоть и не большого ума. А может, как раз поэтому. Вон, Насреддин Эфенди, говорят, тоже простоват был, а вокруг пальца кого только не обвел. Хотя, куда там Умиду до Ходжи Насреддина… Э, не о том мысли полезли.

– Так продать, может… – промямлил Умид, разводя руками.

– Точно. Вот ты казан сам пешком на базар и покатишь. Прямо на Чорсу кати, уж там с руками оторвут. Совсем сдурел, что ли?

Помощник потупился покаянно.

– Не о том ты думаешь, – попенял парню Карим. – Ты вот о чем подумай. Завтра у младшего сына Бакиржоновых свадьба, так?

– Та-ак, – протянул Умид

– Невеста – красавица! Много родни съедется отовсюду. Большое дело. Гулять будут, плов есть будут. Так?

– Так.

– Кто этот плов готовить будет?

– Мы? – вылупился на ошпаза Умид.

– Мы. А это что значит?

– Что? – Умид аж рот приоткрыл.

– Тьфу ты, вот голова бестолковая! – с досадой воздел руки к нему Карим, призывая Всевышнего вложить хоть чуть-чуть ума в эту пустоту под модной кепкой. – Это значит, что с утра нам казан нужен, чтобы начать работать! А где казан? Нет казана!

– А вот же он, усто Карим, – потыкал помощник пальцем в сторону золотой посудины.

– Э-э… – ошпаз дар речи потерял. – Да как ты в золотом будешь плов готовить? Ты хоть раз в золотом готовил? Ты знаешь, сколько надо рис держать, сколько зирвак томить в золотом?! Вай-дод! А если казана нет, что с нами сделают, а? Позор на мою голову, на голову моих предков, на твою… – он запнулся и в отчаянье сел на чурбак, – хотя твоей-то голове все равно. Вся махалля пальцем показывать будет – смотрите, это Карим идет, который плов вовремя не сумел приготовить и опозорился! Надо, срочно надо казан искать. Вот что, Умид. Давай, садись в свою машину модную и газуй к моему брату. Знаешь же его?

– Тога Фарид? Знаю, конечно!

– Вот у него казан попросишь. Спросит, что случилось, скажешь – потом пусть заедет ко мне, я расскажу. Ну, бегом!

Когда Умид уехал, ошпаз долго ходил вокруг золотого казана, равнодушно сиявшего гладкими стенками на ярком солнце. Примерившись, он сунул в казан щипцы и подцепил ими таинственный камень. Посмотрел, как золотой блеск взбегает вверх, превращая кованое железо в самое обычное золото, потом испугался и бросил щипцы – а если до рук доберется, что тогда? Тут же вспомнил, как хворостиной тыкал в камень, и стыдно стало: старый, а глупый, хуже Умида!

И точно, добежав до деревянных ручек щипцов, золото остановилось. «Карагач все-таки, дерево непростое», – глубокомысленно подумал Карим. Снова взял щипцы, подхватил и со звоном положил камень в жестяную коробку от заграничного печенья (дочка угостила, давным-давно, когда в гости приезжала). Долго возился, чтобы накрыть коробку крышкой, потом поставил свеженькое золотое изделие в потемневший от времени деревянный ящичек, неизвестно откуда взявшийся дома. Почесал затылок, принес старый полосатый хурджин, сотканный еще бабушкой. Ящичек удобно устроился в переметной сумке.

– Осталось только закопать тебя в пустыне, чтобы джинны охраняли, – пробурчал себе под нос. – Или как там: в зайца спрятать, того в утку…

До пустыни было далеко.

Ни утки, ни зайца в хозяйстве тоже как-то не нашлось.

Пришлось просто спрятать камень в шкаф.

Потом Карим, кряхтя, кое-как повернул золотой казан. Зачем-то подышал на стенку, вытер рукавом старого халата. Миской-касушкой уже безбоязненно вычерпал оттуда рис, который оказался, конечно же, тоже золотым, и высыпал в брезентовый мешок.

– Курам подкину, – осенило его внезапно. – Куры же камни клюют, а эти зерна чем хуже?

Пока тащил мешок до курятника, чуть не надорвался. В загородке для кур ошпаз старательно разровнял золотой рис в углу. Подсыпал свежего зерна (обычного, из пакета) в кормушку, налил свежей воды. Посмотрел, как несушки с энтузиазмом роются в рисе, разбрасывая его когтистыми лапами, покачал головой.

– Ну всё, добрались тетки до ювелирки…

Неподалеку, за чинарами послышался шум автомобильного мотора. Умид оказался расторопным, быстро обернулся. Может и будет толк из лоботряса. По кирпичной дорожке простучали шаги двух человек. Разогнувшись и посмотрев из-под ладони, Карим увидел младшего брата, который с озабоченным видом помогал Умиду тащить казан: обычный, чугунный, простой и понятный.

Потом брат охал и ахал, бил себя руками по бедрам, приседал и разглядывал драгоценную диковину со всех сторон – хотя какие там стороны у казана-то? Он же круглый. Спорили до хрипоты, хотели стариков звать, чтобы рассудить: что делать-то?

А потом как-то махнули рукой, сели, чай налили, выпили, потом еще выпили. И доска откуда ни возьмись, под руку подвернулась, открылась словно бы сама, блеснула потертым лаком. Что плохого, спрашивается, если два взрослых человека в шеш-беш сыграют, зары побросают? Деды играли, прадеды, да еще при Искандере Великом играли, и кто эту традицию нарушит?

Нет таких.

Так все и решилось.

– Умид! Уми-ид! – на два голоса завопили. – Где тебя носит! Потом отоспишься, лентяй! Никакого к старшим уважения… Ну-ка, заводи свою машину, только не шуми давай!

– Вы куда собрались-то, Фарид-тога, Карим-усто? Ночь же на улице?

– Э, ну и что, что ночь? Для доброго дела и ночь не помеха. Что сказано, помнишь? «Творите добро – быть может, вы преуспеете». Давай, давай, шевелись!

Свадьбу эту надолго запомнят. На все Карши прогремела, да что там – в Шахрисабзе, в Нуристане, в самом Самарканде говорили о том, как откуда-то с неба глухой ночью упал во двор к семье жениха золотой казан. Никаких следов не осталось – просто не было, а вот появился и все тут! Посреди чисто выметенного двора, подготовленного к завтрашнему празднику. А в казане – золотого риса целое ведро! Старики диву давались, никто про такое не слыхивал с начала времен. Невесту всю тем рисом обсыпали, вознося ей хвалу, а сколько гостям досталось – никто и не считал, уж по паре зернышек-то точно каждый прихватил. Молодожены богатыми и уважаемыми людьми стали – как же не уважать, если послал Всевышний такое чудо вдобавок к уму жениха и красоте невесты?

А то, что уважаемый ошпаз Карим приготовил лучший, наверное, за всю свою жизнь плов – так все знают, что у него руки золотые без всякого там казана из самых редких драгметаллов.

И никто никогда не узнает, сколько раз в ту ночь Карим, его брат Фарид и помощник ошпаза Умид последними словами обругали тяжеленный казан, который оборвал все руки и напоследок своей золотой тушей чуть не отдавил Кариму ногу. Так же, как никто, кроме их троих не узнает, как братья хвалили Умида, который догадался отломить ветку с расщепленной молнией чинары и замести этой веткой все следы – чисто-начисто.

А философский камень так и лежит где-то в шкафу, в глубине старого бабушкиного хурджина. Ждет своего часа. Может и дождется когда-нибудь.

Тут и конец этой истории, а теперь подсаживайтесь поближе. Будем плов есть и ошпаза нахваливать.