Философский урок

Зной, выпитый за день раскаленными камнями Форума, теперь сочился обратно в вечерний воздух, смешиваясь с кисловатым дыханием харчевен и сухой пылью, поднятой тысячами сандалий. Марк Туллий двигался сквозь эту суету неспешно, вдыхая терпкую вонь толпы с высокомерием творца, оглядывающего свою сцену. Он ощущал, как нити чужих судеб сходятся в его ладонях; на языке уже стоял сухой привкус близкого триумфа. План, отточенный в тишине его библиотеки до блеска холодного клинка, был безупречен в своем коварстве.

Марк знал: где-то там, в сгущающихся тенях курии, уже таилась фигура нанятого Императором варвара — безмозглого животного с Востока, идеального для роли чудовища в его пьесе. Он не искал глазами своих людей; он знал, что верный Луций и его свита уже заняли свои места, изображая скучающих зевак, готовые по первому его крику выхватить клинки и броситься на «спасение». Мимо пронесли закрытый паланкин; прозрачный, почти неуловимый шлейф сандала на миг отвлек его, но Марк отбросил это ощущение, как несущественную деталь в великом замысле. Задача его людей была проста: устроить спектакль, схватить «убийцу» и на глазах у всего Рима выпотрошить из него нужное имя.

Завтра Император проснется уже не правителем, а обвиняемым.

И тут он заметил его.

Из глубокой тени колоннады храма Сатурна шагнула фигура. Высокий, широкоплечий, он не крался и не суетился, а двигался с такой незыблемой уверенностью, что толпа сама расступалась перед ним, словно вода перед просмоленным носом триремы.

Варвар. Зенон.

В груди у Марка что-то дернулось — не от страха, нет. Это был пьянящий азарт игрока, ставящего на кон всё. Кровь ударила в виски, но не паникой, а чистым, холодным восторгом. Главный актер вышел на сцену. Занавес поднят.

Зенон подошел вплотную, и Марк, вглядываясь в его резкое, обветренное лицо, с коротким уколом разочарования не нашел там той примитивной ярости, на которую рассчитывал. Вместо нее в темных, непроницаемых глазах горел холодный, насмешливый ум хищника, оценивающего ловушку. А губы изогнулись в улыбке, что не грела, а вымораживала до самых мышц, обесценивая весь его замысел.

— Драматург, — голос Зенона низкий, с гортанным акцентом, превращал мягкую латынь в рубящее оружие.

Марк уже открыл рот, держа наготове отрепетированный вопль жертвы, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип, когда его мир перевернулся. Пальцы, железными прутьями, сомкнулись на его затылке, а вторая рука, обвив талию, рванула его к себе. Марк задохнулся, ощутив не просто жар чужого тела, а чужеродное, животное тепло, пропитавшее его льняную тунику. В ухо ударило пахнущее диковинными специями дыхание.

И шепот, похожий на шипение змеи:

— Сцена готова. Твои актеры на местах. Зрители замерли. Готов к своему великому финалу?

Под ногами Марка разверзлась бездна. И в эту бездну, точно по сигналу, рухнул безупречно-отчаянный клич Луция. Толпа отшатнулась единой, испуганной волной.

— Убийца! Стража! На сенатора напали!

Один удар сердца. Другой. Тяжелый, мерный топот ликторов уже гремел по камням, но прежде, чем их фасции успели пробиться сквозь толпу, Зенон разжал хватку. Он отступил на шаг, оказавшись в центре образовавшегося безмолвного круга, и медленно, с грацией актера, завершившего монолог, развел руки в стороны.

На его лице застыла все та же хищная, торжествующая улыбка. Улыбка настоящего хозяина этой сцены.

Луций и его люди застыли, сжимая мечи в бесполезной готовности; их отрепетированный порыв захлебнулся, не найдя цели. Гул толпы, мгновение назад бывший ревом ужаса, стих, рассыпавшись на тысячи недоуменных шепотков.

Зенон, наслаждаясь тишиной, которую сам же и сотворил, обвел замерших людей надменным, полным самодовольства взглядом.

— Какой прекрасный спектакль! — громко, с преувеличенным восхищением произнес он. — Ваш благородный Марк Туллий едва не пал жертвой! Ему нужен был герой… — Он выдержал паузу, позволив этим словам впитаться в окружение, и с издевкой поклонился Марку. — И он его нашел.

Лицо Марка, казалось, утратило всякую кровь, превратившись в восковую маску. По спине, под тонкой тканью, медленно скатилась одна-единственная капля ледяного пота.

— Ваш драматург написал изящную пьесу, — продолжал Зенон, и голос, утратив гортанную мягкость, стал стальным, режущим. Он сунул руку за пазуху и вытащил два тяжелых кожаных мешочка. Один, с императорской печатью на сургуче, он небрежно швырнул на брусчатку к ногам Марка — тот отозвался звонким, сухим перестуком серебряных денариев. — Плата за твою голову, философ.

Затем он медленно, с наслаждением, взвесил на ладони второй мешочек, заметно более пухлый. Тот глухо, тяжело ухнул ему в ладонь — так звучит только золото.

— А это… — его улыбка стала шире, превращаясь в хищный оскал, — плата за твою репутацию. От того, кто ценит её дороже.

Зенон с холодным любопытством посмотрел прямо в лицо Марка, как из него уходит вся мысль, оставляя лишь ошеломлённую зыбь.

— Этого ты в своих свитках не прочтешь, философ: никогда не думай, что ты единственный волк в стаде овец. Иногда овцы — это просто прикрытие для другого волка.

Он развернулся одним цельным, плавным движением и его плащ взметнулся темным крылом.

— Передай Императору, что он глупец. Но ты — еще больший.

Зенон уходил, не ускоряя шага. Толпа безмолвно расступалась перед ним, и он растворялся в вечерних сумерках, оставляя за собой пустоту.

Марк Туллий остался стоять один. И в эту пустоту, упавшую на Форум, медленно, как яд, стал просачиваться тревожный шепот. Он разрастался, превращаясь в издевательский рокот неприкрытых насмешек. Холод, сковавший нутро, сменился обжигающим жаром стыда, который медленно пополз по шее, заливая щеки. Он проиграл. И весь Рим стал свидетелем его падения.

P.S.

Тишина в покоях Зенона была не отсутствием звука, а присутствием чего-то иного. Она пахла. Сандалом, вином и острым, мускусным ароматом утомленной плоти, который впитался в тяжелые персидские ковры и смятые, влажные от тел шелка. Здесь, в этом теплом, плотном полумраке, заканчивались законы Форума и начинались другие — более древние и жестокие.

Они лежали обнаженные, его мощное, покрытое шрамами тело и ее — гладкое, молочно-белое, безупречное. Юлия Августа, сестра Императора, подцепила длинными пальцами ягоду из серебряной чаши, взвешивая ее на ладони.

— Бедный Марк, — низким, ленивым и лишенным сочувствия голосом начала Августа. — Он, должно быть, до сих пор стоит посреди Форума, пытаясь понять, в каком акте его идеальной пьесы все пошло не так.

Зенон не ответил, лишь приподнялся на локте, медленно целуя ее в плечо и зарываясь лицом в прохладную гладкость ее кожи.

— Философы так любят свои конструкции, — продолжала она, поднося ягоду к губам, но не съедая, а лишь любуясь ее упругой, совершенной кожицей. — Мой брат считает, что Римом правят легионы. Этот глупец Марк — что Римом правят речи. Они оба ошибаются.

Она повернула голову, встречая его взгляд. В ее черных, как смола, глазах отражался единственный масляный светильник, отбрасывая на него свои беспокойные блики.

— Римом правит тот, кто понимает природу зверя. И умеет кормить его с руки.

Пока Зенон целовал ее шею, медленно спускаясь к ключице, гибкие пальцы, не прерывая речи, медленно, задумчиво, сжали виноградину. Тонкая кожица лопнула; сок брызнул, и липкая, темная капля потекла по ладони.

— Вот что бывает с красивыми, совершенными вещами, — прошептала она, — когда они попадают в руки тех, кто знает, что такое настоящая власть.

Зенон опустил голову ниже и медленно, кончиком языка, слизал липкую каплю с изящных пальцев, принимая этот дар.

На ее губах заиграла улыбка — тихая, полная той чистой, незамутненной радости, с которой боги взирают на хаос, выпущенный ими в мир.