Фортуната

Пани Фортуната достигла уже того возраста, когда человек становится стар даже для политики. Никто не помнил ни сколько ей лет, ни каким чудом этот осколок панской Польши ухитрился протянуть так долго в уже советском Бресте.

Даже её фамилия оказалась забыта.

Пожилые бабки-шептуньи с Киевки рассказывали, что десятилетия назад, когда Брест-над-Бугом считался одним из важнейших городов Второй Польской Республики, а они сами были маленькими девочками с гнилой полудеревенской окраины, Фортуната уже считалась одной из самых завидных невест города. А семья Фортунаты, как-то связанная с судебскими, считалась очень влиятельной и могла потягаться с легендарными Вуйчиками или Крашевскими. Брест-над-Бугом считался местом перспективным, столицей Полесского воеводства, так что столичные архитекторы застроили всю пустошь до самой Крепости, а возле Набережной, для воспитания местных, выстроили модную тюрьму по французскому проекту. Сложенную из красного кирпича громадину тут же прозвали Краснухой.

Но потом случилась война, пришли немцы, потом пришли советские войска, но уже через полтора года началась ещё одна война, опять пришли немцы, раздолбали крепость и окружили еврейские кварталы в центре города. Потом были перебои с продовольствием, спазмы террора, когда людей хватали прямо на улицах, а затем подвешивали, избитыми в мясо, в тюремном дворике той самой Краснухи.

Уже в 1943 измученный подпольщиками комендант приказал ликвидировать еврейское гетто. С ликвидаций управились за неделю - как итог, от половины города остались только пустые дома с выбитыми дверями и окнами. Потом были взрывы, устроенные уцелевшими подпольщиками, новые волны террора, уже советские бомбардировки и, наконец, опять освобождение полуразрушенного города Красной Армией.

Увенчала исторические передряги внезапная новость о том, что город останется в Союзе — в отличии от Белостока, который в конце концов отдали новосозданной Польской Народной Республике.

Так Брест стал западными воротами Советского Союза и над ним взметнулся шпиль сталински-ампирного городского вокзала. Потом началась промышленная тема, напротив Краснухи появилась швеейная фабрика, а на Востоке, на месте бывших выгонов, росли один за другим Чулочка, Ковровый комбинат и даже высокотехнологичный завод Цветотрон, где делали микросхемы и клонировали буржуйский Спектрум.

А вот поляков в городе уже почти не осталась.

Но Фортуната уцелела. Она никуда не уехала и никуда не пропала — хотя исчезнуть по первому времени было легче лёгкого. И если её и успели привлечь, то пани Фортуната успела отделаться ссылкой и уже в конце пятидесятых её снова видели на городских улицах.

С тех пор она уже не менялась.

Высокая и безукоризненно стройная, словно корабельная сосна, она медленно плыла по улице с гордо поднятой головой, постукивая белой тросточкой. Строгое лицо с римским орлиным носом исчертили морщины, старинное, ещё довоенного покроя пальто линяло всё больше, но каким-то чудом ухитрялось оставаться модным. А глаза были всегда закрыты серой повязкой, вроде тех, которые надевают перед сном.

Старая пани Фортуната была совершенно слепа. Но это ей ничуть не мешало. И даже бабки-шептуньи с Киевки не рисковали предполагать, где и как старая пани ухитрилась потерять зрение и что у ней под повязкой — две жуткие чёрные дыры, для которых без толку покупать стеклянные глаза, или просто слезливые старческие глазки, которым больно от дневного света?

А жила пани Фортуната в старом городе, в одном из обшарпанных двухэтажных домов в недрах девятнадцатого квартала, которые помнили ещё довоенные годы её славы и красоты. Граница гетто прошла по другой стороне улицы, так что эти дома сохранились лучше. Даже потолки в них были по-довоенному высокие, а нумерация квартир - самой непредсказуемой..

До войны семья пани Фортунаты жила, конечно, в одном из коттеджей фешенебельной Колонии имени Нарутовича, которые и сейчас удивляют случайных туристов. В тесную однокомнатную квартирку с пожелтевшими обоями и облупленной краской на дверях её выкинула уже советская власть. Впрочем, квартира была вполне сносной - и газовая плитка, и водопровод, только двери на кухне нет - ей выбили немца во время обыска.

На её теперешнее жильё всё равно никто не претендовал. Как ни верти, а кроме древности и ностальгии, особых достоинств у двухэтажек старого города не было. Новоприбывшие рабочие и инженеры хотели квартиру в новостройке, чтобы водопровод и электричество работали без приключений. Так что в дворах девятнадцатого квартала, заросших одичавшей смородиной и одичавшим лилейником, селился кто придётся — от сантехников до университетских преподавателей. И нравы царили не старогородские, а пригородные, иногда даже почти деревенские. Перед домами разбивали огороды, а в тесных кухоньках булькали самогонные аппараты.

Каждое утро пани Фортуната показывалась во дворе, уже безукоризненно одетая, с тщательно выстиранной повязкой на глазах.

— Коты! Коты!— подзывала она на родном языке местных котиков, чтобы угостить кровянкой и ливером.

Судя по грамматической форме, пани Фортуната считала, что среди котов непременно найдётся как минимум один представительный мужчина.

Потом ковыляла в сторону, двора, которую было с улицы не разглядеть. Там под яблоней были скамейки и столик для домино. Пани Фортуната садилась и доставала из такой же потёртой кожаной сумочки старинный футляр, вырезанный в форме рога. На коробочке были буквы, но они уже выцвели настолько, что можно было только определить алфавит — польский. А внутри коробочки скрывался старинный набор домино из белой кости с чёрными точками.

Этот набор был так же стар, как сама пани Фортуната. И не было сомнений, что он уцелел из той самой эпохи, когда её окружала роскошь и власть.

Игра в домино оставалась для неё единственным развлечением. Одряхлевшая печень не допускала алкоголя, советская власть не допускала богатства. И даже карты были недоступны ослепшей старухе. А вот домино годилось — ведь номинал костяшек всегда можно узнать наощупь.

Она либо раскладывала из доминошек какой-то неведомый пасьянс, либо, если находился партнёр, была не против сыграть одну-две партии.

В тайной игре под ленивым солнцем среди зарослей душистого лилейника успело поучаствовать немало людей. Некоторые приезжали даже из других городов, а многие были неожиданно знамениты и влиятельны.

Но я не рискну разглашать тайны тех, кто и сейчас мог сохранить власть. И расскажу только про одного партнёра пани Фортунаты по игре в домино — обыкновенного советского пионера Василия Утятникова. Пусть даже их встреча была всего лишь одна и партия вышла сравнительно короткой.

В отличии от пани Фортунаты, Утятников был не особо заметный и примечательный. Вихрастый, среднего роста, он учился в девятом классе двадцатой школы и не сказать, чтобы создавал много проблем. Его отец был главным инженер на Чулочке, а сам Василий не состоял в детской комнате милиции и даже ни разу не ходил драться с восточными или Вулькой. Одним словом, образцовый пионер и наверняка будущий комсомолец.

Но в тот осенний день всё-таки не пошёл домой — а миновал три квартала совсем в другую сторону. Зашёл в двор, где под ногами уже попадались подгнившие яблоки, свернул к столику и сел прямо напротив старухи.

Пани Фортуната сидела, перебирая косточки домино и раскладывая их всё тем же неведомым пасьянсом в форме спирали. Она не увидела мальчика — но учуяла.

— Чего товарищу пионеру от меня надо?— спросила пани Фортуната, не поднимая головы.

— Я знаю, кто вы.

— Мою фамилию знает и домоуправление.

— Я знаю, кто вы по-настоящему!

— Я тоже это знаю. Ты не сможешь сказать мне про это ничего нового.

— Но я хочу с вами сыграть!

— Почему бы пану пионеру не поиграть с одноклассниками?

— Мне нужно сыграть именно с вами!

— Игра везде одна и та же.

— Но ставки отличаются,— зашептал Утятников. Портфель он положил сбоку, в траву, чтобы учёба не помешала выигрывать.

— Пан пионер хочет оставить несчастную старуху без пенсии? Не удивлена — по вашей же клятве ты друг пионерам и детям трудящихся всех стран. А мы, старики, для тебя — враги.

— Я хочу сыграть,— торопливо произнёс Василий,— как играл мой отец. Вы с ним играли, и он так увлёкся, что не замечал ничего вокруг. А я был в кустах и увидел вашу игру! Я видел, как это происходит!

— И с таким хорошим зрением — пан пионер пришёл обыгрывать несчастную старуху?

— О нет, бабушка Фортуната, о нет!— Утятников покачал головой и хитро улыбнулся, словно заговорщик.— Я же всё понял тогда, всё понял! Вам как раз глаза и не нужны. Чтобы не отвлекаться. Ведь вы и так держите под наблюдением каждый мешок золота, каждую квартиру, каждую удачу!

— Пан пионер и правда кое-что увидел,— выражение морщинистого остороносого лица оставалось невозмутимым, но голос, казалось, сделался чуть теплей,— Не каждый способен разглядеть суть. Будь у него хоть два глаза.

— Так мы сыграем?

— Какую ставку хочет пан пионер?

— Ну, дело ясное,— буркнул Утятников,— Я хочу, чтобы вы поставили Лену Милевскую. Не говорите только, что вы не знаете, кто это такая. Она в параллельном классе учится.

— Я могу играть на что угодно,— сурово заметила старуха,— Но как человек, прошу пана пионера подумать хорошенько. Чтобы не сглупить с выигрышем. Ведь в этой стране, если я правильно помню, рабство пока ещё не признаётся.

— Да я и не претендую. Мне хотя бы её любовь выиграть. Чтобы она меня полюбила. Можете так сделать? Я же не прошу ничего незаконного.

Худая и узловатая, словно вырезанная из древесного корня рука смешала косточки домино.

— Это уже будет проще.

— Если что,— торопливо добавил Василий,— свою любовь к ней я обеспечу совершенно бесплатно.

— Пан пионер хочет поставить на кон свою влюблённость?

— Да, это будет логично. Если я выигрываю — то мы с ней будем вместе. Если я проигрываю — то больше её не люблю…— Василий задумался.— Да, и все будут в выигрыше.

— Пан пионер для своих лет неплохо соображает,— заметила старуха, не переставая перемешивать костяшки,— Даже жаль, что его план не сработает… Прости, ставка не принимается.

— Но почему?

— Пан пионер говорил, что возможная любовь паненке Милевской к нему — в моих руках. В этом он прав. Но в чьих же руках тогда его собственные чувства к паненке Милевской?

— В моих! Мои же чувства?

— Так на что мы тогда играем? Если твои чувства принадлежат тебе, то и её чувства принадлежат ей. А значит, пану пионеру не со мной, а с паненкой Милевской играть надо. На поцелуи или как там у вас теперь принято.

Василий задумался, и задумался крепко. Старуха продолжала смотреть на него, молча перемешивая костяшки.

Где-то сбоку глухо упало в траву перезрелое яблоко.

Наконец, Утятников поднял голову. Его лицо сияло.

— Я знаю, что я поставлю,— произнёс он.

— И что же?

— Завод Цветотрон.

Старуха хмыкнула. Её рука остановилась.

Костяшки так и лежали на столе — чёрной изнанкой кверху. И ни он, ни старуха не могли видеть, где там и сколько значков.

— Почему пан пионер думает, что он может делать такие ставки?

— Потому что в советском законе написано, что заводы и фабрики — это народное достояние!— торжествующе сообщил Утятников,— А я — тоже народ! Значит, они и мои. И я могу ставить их на кон! Ставили же раньше гусары и рысаков, и дома, и целые усадьбы...

— В этом смелом наблюдении нет ничего нового,— заметила старуха,— про это ещё полтора века назад пан Сенковский шутил. Тот самый пан Сенковский, который подписывался бароном Брамбеусом.

— Совершенно верно,— согласился Утятников,— Из него я и взял. Его переиздали недавно, может вы слышали...

— Пан желает играть в обычное домино,— продолжала старая пани Фортуната, как ни в чём не бывало,— или в Матадора?

— В Матадора, естественно!— отозвался Утятников.

(Перед тем, как идти сюда, он хорошенько изучил польские вариации).

Играли они молча. Мальчик сжимал свои костяшки так, что кисти рук побелели. Пани Фортуната играла спокойней. Только иногда, задумавшись, проводила пальцем по змее из открытых камней, чтобы вспомнить, какие очки в игре. Змея из костяшек изгибалась по столу, словно скрученная предсмертным спазмом.

Наконец, игра закончилась. Утятников проиграл с треском.

— Ничего!— заявил школьник,— Отыграюсь! Я видел, как папа у вас выигрывал. И я знаю, что именно он выиграл! А значит, это возможно.

— Твой отец на кон жену ставил,— напомнила старуха,— а не государственные заводы.

— Мама у меня одна,— возразил Утятников,— а заводов у государства много. Давайте ещё раз. Ставлю Ковровый!

Прошёл ещё час — и за это время Утятников ухитрился просадить пани Фортунате львиную долю брестской промышленности.

Повезло ему только в одном — что он был первый, кто догадался поставить на кон народные заводы и фабрики. Так что ему было, что швырнуть в топку безнадёжного поединка.

Наконец, проиграв уже восьмую игру, Василий не выдержал и поднялся. Его ощутимо качало, очень хотелось выпить чего-то кислого и алкогольного. Теперь он понимал, почему в казино всегда подают бесплатное шампанское.

— Хорошая идёт игра,— заметила старуха,— Кстати, я слышала, в городе успели построить ещё пивной завод, И даже если он ещё не готов, у тебя остались: Газоаппарат, Мясомолпром, завод бетонных конструкций…

Утятников схватил портфель, прижал его к груди, словно защищая сердце от невидящего взора старухи — и побежал прочь, прямо через дворы, налетая на заборы и продираясь сквозь заросли...

Я так и не смог выяснить, смог ли Утятников всё-таки взять реванш в той баталии, или добился внимания Лены Милевской более обычным способом. Куда важнее то, что через два года после того, как закончился турнир советского школьника с пани Фортунатой — Советский Союз тоже взял и закончился.

А вместе с ним в пограничном городе закончились и старые заводы. Чёрная лавина челноков и перекупщиков хлынула через границу, а заводы один за другим умирали, бесполезные в новую, рыночную эпоху. Один за другим шли ко дну и превращались в разграбленные индустриальные руины Цветотрон, Ковровый, Чулочка…

А вот брестский пивзавод устоял.

Но те, кто пьёт сейчас жидкое беловежское, средненькое брестское и сладкий креплёный дуплет, даже не подозревают, что весь этот региональный продукт обеспечил им безвестный школьник Василий Утятников. Который нашёл — причём внутри себя, а не в общенародной собственности — достаточно сил, мужества и хотя бы ума, чтобы вовремя остановиться и не проиграть и его в поединке с ненасытной Фортунатой.

Что же касается самой старухи, то она умерла в 1995. Говорят, её скосило прямо в разгар кормёжки котов и когда она уже перестала дышать, они так и продолжали бродить вокруг неё, удивлёные, и несколько похожие на почётный караул.