Фри фром Будда

Внизу на бархате ночи блистала россыпь драгоценностей. Самолет снижался над Коломбо.

Почему-то я решила, что ночи здесь прохладные, и куталась в палантин, розовый, как девичьи щеки на морозе. Но стоило выйти на улицу, под козырек, где нужно было дождаться трансфера в перевалочную гостиницу, как влажная теплая ночь придавила мои плечи широкими ладонями. Под палантином стало жарко. Я с досадой выпуталась из него, оставшись в белой хлопковой сорочке с длинным рукавом.

Перед поездкой я продумала образ до мелочей. Разноцветное ожерелье, розовый палантин, босоножки на плоской подошве, узкие джинсы. Но и в сорочке подмышки вспотели быстро. А ноги от влажной жары начали распухать, джинсы врезались в тело. Станет ли прохладнее после полуночи? Не стало.

В глубоких числах декабря[A1] , перед самым Новым годом я стою в международном аэропорту Шри-Ланки, где нет и намека на зимнюю сказку. Ни гирлянды, ни «дождика», ни даже деда в шубе. Похоже, здесь я вместо деда, в душном палантине.

Не то чтобы я не выносила, как сор из избы, всенародно любимый праздник, но долгие каникулы, то-сё, шанс увидеть что-то новое. Сбежать от питерской слякоти в тепло, от резкого ветра с залива — к сочной зелени и солнцу.

Сначала мне в составе группы предстояло проехать по острову, а потом — заселиться в отель с новогодним ужином, шампанским, шоу-программой и провести неделю на пляже.

Подкатил минибус, мой чемодан погрузили, а я села в салоне на свободное место у окна. Пара с детьми. Две бабули. Пара без детей, возможно, молодожены. Грустный молодой человек. Три подруги. Очень бойкий мужчина средних лет. Гид в белой рубашке с коротким рукавом. Поняла, что выгляжу в своей белой сорочке почти как обслуживающий персонал.

***

Бойкий мужчина средних лет тут же начал по-хозяйски со всеми знакомиться. Назвался Вадимом.

— А по батюшке?! — закричали бабули почти хором. Из чего я сделала вывод, что они глуховаты.

— Викторович. Вадим Викторович.

И что-то начал нести про какие-то сеансы погружения. «Наверное, дайвинг, — подумала я. — Погружения с аквалангом. Ищет компанию».

Гид терпеливо ждал, пока Вадим Викторович выговорится.

Тем временем бусик отъехал, вырулил на трассу и покатил, немного подскакивая. Дети, девочка лет пяти и мальчик лет десяти, тут же расположились спать. Мальчик привалился к окну, положил под щеку рюкзак, девочка улеглась головой маме на колени. Время было не детское. Но до отеля нам оставалось ехать около четырех часов.

На подъезде к отелю случилась неприятность: света на дороге было мало, и бусик наскочил то ли на собаку, то ли на обезьяну.

Гид нахмурился.

Вадим Викторович поджал губы, будто дорога и бродячие обезьяны были его личной ответственностью.

Гид наклонился к водителю и что-то сказал, водитель кивнул в ответ. И бусик притормозил возле ступы у дороги. Она белела во тьме. Гид высунулся из дверей и бросил что-то звякнувшее в ящик для подношений.

— Заплатил за собачку… — завздыхали бабули.

— Это была, скорее всего, обезьяна, — устало пояснил грустный молодой человек, который в пятиминутку знакомства представился Лешей. — Они повсюду. Будьте с ними осторожны, не кормите, могут вещи унести. И вообще существа назойливые, неприятные.

— Обезьянки! — всплеснули руками бабули. — Лапочки!

— Ну-ну… — промычал молодой человек.

***

Утро началось с истошного крика. Бабулечки проигнорировали надписи на окнах: «Опасно! Обезьяны! Окна не открывать!» Им, видите ли, стало душно ночью. А кондиционер они включить не могли, потому что:

— Фильтры там, наверное, тысячелетиями не меняли! Столько микробов! Одна зараза!

Свежий горный воздух культурной столицы Канди им показался упоительным и сладким, они дышали всю ночь полной грудью под тонюсенькими одеяльцами, лежа каждая в своей неширокой кровати. Сказка!

Что может сделать милая обезьянка, прикорнувшая на ветке за окном? Ее умильная мордочка выглядит такой безобидной. Обезьяны утащили все! Ключи от питерских квартир, паспорта, мобильные телефоны, шоколадки и печенюшки из мини-бара. Белье! Труселя и лифоны затейливо свисали с веток. Видимо, надеть на себя экзотические наряды у обезьян так и не получилось. И кто-то наложил неприятную кучу желтых экскрементов прямо в тапок.

Одна бабулечка верещала, стучась во все двери. А другая с остервенением отмывала ногу под душем. Тапок и его брата-близнеца пришлось выбросить. Пока разыскивали старушкино добро, прикармливали обезьян, пытаясь обменять телефон на еду, надежды на полный возврат украденного растаяли очень быстро. Ключи и очки так и не удалось вернуть.

— Мартышка и очки — архетипический сюжет, — развел руками Вадим Викторович и предостерег нас от слишком агрессивных требований возврата имущества и от оскорблений в адрес обезьян. За это можно угодить в тюрьму, при лучшем исходе выпишут штраф. В тюрьму никому не хотелось, уж бабулькам точно, и штрафы платить мы не горели желанием. Оставалось надеяться, что обезьяны не так умны, чтобы запомнить адрес, записанный в паспортах, добраться до Питера и открыть ключом дверь квартиры.

Паспорта нашел сотрудник отеля под деревом. Они были потрепаны и обслюнявлены, видимо, оказались несъедобными, но можно было надеяться, что с ними выпустят из страны.

Организационная встреча началась с большой задержкой. Слово почему-то снова взял Вадим Викторович:

— Мы с вами погрузимся в удивительный мир прошлых жизней. Отправимся в путешествие назад по реке и увидим, кем же вы были раньше. Это даст вам больше информации о том, кто вы есть сейчас и почему с вами происходят те или иные события. — Он выразительно взглянул на бабулек.

— Мы что, обезьянами были?! — обиделись те.

— Не так в лоб. Понятие «кармы» — очень многосложное понятие… — продолжал Вадим Викторович, а я никак не могла взять в толк, что он такое говорит.

После его вдохновенного спича я подошла к нему и заявила «в лоб»:

— Я никакую «регрессию в прошлые жизни» не оплачивала! Мне это совсем не нужно!

— Конечно, оплачивали, — сладко пропел Вадим Викторович, — иначе вас бы с нами не было.

И он, как фокусник, достал из портфеля пачку листов и нашел договор на услуги, подписанный мной самолично. Наверное, в турагентстве мне изрядно запудрили мозги.

***

В тот день в планах стояло посещение храма Зуба Будды, а потом — погружение в прошлые жизни.

— Туда ж, наверное, очередь стоит зуб посмотреть! — кряхтели бабулечки.

Им явно не хотелось стоять в очереди, зуб, пусть и Будды, интересовал их мало.

Но гид Бикаш оказался ушлым парнем, он привел нас в тот день, когда храм был закрыт для глазастых туристов и открыт лишь для тихих, обращенных взором внутрь, паломников. На входе нам пришлось закупить по немилосердной цене цветки лотосов, чтобы сделать подношение Будде. Иначе кто бы принял нас за верующих?

— Не вздумайте повернуться к Будде спиной, — предостерег Вадим Викторович. — Неуважение! Штраф!

И мы пятились, как раки, задом, возложив цветки лотоса на алтарь.

Паломники оказались совсем не тихими. На галерее второго этажа они, сидя на полу, распевали мантры очень громко. Наша пара молодоженов тут же с восторгом к ним присоединилась. Парню даже дали бубен. Мы забрали их только на обратном пути.

Гид поговорил со служителем храма и нас провели к сокровищу.

— Зуб очень редко показывают посетителям, — объяснил он нам. — Это всегда очень торжественный момент.

— А где вы так хорошо научились говорить по-русски? — невпопад спросил Бикаша отец семейства с детьми. Его звали Павлом.

— Учился в медицинском в Москве.

— А врачом не работали?

— Нет. Люблю быть в разъездах. Отели… С людьми общаешься…

— Врач тоже с людьми общается. С больными.

— А мне больше здоровые нравятся, — попробовал пошутить гид и рассмеялся.

Но отец семейства шутку не оценил:

— Так они потом здоровыми становятся, стараниями врача.

Я сжала челюсти. На врачей у меня был свой, остро отточенный зуб. Мама болела так долго, я навидалась всякого, наобщалась с десятками врачей. И никто из них не сумел сотворить чуда, никто не сделал ее здоровой.

Служитель подвел нас к витрине с зубом, он лежал в золотом обрамлении, кажется, на красной подушечке. Не уверена насчет цвета, в глазах у меня все расплывалось от нахлынувших слез. Маму я похоронила в прошлом году, двадцать пятого декабря. А сегодня было двадцать восьмое. Я сбежала с годовщины, с поминок, и уехала на край света, чтобы в очередной раз не выслушивать соболезнования.

Отец семейства Павел наклонился ко мне и прошептал в самое ухо:

— Это не человеческий зуб. Слоновий. Говорю как стоматолог.

Я удивилась:

— А кто-то может подумать, что это человеческий зуб?

Гид Бикаш не сдержался и вмешался в наш полушепот:

— Ну, ведь матери Будды приснился белый слон, который вошел ей в бок своими бивнями. И младенец родился с зубами.

— С зубами слона, — уточнил стоматолог.

Регрессолог Вадим Викторович поспешил вмешаться:

— Послушайте, здесь за сомнения в вере тоже тюрьма.

— Как за обезьян?

— Как за обезьян. И еще за некоторые формы поведения, которые, я надеюсь, вы не станете демонстрировать.

***

Стоматолог Павел от сеанса регрессии отказался и остался присматривать за детьми. На самом деле они втроем смотрели видосы каждый на своем телефоне. Остальные собрались в небольшом уютном конференц-зале. Молодой человек Леша, с чьего лица так и не сходил налет грусти, и регрессолог Вадим Викторович отодвигали стулья, освобождая центр. Три молодые девушки пришли, как на занятие йогой: в леггинсах, топах и с ковриками. Другим Вадим Викторович раздал тканые подстилки.

— Это не собачья лежанка? — подозрительно понюхала подстилку одна из бабуль.

— Нет, это специальный инвентарь для погружения, — заверил ее Вадим Викторович.

— Ссаниной пахнет, — грустно отметил Леша.

Вадим Викторович тоже внюхался в инвентарь для погружения:

— Это порошок для стирки. Здесь, увы, он пахнет так. И не отстирывает ни черта.

Мы улеглись на подстилки, а девицы — на коврики, Вадим Викторович раздал подушечки под голову, уселся в центре со скрещенными ногами, велел нам закрыть глаза и начал сеанс погружения.

Он приказал ритмично дышать, насытить кислородом наши бренные тела, а потом представить лестницу, уходящую вниз, во тьму. Он будет считать от ста до одного, а мы — спускаться, следуя за его голосом.

То ли я надышалась стиральным порошком — от подстилки исходил довольно чувствительный запах, — то ли меня увлек голос Вадима Викторовича, который вдруг перестал суетливо подскакивать на гла-Асных [A2] и спотыкаться на стыке согласных, а потек медленной медовой рекой.

Я видела перед собой ступеньки, каждый раз в пятне света передо мной оказывалась только одна, остальные поглощала тьма. Я шла и шла, спускалась все ниже и ниже. И вдруг оказалась в коридоре со множеством дверей, а на них были таблички с витиеватыми надписями и медные цифры. Я открыла одну из них под цифрой пять и оказалась в далеком детстве, в том самом дне, когда впервые столкнулась с чудом.

***

Мне только-только исполнилось пять лет, я декабрьская. Родись я пару веков назад, наверное, не выжила бы в суровую зиму. А так всех моих проблем и было-то ходить в детский сад. Сад я не любила, потому что целыми днями мне приходилось оставаться там без мамы. Но новогодний утренник обожала.

Уж не знаю, с чего я взяла, но в тот год мне казалось, что Дед Мороз должен обязательно выйти, раздать подарки и отменить детский сад навсегда. Отменил он его чуть позже, в сад я больше не вернулась, зато пошла в школу, и этот факт чуть больше примирил меня с действительностью.

Жили мы в ту пору скромно, если не сказать бедно. Мама и папа — чуть ли не вчерашние студенты, в общежитии, с ребенком на руках. Нашему семейству постоянно угрожала комендантша, угрожала выселением. Она казалась мне этакой бандиткой, атаманшей из мультика про Бременских музыкантов. А однажды я назвала ее в лицо «бандершей», — просто смешались слова, мама тогда долго извинялась перед комендантшей, а мне больно прилетело по попе.

Хотела она нас выселить, имея все основания: общежитие было студенческим, а папа и мама все же уже студентами не были. Но денег на съемное жилье у нас не было тоже, поэтому комендантшу приходилось задабривать консервами и конфетами.

Последние деньги перед Новым годом ушли на подарок комендантше, а я оказалась на краю пропасти. Бабушка из Мурманска — с самого настоящего севера — прислала мне наряд снежинки. Марлевое пышное платье, расшитое крохотными снежинками из отливающей лунным серебром фольги. Я выглядела в нем как снежная принцесса, наследница Снежной королевы, и уже воображала себя владелицей дворца из ледяных кристаллов, а не бесправной жилицей восьмиметровой каморки. Но вот беда — бабушка забыла положить в посылку корону!

— Вырежем снежинку, приклеим на ленточку, а ленточку вокруг головы повяжем, — примирительно сказала мама. — Все равно ты будешь самая красивая на празднике!

И тут я, в общем-то, всегда послушная и терпеливая девочка вдруг упала на пол, разрыдалась, застучала ногами по полу, заколотила кулаками. Горе мое было велико. Моя мечта рассыпалась на глазах — нельзя быть принцессой без короны!

Папа беспомощно склонился надо мной, он что-то говорил, но я его не слышала.

— Хватит! — неожиданно твердо сказала мама. — Что-нибудь придумаю! Ложись спать.

Ночью меня будили дважды, поднимали сонную из кровати, обмеривали голову «сантиметром», прикладывали картонные заготовки. Пахло клейстером. Каждый раз я тихонько всхлипывала, потому что ничего похожего на корону поблизости не наблюдала.

А утром я увидела корону! Это было похоже на настоящую сказку, когда гномы или птички-синички делают за тебя всю работу и вдруг приносят тебе то, чего вчера еще и в помине не было. Чудо материализации! Воплощенная мечта! Корона была прекрасна, пусть и сделана из папье-маше, а для украшения пришлось немного раздеть елку — укоротить гирлянду, проредить «дождик» и даже разбить один зеркальный шар. Тогда я этого не заметила. Для меня она была соткана из морозного воздуха, из сверкающих драгоценностей и кристаллов Снежной королевы.

И вот там, за воображаемой дверью памяти, лежа на полу в конференц-зале почти у экватора земли, я увидела себя в зале, где стены были из зеркал, и я примеряла ту самую корону. И корона была по-прежнему прекрасна, волшебна, она вызывала чистый детский восторг. Она все еще была чудом, и это чудо было у меня не отнять.

Я резко открыла глаза. Вскочила с подстилки и бросилась вон из конференц-зала, проклиная Вадим Викторыча. Я не плакала, я не могла плакать. У меня давным-давно не осталось ни одной слезинки, казалось, они смерзлись в груди в ледяной ком. Такой не растопить ни ланкийскому солнцу, ни медовым речам регрессолога.

Ко мне вышел Леша. Мы стояли у края бассейна, потом присели на шезлонги. Он прикурил сигарету и протянул мне, закурил сам. Я не курю, но делать было нечего.

— Ты кем себя в прошлой жизни увидел?

— Я? Наперсточником.

— Кем?

— Ну, знаешь, таким жуликом на ярмарке, который прячет шарик под стаканами.

— А чего такой грустный? — довольно невнятно спросила я.

— Гнусный? — Кажется, он совсем не удивился.

— Грустный.

— А, это… В казино хочу, хоть так, хоть онлайн. Я игрок. А здесь на детоксе вроде. Но не могу. Очень плохо. Сорвусь, наверное.

***

Днем 31 декабря мы оказались у подножия Львиной горы, Сигирии, а Вадим Викторович пообещал, что мы будем медитировать на наши инкарнации на этой древней земле.

— Новый год время превращений! — возвестил он, будто одного того сеанса в отеле было мало.

После экскурсии, после того как мы, пыльные и потные, взбирались по железной лестнице на вершину горы, обозревали каменные лапы львов и руины дворца предприимчивого правителя, любителя жить под небесами, а потом спускались, мучаясь от жажды, мы должны были еще разложить свои подстилки у одного из водоемов и вновь погрузиться в транс под сладкий тягучий голос Вадим Викторыча.

Конечно, я уже не участвовала в этом маскараде. Пошла обозревать «каменные сады» — скульптуры из камня, которые притаились в ущельях. Гид клялся, что все они естественного происхождения. Но казалось, что солдатам правителя просто нечего было делать в дозоре и они потихоньку долбили и точили камень.

Когда мы с гидом вернулись к группе, оказалось, что бабульки пропали.

— Наверное, трансгрессировали, — пошутила я.

На меня зашикали.

Бабулек искали долго по всему скальному плато, наследию ЮНЕСКО. Не один раз пришлось пройти мимо потускневшей зеркальной стены, которую когда-то специально полировали для монарха, чтобы он смотрелся в нее, как в зеркало.

Наконец мы обнаружили наших старых спутниц, примкнувших к другой туристической группе. Бабульки вели себя эксцентрично: они повязали на головы платки, украшенные монетами, делали резкие движения шеей и руками и наперебой рассказывали, что именно их изобразили безымянные художники на скальных фресках в виде танцовщиц.

— Спятили! — сказал стоматолог.

— Это их прошлые инкарнации, — успокоил нас, хотя не очень уверенно, Вадим Викторович. — Скоро отпустит.

Не отпустило.

Пока мы отвозили бабулек в больничку, пока ждали результатов обследования, пока им сделали уколы успокоительного, Новый год приближался неумолимо.

В свой отель на берегу океана я попала за полночь, от праздничного ужина остались одни объедки, мне по счастливой случайности досталось полбокала шампанского. Я подозревала, что его уже кто-то пил, но мне было все равно.

***

Пока мы путешествовали в компании с регрессологом, то останавливались в роскошных отелях, чистых, со множеством пузато-полосатых подушек на кровати, перевязанных, как конфетки. В лобби всегда струил прохладный воздух кондей, кресла были маняще расставлены, тебе всегда приносили чашечку кофе, даже без спроса, а охлажденной воды было завались — шкафы-холодильники в открытом доступе.

Стоило мне покинуть компанию, как я оказалась в беленой комнате с текущей раковиной, муравьями, холодильником в ржавчине внутри и снаружи, на неопрятных, в пятнах простынях. И в номере было так холодно, что я не могла поверить, будто за окном вечное лето. На пляже из океана выпирал коралловый риф, так что о купании на территории отеля можно было забыть.

Ром. Мне был нужен ром.

У ресепшена стояла блондинка в шортах с простыней в руке.

— Change! — кричала она сначала требовательно, потом истерично, потом повторяла, как заведенная, в полном отчаянии. — Change, change, change!

Паренек на ресепшене, притворявшийся администратором, отказывался ее понимать.

Она бросилась с простыней в руках ко мне:

— Помогите! Вы знаете английский? Как мне объяснить, чтобы заменили белье и полотенца? Они рваные, все в пятнах!

Ром. Ей тоже нужен был ром.

А вслух я сказала:

— У них порошки плохо отстирывают. Если хотите чистых простыней, лучше сразу езжайте в другой отель, подороже, намного дороже. Или купите простыни в местном супермаркете.

Кажется, через день я видела ее снова, она прижимала к груди пакет с новеньким постельным бельем. Отель «намного дороже», видимо, оказался не вариантом.

В ветвях с присвистом щелкал бурундук, словно беспрерывно икал. Звук настолько непривычный, что ухо сосредотачивалось на нем, пытаясь понять, что же это, но мозг не находил объяснений. И я удовлетворилась первым попавшимся:

— Это местный бурундук, — сказал распаренный солнцем дядька с красной, обгоревшей грудью.

А если и не бурундук, то какая разница?

Лавочка, где продавали спиртное, оказалась зарешеченной будкой у дороги, почти в джунглях. В окошечко я просунула деньги, а мне выдали бутылку местного рома.

Этот подлец-регрессолог вытянул из меня то, что я пыталась забыть. Какое там забыть! Я пыталась ничего не чувствовать!

Зачем я подписалась на этот тур? Что я пыталась увидеть? С кем поговорить? Хотела ли я увидеть маму и пообщаться с ней, как с призраком? Понятия не имею. Но в ту ночь ром дал мне ненадолго забыть обо всех этих вопросах.

***

Надо же было выбрать такой неудачный отель. Коралловый риф, выходящий на поверхность, напоминал стоячее болото с ямами, куда можно провалиться. Зато приплывали гигантские черепахи, сновали стаи разноцветных рыбок. Но самого океана как будто совсем не было видно. Он прятался от меня. Сказка не оживала.

— Надо отойти чуть подальше по берегу. Вправо или влево, — махнул рукой какой-то мужик, очевидно, турист.

И я пошла налево.

Совсем скоро я увидела выступ, нависающий над пляжем, о который разбивались волны, а на этом выступе — деревянную беседку, похожую на те, что мы видели по всему острову. В них обычно сидели статуи Будды. На этой же была надпись: «Free from Buddha».

В деревянной будке, свободной от Будды, я села на настил, скрестив ноги. Села лицом к океану, чтобы видеть то, за чем приехала. Я приехала смотреть на океан. И за неделю разъездов видела многое, но только не его. Я закрыла глаза и сосредоточилась на внутреннем океане. Его-то я никогда не видела и почти не ощущала. Наверное, чуть ли не впервые ощутила в те дни, когда умирала мама. Океан соленых горьких слез поднимался изнутри, застревал в горле и просачивался наружу скупыми каплями.

Будда говорил, что жизнь есть страдание. Он познал это, когда отправился прочь из дворца странником, в простой одежде, чтобы никто не узнал в нем принца. Но у него многое было внутри, он вынес дворец в себе, золоченый, прекрасный, со множеством подушек, серебряной посуды и вкусной еды. Он вышел, наполненный сознанием того, что он правитель этого мира, он принц и этот мир принадлежит ему. И на страдания он смотрел так, будто они его не могут коснуться, с любопытством, со страстью, а после отстраненно, с безразличием. Нет смысла погружаться в страдания.

В тот момент Будда представился мне молодым шалопаем-нарциссом, который не любил никого и ничего и поэтому сумел достичь высот самоотречения. Он был холоден внутри. Лед в парилке индийского воздуха. Он был весь сделан изо льда.

Но вот нашлось местечко, свободное от него. От этого сверхчеловека. И я могу в этом месте быть обычным человеком, не сдерживаться. Не отстраняться от страданий, будто их для меня не существует. Не думать, что любви не существует. Горе. Горе как гора. Огромная гора, почти Львиная, гора горя встала передо мной. Как часто мы не можем плакать, потому что боимся расстроить других.

— Ты будешь жалеть, если не сделаешь этого. Если не увидишь Индийский океан.

— Мама, а почему мне надо обязательно увидеть Индийский океан?

— В нем растворено множество сказок. Это сказочный океан. Из него на сушу выходили боги и демоны, чтобы жить и танцевать среди людей. Праздновать жизнь. Ты должна научиться праздновать жизнь, когда меня не будет.

Лишь океан принимает мои слезы, он сам состоит из слез.

И я дышу вместе с ним.

Я дышу свободно.

Наконец я могу дышать.

Январь 2025 года