Гамаюн расправляет крылья

Амаяк Акопян сидел на краю потертого дивана в своей теперь уже гораздо более обжитой, но от этого не менее холодной внутренне квартире. Перед ним на ковре, старательно сморщив лобик, сосредоточенно тыкал коротенькой, специально выточенной из лиственницы палочкой в клубок разноцветной бумаги. Маленький Гарик. Да теперь он Гарик Амаякович Акопян. Его сын. По документам. По долгу. По... чему-то еще, о чем он старался не думать слишком часто, но что висело между ними незримой, тяжелой завесой.

– Не так, пап, – буркнул мальчик, его темные, непослушные волосы падали на глаза. – Цветы должны выстреливать! Как у дедушки в цирке!

Амаяк поправил очки, скрывая взгляд, устремленный куда-то в прошлое, сквозь стены, сквозь годы. Его лицо, еще молодое, но уже отмеченное глубокими складками у рта и тенью постоянной усталости под глазами, было мрачным, невеселым. Он механически повторил жест – плавное движение кистью, легкий выдох заклинания, больше похожего на шепот. Клубок бумаги вздрогнул, развернулся, и из него, как из рога изобилия, посыпались десятки ярких бумажных цветов – розы, тюльпаны, незабудки. Они кружились в воздухе, медленно опускаясь на ковер вокруг Гарика.

– Вот так, – глухо сказал Амаяк. – Не выстреливать, а распускаться. Тонко. Красиво. Как весна.

Гарик засмеялся, хватая падающие цветы. Его смех, звонкий и чистый, резанул Амаяка по сердцу. Он видел перед собой не только этого счастливого мальчишку, но и призрака – рыжеволосую женщину с такими же, невероятно живыми зелеными глазами, смеявшуюся у костра под северными звездами. Лилия.

Зачем? Этот вопрос гвоздем сидел в его мозгу с того самого дня, вернее, с той самой ночи в санатории «Звездный Берег», в 1979-м. После одного из затянувшихся заседаний, когда Джеймс отправился с группой немецких магов обсуждать что-то про щиты для мантий, а воздух над озером Тихим стал густым и звонким от тишины. Стук в дверь его номера. И она. Лилия. В простом шелковом халатике поверх ночной рубашки, с распущенными огненными волосами и глазами, полными чего-то странного – то ли вызова, то ли отчаяния, то ли просто невыносимой тяжести. Без слов. Без объяснений. Только жаркое, почти яростное прикосновение, шепот, смешанный с ароматом ее волос и вина, которое они пили днем.

Она пришла сама. И так же тихо ушла под утро, оставив его в смятении, в вине, в горечи. На вопрос «зачем?», заданный шепотом перед уходом, она лишь горько усмехнулась, глядя куда-то мимо него:

– Джеймс... он проклят, Амаяк. Старый родовой проклятие Поттеров. Боязнь продолжения рода, что ли. Он сам в этом не признается, но... я чувствую. Боюсь, что у него не может быть детей. А я... я так хочу ребенка. Если... если повезет, – ее взгляд на мгновение зацепился за его лицо, – Джеймс никогда не усомнится. Он введет его в род. Как своего. Он будет любить. Он же Джеймс.

Потом она ушла. А он остался с чувством, что стал соучастником в чем-то грязном и непоправимом, даже если это была ее воля, ее отчаянная попытка обмануть судьбу и проклятие. Гарик... Может, он и правда... мой? Знать правду он мог. Методы в МинМаге были. Сложные, но были. Он никогда не проверял. Боялся? Да. Боялся подтверждения. Боялся отрицания. Боялся этой чудовищной ответственности, нависающей над мальчиком с его шрамом-молнией и тайной происхождения. Знание не принесло бы ничего, кроме новой боли. Он выбрал неведение. И нес свой крест.

Вернувшись в Москву с орущим младенцем на руках, он действовал с холодной эффективностью солдата. Документы. Гарик Амаякович Акопян. Дата рождения – настоящая 31 июля 1980 года. Место рождения – Москва. Мать – «умерла при родах». Чистый, почти безупречный фабрикат бюрократической машины МинМага, которой он служил, заботливо внедренный в архивы простецов. Он принес мальчика к своим родителям.

Мать, мудрая, уставшая женщина, пережившая и славу мужа-фокусника, и тяготы его странствий, посмотрела на него странным взглядом. Взглядом, который видел слишком много. Она взглянула на зеленые глаза младенца, на его темные волосы, на свежий шрам, потом – в глаза сына. Не спрашивая. Не упрекая. Просто вздохнула. Глубоко, как будто принимая на свои плечи часть этой невероятной тяжести.

– Ладно, – сказала она тихо, уже протягивая руки к плачущему комочку. – Дай сюда. Надо кормить. К счастью, в Китеже делают отличное питание. На молоке лунных коров. Диво дивное.

И она приняла. Стала бабушкой. Нянькой. Опорой. Именно она, наблюдая его мрачное одиночество, натирающееся о заботы о ребенке, однажды сказала за чаем:

– Жениться тебе надо, Амаяк. Мальчику нужна мать. Хотя бы видимость семьи. А тебе... тебе нужна жизнь. Не только служба и этот... груз.

И он встретил Юлию. Не холодную балерину, но слабую ведьму с удивительным даром – ее тело было совершенным инструментом. Она не летала на метле и не метала огненные шары, но ее пластика, грация, контроль над каждой мышцей были магией сами по себе. Она была балериной в группе Григоровича, но дома ее движения были чем-то большим – плавными, текучими, завораживающе красивыми. Амаяк, очарованный ее внутренним светом и силой, скрытой в хрупкости, сделал предложение. Она согласилась. И сначала все было... хорошо. Даже очень хорошо. Гарик называл Юлию «мама», и она отвечала ему теплом, хотя где-то в глубине ее глаз Амаяк иногда ловил тень... непонимания? Легкой тревоги?

Но потом началось. Ревность. Не злая, а растерянная, больная. Юлия, с ее даром чувствовать тело, тонко настроенным на энергетику, ощущала что-то неладное в Гарике. Вернее, в том, что исходило от его шрама. Она не могла объяснить, но шрам словно фонил холодом, отталкивающей, липкой негативностью. Это влияло на нее. Делало раздражительной. Вызывало необъяснимый страх за их новорожденного сына, Филиппа. Она инстинктивно отдаляла малыша от Гарика, ее дар, призванный чувствовать гармонию, кричал о диссонансе. Ссоры участились. Юлия плакала, твердя: «Я не знаю, что со мной! Но с ним... что-то не так! Я это чувствую кожей!» Амаяк видел ее искренние страдания, но списывал на усталость, на послеродовую хандру. Но напряжение росло. Семья трещала по швам. И тогда, отчаявшись, до того, как рухнет все окончательно, он решился на отчаянный шаг.

Он взял Гарика и поехал к шаманке. В далекую Бурятию, к подножию Саян. Старуха с лицом, как высохшая горная глина, и глазами, видевшими сквозь века, долго водила руками над Гариком. Потом ткнула костлявым пальцем в шрам-молнию.

– Здесь, – проскрипела она, – сидит темный дух. Маленький. Спящий. Но злой. Как заноза. Он не мальчика гложет. Он вас гложит. Отравляет дом. Сеет страх. Он – причина вашей беды.

Амаяк похолодел. Темный дух? Тень того кто убил тех кто дал жизнь Гарику?

– Уберите, – сказал он твердо. Любой ценой.

Ритуал был жесток. Гарик плакал от страха и боли, когда шаманка водила над ним раскаленным ножом, не касаясь кожи, выпевая горловым, ледяным пением. Амаяк чувствовал, как что-то холодное и липкое, как смола, вытягивается не только из мальчика, но и из воздуха вокруг, из самого пространства комнаты, где жила его семья. Шаманка собрала этот сгусток тьмы и впечатала его в уродливую глиняную фигурку. Вынесла из юрты. При лунном свете что-то огромное и невидимое шипя приняло подношение. Фигурка вспыхнула багрово и рассыпалась в дымящийся прах. "Готово. Змей небесный взял. Дух съеден. Мальчик чист."

Они не знали, что уничтожили крестраж. Но результат почувствовали сразу. Вернувшись домой, Амаяк увидел разительную перемену. Юлия встретила их у двери. Ее лицо было спокойным, улыбка – теплой и настоящей, без натяжки. Она взяла заснувшего Гарика на руки, прижала, поцеловала в лоб – прямо над едва заметным теперь шрамом.

– Какие вы холодные, – прошептала она, и в ее голосе не было прежней тревоги. – Иди грейтесь. Все хорошо.

И с тех пор... все действительно стало хорошо. Вернее, нормально. По-семейному. Яд был извлечен. Юлия перестала чувствовать тот леденящий диссонанс. Ее дар, ее тело больше не кричали об опасности. Она смогла по-настоящему принять Гарика. А главное – родившийся Филипп рос рядом с ним. И для маленького Филиппа Гарик всегда был и оставался просто братом. Первым, самым главным словом после "мама" и "папа" было именно "Гая" (так он коверкал имя). Они спали в одной комнате, играли одними игрушками, и Филипп с обожанием таращился на старшего брата, пытаясь повторять его неуклюжие движения.

Хлоп! Гарик, наконец, добился своего. Его палочка дернулась, и бумажные цветы не распустились, а выстрелили из клубка веером, шлепнувшись об стену и бессильно упав на пол. Мальчик расстроенно надул губы.

– Филипп! – вдруг закричал он. – Смотри! Почти получилось!

Из соседней комнаты на четвереньках, радостно лопоча, выкатился пухлый карапуз с темными, как у отца, глазами.

– Гая! Гая! – заликовал Филипп, тыча пальчиком в упавшие цветы.

Амаяк очнулся от воспоминаний. Он посмотрел на сыновей. На сосредоточенного Гарика, на восторженного Филиппа. Шрам на лбу Гарика был бледной, почти невидимой линией. Никакой тьмы. Только мальчики. И тихий гул семейной жизни.

В дверях появилась Юлия. Она несла поднос с чашками. Двигалась она не просто – она стелилась, как дымка, каждый шаг, каждый поворот корпуса был исполнен невероятной, почти магической грации. Ее дар был виден в этом каждодневном балете. Она улыбнулась, глядя на разбросанные цветы и детей.

– Опять фейерверк? – спросила она мягко, ставя поднос. – Филипп, не мешай брату, иди ко мне.

Филипп, хихикая, пополз к матери. Юлия легко подхватила его, посадив на бедро. Подошла к Гарику, погладила по голове.

– Ничего, солнышко. С папой научишься. Распускать – тоже красиво. Как весна.

Гарик улыбнулся ей, доверчиво прижавшись к ее ноге. Юлия встретила взгляд Амаяка. В ее глазах было спокойствие. Принятие. Любовь. Ни тени прошлых страхов. Они прошли через непростое время и выстояли. Благодаря шаманке. Благодаря небесному змею. Благодаря уничтоженной части чужой, страшной души, о которой они не ведали.

Амаяк встал, подошел к ним. Обнял Юлию и Гарика, прижал к себе улыбающегося Филиппа. В ушах на миг снова отдался тот давний крик Сириуса Блека. Перед глазами – черный пепел над Лилией. Холод бурятской ночи. Но теперь это было приглушено. Заслонено теплом дыхания детей, запахом чая, пластикой жены, чей дар теперь служил только гармонии их дома.

– Да, – тихо сказал Амаяк, глядя в зеленые глаза Гарика – глаза, которые больше не вызывали жгучей боли, а лишь тихую грусть и ответственность. – Распускать – тоже красиво. И весна... она уже здесь.

Он взял с подноса чашку. Парок от горячего чая смешивался с медленно опускающимися на пол бумажными цветами. Это была жизнь. Его жизнь. Тяжелая, с тенями прошлого, неразрешенными тайнами и грузом чужой войны. Но в ней было это хрупкое, выстраданное тепло. Семья. Два сына. Гарик и Филипп. Братья. И этого, вопреки всему, было достаточно, чтобы дышать. Чтобы идти дальше. В долгую, снежную московскую зиму, которая, возможно, когда-нибудь действительно закончится весной.

…

Москва за окном тонула в предвечерних сумерках, окрашивая кирпичные стены домов в теплые, медовые оттенки. В квартире Акопянов, за маскировочными чарами, похожими на обычную «хрущевку» в Замоскворечье, царил уютный полумрак. Воздух был напоен ароматом свежезаваренного чая и детства. На толстом ковре, окруженный мягкими валиками, сладко сопел трехлетний Филипп, утомленный игрой. Шестилетний Гарик сидел рядом, не сводя с брата внимательного, чуть рассеянного взгляда – взгляда сквиба, улавливающего малейшие колебания мира, невидимые обычным глазам. Пылинки танцевали в последнем луче солнца, и ему казалось, что он слышит их тихий шелест.

Юлия стояла у окна, наблюдая, как город готовится к ночи. Ее осанка была безупречной, как у балерины, но движения рук, перебирающих край занавески, были мягкими, домашними. Мысли ее были здесь, с сыновьями, с предвкушением возвращения мужа. Мир за стенами – с его Тайными Советами, НИИЧАВО и КМБ – пока мог подождать.

– Гарик, – ее голос прозвучал тихо и ласково. – Подойди, солнышко. Пора заниматься.

Мальчик встал, подчиняясь мягкому зову, и подошел к центру комнаты, где ковер был особенно мягким. Юлия встала напротив него.

– Пластика, – улыбнулась она. – Основа всего. Руки и тело должны быть послушными, как вода. Помнишь дыхание?

Гарик кивнул, принял стойку: ноги на ширине плеч, колени чуть согнуты, спина прямая. Юлия повторила позу. Они синхронно подняли руки плавной дугой над головой, пальцы сложились в изящный, легкий жест.

– Вдох… – воздух наполнил грудь. – Задержка… И выдох… – Руки опустились, описывая круг. Движение было выверенным, грациозным, наполненным внутренней силой. Не боевой, а скорее артистической. Этому учили всех детей магов – для развития концентрации и телесного контроля, необходимого для будущей магии. Гарик старательно копировал, его движения угловатые, но уже осмысленные.

– Молодец, – одобрила Юлия. – Теперь пальцы. Память тела живет в кончиках пальцев. Смотри.

Она вытянула руки, ладонями вверх. Пальцы – длинные, гибкие, выразительные. Начала с простого: поочередное касание большим пальцем к подушечкам остальных. Сначала медленно, словно пробуя каждое прикосновение, потом чуть быстрее, превращая движение в легкую вибрацию. Гарик сосредоточенно повторял, высунув кончик языка.

– Мама! Гарик! – сонный возглас нарушил концентрацию. Филипп проснулся, сел и, потирая кулачками глаза, уставился на них. – Что вы делаете? Я тоже хочу!

– Учимся, Филя, быть ловкими! – весело откликнулась Юлия, опускаясь перед ним на колени. – Иди сюда, покажу. Вот так… Большой пальчик здоровается с этим… – Она взяла его маленькие ручки в свои, терпеливо направляя пухлые пальчики. Филипп засмеялся, ему нравилась эта игра.

– А теперь вместе, – Юлия снова встала. – Смотрите на мои руки. Плавно… Как речка течет.

Она начала новый комплекс. Руки скрещивались перед грудью, разводились в стороны, пальцы то складывались в легкий «цветок», то раскрывались веером, то сплетались в простые узоры. Движения были красивыми, медитативными. Гарик старался изо всех сил. Филипп, вдохновленный, энергично махал ручками, пытаясь попасть в ритм, его смех звенел в тишине.

И случилось. Филипп, увлекшись, потянулся к яркой машинке, лежавшей чуть в стороне. Потянулся слишком резко, потерял равновесие и шлепнулся на попу. Испуг, досада, желание получить игрушку сейчас – все смешалось в нем.

Щелк.

Тихий, едва уловимый, как лопнувший мыльный пузырь. Воздух в комнате едва дрогнул. Игрушечная машинка – та самая, к которой он тянулся – вдруг дернулась и покатилась навстречу упавшему мальчику, преодолев полметра ковра, и уперлась колесиком в его кроссовок.

Филипп перестал хныкать, удивленно глядя на «послушную» игрушку. Гарик замер, его сквибовское восприятие отчетливо ощутило этот крошечный всплеск невидимой энергии, как легкий ветерок. Он широко улыбнулся и посмотрел на мать.

Юлия не двигалась секунду. Но не от страха или тревоги. На ее лице расцвела сияющая, горделивая улыбка. Глаза блестели от радости и изумления. Она видела. Видела первую, пусть крошечную и неконтролируемую, искру магии в своем младшем сыне! Это был не сбой, не угроза. Это было чудо. Их чудо.

– Филипп! – воскликнула она, подхватывая его и кружа в воздухе. – Малыш! Ты сделал это! Ты настоящий волшебник! Посмотри, Гарик! Твой братик показал дар!

Гарик засмеялся, подбежал и потрогал машинку. – Она сама приехала, Филя! Здорово!

Филипп, ошеломленный восторгом матери и брата, заулыбался, забыв про испуг. – Я волшебник? – переспросил он важно.

– Самый настоящий! – подтвердила Юлия, целуя его в макушку. Она поставила его на ноги и присела перед обоими сыновьями. Радость переполняла ее. – Это твоя первая магия, сынок. Маленькая, но настоящая. Теперь мы будем учиться ее чувствовать и направлять, ладно? Чтобы она росла сильной и доброй.

В этот момент щелкнула дверная задвижка. В прихожей послышались шаги и легкий свист. На пороге гостиной появился Амаяк. Его лицо, обычно сдержанное и слегка усталое после работы, светилось теплой улыбкой. В руках он держал небольшой бумажный пакет – видимо, с гостинцами.

– Что за праздник тут у нас? – спросил он, сбрасывая пальто. – Слышал радостные крики с лестницы.

– Папа! Папа! – Филипп сорвался с места и помчался к отцу. – Я волшебник! Машинку к себе приманил! Сам!

Амаяк подхватил сына на руки. – Ого! – его глаза мгновенно нашли Юлию, и в них вспыхнул тот же вопрос, что и у нее секунду назад: Правда? Юлия сияюще кивнула.

– Рассказывай, герой! – Амаяк посадил Филиппа на плечо и подошел к Юлии и Гарику. Выслушав сбивчивый, восторженный рассказ сына и более четкие пояснения жены и старшего сына, Амаяк рассмеялся – звонко и искренне. Гордость за сына смешивалась с профессиональным интересом.

– Ну что ж, Филипп Акопян, – торжественно произнес он, снимая сына с плеч и ставя перед собой. – Поздравляю с первым шагом в большой мир магии! Это важное событие. Помнишь, как я показывал фокус с летающим стаканом? – Филипп кивнул, широко раскрыв глаза. – Так вот, это тоже магия. Тонкая, филигранная. Чтобы ее делать, нужно очень много тренироваться, чувствовать каждое движение, каждую мысль. Как мама вас учит пластике. Вот и твоя магия – она как маленький фокус. Пока невольный. Но мы научимся ее делать красиво и осознанно. Договорились?

– Договорились! – серьезно ответил Филипп, пытаясь повторить отцовскую стойку фокусника.

Амаяк обнял жену. – Молодец, Юль. Первая искра. – В его глазах светились радость и спокойная уверенность. Он знал систему. Он знал, что их мир устроен разумно. Никакой паники, никакой угрозы. Просто их сын вступил на свой путь.

Вечер продолжился за чаем с пирожными из отцовского пакета. Радостное возбуждение Филиппа постепенно сменилось усталостью. Юлия укладывала его спать, напевая колыбельную. Гарик сидел с отцом на диване, листая книгу с иллюзиями, которые Амаяк оживлял легчайшим движением пальцев – невидимыми чарами, делая картинки объемными.

– Пап, а Филя теперь будет учиться в магической школе, как я потом? – тихо спросил Гарик.

– Обязательно, – улыбнулся Амаяк. – Но сначала, возможно, ему предложат походить в специальный садик. Там детки, у которых тоже проявился дар, учатся его чувствовать в игре. Это весело и полезно.

Раздался тихий, но настойчивый стук в дверь. Не громкий, но явно адресованный им. Амаяк и Юлия переглянулись. Не страх, а скорее ожидаемое любопытство мелькнуло в их глазах. Амаяк встал и открыл дверь.

На пороге стояла женщина. Невысокая, аккуратная, в строгом, но не мрачном костюмном платье цвета морской волны. У нее было приятное, спокойное лицо и внимательные, добрые глаза. В руках она держала аккуратный саквояж и папку.

– Добрый вечер, – сказала она мягким, мелодичным голосом. – Простите за беспокойство в такой час. Я – Ольга Сергеевна Веснина, инспектор Отдела по Опечению и Развитию Магически Одаренных Детей при Московском Управлении МинМага. Наши пассивные мониторы зафиксировали сегодня вечером в вашей квартире незначительный, но чистый выброс детской магической энергии. Уровень "Капля". Поздравляю! Это означает, что у вас в семье произошло радостное событие – первое проявление дара у ребенка.

Она улыбнулась теплой, искренней улыбкой. Юлия подошла к двери, приветливо кивнув.

– Да, совершенно верно, Ольга Сергеевна. У нашего младшего, Филиппа. Сегодня вечером.

– Как чудесно! – воскликнула Ольга Сергеевна. – Можно войти на минутку? Мне нужно лишь зафиксировать факт в базе, оставить вам информационные материалы и ответить на возможные вопросы. Никаких проверок или строгостей, – добавила она, видя, что Амаяк слегка насторожился. – Только поддержка и информация. Наша задача – помочь родителям и малышам на этом новом этапе.

– Конечно, проходите, – пригласила Юлия, пропуская гостью. – Филя уже спит, но я расскажу.

Ольга Сергеевна вошла, вежливо поздоровалась с Гариком (узнав его имя и улыбнувшись его внимательному взгляду), и села на край дивана. Она открыла папку, быстро заполнила небольшую анкету – имя ребенка, дата, примерное описание проявления (Юлия рассказала про машинку), уточнила, не было ли необычных последствий или дискомфорта у ребенка.

– Прекрасно, – сказала она, закрывая папку. – Теперь самое приятное. – Она открыла саквояж и достала несколько ярких, хорошо изданных брошюр: «Ваш ребенок и магия: Первые шаги», «Игры для развития магического восприятия у дошкольников», «Безопасный дом для юного волшебника». И небольшую коробочку.

– Это базовый набор для самых маленьких, – пояснила Ольга Сергеевна, открывая коробочку. Внутри лежали несколько разноцветных, приятных на ощупь шариков из какого-то волшебного материала (они чуть теплились изнутри), маленькая книжка-раскладушка с простыми, добрыми картинками, объясняющими «чувства внутри», и деревянная погремушка-трещотка с нанесенными микроскопическими рунами успокоения. – Игрушки помогут малышу мягко ощущать потоки энергии и учиться их не бояться. Просто играйте вместе.

– Спасибо огромное, – искренне сказала Юлия, принимая подарки. – Это очень полезно.

– И последнее, – добавила Ольга Сергеевна, вставая. – Поскольку Филипп еще совсем мал, мы хотели бы предложить вам место в нашем ведомственном детском садике «Светлячок». Он находится недалеко, в Арбатских переулках, за прекрасной маскировкой. Там работают специалисты-педагоги, владеющие основами детской маготерапии. Группы маленькие, упор на развитие мелкой моторики, сенсорики и, конечно, мягкое знакомство с миром магии через игру, сказки, музыку. Деткам там очень нравится, они учатся чувствовать свой дар и управлять им без страха. Подумайте, не нужно решать сразу. Вот брошюра о садике. – Она протянула еще одну яркую листовку.

Попрощавшись и еще раз поздравив, Ольга Сергеевна ушла, оставив в квартире ощущение не вторжения, а доброжелательной заботы.

Амаяк обнял Юлию за плечи. Они молча постояли в прихожей, глядя на закрытую дверь и затем на брошюры в руках Юлии.

– Видишь? – тихо сказал Амаяк. – Никакой паники. Никаких теней. Просто система работает. Заботится. Филипку повезло родиться здесь и сейчас.

Юлия кивнула, прижимая брошюры к груди. Гордость за сына и спокойная уверенность в завтрашнем дне смешивались в ней. Она заглянула в детскую. Филипп сладко спал, сжимая в руке одного из светящихся шариков из подаренного набора. Гарик сидел рядом на своей кровати, тихо читал книгу, но взгляд его был устремлен куда-то внутрь себя, в свой тихий мир сквиба, где, возможно, отголоски братской магии рисовали новые узоры.

За окном окончательно стемнело. Москва зажгла огни. В квартире Акопянов царил мир. Первая искра Филиппа не принесла страха, только радость и новые возможности. Мир Волшебного СССР, несмотря на свою сложность и секреты, в эту минуту казался Юлии удивительно правильным и безопасным местом для роста ее маленьких волшебников. Она погасила свет в гостиной, оставив лишь ночник в детской, и пошла к мужу, чтобы обсудить садик «Светлячок». Жизнь, наполненная магией и любовью, продолжалась.

…

Воскресное утро. Гостиная квартиры Акопянов.

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь тюль, золотили пылинки в воздухе. На столе, освобожденном от вазочек, лежали учебные пособия: потрепанный советский учебник "Основы Магической Практики для Начинающих" и несколько простых предметов – карманный фонарик со снятой крышкой, мячик для пинг-понга, старые отцовские очки с треснувшей левой линзой. Гарик сидел на краешке стула, лицо его было сосредоточено до смешного. На указательном пальце его правой руки тускло поблескивало кольцо. Оно было старинным, серебристым, с глубокой гравировкой в виде переплетенных змеек и звезд – работа деда Арутюна. Кольцо было немного великовато, и Гарику приходилось поджимать палец, чтобы оно не соскользнуло. Оно ощущалось чужим, прохладным, но внутри него чудился едва уловимый гул, словно далекий моторчик.

Амаяк, отложив газету, подсел рядом. Юлия стояла напротив, ее движения были плавны и точны, как всегда.

– Хорошо, солнышко, – начала Юлия, ее голос был спокоен и ободряющ. – Сегодня пробуем самое простое – управление светом. Помнишь, как мы учились концентрироваться? Представь маленькое солнышко на кончике пальца. Горячее, яркое, но послушное.

Гарик кивнул, сглотнув. Он уставился на кончик указательного пальца, где лежало кольцо. В учебнике было сказано про "палочку", но в их семье, особенно на первых порах, часто использовали кольца-концентраторы, фамильные или специально подобранные. Его кольцо было наследием деда-чародея, сильным, но не идеально резонирующим с его собственной, еще не оформившейся магией. Оно требовало больше усилий, как тугая педаль.

– Жест простой, – напомнил Амаяк, демонстрируя. Он поднял руку, указательный палец выпрямлен, остальные слегка согнуты. – Вверх, резко, как спичку чиркаешь. И слово: "Фос!" (Phôs).

Амаяк сделал жест. На кончике его пальца, без кольца, вспыхнул ровный, теплый шарик света размером с вишню. Он мягко светил несколько секунд, затем Амаяк легким движением пальца вниз и шепотом "Никс" (Nýx) погасил его.

– Теперь ты, – улыбнулась Юлия. – Не спеши. Чувствуй кольцо. Оно – твой помощник, канал. Направь через него свое желание света.

Гарик вдохнул, поднял руку. Палец дрожал. Он сосредоточился изо всех сил, представляя тот самый шарик. Кольцо на пальце словно потяжелело, стало чуть теплее. Он резко ткнул пальцем вверх, выкрикнув:
– Фос!

Произошло не вспышка, а скорее вспыхивание. Над его пальцем, прямо над камнем кольца, замигал, как плохая лампочка, неровный, фиолетово-сиреневый огонек размером с горошину. Он светил секунду, погас, вспыхнул снова и окончательно потух, оставив после себя легкий запах озона и ощущение покалывания в пальце Гарика.

– Получилось! – воскликнул Амаяк, хлопая в ладоши. – Искра! Самая первая искра подконтрольного света! Кольцо деда работает, хоть и капризничает немного. Отличное начало!

Гарик покраснел от смеси разочарования и гордости. Это был не красивый шарик отца, но это был его свет!

– Теперь погасим, – сказала Юлия. – Жест – плавное движение пальца вниз, как будто гасишь свечу. Слово: "Никс" (Nýx).

Гарик, еще не создав новый свет, попробовал жест: плавно повел пальцем вниз.
– Никс! – сказал он чуть громче, чем надо.
Ничего не произошло, разумеется. Но сам жест запомнился.

– Потренируем создание и гашение, – предложила Юлия. – Пока не ровно, не страшно. Главное – почувствовать поток через кольцо. Представь, как энергия идет из тебя, проходит сквозь металл и вырывается наружу светом.

Прошло минут пятнадцать. Комната то озарялась неровными, цветными (от сиреневого до желтоватого) вспышками над пальцем Гарика, то погружалась в тишину после его чуть более уверенного "Никс!". Кольцо грелось, пальцу было немного некомфортно, но Гарик упорствовал. Постепенно вспышки становились чуть ярче и длительнее.

– Молодец! – похвалила Юлия, когда Гарик наконец удержал крошечный, но стабильный желтый огонек почти три секунды. – Теперь пробуем следующее. Призыв. "Калэо!" (Kaléō). Жест – представь крючок. Палец вытянут, делаешь движение на себя, как будто зацепляешь невидимую нить, привязанную к предмету. – Юлия показала: плавное, уверенное движение пальцем к себе. – И ясно представь предмет, который зовешь. Громко назови его! Например: "Калэо мячик!"

На столе лежал белый мячик для пинг-понга. Гарик встал, отойдя на пару шагов. Он сосредоточился на мячике. Должен прилететь ко мне. Просто прилететь. Он вытянул руку с кольцом, указательный палец дрожал от напряжения. Резко согнул палец, делая крючок на себя, и крикнул:
– Калэо мячик!

Мячик дернулся, как от легкого толчка, скатился на край стола… и замер. Гарик аж подпрыгнул от неожиданности и восторга. Он сдвинул его! Магией!

– Почти! – засмеялся Амаяк. – Силы не хватило, чтобы оторвать от стола, но импульс ты дал верный! Кольцо – не палочка, усилие нужно другое. Попробуй еще. Сильнее представь, как он уже летит. Мысль должна быть как ниточка, тянущая его к тебе.

Гарик сжал кулак левой руки для уверенности и снова вытянул правую. Вдох. Яркий образ мяча, влетающего ему в ладонь. Жест – крючок на себя, более плавный и уверенный:
– Калэо мячик!

На этот раз мячик уверенно подпрыгнул на столе, скатился на пол и покатился… но не к Гарику, а в сторону, под диван. Филипп, до этого тихо игравший в углу кубиками, заливисто засмеялся.

– Летит! – радостно прокомментировал он.
Гарик расстроенно опустил руку. Кольцо ощутимо пекло палец.

– Не беда, – успокоила Юлия, поднимая мячик. – Направление пока хромает, но сам факт движения – огромный прогресс! Сила воли есть. С кольцом деда просто нужно найти свой способ "дергать" сильнее. Попробуем последнее на сегодня? "АпокатистАнай" (Apokathistánai). Починка.

Она взяла старые очки Амаяка с треснувшей линзой.
– Это сложнее, – предупредил Амаяк. – Нужно не просто толкнуть или осветить, а восстановить форму, структуру. Жест – представь, что твой палец – это игла, которая шьет. Делаешь маленькие круговые движения над повреждением, как будто зашиваешь дыру невидимыми нитями. Очень сосредоточься на том, каким предмет был целым. Слово: "АпокатистАнай" и название предмета. Медленно, по слогам.

Гарик подошел ближе к столу, где лежали очки. Трещина на левой линзе выглядела зловеще. Он поднял руку. Кольцо горело огнем, но он стиснул зубы. Целая линза. Гладкая, прозрачная. Он начал водить указательным пальцем с кольцом маленькими, дрожащими кругами прямо над трещиной. Представлял, как трещина срастается.

– А–по–ка–тист–А–най... очки! – старательно выговорил он, растягивая сложное слово.

Над трещиной вспыхнула крошечная искра статического электричества, и... ничего не произошло. Трещина осталась на месте. Гарик вздохнул, опуская руку. Палец под кольцом горел.

Юлия мягко положила руку ему на плечо.
– Ничего, Гарик. "АпокатистАнай" – одно из самых сложных начальных заклинаний. Оно требует не только силы, но и точного понимания структуры предмета. Кольцо деда мощное, но тебе пока трудно направлять его тонкую энергию на восстановление. Это придет с практикой. Сегодня ты сделал главное – почувствовал поток, заставил его работать, хоть и по-своему. Твоя искра света, твой сдвинутый мячик – это огромный шаг!

Амаяк взял очки, посмотрел сквозь треснутую линзу на сына.
– Юля права. Первые шаги самые важные, даже если спотыкаешься. Дедово кольцо – хороший учитель, хоть и строгий. Оно не даст тебе лениться, заставит выкладываться по полной. Скоро ты его перерастешь, – Амаяк подмигнул, – и сделаешь себе такое, что пальцы греть не будет, а будет слушаться как родное. А пока – гордись! Ты сегодня настоящий волшебник попробовал себя в деле.

Гарик посмотрел на кольцо, которое теперь казалось не таким уж чужим и тяжелым. Оно было теплым, почти живым – свидетелем его первых, робких, но настоящих чар. Он коснулся его большим пальцем левой руки. Сегодня был Фос, Никс, Калэо и Апокатистанай. Не идеально, но начало положено. И мир Волшебного СССР стал для него на один шаг ближе и понятнее. Он улыбнулся.

Светлая Защита

Три года – срок немалый в жизни растущего мага. Гарик, почти десятилетний, уже не тот робкий новичок, что дрожал над дедовым кольцом. Кольцо Арутюна Акопяна, хоть и по-прежнему чуть великовато, лежало теперь в специальном футляре под подушкой. Гарик уверенно вызывал светящиеся шары размером с яблоко, призывал книжки с полки через всю комнату и даже залатал трещины на чашках (правда, они потом чуть горчили чаем). Мир Волшебного СССР стал его миром с друзьями-простецами во дворе (которых он осторожно удивлял «фокусами»), и бесконечным полем для магических экспериментов под чутким взором родителей, бабушки и дедушки, но даже в этом устроенном, защищенном мире бывают трещины. Той ночью трещина прошла сквозь сон Гарика.

Холодно. Темно. Тесно. Каждое движение отдается тупой болью в ребрах, в спине. Он лежит, свернувшись калачиком на жестком, колючем матрасе, валявшемся под лестницей. Знакомый запах пыли, затхлости и… злости. Вчерашние насмешки толстого Дудли, его тупые тычки, пинки подопечных – все смешалось в липкий ком унижения. Все болит. Он – приемыш. Никому не нужный. Запертый. И боль – единственное, что напоминает, что он жив.

Вдруг – зов. Тонкий, настойчивый, как стук иглы по стеклу. Не голос, а ощущение. Оттуда. Из-за двери, белеющей прямоугольником во тьме. Он не хочет двигаться. Каждое ребро ноет. Но зов… он тянет. Словно невидимая нить, привязанная к грудной клетке. Он выползает из каморки на четвереньках, скользя ладонями по холодному линолеуму. Больно. Унизительно. Дверная ручка холодна, как лед. Он поворачивает ее, толкает дверь.

Ночь. Сырая, промозглая английская ночь. И перед ним – Он. Высокий, нечеловечески худой, возвышающийся, как кошмарная статуя. Мантия впитывает свет звезд, делая фигуру еще чернее. А лицо… Гарик чувствует, как леденеет кровь. Нет лица. Только змеиные щели ноздрей на плоском месте, красные, лишенные век глаза, горящие холодным безумием. Волан-де-Морт. Само Зло. Оно протягивает руку с длинным, костяным пальцем. Беззвучный смех сотрясает воздух, проникая в кости. Гарик не может пошевелиться, не может вдохнуть. Страх парализует, как ледяная вода.

И вдруг – свет! Яркий, теплый, как луч прожектора! Сбоку, из-за кустов, выпорхнула, как яркая бабочка, знакомая, но такая неожиданная здесь фигура! Бабушка Лия! Ее серебристые волосы развевались, словно в невидимом ветре, глаза горели не страхом, а яростной решимостью. Она не бежала – она явилась. И ее голос, обычно такой мягкий, прорезал ночь, как меч:

– Гелейон!

Не заклинание силы, а команда артисту! И под ногами у Темного Лорда – прямо на ухоженном газоне возле дома – возникли… цилиндры. Три блестящих, нелепо огромных цилиндра, как у циркового эквилибриста. Кошмар, уже заносивший палочку (откуда она взялась?!) для смертельного заклятия, вдруг пошатнулся. Его змеиная нога нелепо ступила на покатую поверхность. Он взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, мантия захлопала, как крылья гигантской вороны. На миг его красные глаза отразили чистейшее, комичное недоумение. И он – Повелитель Тьмы, Ужас Волшебного Мира – грохнулся навзничь с глухим «Уфф!», ноги беспомощно задрались в воздухе.

Гарик не сдержался. Громкий, звонкий, детский смех вырвался у него из груди, смывая страх, боль, холод. Он смеялся, глядя на нелепо барахтающуюся фигуру в черном, на бабушку Лию, которая стояла рядом, подбоченясь, с торжествующей ухмылкой артистки, сорвавшей аплодисменты.

Смех и стал пробуждением. Он открыл глаза, и смех еще дрожал у него в груди, но уже переходя в всхлип. Он был в своей комнате. Не в каморке под лестницей. В теплой, уютной комнате с плакатами советских фокусников на стенах и моделью НЛО на столе. Но отзвук кошмара – холодный пот на спине, дрожь в руках, комок в горле – был еще так силен.

– Ш-ш-ш, солнышко мое, – прозвучал над ним голос. Теплый, бархатный, знакомый до каждой вибрации. На краю кровати сидела бабушка Лия. Ее рука, сильная и нежная, гладила его по взъерошенным волосам. На ней был старомодный, но элегантный шелковый халат, а серебристые волосы, обычно собранные в тугой узел, сейчас рассыпались по плечам серебряным водопадом. В полумраке комнаты ее лицо казалось излучающим мягкий свет. – Плохой сон? – спросила она, и в голосе не было ни капли удивления или тревоги, только спокойная уверенность и бесконечная любовь. – Глупости всякие приснились? Я научу. Научу, как их гнать прочь.

Гарик кивнул, еще не в силах говорить. Он прижался к ее боку, вдыхая знакомый аромат духов – что-то цветочное и чуть пряное. Родители, Амаяк и Юлия, были на гастролях в Киеве – демонстрировали «Чудеса советского фокуса» для республиканской прессы. С детьми на ночь оставалась бабушка – их надежный магический щит и источник бесконечных историй. И вот теперь – учительница.

– Сны, Гарик, – заговорила Лия своим низким, мелодичным голосом, который сам по себе был успокоением, – они как ветер. Могут принести прохладу и радость, а могут – колючую бурю. Но у нас, волшебников, есть якоря. Есть свет внутри, который можно зажечь даже во тьме. Вот смотри.

Она мягко отстранила его, чтобы он мог видеть. Ее руки плавно поднялись перед грудью. Ладони сложились в форме чаши, обращенные вверх, пальцы чуть согнуты, словно она действительно держала нечто драгоценное и хрупкое – каплю солнечного света или теплый шар из пряжи. В этой позе было что-то одновременно молитвенное и матерински заботливое.

– Это заклинание – дар древних греков, – продолжала Лия, ее голос тек, как мед, наполняя комнату спокойствием. – Оно называется «Эвэлиос Гипнос». Эвэлиос – светлый, добрый, солнечный. Гипнос – сон. Добрый сон. Сон-защитник.

Ее руки, сложенные чашей, плавно вынеслись вперед, к Гарику. Пальцы чуть раскрылись, словно она разливала невидимый, теплый свет вокруг него. Одновременно ладони совершили легкое, убаюкивающее покачивание навстречу друг другу, как будто качая люльку или успокаивая трепетное пламя. Сам жест был поэзией в движении – плавный, гипнотический, полный нежности и силы.

– Теперь самое главное, – прошептала Лия, и ее голос зазвучал по-особенному. Он не стал громче, но в нем появилась глубина и резонанс, как у колокола, покрытого бархатом. Гарик почувствовал, как воздух в комнате чуть задрожал, а его собственное сердце подстроилось под этот ритм. – Магия сна живет не только в жесте и слове, но и в сердце. Нужно искренне пожелать добра. Пожелать света и покоя тому, кого защищаешь. Мысленно скажи: «Пусть придет светлая и добрая ночь. Пусть сон принесет покой и защиту». Почувствуй это желание всем сердцем. Вот так.

Гарик видел, как ее губы шевельнулись беззвучно, но он ощутил волну тепла и невероятной доброты, исходящую от нее. Это было сильнее любого видимого света.

– А теперь слово, – улыбнулась Лия, ее глаза сияли в полумраке. – Громко и четко, с верой в свет: «Эвэлиос Гипнос!»

Она произнесла заклинание. «Эвэлиос Гипнос!» Звук не был громким, но он наполнил комнату, как чистая нота органа. Он вибрировал в костях, в воздухе, окутывая Гарика невидимым, теплым и невесомым покрывалом. Он увидел – или ему показалось? – как от рук бабушки разлилось мягкое золотисто-серебристое сияние, окутав его кровать легкой дымкой. Оно не светило, а скорее теплилось, излучая абсолютное спокойствие и безопасность. Остатки кошмара – страх, боль, холод – растаяли, как дым под солнцем. Их место заняло чувство глубокого умиротворения, как будто его обняли самые надежные руки в мире. Веки Гарика налились приятной тяжестью.

– Вот и все, мой сонный волшебник, – прошептала Лия, снова гладя его по голове. Ее голос вернулся к обычной мягкости, но в нем еще звучал отголосок магии. – Теперь спи. Никакие глупые сны сюда не пролезут. Только светлые и добрые. Я здесь.

Гарик не стал сопротивляться. Он уткнулся лицом в подушку, чувствуя, как теплое сияние заклинания «Эвэлиос Гипнос» обволакивает его, как невидимый кокон. Он чувствовал легкое покалывание магии на коже – не от концентратора, а от чистого, направленного желания добра. Это было… красиво. И сильно. Сильнее любого «Фоса» или «Калэо». Это была магия защиты, магия любви.

Последнее, что он осознал перед тем, как теплые волны сна унесли его в глубины, где уже не было места страшным лицам и холодным каморкам, был тихий напев. Бабушка Лия, сидя рядом, тихо, почти беззвучно, напевала колыбельную. Старинную, армянскую. Ее голос, сам по себе волшебный инструмент, вибрировал в унисон с защитным полем заклинания, усиливая его, делая его живым и поющим. Это был не просто звук. Это была сама защита, обернутая в колыбельную.

Гарик уснул. Глубоко, без сновидений. Или, может быть, ему снились бескрайние, теплые поля под солнцем, по которым он бежал навстречу смеющейся бабушке, а далеко-далеко, на краю поля, три нелепых цилиндра валялись на боку, забытые и никому не нужные. Мир Волшебного СССР, с его школами, институтами, фокусами и тонкой наукой, в эту минуту свелся до тепла руки на голове, до колыбельной в темноте и до золотистого сияния «Эвэлиос Гипнос» – заклинания Доброго Сна, первой магии сердца, которой научила его бабушка Лия. А это была самая крепкая защита на свете.