Генри-рыба

Смерть стучится костяшками пальцев,

на руках её нет ни кожи, ни мяса.

Она хочет сказать тебе:

– Здравствуй!

Ей кажется это смешным:

пожеланье здоровья

от того, кто тебя убьёт.

Единственным моим желанием было поскорее добраться до харчевни Марии-Луизы. Порывы ледяного ветра вздымали кучи мокрых листьев и разбрасывали их по мостовой, а дождь колотил по черепичным крышам так громко, что Всевышний затыкал уши. Мой зонт словно ожил: он метался из стороны в сторону, выгибался, поднимая края, и вырывался из рук, собираясь окончательно меня предать. На перекрёстке с Пристанским переулком ему это удалось, и я долго гнался за изменником по ещё не мощённой камнями улице, стараясь не утонуть в глубоких лужах. Промокший, с ботинками, полными воды, с выгнутым исковерканным зонтом, я вошёл в харчевню и обессилено упал на свободное место у камина. Колыхая необъятными телесами, к столику подошла хозяйка. Это, несомненно, была Луиза: декольте её платьев намного больше, чем у Марии.

– Генри, – сообщила она. – У тебя такое выражение лица, словно час назад ты помер.

– Выйди на улицу, Луиза, – посоветовал я. – Скоро в харчевню вместо людей будут заплывать рыбы.

Толстуха понимающе вздохнула, осуждая непогоду, и негромко предупредила:

– Не уплывай после ужина, Генри-рыба. Есть разговор.

Будто в такой вечер я мог куда-то уплыть от тёплого камина и бутыли крепкого сладкого вина! В ожидании ужина я пил его мелкими глотками и смотрел, как покачиваются под высоким потолком Древние шары. Поверхность их была испещрена затейливыми бороздками – то ли узорами, то ли письменами цивилизации, почившей в незапамятные времена. Говорили, что шарам миллиард лет и внутри них – воздух той древней эпохи.

Углерод.

Я не верил. Ни один искусственный материал не способен просуществовать миллиард лет. Как бы там ни было, древний материал хранил тайну шаров от наших инструментов. Ни просверлить, ни прострелить, ни взорвать его никому не удалось.

Неторопливо доев горячую солянку и выпив полбутыли вина, я окончательно согрелся и только собрался погрузиться в сладкую дрёму, как вернулась Луиза. Кряхтя, она уселась на хлипкий стул, скрестила руки-сардельки на скатерти и трагическим голосом объявила:

– Неделю назад у нас в харчевне свершилось подлое убийство!

– И кого ты подло убила? – зевая, поинтересовался я.

В ответ хозяйка захохотала так раскатисто, что мне пришлось схватить запрыгавшую по столу бутылку.

– Уел, сопляк!

Она ещё раз хохотнула, перекатывая на языке шутку, отхлебнула добрый глоток вина из моей бутылки и объявила:

– Приехала полиция… Я и не думала, что они такие красавчики! Приехал судмедэксперт… Генри, как ты мог бросить такую красивую девочку? Её, кажется, Эвелина зовут?

– Эвелина-Кэт. И лучше мне о ней не напоминать.

Я отставил в сторону кружку и с подозрением посмотрел на Луизу:

– Зачем ты мне всё это рассказываешь?

– Ты нужен нам, как последний эксперт, Генри-рыба!

На планетах Дымчатых миров я – редкая аномалия. Обычно в одном теле здесь обитает несколько личностей, и каждая имеет собственное имя. Но я – одиночка, а оттого всего лишь Генри, тогда как моя бывшая подруга – Эвелина-Кэт, а моя собеседница – Мария-Луиза. Две-три и даже четыре сущности в одной физической оболочке – обычное дело, я встречал людей, носивших восемь имён, а слышал о тех, в ком умещалось целая дюжина. Если бы со-личности бодрствовали разом, человек не смог бы существовать. Но природа сжалилась над аборигенами, и жильцы коммунальных мозгов «всплывают» по очереди. А теперь представьте, если одна из этих личностей совершила преступление. Встаёт вопрос: какая? Я – тот человек, который способен составить объективное экспертное мнение и выступить с ним в суде. Имею бессрочную лицензию на эту деятельность до конца своих дней.

Луиза пошевелилась на стуле и замерла, с опаской прислушиваясь к его жалобному скрипу.

– Это из-за Марии мы такие толстые, - пожаловалась она. – Съедает по три десятка пирожков в день. Наверняка жрала и тогда, когда будущий убийца появился. Представился как Жорж-Георгий, заказал кальмаров, большой стакан пива и просидел, по её словам, часа два. Приглядывался, как половчее нас обокрасть.

– Значит, их было двое? – почти машинально уточнил я. – Жорж и Георгий?

Но Луиза меня удивила.

– Нет! – воскликнула она. – Выяснилось, что у них в голове ещё безымянная баба жила. В нашей харчевне её и кокнули. Промыли мозги древней отравой, которой люди испокон веков травят друг друга.

– Настойкой мёрзлого дерева?

– Ну да! Этот субчик – пусть из-за него чума с холерой подерутся – появлялся тут целую неделю. Шары разглядывал. То там сядет, то сям – возьмёт пару кружек пива с рыбой-скелетом или кальмарами и наблюдает. Больше всего на Золотой шар глядел – прямо глаз не сводил. Прикидывал, как стащить.

Я посмотрел на Золотой шар – он висел выше всех, под самой крышей и был единственным жёлтовато-масляного цвета. Все остальные имели серебристо-матовый оттенок.

– А потом, видать, со-личности переругались, – продолжала рассказывать Луиза. – Эта безымянная баба пришла позавчера, извинилась за товарища, заказала на завтрак гренки и выхлебала полстакана пойла.

– За что извинилась? – не понял я.

– Вечером Жорж-Георгий попытался стащить Золотой шар. Засиделся дольше всех, и когда Мария вышла на кухню, соорудил из стула и стола пирамиду, обрезал верёвку и снял его. Но уйти не успел – моя со-личность вернулась. Удар левой у неё всё также хорош!

Я вытаращился на собеседницу, чуть не пролив на себя вино.

– Удар левой? У Марии?

Луиза одарила меня снисходительным взглядом.

– Десять лет назад она трижды выигрывала первенство города по боксу, Генри-рыба. В те времена раздельных соревнований не проводили: бабы лупили мужиков, мужики – баб. До сих пор помню: просыпаюсь, а у меня после каждого её боя синяки по всему телу. Ох, и злилась я! Мне на свидание идти, а у меня фингал под глазом. А сейчас что? Противно смотреть! Бабы хлипкие пошли, на ринг только друг против дружки выходят. А удары? Разве это удары? Не бокс, а а ласки какие-то! В общем, Мария ручкой махнула, и Жорж-Генри улетел к дверям. А на утро приходит его со-личность, представляется Никой и извиняется. Заказывает омлет, садится за стол, выставляет на него собственное пойло…

– Разве ты за это не гоняешь?

– Да я занята была, а потом – глядь: она уже обмякла и на пол со стула съехала. В бутыль, видать, кто-то на ночь щепку мерзляка бросил, вот оно и настоялось к утру. С одного глотка мозги выморозило.

– А кто очнулся первым: Жорж или Георгий? – быстро спросил я.

– Это ты в полиции узнай, при мне он ещё безмозглой тушкой на полу валялся.

Я взболтал бутылку, как бы проверяя, можно ли определить наличие щепы внутри, но к однозначному выводу не пришёл, а потому подлил в стакан и неторопливо выпил.

– Поможешь мне, Генри? – спросила Луиза. – Не доверяю я полиции! Капитан их, конечно, бравый парень и, кажется, глаз на меня положил, но вдруг они не того вычистят, а настоящий вор и убийца снова полезет к нам за шаром.

Я кивнул. Бравый парень капитан действительно был не ахти какой профессионал, зато комплекцией ненамного уступал Луизе.

Дождь выдохся к утру. Роняя последние капли, он уплыл на восток и затерялся в холмах. Над городом висел бус – уже не дождь, но и не туман, мутная влажная пелена с привкусом солёного моря. Куда бы ты ни забрёл, море было рядом, напоминая о себе гудками судов в порту и пронзительным писком летучих крыс. В детстве мы охотились на них из рогаток, сдавая улов Санитарному врачу. За десять убитых крыс полагалась полновесная монета с выбитым на ней силуэтом паука. Тогда на «паука» можно было купить двойную порцию моллюсков. Два главных признака любого времени: мы стареем, а деньги дешевеют.

В те годы тюремный кампус был студенческим городком университета. С осени до весны здесь царила безбашенная атмосфера юности и жизнь не прекращалась круглые сутки: гремела музыка, студенты дрались из-за вина и девушек, на стенах красовались непристойные надписи и шедевры уличного граффити, а раз в год первокурсники химического факультета обязательно что-нибудь взрывали. Затем хозяева этих беспорядочных строений посчитали, что студенты – слишком беспокойная публика и сдали территорию под временное содержание убийц и разбойников. Полиция поставила на въезде будку с охранником, и сбагривала на эту работу самых тупых и ленивых. Бежать в ожидании суда не имело смысла: ты всё равно заснёшь, а твой невиновный сосед по голове, проснувшись, тут же отыщет ближайший полицейский участок.

Сегодня внутри сторожки дежурил Билли-Рауль-Симеон-Герхард – двухметровый тупица с пудовыми кулаками. Во время недавних волнений он несколько переусердствовал, разгоняя забастовавших докеров, и его сослали от греха подальше сторожить убийц. Сосланный дежурный сидел у окошка, склонившись над толстой тетрадью, и разлиновывал её разноцветными карандашами.

– Привет, Герхард! – поздоровался я.

– Как ты узнал? – изумился он.

– По толщине линий: Билли, Рауль или Симеон чертят тоньше.

Герхард посмотрел в тетрадь, затем на меня.

– Серьёзно?

– Абсолютно!

На самом деле изо всей четвёрки только Герхард надевал на работу галстук. Мы немного поболтали о заключенных («временно задержанных», – поправил меня охранник), о погоде, о безумных тратах на мощение дорог и дороговизне жизни. Собеседник ругал всех. Уверен, он и меня ругал, едва я отходил от его будки. Есть такие люди, перед которыми мир постоянно крутит кукиш. Не то чтобы я был сильно доволен своей жизнью, но обвинять природу в том, что она природа считаю занятием бессмысленным. Мир есть мир, не трогает тебя – и на том спасибо. Из разговора выяснилась, однако, прелюбопытная штука: Георгий (именно он, а не Жорж) произвёл на охранника сильное впечатление. Герхард даже самодовольно проболтался, что когда вся эта эпопея с казнью Жоржа закончится, его жизнь серьёзно изменится.

– Мы задумали одно дельце, Генри! Это будут очень, очень большие перемены.

Я не придал этой болтовне значения. Ну, хочет временно задержанный дурить голову охраннику за послабления в режиме – их дело. Расставшись с Герхардом, я без труда отыскал комнату Жоржа-Георгия в запутанном лабиринте низких каменных строений с унылыми маленькими окнами. Мой подопечный оказался крепко сбитым коротышкой лет сорока, с первой проседью на висках – сначала я даже принял её за перхоть. Лицо у него было детское, мальчишеское – эдакий вечный юноша, благовоспитанный, но капризный и балованный.

– Генри Бовиц, – представился я. – Частный криминальный эксперт. Буду заниматься установлением, кто из вас виновен. Назовите себя, пожалуйста.

– На Сушёном холме у тебя хорошая репутация, Генри-рыба, – кивнул Вечный юноша. Голос у него оказался неожиданно грубым, мужским.

– Простите, кто сейчас со мной говорит?

– Жорж с тобой говорит.

– Садись, Жорж. Меня наняла полиция города, я задолжал им услугу. Предупреждаю: отказ от разговора с экспертом часто означает, что приговор будет вынесен обоим сразу. В твоём случае, это смертельная инъекция разрушающая личность. Это понятно?

– Ещё бы…

Он немного помолчал, подыскивая слова.

– Я её не убивал, Генри, – наконец, сказал Жорж. – Я вообще не понял, откуда она взялась.

Я с удивлением покосился на коротышку.

– Хочешь сказать, что не знал про соседку в своей голове?

– Да не было её там, понимаешь, не было! Я тут всю ночь голову мял и знаешь, до чего допёр? Это всё Георгий! Хитрозадый захотел скинуть меня за борт. Мы с ним, знаешь ли, не ладим.

– Из-за чего?

– Из-за бабла. Пару месяцев назад мы неплохо заработали и с тех пор у него реально крыша поехала.

– А подробнее?

– Он начал употреблять какую-то дурь, от которой у него нарушилась координация. На улице его болтало из стороны в сторону, словно кукольного болвана. Говорят, он не мог даже кружку в руки взять! А ведь до этого каждое утро со стакана вина начинал: к вечеру так напивался, что у меня по утрам голова раскалывалась. Вот я бабло и припрятал, чтобы он на дурь не спустил. Решил выдавать ему раз в неделю, как зарплату. И, знаешь, помогло: его постепенно отпустило, руки-ноги слушаться стали. Но, видно, затаил на меня обиду и решил все наши деньги хапануть.

– А на чём вы разбогатели?

– Это к делу не относится, Генри-рыба! Я со всем почтением, но ты же на Сушёном холме вырос. Там за такой вопрос на нож посадят. Короче, думаю, не было никакой бабы – её Георгий придумал.

Я помолчал, размышляя: надавить на него или не стоит? Решил, что вопрос о деньгах сейчас не главный и сообщил:

– Экспертиза подтвердила смерть одной личности. Участок мозга умер.

– Зуб даю, фальшивка! – взвился мой подопечный. – Подделал он эти документы. И у меня есть доказательство! Три месяца назад мы проходили тест в больнице, и он показал две личности.

– А зачем вы его проходили? – ухватился я.

Он хмуро зыркнул на меня.

– Два и два сложить несложно, Жорж. Три месяца назад вы проходили тест, а два месяца назад вы разбогатели. Что за работёнка, перед которой потребовалось обследование?

– Нелегальная, – буркнул он. – Но там требования были круче, чем у научников.

Я улыбнулся: этой информации мне хватит, чтобы вытащить всё наружу и без него.

– Зачем вам понадобилось красть Золотой шар?

Вот тут он дёрнулся. У меня особое зрение: я такие вещи не чувствую, а вижу.

– Слушай, я тут ни при чём, – принялся оправдываться Жорж. – У Георгия реально крыша поехала – верно, бабло на дурь понадобилось.

И это было откровенным враньём.

Когда я покидал кампус, охранник старательно сравнивал разные страницы.

– Генри, – сказал он. – Ты не мог по толщине линий нас различить, эти линии одинаковы!

– Только не твоя! – бросил я, проходя мимо, и он снова погрузился носом в тетрадь.

Бус почти рассеялся: солнечные лучи пробивались сквозь пелену, вычерчивая на домах и мостовой причудливые узоры. Гигантские паутины на улицах высохли, а в некоторых уже трепыхались летучие крысы – главная беда Древнеграда и главная причина терпеливого отношения к паукам-великанам. Пауки плели свои сети между кронами деревьев, между уличными фонарями, между крышами домов. Без крайней нужды горожане их не трогали. Многие даже считались достопримечательностями вроде двухсотлетней паутины между колоннами Драматического театра на Морской набережной. Именно там я познакомился когда-то с Эвелиной-Кэт. Запутавшись в липких нитях, Кэт перепугалась – может быть, первый раз в жизни – и пронзительно заорала. На самом деле пауки на людей не нападают, и хозяин той паутины не был исключением – бедняга направлялся за попавшей в его сети крысой. Я помог девушке выбраться – слово за слово – и как это нередко бывает, вечер мы закончили в баре, а ночь – в постели. Любовники в Дымчатых мирах никогда не засыпают вместе, ведь вместо них просыпаются совершенно другие люди. Но она уснула в моих объятиях, и я подумал, что Кэт – такая же одиночка, как и я. Утром выяснилось, что это способ поиздеваться над Эвелиной, её напарницей по телу.

Эви всю жизнь работала за двоих: училась на врача, подрабатывала судмедэкспертом в полиции, брала на работе по два дежурства. Был в ней некий инстинкт – наверное, материнский – она считала Кэт кем-то вроде младшей сестры. А та без стеснения пользовалась чужой одеждой и деньгами, жила праздно и при этом не испытывала никакой благодарности. Временами она просто издевалась над Эви, уводя у неё парней: в общении Кэт была ярче и раскованнее. Я оказался первым, с кем вышло наоборот, и пиявка меня возненавидела.

И начался ад для нас обоих.

Впервые я узнал, как можно ненавидеть и любить одно и то же тело. Я не понимал, как Эвелина может защищать и оправдывать это чудовище. Ведь она была умной и тонкой натурой, она рисовала потрясающие картины. Под её карандашом оживали улочки и переулки Древнеграда и даже самые обыденные места и лица обретали очарование и таинственность. Эви обладала даром меткого слова: это она назвала меня «Генри-рыба» за любовь к рыбалке, и прозвище приклеилось намертво.

– Да пропади оно всё пропадом!

Кажется, я сказал это вслух, судя по тому, как прохожие дружно на меня посмотрели. Казалось, только-только научился не думать о ней, и вот опять! Одиночкам трудно любить одну личность человека и ненавидеть другую. Можно сойти с ума, не говоря уже о ревности, когда та – другая – спит с посторонним мужчиной да ещё и подставляет твою подругу, засыпая в его кровати.

В полицейском участке было тихо. Случился один их тех редких дней, когда на улицу ленились выходить даже убийцы с дебоширами и хулиганами. Капитан, очаровавший Луизу, полулежал в кресле, листая популярный журнал и пил бурду, которую в участке почему-то называли «кофе». Звали полицейского совершенно нелепо: Джимми-Константин.

– Здравствуй, Костя, – сказал я, усаживаясь рядом. – Что читаешь?

– Есть версия, – он ткнул в журнальный разворот, – что мы – эксперимент высокоразвитой космической расы. Оттого и сознаний в нашем теле не одно, а несколько. Но почему ты решил, что я не Джимми?

– Ты моргаешь чаще, чем он.

Капитан недоверчиво посмотрел на меня.

– Ты что, считал?

– А как же! – сказал я.

На самом деле Джимми в отличие от Константина не любил бурду из кофейного автомата.

– Расскажи мне про дело Жоржа-Георгия, – попросил я. – Меня хозяйка харчевни наняла.

– Луиза? – капитан отложил журнал и неожиданно спросил: – Как думаешь, если я к ней подкачу, у меня есть шанс?

– И немалый, – приободрил я его. – Она недавно рассталась со своим прежним парнем и теперь свободна.

Насколько я знал, Луиза рассталась со своим прежним парнем лет десять назад.

– Против Жоржа серьёзные улики. Если бы не его запрос о тесте трёхмесячной давности, он уже предстал бы перед судьёй. Честно говоря, шансов выпутаться у него немного. Посуди сам: Георгий утверждает, что о Нике, их со-личности, оба знали с детства.

– Личный дневник подтверждает?

Обычно со-личности ведут общий дневник – иначе как им общаться? Некоторые хранят свою переписку с раннего детства, когда родители только-только учили их переписываться друг с другом. Я всегда чувствовал себя ущербным оттого, что мне не с кем было поделиться своими детскими проблемами. Потом дети вырастают, и в период юношества чаще всего ненавидят друг друга. Но затем проходит и это – отношения становятся ровными. Люди взрослеют и понимают, что живут в одном доме и никуда им от этого не деться.

– Георгий говорит, что Жорж его либо спрятал, либо уничтожил. А Жорж утверждает, что они никогда не вели общий дневник, перебрасывались записочками. Ну так вот о Нике! Та была болезненно нелюдима, и поэтому выдавала себя за одного из них. С их согласия, конечно. Возможно, так бы и продолжалось, но Жорж присвоил общие деньги и решил, что делить на троих – слишком щедро. Первая попытка отравления не удалась: у Ники частично возникли проблемы с управлением телом. Тогда он и отравил со-личность настойкой мёрзлого дерева. Сам Жорж категорически отрицает, что их было трое, но экспертиза-то показала смерть третьего сознания! Науку не обманешь!

– Обмануть можно кого угодно, – пожал я плечами. – Ты не выяснял, что это за работёнка, после которой их деньгами придавило?

– А их придавило деньгами? – удивился капитан.

Он действительно был не особо силён в расследовании.

Я ещё пошатался по участку, поспрашивал полицейских, но почти ничего не узнал. Никаких официальных сведений о Жорже-Георгии до этого случая у полиции не было. Не состоял, не привлекался, не был замечен. Всё, что припомнили полицейские неофициально – торговля контрабандой и пара случаев мелкого воровства, не дошедших до суда. И никто никогда не слышал о третьей личности в его голове.

Я всё-таки не удержался и позвонил из участка Эвелине. Она частенько подрабатывала судмедэкспертом, но основное её рабочее место было не в морге, а в городской больнице.

– По делу! – едва услышав мягкое «алло», сообщил я.

– Слушаю тебя, Генри, – голос у Эви был грустным.

– Что ты знаешь о пересадке личностей в чужое тело? Возможно ли это в принципе?

– В специальной литературе описываются опыты, проводившиеся в годы последней войны. Об этом страшно читать… Погибли сотни людей, но не один опыт не удался. Тебе нужны подробности?

– Нет, не нужны, – бесстрастно произнёс я. – Спасибо за консультацию.

– Генри, постой, – попросила Эвелина.

Но я повесил трубку.

Древнеград спрятан среди холмов: он плутает между возвышенностями, поднимается улочками и переулками к их вершинам и тут же стекает обратно, выползает ненадолго к морю, чтобы встретить его шумным портовым кварталом, и опять скрывается среди гор и пригорков, покрытых вековыми деревьями и старинными домами. Самая высокая точка города – Сушёный холм. Территория воров и контрабандистов, скрытая за крикливыми фасадами полудворцов и молчаливыми заборами полулачуг. Богатство здесь не стремится оградить себя от бедности – наоборот, оно кичится достатком перед теми, с кем ещё вчера ночевало в одной подворотне. Разбогатевший нувориш ставит трёхэтажный дом среди покосившихся хибар и со спесивым довольством наблюдает с балкона за жизнью бедноты. Сорвавший куш контрабандист кутит в припортовой таверне рядом с пропивающими последние монеты карманниками. Громила, чей мозг умещается в кулаке, вешает на себя золотую цепь, словно уличная девка. Я родился на Сушёном холме, но наши дороги с ним разошлись – так бывает лишь у немногих здешних обитателей. Когда я стал работать на полицию, путь сюда мне стал заказан, но всё изменил случай. Пять лет назад судили одного из сыновей негласного хозяина Холма Ёси-Хаима. Сын был обычным контрабандистом, носил кличку Бурый-Верзила-Тебеконец-Хук и ходил на большом дирижабле за море. Арестовали его по подозрению в убийстве, причем по сговору двух последних со-личностей. Я, однако, был уверен, что контрабандист к убийству не причастен, несмотря на явные улики. Поколебавшись, судья оправдал задержанного, – и для меня наступили тяжёлые времена. Полиция решила, что я подкуплен. В газетах полоскали моё имя. Бывшие друзья перестали подавать мне руку. А через полгода обнаружился настоящий убийца. Как-то раз после этого я всё-таки оказался на Холме по делам, и, завидев меня, старый Ёся-Хаим вышел на улицу и лично распахнул передо мной двери своего заведения. С тех пор пауки-великаны съели немало летучих крыс, но тот случай на Холме ещё помнили.

Южным склоном Сушёный холм спускается к морскому порту и начинается с припортовых кабаков, публичных домов, разменных лавок ростовщиков и шумной толпы попрошаек и перекупщиков. У его подножия день и ночь работает нелегальный рынок, где продаётся всё, что производится в Дымчатых мирах. На одной из тесных кривых улочек, поднимающихся в гору, расположилась и лавка моего бывшего подопечного. Бурый-Верзила-Тебеконец-Хук сидел за прилавком и хлебал пиво из глубокой стеклянной тарелки.

– Привет, Верзила, – поздоровался я, усаживаясь рядом.

– Как ты меня узнал? – поинтересовался он.

– По отпечаткам жирных пальцев на тарелке. Гляди, какие чёткие!

Верзила на мгновение завис.

– Они же у нас одинаковые! – наконец, выдал он.

– Только не у тебя.

На самом деле, ни Бурый, ни Тебеконец, ни Хук не носили в ухе серьгу и не собирали волосы в хвост.

– Знаешь Жоржа-Георга?

– Почему спрашиваешь? – сразу насторожился контрабандист. Выдавать своих здесь не любили.

– Мне кажется, его подставили.

Верзила покачал головой:

– Знаю только одно: о бабе, которую они траванули, никто раньше и не слышал.

– А на чём они деньги подняли?

– Пара копачей обнаружила малый корабль древних. Набрали крепких парней лопатами махать, да только там весь корабль всмятку – выгорел напрочь. А больше я ничего и не знаю… Тебе бы Бурого расспросить, но он через три дня проснётся.

– Трёх дней у меня нет.

Как ни странно, больше всего мне были благодарны не спасённые Тебеконец и Хук, а Бурый и Верзила. Вот и сейчас контрабандист тяжело вздохнул, но безропотно окликнул приказчика:

– Принеси, братец, уснуловки.

Через минуту на столе появился кувшин с мутной жидкостью, над которым витал аромат перебродившей браги. Несколько секунд Верзила печально смотрел на него, затем наполнил стакан и залпом выпил. Через секунду голова его упала на стол, и мой собеседник захрапел. Я дал поспать телу пару минут и принялся трясти за плечо. Осознав, кто сейчас должен проснуться, приказчик суеверно изобразил знак защиты.

– Помилуй тебя, звёзды, Генри! – воскликнул он, отбегая от стола.

Вслед за тем помещение сотряс мощный рык, заставив вздрогнуть и зазвенеть посуду.

– Где я?! – рычал очнувшийся Тебеконец. – Почему голова трещит?

Он по-собачьи помотал ею, стряхивая ошмётки сна, и заметил меня.

– Тебе конец, мужик! – выдохнул великан, поднимаясь на ноги. Но тут расплывчатый образ, каким я был секунду назад, обрёл чёткость, и хозяин лавки меня узнал.

– Генри-рыба? – он нехотя опустился на скамью. – Хрен с тобой, живи! Но отчего башка раскалывается?

– Стакан уснуловки залпом, – пояснил я.

– И кто напоил ею моё тело?

– Я!

Некоторое время Тебеконец, не мигая, смотрел мне в глаза.

– А зачем? – наконец, спросил он, справившись с раздражением.

– Ты слышал про раскопки малого корабля в пустыне?

– Половина Холма за копачами гоняется. Ты что, знаешь, где они залипли?

– Понятия не имею. Меня интересует Жорж-Георгий. Он, говорят, разбогател.

– А-а-а, этот… – голос контрабандиста стал полон пренебрежения. – Денежки у него завелись, точно. Только не на пользу ему пошло: говорят, совсем расклеился.

– Дурь?

– Другого способа стать куклой, я не знаю. Это что у меня в стакане?

– Уснуловка. Хочу до Бурого добраться.

– Ну счастливой дороги тебе, Генри-рыба! Но Хука будить не советую. Лучше сразу ему стакан в горло влей, пока не очухался.

Так я и поступил: Хук даже не понял, что просыпался. Он ещё только мычал, не осознавая, отчего приятная вязь снов вдруг пошла тяжёлой рябью, когда я почти насильно заставил его выпить полный стакан мутной жидкости с кисловато-горьким вкусом. Хук напоследок дёрнул кадыком и вернулся в свой сонный рай. Заглянул приказчик, увидел позеленевшую морду хозяина, ещё раз сотворил защитный знак, изобразив пятиконечную звезду, и прошмыгнул на кухню.

Бурый просыпался тяжело. На его физиономию страшно было смотреть – её перекосило так, что глаза оказались на подбородке. Бедняга елозил головой по столу минут пять, прежде чем смог сфокусировать на мне взгляд.

– Что со мной? – прохрипел Бурый.

– Три стакана уснуловки, - кротко ответил я.

– Убей меня.

– Сейчас горячую солянку подадут, я просил построгать туда побольше горького перца.

Минут через двадцать, когда перец прожёг его насквозь, а солянка согрела нутро, Бурый отвалился на спинку стула и разрешил:

– Спрашивай!

Цвет его лица к тому времени стал нормальным, а глаза отчалили от подбородка и почти добрались до родной гавани. Если я и сомневался в необходимости всей этой экзекуции над своим давним должником, то рассказ Бурого все сомнения развеял. Слухи о разбившемся в пустыне малом корабле древних ходили давно. В те давние времена эта безлюдная высушенная зноем местность была цветущей саванной. По ней текли реки и бродили гигантские лошади с длинными ногами и пятнистой шкурой. На востоке и западе археологи раскопали руины двух космодромов, а между ними под песками ещё угадывалась в некоторых местах старая дорожная насыпь. Но затем климат изменился, дожди и реки перестали поить землю, и она постепенно потеряла влагу. Исчезли растения, разбрелись в поисках лучших мест животные. Две тысячи лет ветра просеивали тонкий слой почвы и перемешивали её с каменистой пылью останцев, чтобы уложить песчинка к песчинке на дно нынешней пустыни. Потерпевший аварию летательный аппарат занесло новообразованным каменным песком и укрыло от глаз путешественников. Но в этом веке ветра снова обнажили борт воздушного судна, а намётанный глаз удачливого копача заметил в стороне от привычного маршрута его тусклый отблеск.

Копачей сгубила жадность. Официально за находку полагалась премия, но они решили сами вскрыть аппарат в надежде обогатиться. Но попробуй вдвоём окопать огромную махину! В любой момент эти раскопки могли заметить другие любопытные. И тогда копачи рискнули: заняли у Ёси-Хаима под большой процент деньги и наняли толпу сидевших на мели мелких обитателей Сушеного холма. На всяких случай пропустив всех через сканер личности. Через три недели обнаружилось, что стены корабля сплавились в ком, и как в него попасть – неизвестно. Материал древних не поддавался ни молотку, ни сверлу, ни взрывчатке. Осознав масштаб потерь, копачи бежали, бросив рабочих. Те еще пару дней окапывали аппарат, пока не осознали, что их кинули.

Ёся поручил Бурому приглядывать за раскопками.

– И тут я оплошал, – развел руками великан. – Но ничего: люди не иголки, отыщутся.

– Жорж-Георгий?

– Ага. Когда все разбежались, этот придурок заблудился и наткнулся на Золотой шар. Видать, шар выкинуло с корабля за считанные минуты до катастрофы. Две тыщи лет он лежал в каменном дупле скального останца, защищённый от песка – и никто его не замечал! А потом начались странности. Шар, конечно, вещь ценная, но не настолько, чтоб на деньги от его продажи неделями жить в главном номере лучшей гостиницы на Холме. Что-то там случилось ещё… Жорж-Георгий вдруг начал собирать сведения о том, где хранятся Древние шары. Ходил по их хозяевам, высматривал, выспрашивал, достал в каком-то музее каталог. Он что-то искал, но, видать, дурь нашла его самого.

В разрывах облаков над Древнеградом проглядывало красноватое местное светило. Я спускался с Сушённого холма, обдумывая собранные сведения и какая-то, пока неясная мысль, уже шевелилась на задворках моего сознания. Сзади просигналил редкий в этих краях кабриолет, и я уступил дорогу, проводив взглядом шумную компанию местной молодёжи. Неожиданно подумалось, что тридцать пять – это ведь много. Я мог быть отцом кому-то из этих семнадцатилетних парней, и от этой мысли стало неожиданно горько, словно я только что залпом выпил стакан уснуловки.

– Зайду в участок! – сказал я сам себе вслух. – Может, прислали результаты теста.

Я оправдывался перед собой ещё целую милю, уверяя, что Эвелина тут ни при чем, что даже не собираюсь заглядывать к ней и что в участке меня могут ждать важные сведения. Я даже остановился перекусить в каком-то уличном буфете, где продавали запечённых в тесте полевых жуков – любимое лакомство бедноты, сытное и дешёвое. В детстве мы ели их каждый день, собирая в высокой красноватой траве на склонах городских холмов. Увы, ностальгия оказалась обманчивой: я еле доел это творение уличной кулинарии. Солнце уже начало неторопливый спуск с неба, когда я, наконец, добрался до участка.

– Какие новости? – поинтересовался я, заглянув к капитану. – Пришли результаты теста?

– Пришли! Твой Жорж – счастливчик. Ежели бы они не решили подработать и не прошли тест… – не найдя подходящих слов, капитан повертел ладонью. – Короче, спас себя от смерти. Три месяца назад в его теле действительно обитало две со-личности, а не три.

– Ему сообщили?

– Ага, – беззаботно ответил капитан. – Но оказалось, что бодрствовал Георгий. Узнав результат, он сбежал.

– Но ведь Георгий знал, что существует это обследование! На что он надеялся?

И тут в голове у меня щёлкнуло.

– Или не знал? – пробормотал я.

Всё стало на свои места.

В большом окне от потолка до пола была видна улица и электрический фонарь. Впервые за последние десять лет харчевня Луизы-Марии закрылась задолго до сумерек. Мы сидели с Марией в тёмном и пустом помещении и наблюдали за улицей через окно. Время от времени по ней проходили завсегдатаи, недоуменно смотрели на погруженный во тьму зал и замок на дверях, и недовольно ворча, ретировались. Случайных людей здесь не было: сразу за харчевней начинался крутой склон Портового холма.

– Никогда не сидела в засаде, – уже в десятый раз сообщила мне Мария, нервно обгладывая очередную куриную ножку. – Думаешь, она придёт?

– У этого существа мало времени. Если она уснёт, то проснётся Жоржем.

Два часа назад я примчался сюда в самоходном экипаже, вбежал в зал и уставился на потолок: Золотой шар был на месте, Мария стояла за стойкой.

– Закрывай! – приказал я, облегченно выдохнув.

– Что закрывать? – не поняла она.

– Харчевню. Выгоняй всех и вешай замок!

Мария прекратила тереть полотенцем чистый стакан и внимательно посмотрела на меня.

– Генри, ты серьезно? – тихо спросила она.

– Гони всех в шею – завтра придут!

Мария вздохнула и ни слова больше не говоря, стала выгонять из зала посетителей. Посетители уходить не хотели. Хозяйка харчевни совала им в руки пакеты с едой и выталкивала силой. Некоторое время они ещё толпились на улице, ожидая продолжения представления, но вскоре убедились, что свет внутри погас и ничего интересно больше не будет.

– Что это значит? – накинулась на меня Мария, вытолкав наружу последнего посетителя.

– Это значит, умерла не какая-то мифическая баба, о которой никто никогда не слышал, а сам Георгий. Проснувшись, он первым делом выпивал стакан, этим преступник и воспользовался. Убийца заявился к тебе в харчевню, уселся за столик и принял сильное снотворное. Может быть, уснуловки выпил. Пробудившийся Георгий по привычке первым делом накатил стакан с отравой и тут же скончался. Отличный план! Если бы Жоржа осудили за убийство, то преступник завладел бы телом в одиночку.

– Но кто он?

Договорить нам не дали: начались бесконечные звонки с вопросами завсегдатаев, почему закрыто заведение? Позвонили даже из местной газеты, после чего я решительно выдернул шнур из розетки и запретил Марии пользоваться телефоном.

Тогда она начала грызть куриные кости. Наконец, она виновато бросила на стол очередную обгладашку и некоторое время рассматривала свои толстые пальцы, сжимая и разжимая кулак.

– Так кто же преступник? – спросила она. – И зачем ему Золотой шар?

– Ты никогда не задумывалась, почему во всей Вселенной только мы обладаем несколькими сознаниями?

– А чего тут задумываться? Так вышло, вот и всё. Слепой случай мироздания.

– Я сегодня услышал вы полиции теорию: мы – это эксперимент древней расы. Не знаю, что эта раса хотела получить в итоге… Может быть, усиливала мозг: запрягала вместо одной лошади три или четыре. Затем на планете случилась какая-то катастрофа, и прежние хозяева покинули наш мир. Но были и те, кто не успел. Может быть, не оказалось в достатке кораблей, а, может быть, времени, чтобы добраться до космодрома. И оставшиеся заточили своё сознание в шары, что сейчас висят над нами. Прошла пара тысяч лет, но никто за ними не вернулся. И вот во время раскопок Жорж-Георгий находит одно из таких хранилищ разума, а оно по какой-то неведомой нам причине раскрывается. Хозяйка без проблем подселяется в мозг к своему творению и встраивается в цепочку со-личностей вслед за Георгием. Для неё он не человек, а звёздная пыль на сапогах покорителей Вселенной, результат не очень удачного эксперимента. Мне все говорили: Георгий стал принимать дурь, у него нарушилась координация. А я думаю, пришелица просто плохо справлялась с чужим телом. Оттого и походка у неё выходила кривой, жесты – нелепыми, а язык поначалу еле ворочался. К тому же словарный запас сильно изменился за это время, и понадобилась подстройка сознания. Но, судя по рассказу охранника, она вполне освоилась и даже произвела на него сильное впечатление. Ума у него не слишком много, такие легко подпадают под влияние.

– Ты хочешь сказать…

– Да! Золотые шары – это сознания других пришельцев.

– А серые?

– Думаю, серые – мертвы.

– Фу, – неожиданно сморщилась Мария. – Значит, у нас над головами столько лет висели шары с тухлятиной?

Но ответить я не успел.

За окном появился раскачивающийся из стороны в сторону силуэт.

– Вот и она, – пробормотал я, вставая. Рядом поднялась на ноги Мария.

Твари понадобилась минута, что справиться с замком. В свете фонаря, что заглядывал с улицы в зал харчевни, тень, отбрасываемая ею, казалась огромной. Тень лежала на полу, продолжалась по стене и заканчивалась на потолке. Она двигалась за фигурой сразу в трех плоскостях, сопровождаемая нелепыми жестами рук и ломанной механической походкой. Пришелица докывяла до центра, подняла голову и уставилась на место, где должен был висеть шар. Шара не было.

Затем она заметила нас и посмотрела так, как смотрят на насекомое. Наши жизни не представлялась ей сколько-нибудь ценными.

– Не дёргайся, – предупредил я, держа в руках баллон. – Эти баллоны применяют для разгона агрессивной толпы. Струя сонного газа бьёт на двадцать шагов, а между нами не больше десяти.

– Где шар? – просипела пришелица.

– На Сушёном холме, в харчевне Ёси, - ответил я.

– Тут ты соврал, Генри-рыба, – раздался знакомый голос позади Марии, и в харчевню вошёл охранник тюремного кампуса. В руках он держал пистолет и приближался осторожно, держа меня на мушке:

– Медленно опусти баллон, Генри, и отвечай на вопрос госпожи.

– Где шар? – вклинилась пришелица, раскачиваясь на непослушных ногах, словно пугало на ветру.

– Что она тебе пообещала, Рауль? – как всегда, я безошибочно угадал, кто из со-личностей бодрствует.

Рауль склонил голову на боки и, не удержавшись, похвастался:

– Отдельные чистые тела для всех четверых, богатство, власть, место среди хозяев. Выгодная сделка!

Он сделал ещё несколько шагов, но подойти ближе ему мешала Мария.

– Отойди, толстуха, – небрежно приказал он.

– Толстуха? – ядовито переспросила хозяйка харчевни.

Удар Марии оказался резким, без замаха: двухметровый Рауль выронил пистолет и едва устоял на ногах.

– Тебе конец, жирная! – взъярился охранник.

– Иди сюда, зайчик, – игриво поманила его Мария, приплясывая, как в былые времена на ринге.

Его «двойка» была стремительной, но казавшаяся неповоротливой Мария легко ушла из-под первого удара, блокировала второй, и сама нанесла прямой левой в челюсть. Рауль полетел на пол, перекатился, уходя в сторону, и снова вскочил на ноги. Глаза его стали холодными: громила понял, что недооценил соперницу. Не мешкая, я подхватил с пола баллон и обдал мощной газовой струёй пришелицу. В следующее мгновение охранник обрушил на соперницу вихрь ударов. Женщина закрылась, уйдя в защиту. Казалось, вот-вот, и всё закончится, но когда атака завершилась, Мария всё еще стояла на ногах. Её пошатывало, из рассечённой брови текла кровь, правый глаз почти закрылся, но получив передышку, она, не раздумывая, перешла в контратаку. Со стороны это выглядело актом отчаяния. Даже я понял, что Мария готовит прямой левой в туловище – настолько медленно и очевидно развивалась её атака. В какой-то момент старые рефлексы подвели бывшую чемпионку: голова приоткрылась для встречного правой, и Рауль этим тут же воспользовался. Его пудовый кулак вылетел вперёд, но не достиг цели: Рауль попался в ловушку. Преобразившись, Мария не стала бить, а шагнула назад-влево и элегантно ушла из-под удара. Нанося его, её соперник раскрылся и получил мощный боковой в голову. На этот раз охранник поплыл. Момент был великолепен, и я им воспользовался, обрушив тяжёлый табурет на его покатый затылок.

– Генри! – Мария была вне себя. – Ты не дал мне его добить!

Я не стал с ней спорить.

Просто подошёл и врезал Раулю предметом мебели ещё раз.

– Контрольный! – сказал я.

После чего поставил табурет на пол и уселся сверху.

Умывшись и вызвав по телефону полицию, Мария приволокла в зал ковёр и постелила у камина. Затем мы притащили с кухни несколько кувшинов вина, корзину с зеленью и большой круг сыра. Уселись на ковре, облокотившись о подушки, и принялись трапезничать. Как иначе назвать этот праздник чревоугодия рядом с тёплыми языками пламени?

Мы не встали, даже когда приехала полиция.

Мы давали показания, перемежая их тостами и обсуждением поединка.

В конце концов, полиция оставила нас в покое, погрузила задержанных в повозку и увезла в участок. Остался только судмедэксперт: Эвелина подошла ко мне и уселась рядом на ковёр. Сначала мне было лень возражать. А потом я подумал: почему бы и нет? Только бы не проснуться в одной постели с Кэт.

Наконец, бочонок был допит, а языки перестали слушаться.

– Чёрт! – упавшим голосом сказала Мария. – Луиза будет в бешенстве.

– Почему?

– Она десять лет не ходила на свидания.

– И?

– А завтра её пригласил капитан.

– Это я ему посоветовал!

Мария сжала и разжала пальцы и посмотрела на сбитые фаланги.

– Я десять лет не выходила на ринг, – сказала она. – А тут... Завтра Луизе на свидание, а она снова проснётся с рассеченной бровью, фингалом под глазом и запахом перегара. Всё как в старые добрые времена!