Гештальт

☆∴｡　*

　　･ﾟ*｡★･

　　　･ * ｡　　 *

　 ･ ﾟ*｡･ﾟ★｡

　　☆ﾟ･｡°*. ﾟ

　*　　ﾟ｡·*･｡ ﾟ*

Едва опережая пулю — поздно.

Слишком поздно истина пронзает мозг.

Ломая череп, кричит грозно:

«Выход был, но ты его найти не смог».

Вокруг — лишь лес, он стонет, гнётся,

В корнях — могилы, в кронах — дым.

И каждый шаг — как сердце рвётся,

А каждый вздох — предсмертный гимн.

Огни костров дрожат на ранах,

Тень пляшет в красных языках.

Душа трясётся, шепчет: «Страшно...»

Здесь время стынет на ветвях.

А если крикнуть — эхо тонет,

Слова сгнивают на губах.

Здесь время мёртвое хоронит

Последний свет в живых глазах.

　　　ﾟ *.｡☆｡★　･

　　　　　* ☆ ｡･ﾟ*.｡

　　　　　　 ★ ﾟ･｡ * ｡

　　　　　　　･ﾟ　｡

«Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate»

(итал. «Оставь надежду, всяк сюда входящий») — заключительная фраза текста над вратами ада в «Божественной комедии» Данте Алигьери. 1321 год.

Ночь. Пасмурное небо. Паутина веток закрывала проблески луны. В темноте едва различались скелеты деревьев — точно восставшие трупы исполинов. Поломанные, обезображенные хворью, перекошенные в мучительной агонии — они уснули в темноте. Уснули летаргическим сном.

Под ногами — мокрая земля и грязные листья. Каждый шаг сопровождался ощущением, будто идёшь по чьей-то могиле. И кто-то смотрит на тебя с той стороны... Тысячи взглядов из пустоты устремлены прямо тебе в спину. Под прицелом дюжины снайперов дышится куда спокойнее, чем здесь, где несуществующие взгляды настолько осязаемы, что превращаются в шёпот — сплетение голосов, которых нет.

Ведь вокруг не было никого живого. Ни крика совы, ни страшного завывания волка, ни шуршания ёжика. Не было даже ветра... Единственное, что по-настоящему слышало ухо, — звуки собственных шагов. В вымершем лесу только ты нарушал тишину..

Всепоглощающее чувство одиночества пугало до дрожи, парадоксально заставляя верить, что ты здесь совсем не один. Ты в лесу, где пропадают люди.

Проклятый лес на окраине города. В каждом районе его называли по-разному: где-то ходили слухи, что за его границей открываются врата Ада, где-то говорили, что в лесу живёт сама Смерть. Кто-то был изощрённее и вместо легенд о ведьмах, демонах и зомби объяснял всю мистику плачевными результатами радиохимических экспериментов нацистов во время Второй мировой.

Стена чёрного леса угрожающе возвышалась на горизонте, углём очерчивая депрессию города. От линии жилых домов его отделял широкий пропаленный луг с тоненькой тропинкой, проторённой теми, кто решил сбежать из этой жизни. Дорога, вытоптанная идущими на смерть.

По этим дорожкам никогда не возвращались обратно.

Дилан не верил ни во что из этого, не принимал за истину ни одного из названий. Для него лес имел только координаты на карте.

Пока он сам не оказался внутри.

Пока его шаги не стали единственным слышимым звуком.

— Тихо-тихо, — шептал Дилан, неся на руках маленькую девочку, — не бойся.

Он прижимал её к себе, сам не следуя своему совету. Лучше бы он нашёл фонарик, а не пистолет: от него сейчас было бы больше пользы. Даже темнота терялась здесь среди деревьев.

Идти было тяжело. Дилан хромал на левую ногу. Тело ныло от побоев. Временная анестезия в виде страха и адреналина постепенно уступала место боли.

— Я устала... — пискнула девочка в белом платьице. Одной рукой малютка обнимала парня за шею, другой — игралась со одной из своих тоненьких косичек.

— Я знаю, Илла, знаю. Мы скоро выберемся, обещаю.

Он давно сбился со счёта времени. Сколько он уже идёт? Час? Два? Может быть, уже давно наступил день. Дилан не мог этого знать из-за сгустившихся туч. Часы треснули, телефона с собой не было. Компас хоть как-то помог бы ему, но, увы, к походу парень совсем не подготовился.

Наш герой помнил, что «Запретный лес» относительно города находился на севере. Правда, насколько глубоко они сейчас забрели и где противоположная сторона света, парень не мог даже догадываться, ибо стандартные правила путешественника «мох и муравейники — с северной стороны» оказались тщетны за отсутствием обоих факторов.

Илла, приложив ухо к груди своего спасителя, слышала, как бьётся его сердце. Громко, часто. Кровь знала, что ей суждено пролиться здесь, впитаться в землю. Она знала, что шансов выбраться у них нет.

Тревожная сердечная дробь никак не отражалась в голосе Дилана. Как бы ни были страшны его догадки, он старался говорить спокойно, чтобы не пугать ребёнка.

— Всё хорошо, — соврал он, гладя девочку по спине. Сам же мысленно ругал себя. Ругал за всё сразу. За то, что недавно нагрубил матери, — где-то в подсознании он уже знал, что никогда не сможет перед ней извиниться. Ругал за то, что не оплатил счета. За то, что зашёл не в ту дверь и связался не с теми людьми. Он проклинал себя и своё имя за то, что сам подписал себе приговор.

— Чёрт, — вырвалось из его рта.

— Где? — спросила Илла.

Дилан покачал головой. Он остановился на несколько секунд, чтобы перевести дыхание.

Может быть, оно и к лучшему? Как бы скептически он ни относился к мифам и легендам, по своей воле Дилан вряд ли оказался бы этой ночью в «зоне отчуждения». И потеряшка Илла умерла бы от голода и холода. От ужаса. И ведь никто бы не стал искать её здесь, где можно найти только свою погибель.

Страшно представить, что бы с ней случилось, если бы она не встретила Дилана.

Может быть, это его шанс на искупление? В церкви он бы долго замаливал свои грехи: за то, что он делал, дают прощение только посмертно, как мученику и страдальцу. Его чёрная душа сливалась с тенью леса, но Илла — милое невинное дитя, чьё нахождение здесь — нелепая роковая случайность.

Дилан спасал не себя. Не ради себя он переставлял по земле свинцом налитые ноги. Он должен был спасти девочку. Он обещал, что она встретит маму.

⋆───────⋆⁺₊⋆ ☾ ⋆₊⁺⋆───────⋆

С него хватит. Он больше не выдерживал.

Стоя напротив разбитого зеркала в ванной, Дилан не мог поднять голову — посмотреть себе в глаза. Вода беспрерывно текла из крана. Кровь размывалась сеткой по белой керамике.

Мужчина опирался руками о раковину. Между костяшками на тыльной стороне ладони застрял блестящий осколок. Отросшие чёрные волосы падали каскадом, закрывая лицо.

Дилан не узнавал себя в отражении. Напротив него стоял вор, предатель, обманщик. Тот, кто ради денег обрёк друга на смерть. А теперь ещё и её…

Но разве у него не было выбора? Конечно, был. Только Дилан изо всех сил убеждал себя в обратном.

Ему просто нужны были деньги — для дочери. Ради неё он был готов пойти на что угодно.

Светлые волосы, две тоненькие косички, глаза, сияющие жизнью… Звонкий детский смех. Ей было всего пять. Каждый вечер, укладывая кроху спать, Дилан боялся услышать тишину, вместо её дыхания.

«Пап, не выключай свет», — мямлила девочка, задерживая руку отца. Тьма пугала её до истерики. Стоило ей проснуться среди ночи в тёмной комнате, как она поднимала вопль на всю квартиру.

«Там никого нет, солнце. Видишь? Никаких монстров. Никто тебя во тьму не утащит. Я рядом, засыпай», — трепетно шептал Дилан, обнимая дочь.

Всхлипывая, Люси однажды спросила:

«Пап, а дети тоже попадают в Ад?»

Девочка боялась смерти.

У малютки было слабое сердце. Из-за порока кровь текла неправильно — ребёнок часто терял сознание. Эта патология досталась ей от матери. Врачи предупреждали её, но она отказывалась прерывать беременность, и её поломанное сердце в конце концов не выдержало.

Дилан до сих пор не мог простить себе тех страшных мыслей: узнав о смерти любимой, он хотел отказаться от ребёнка. Не мог представить, как будет кормить из бутылочки убийцу своей жены. Но, взяв дочь на руки, увидев чудную беззубую улыбку — он уже не мог вообразить, как оставит её. Бросит беззащитное создание, которому нужна его помощь.

Он назвал дочь Люси — в честь её матери, которая всегда с холодной отрешённостью смотрела в своё отражение. Иногда этот взгляд мелькал и у крохи: на секунду проступал сквозь поникшую мину — воплощение тоски, не по возрасту взрослое осознание неотвратимости собственной судьбы.

«Солнышко, стой, перестань... что ты делаешь? Это же твоя любимая кукла», — голос Дилана был больше удивлённым, чем сердитым.

Он присел рядом, осторожно вынимая из её рук ножницы. Девочка надула губки — обиженно, почти ревниво. Вспышки агресси случались всё чаще после больниц.

«Ну, тише, — Дилан мягко погладил дочь по плечу. — Кукла не сделала тебе ничего плохого. Хватит злиться. Помнишь, что я тебе говорил?»

Он улыбнулся, стараясь поймать её взгляд, и сказал:

«Злость отравляет душу. Она делает сердце тяжёлым, а тяжёлое сердце тонет быстрее».

Ей было страшно — он знал это. Поэтому просто обнял, прижимая к себе, шепча колыбельную прямо в волосы, гладя по спине:

«Скоро рассвет заиграет красками,

Солнце разбудит зарёй.

Ну, а пока – засыпай со сказками.

Я рядом, я рядом с тобой».

«Всё хорошо, малышка. Мы со всем справимся. Пойдём на кухню. Я зашью куклу, пока ты будешь есть пудинг».

Лицо Люси тут же посветлело. Что бы она ни делала, Дилан не сомневался в её доброте. Она — ребёнок, и ребёнку позволено быть слабым. Затем он и был рядом — чтобы научить её, как не дать злости укорениться в сердце.

Она была его ангелом, его чудом. Но, к сожалению, одной заботы было недостаточно, чтобы спасти жизнь. Перенесённая инфекция осложнила состояние, приковав малютку к постели. Ей срочно требовалась операция на сердце.

Но он не мог даже отвести дочь в столицу — в Париж — на консультацию в специализированной клинике.

Денег не было: скудной зарплаты едва хватало на аренду жилья, кредите ему отказали, продавать было нечего. Дилан заваливал письмами всякие благотворительные фонды, просиживал часы в страховых организациях — бестолку. Он был в отчаянии, поэтому так легко согласился на опасную авантюру.

Друг-энтузиаст явился точно добрый волшебник. Они не общались со школьных времён, и тут он сам постучался в дверь Дилану: «Они ничего и не заметят. Для них одним миллионом больше, одним миллионом меньше — ничего не значит. Ведь на их счетах миллиарды. Я просто вынесу тебе кейс — ты спокойно уйдёшь, а вечером поделим выручку пополам и смоемся из этого серого города». Почему из всех дверей в городе он выбрал именно эту? Может, потому что знал: только здесь никто не откажется от денег, пусть даже грязных.

Дилан не знал точно, на кого работает его приятель. По сумбурному рассказу выходило, что тот был шестеркой у какого-то мафиози. Образно или буквально — Дилан не хотел разбираться. На тот момент ему было важно лишь одно: получить нужную сумму в кратчайшие сроки. По крайней мере, его не пришлось долго убеждать.

Письмо от фонда Помощи пришло в тот же день, но Дилан так и не распечатал его, потеряв надежду. Люси сделала из письма журавлика.

Кейс был в его руках не больше часа. В следующий час он молча наблюдал, как руку его одноклассника прокручивали в ручной мясорубке. На пол падал фарш, о затупившиеся лезвия скрипели кости. Пальцы накручивало на винт, ломало по спирали, жертва всё ещё чувствовала их — каждую жилку, растянутое сухожилие, раздавленную плоть, надорванные нервы — чувствовала каждую клеточку до того, как нож срезал остатки изувеченной конечности.

А Дилан стоял напротив с каменным, ничего не выражающим лицом. Ни слёз, ни мольбы, ни протеста. Только губы, обкусанные до крови. Внутри его рвало в клочья. Каждое «А-а-а!» друга било в виски, но ещё громче звучал другой голос — слабый, детский, едва слышный: «Папа… больно… помоги…». Люси всегда говорила так, когда сердце предательски подводило её.

Жертва содрогалась, крик иссяк, перейдя в хрип. Он мог всё прекратить. Мог сказать, где деньги. Мог отдать всё до последней бумажки, лишь бы не видеть, как мясо срывается с кости. Но тогда он предаст её. Маленькая Люси умрёт, и всё будет зря.

«Прости», — подумал он. Но обращался не к другу, а у себе. Потому что знал: с этой секунды пути назад не будет. И впервые Дилан позволил себе взглянуть прямо в глаза мучителям. И понял: он ничем от них не отличается.

Их поймали вместе. Схватили, избили, кинули в подвал. И, когда глава преступной группировки — Хантер — приставил к его голове пистолет, спрашивая, где деньги, — Дилан ответил, что он ничего не знает.

Он успел спрятать свою половину. Эти деньги были нужны ему, чтобы спасти дочь. Поэтому, когда друг кричал, умолял сознаться, Дилан говорил, что впервые видит этого человека. Ему пришлось выбирать: жизнь приятеля или дочери.

Кровь капала с цилиндра мясорубки, бледное тело жертвы лежало на столе. Он был ещё жив, просто отключился от боли. Хантер обещал скормить фарш своим псам.

Дилана отпустили. Его вырвало сразу, как только он вышел на улицу. Местная свора собак не дала ему прийти в себя, он едва успел унести ноги.

Был ли выбор? Скажи он правду — умерло бы трое. А так у него появился шанс спасти дочь. Как оказалось, мнимый шанс.

Через полгода она впервые в своей жизни смогла бегать. Прыгала по квартире, смеялась. И тут и там мелькали её бантики на тонких косичках.

«Папочка, папочка, посмотри, как могу, посмотри!» — кричала девочка, впервые сделав колесо. Она чувствовала себя свободной и мир светлет от её улыбки.

Сейчас в квартире было тихо. Вместо громкого «Папочка!» — только тихое журчание воды. На полу лежал скомканный журавлик. Они забрали её. Похитили и поставили условие: вернуть деньги. С процентами, разумеется. Такая сумма за три дня? Где он возьмёт её?

Стоя перед зеркалом, Дилан вспоминал, как Хантер расправлялся с его одноклассником, как тушил об него самого сигареты, выдвигая требование по расплате за ошибки. «Ненавижу предателей», — шёпот садиста до сих пор звучал у него в ушах. Что этот урод сделает с Люси? С его малюткой?

Дилан обещал жене, что защитит их дочь, но он не справился. Он её не спас. Не спас никого! Из-за своей ничтожности превратился в чудовище.

Упал на самое дно.

Он был согласен продать душу Дьяволу, но тот не хотел принимать её. Как бы Дилан ни вертелся у его ног, ни целовал туфли, ни молил взять его вместо дочери — всё тщетно. За три ночи, грабя ломбарды и ювелирные магазины, он лишь нашёл новые неприятности, натравив на себя «собак» из других районов. Денег всё равно было недостаточно.

Поэтому он продал себя в рабство в обмен на жизнь дочери: принял заказ на убийство

Хантер приказал столкнуть машину под идущий поезд. За рулём — молодая мама, на пассажирском кресле — маленький ребёнок. Это была семья какого-то конкурента или ещё одного человека, перешедшего дорогу мафии. Дилан не знал, что заставило его нажать на педаль газа и протаранить впереди стоящую машину. Неужели он был способен на такое зверство? На убийство невинных людей?

Дилан остановился прежде, чем капот чужой машины переехал через рельсы. Включил заднюю и уехал с предполагаемого места преступления.

Выкрасть Люси и скрыться — в другой город, в другую страну. Начать новую жизнь с чистого листа. План был хороший, но не продуманный, как и вся его жизнь: со стороны она казалась настолько нелепой, будто её вовсе не должно было существовать.

«Неужели в тебе проснулась совесть?»

Хантер даже не подошёл к нему: брезговал. Даже скулящие во дворе собаки ему были куда приятнее.

«Так кто из нас чудовище? Тот, кто убивает, сдерживая свои обещания? Или тот, кто допускает смерть, не оправдав надежды маленькой девочки?» Он выпустил ему в лицо клуб дыма. «Хочешь, открою тебе страшный секрет? Люси всё равно бы умерла. Просто потому что ты её отец. Ах, Дилан, иногда мне кажется, что такие, как ты, рождаются только с одной целью — чтобы умереть».

Хантер усмехнулся и продолжил:

«Ты купил за мои деньги сердце дочери. Вот я и заберу его себе».

Хантер вырезал его из груди ребёнка и швырнул отцу в подарочной упаковке: маленькое, штопанное, мёртвое.

Дилан был недостаточно силён, чтобы застрелиться, и недостаточно слаб, чтобы сойти с ума. Хантер преподнёс ему последний дар, решив помочь бедняге уйти из жизни.

«Таким как ты, Дилан, место в лесу».

⋆───────⋆⁺₊⋆ ☾ ⋆₊⁺⋆───────⋆

Металл багажника давил, словно стенки гроба. Руки были плотно связаны за спиной, на голове — мешок. Увидеть его не представлялось возможным, но Дилан чувствовал стянутый узелок на шее и пыльную ткань, закрывшую лицо.

Дышать было тяжело — как из-за сломанных рёбер, так и из-за запаха: смеси гнили и дешёвого курева. Машина тряслась, на каждой кочке Дилана кидало из стороны в сторону, нанося новые травмы.

Хантер приказал разобраться с ним быстро, без шума и свидетелей. Мешок, удар по голове — и вот он уже в пути на собственное кладбище. По крайней мере, Дилан так предполагал, ибо не помнил, как оказался в багажнике — скорее всего, его вырубили. Это всё, до чего додумалась рациональная часть сознания, поскольку остальные отделы мозга были поражены болью во всех её разновидностях.

Голова кипела подобно адскому котлу. «Папа! Папочка! Смотри, как я могу!» — весело кричала Люси в его воспоминаниях, а потом слёзно звала, просила о помощи.

«Ты не спас её! Ты не способен ни на что!» — место палача в голове Дилана занял голос Хантера.

«Но я сделал всё, что мог… Всё, что было в моих силах…» — в ответ звучали его утопленные в слезах оправдания.

«Предать друга?» — говорил Хантер. «Ты это сделал ради дочери? Ради дочери ты мог отдать своё сердце, но побоялся. Ты даже не думал об этом, правда? Тебе не хватило смелости выполнить приказ — последнее, что могло помочь тебе и Люси. Слишком крутая дорога для тебя, тропа в грязи оказалась куда роднее. Жалкий червь под моим каблуком. Я тебя даже давить не стану — не хочу запачкать руки, — голос шипел, всё больше походя на змея. — Можешь уговаривать себя сколько хочешь. Ради дочери, ради дочери… Твоя дочь мертва. Из-за тебя. И других виноватых здесь нет. Ты не спас её. Ты убил её собственными руками. Собственного ребёнка! Вырвал сердце, которое должен был оберегать… Потому что ты слаб…»

Дилана скручивало изнутри от пустоты — прорвавшейся бездны у него в груди, чёрной дыры. Он задыхался в крови, рыдал от безысходности, кричал тише немоты.

Под его рёбрами умирал монстр, в агонии царапая когтями грудную клетку. Разрывая внутренности, сжимая горло до хрипоты. Монстр чах, гнил — его убивала совесть.

Зло убила доброта? В нашей сказке нет сторон. Есть только тьма.

Дилана выволокли на землю. Отпинали ногами чуть подальше от машины. Дилан валялся перед ними точно червяк — убогий, недостойный жизни.

— Кончайте уже с ним, — скомандовал Хантер.

Хантер? Он тоже здесь? Неужели лично решил проконтролировать убийство такой швали, как Дилан? Наверное, это должно было звучать гордо. Как если бы король удостоил своим вниманием казнь раба. Только рабу от этого не легче.

Дилан услышал щелчок взведённого курка, почувствовал на себе прицел пистолета. Он ждал эту пулю. Ждал, когда она поставит точку в его никудышной жизни.

Ведь вместе с жизнью уйдёт и боль…

Выстрел?

За металлическим щелчком ничего не последовало. Ни через секунду, ни через минуту. Выстрела не было, не было шагов, надменного смеха бандитов — не было ничего.

Дилан хотел было оглядеться, но, решившись открыть глаза, вспомнил, что на голове мешок. Будучи связанным, он извивался в грязи, пытаясь уловить хоть чьё-нибудь присутствие рядом. Но никто не отзывался на его нелепые потуги встать или уползти.

Ни слова. Ни шороха.

Все исчезли за один миг — за миг до его смерти.

— Что за чёртовщина? — спросил Дилан вслух. Страх активировал рациональную часть сознания, но та тоже пребывала в замешательстве.

Дилану никто не ответил. Исчезло чувство наблюдения, прицела. Может, его оставили в лесу на голодную смерть?

Он уже почти смирился с тем, что путы не развязать, смирился с медленной и мучительной кончиной, посчитав её своей расплатой за ошибки.

— Ещё легко отделался, — сказал он, мысленно рисуя изощрённые казни: крики, боль, кровь. Хотел он этого? Чтобы физическая боль превзошла душевную? Да. Очень хотел, ибо знал, что заслужил.

Из уголка глаза покатилась слеза. Дилан зажмурился, пытаясь развидеть лик Люси. И тут, прерывая надрывный вздох, услышал… У самого уха. Чьё-то тяжёлое, рваное, больное дыхание.

И сам перестал дышать.

Хищник склонился над ним. Обнюхивал. Скалился. От его рычания дрожали кости. Вот почему палачи сбежали? Из леса вышел волк?

Зверь навис над Диланом, горячая слюна стекала на чёрную ткань мешка. Из пасти воняло гнилым мясом. Дилан не двигался. Пальцы похолодели, когда зубы чудовища коснулись его шеи.

Но, видимо, сторож местного кладбища посчитал такую смерть слишком быстрой или решил, что негоже ужинать на проезжей части. Волк заскулил и отпрянул в сторону, уступая место тишине, что бродила подле Дилана неуверенно. Всматривалась в заросли, где исчез хищник, поглядывала на небо. Ей самой здесь было неуютно: она всё оборачивалась от предчувствия, что вот-вот кто-то нападёт на неё сзади и перережет горло. Потерев рукой шею, Тишина легла рядом с Диланом — но чувство преследования не исчезло. Даже лёжа спиной на земле, казалось, что кто-то сейчас набросится с той стороны.

На мгновение — мир исчез. Между двумя ударами сердца.

Дилан вскрикнул, точно от удара хлыста, когда чудовище впилось в ногу и рывком потащило его на себя. Бег, одержимость — волк тащил жертву по земле с ненормальной для зверя скоростью. Дилан бился спиной о камни, изрезал руки. Узелок на шее зацепился за корень — лицо Дилана тут же посинело от удавки.

Но он так просто со смертью не расплатится. Дилан понял это, когда чудовище, дёрнув его тушу, разорвало верёвку. Как только не сломалась его шея?

Волочась мёртвым грузом, Дилан освободился от мешка. А может, это не такой уж и плюс. Приподняв голову, он не увидел волка. Он увидел два светящихся красных глаза на теле громадной сгорбленной твари. Изуродованного бешеного пса.

Что мешало отбиваться раньше? Дилан попытался ударить монстра свободной ногой. В голову не попал, зато, когда тварь недовольно фыркнула, нога Дилана провалилась в дыру на груди зверя. Мягкое скользкое мясо обволакивало место, где должно было быть сердце. Вместо него — рваное сквозное отверстие.

С омерзением Дилан попытался вырвать ногу обратно. Неужели он застрял? В чужой плоти.

Адский пёс дёрнулся, выплюнул обгрызанную конечность и раздражённо бросился на Дилана. Единственное, что он мог — не сгибать ногу, застрявшую где-то рядом с позвоночником зверя. Из-за опоры чудовище потеряло равновесие в полёте, и вместо того чтобы приземлиться на жертву — монстр упал рядом, поймав головой челюсть капкана.

Волчий капкан тут же сомкнулся, нанизывая кожу на металлические зубья. Череп треснул — кровь фонтаном окатила Дилана. Чудовище больше ни рычало, ни двигалось. Только красные глаза смотрели на Дилана из тьмы.

Дилан поладил с дыханием минут через пять. Примерно тогда он осознал, что всё ещё жив. Верёвки на руках стёрлись — он смог освободиться. Вынул ногу из трупа, едва не оставив внутри ботинок — и бросился прочь. Предположительно туда, откуда его притащил «волк». Там должна быть дорога, должен быть выход.

Как быстро на второй план уходят страдания, когда смерть хватает за горло?

Это был не первый раз, когда Дилан оказывался в опасности. Хантер покушался на его жизнь трижды, и каждый раз — изощрённо по-новому. Но никогда Дилана не охватывал всепоглощающий ужас, как сейчас.

Он забыл о боли в ноге, забыл о Люси, забыл своё имя. Единственное, что ему было нужно — найти выход из проклятого леса.

Дилан выбежал на дорогу — две проезженные колеи. Ни в одну, ни в другую сторону — никаких признаков машин: ни света фар, ни шума колёс — только тишина.

В какой стороне город?

Крутясь на месте, Дилан наступил на что-то, судя по звуку, металлическое. Это оказался пистолет. Наверное, тот, из которого его хотели застрелить. Тот, чьей пули он так и не дождался.

Поглядывая на тёмные деревья, Дилан повернул пистолет дулом на себя. Читать его мысли в этот момент бессмысленно — их не было. Было только желание уйти отсюда любым способом.

Он доведёт дело до конца. Избавит мир от своего жалкого существования, от бесполезного дыхания, что только тратит воздух. Зачем ему жить? Он сломал всё, до чего дотянулся. Осталось лишь — сломать кости собственного черепа.

Может быть, хоть это у него выйдет.

Он никогда не умел доводить дела до конца: что бы ни делал — всё рушилось, всё превращалось в прах. И теперь он знал — не получится и на этот раз. Он не сможет найти выход из леса, не сможет спасти дочь…Уже нет.

Никто не даст ему второй шанс.

Не теперь.

Так зачем же оставаться?

В последний момент пленительной слабости к Дилану явился ангел. Детский голос за спиной.

— Папа? — тихо пискнула девочка в белом платье. Ростом до локтя, с тёмными косичками.

Сердце Дилана пропустило удар. Люси?

Конечно, нет.

Люси мертва.

Он обознался.

— Кто ты? — обратился он к призраку, чьи холодные глаза должны были пугать до дрожи. — Что ты тут делаешь?

— Я потерялась, — жалобно ответила девочка. У неё был мягкий, певучий голос, но слишком уверенный для её лет. Не по возрасту осмысленный. — Меня зовут Присцилла. Можешь звать Илла, если будешь мне другом.

— Ты назвала меня «папа». Ты здесь с отцом? — помощь Дилану не помешала бы.

Девочка отрицательно качнула головой:

— Нет. Отец бросил меня. Он вышел покурить и не вернулся. Я ждала его в дверях, но он не пришёл. Он бросил меня, — повторила Илла. — Я хотела найти его здесь. Но заблудилась.

Дилан подковылял к девочке, не до конца осознавая, почему хромает. Присел рядом.

— Испугалась? — Дилан взял её за руку.

Девочка пожала плечами. Из глубин леса раздался протяжный вой. Дилан инстинктивно прижал девочку к себе. Обнял, как ещё недавно обнимал Люси.

Тоненькие ручки девочки скрестились за его шеей. Её сердце билось напротив его. Живое сердце.

Впервые за этот день Дилан позволил себе подумать, что ещё увидит солнечный свет. Второй шанс ощущался железным привкусом на губах.

— Пойдём, — мягко сказал он, поднимаясь на ноги.

Девочка и с места не сдвинулась, поэтому Дилан взял Иллу на руки.

— Куда мы идём?

— Подальше от этого леса.

⋆───────⋆⁺₊⋆ ☾ ⋆₊⁺⋆───────⋆

У него не было выбора. Он всегда так жил — в потоке событий, в котором от него ничего не зависит, в котором он ни на что не способен повлиять. Каждый шаг имел своё оправдание. Ради дочери. Ради семьи. Ради жены. Может показаться, что Дилан всегда был загнан в угол и существовал в безвыходной ситуации. А на самом деле он был просто трусом. Тем, кто изначально даже не решился обсудить с женой её лечение.

Он трус. И всегда им был.

Не встреть он Иллу — его бы уже давно не было. Ему бы не хватило смелости продолжить путь — он бы застрелился.

— Можешь немного ножками пойти? — Дилан аккуратно поставил девочку на землю, иначе боялся, что уронит её.

— Нам ещё долго идти?

— Не знаю.

Дилан сощурился от боли, коснувшись рукой своей искусанной ноги.

— Это хорошо, — пропела девочка, — домой я не тороплюсь. Туда наверняка уже вернулись братья, а с ними я не люблю играть.

— Почему?

Рваная плоть, грязь, всё это не сулило ничего хорошего, но кровь уже остановилась. Это единственное, что волновало нашего героя в этот момент. Дилан нашёл на земле какую-то длинную палку — на неё он и будет опираться остаток пути.

— Они противные. Два маминых сыночка.

— А ты у нас папина дочка?

Илла гордо кивнула:

— Мы найдём моего папу? Он где-то в лесу, я знаю.

— Я найду его. Но сначала я выведу тебя из леса.

— Без папы не пойду, — буркнула Илла и отбежала в сторону.

— Стой! Там опасно!

Нога отозвалась болью, Дилан чуть не упал, но вой из-за деревьев придал ему сил. Он бросился к Илле, закрывая её своим телом перед лицом невидимой опасности.

Из леса показались большие красные глаза — его старый, бессердечный приятель. Илла пискнула и схватилась за повреждённую ногу Дилана. Интуитивно, конечно. Она не хотела причинять ему боль — ей случайно не повезло. Но Дилан даже не дёрнулся: его сейчас волновала не его сохранность, а Иллы.

Как медленно он жил до этой секунды. Оставлял все решения на потом, думая, что у него так много времени. А когда его почти не осталось, Дилан вдруг понял, что мог успеть сделать гораздо больше. Он мог всё, но…

Монстр оскалился, царапая когтями землю.

Дилан достал из-за ремня пистолет, вытянул руки железной стрелой, отвёл затвор и уверенно нажал на курок. Раз. Два. Все пули летели точно в цель. Чудовище шипело, скулило, но не останавливалось, даже когда пуля продырявила его красный глаз.

— Илла, беги! — закричал Дилан, осознавая, что эту чертовщину ему не остановить. Она сожрёт и его, и девочку. — Беги!

Но Илла не слышала. От каждого выстрела она всё плотнее закрывала глаза и крепче сжимала его ногу. Ей было страшно.

— Чёрт…

Магазин пуст, а монстр всё ещё дышит.

Дилан сделал свой ход, и тишина передала инициативу его противнику. Уродливая тварь подскочила к жертве, клацая зубами. Возможности отойти или увернуться не было — Илла стала якорем — единственное, чем он мог защитить себя, — это руки, с которыми ему пришлось попрощаться.

Монстр бросился на Дилана, готовый перегрызть ему шею. Мужчина вцепился в его морду, пытаясь отвести челюсть. В правой руке всё ещё был пистолет — он просто не сообразил, что этот предмет ему уже без надобности. Дилан чувствовал его липкое дыхание, смрад из пасти. Левой рукой он схватился за подбородок монстра. Несколько пальцев обхватили нижнюю челюсть, оказавшись непосредственно в пасти зверя. И тут зубы сомкнулись.

Дилан закричал, попытался вырвать руку. Та держалась за зубы монстра на рваных мышцах. Клац-клац — чудовище кромсало его кости, проглатывая мизинец. Кровь хлынула в пасть твари. Кости крошились на его зубах точно сухие ветки.

Рывок назад. Дилан упёрся правой рукой в лоб монстра, чтобы вытащить из «капкана» зажатую конечность, и тут вспомнил о пистолете, что в ткнулся дулом в пустую глазницу адского пса.

Что рука? Плевать. Лишь бы Илла осталась жива.

Ещё одно усилие — и левая рука была свободна. Её больше ничто не держало. Разорванная кисть, большой палец и раздробленные ошмётки.

Выстрел.

Глаза пса медленно померкли. Грудой оно свалилось на землю. Дилан на всякий случай выждал паузу, чтобы убедиться, что эта тварь не дышит. Хотя он и не был уверен, дышала ли она раньше.

Вот теперь пули точно закончились. Последняя вышибла монстру мозги. Откуда она только взялась? Раз в году и палка стреляет.

Дилан упал на колени: от боли потемнело перед глазами. Дилан корчился на земле, прижимая к груди покалеченную руку. Кровь лилась из раны, кружилась голова.

Илла подошла к трупу убитого зверя, с интересом рассматривая его

— Илла?

Девочка не откликалась.

Дилан вытащил из брюк ремень, свободной рукой пытаясь наложить себе жгут. Это неправильно, но ничего другого под рукой не было. Получилось не сразу. Да и в сгустившихся сумерках он толком не мог оценить, получилось ли у него хоть что-то. Но, судя по ощущениям — точнее, их отсутствию, — он плотно пережал сосуды, идущие к повреждённой руке, раз перестал её чувствовать. Скорее всего, выйдя из леса, он и вовсе с ней расстанется.

— Илла?

Дилан нашёл на ощупь пистолет и поднялся на ноги. Тут он услышал тонкий девичий всхлип.

— Всё позади, не бойся, — сказал он, но стоило ему сделать шаг к ребёнку, как та расплакалась.

— Не стреляй, — шептала она, закрывая лицо руками.

Вот оно что. Дело в оружии.

— К чёртям собачьим.

Дилан тут же выкинул его в кусты, даже не удосужившись проверить, остались ли внутри патроны.

Илла тут же вернулась к своему спутнику.

— Всё в порядке? — он погладил её по голове.

— Ты пёсика убил.

— Иначе он бы убил нас, — Дилан вспомнил, как убегал от своры собак у убежища Хантера.

— Почему он напал на тебя? — Илла сделала странный акцент на местоимении. Не «на нас», а «на тебя». Будто на неё саму эта «славная» собачка никогда бы не набросилась. Маленькая девочка и её двухметровый питомец…

Дилан пожал плечами. Он не думал, что на этот вопрос есть какой-то конкретный ответ. Напал — вот и всё. Потому что голодный был.

Илла смотрела на пустую грудь чудовища — на то место, где должно было быть сердце — и со вздохом обратилась к Дилану:

— Он тебе завидовал. Ведь у тебя есть то, чего не было у него.

— Сердце?

— Да. Доброе, любящее сердце.

Развеяв неловкое молчание, она вдруг повеселела, обратившись к Дилану с улыбкой:

— Ты спас нас. Ты настоящий герой!

⋆───────⋆⁺₊⋆ ☾ ⋆₊⁺⋆───────⋆

Со смертью монстра время перестало бежать. Оно тоже остановилось, чтобы сделать передышку.

— Он тебя не задел? — Дилан в первую очередь осматривал Иллу.

— Всё хорошо.

— Ничего не болит?

Девочка оттолкнула его руки и отошла в сторону:

— Дилан, хватит. Со мной всё в порядке, — рявкнула она, усевшись у туши пса. От звуков собственного голоса Илла отвернулась, нервно прикусив костяшку указательного пальца.

— Ты голодная?

Внезапно у Дилана появилась идея разжечь костёр и попробовать убиенного на вкус. Чем он будет разделывать тушу, он ещё не знал, но мысль отсечь чудовищу голову и упокоить нежить навсегда его весьма радовала. Сколько он ещё будет его убивать? То капкан, то пуля… Да и огонь в этой темноте был бы как раз кстати. Вот только как разводить его одной рукой — то ещё приключение.

Илла ничего не ответила.

— Молчание — знак согласия. Сейчас попробуем тебя накормить.

Куда-то исчезла тревога, сигнальный гул перестал бить в висках — без него думалось удивительно легче. Дилан быстро обнаружил, что трава в этой части леса высушена осенью, как и мёртвые деревья.

— Илла, солнышко, помоги, пожалуйста, — попросил Дилан, на ощупь ища веточки и складывая их домиком. Вот и пригодились уроки ОБЖ, а именно глава «Как разжечь огонь, если ты не куришь». Лучше бы в этот курс ещё включили алгоритм действий: «Что делать, если тебя похитили», или «Что делать, если ты умер». Странно и иррационально, но, возможно, было бы занимательно и полезно.

— Складывай сюда, что найдёшь, — пояснил Дилан, а сам взял тоненькую палочку и, прислонив её одним концом к продолговатому отломку древесной коры, пытался вертеть её вокруг своей оси. Хорошо, что пока не было света: выглядели его потуги весьма отвратно. Ладонью более-менее здоровой руки он прислонил палочку к запястью той руки, которую из-за жгута вовсе не чувствовал. Илла стояла рядом, поджав губки.

— Сейчас. Одну минуту. Надо только приловчиться.

Может показаться, что Дилан вёл себя неправильно. С его-то травмами в такой час и месте забота о незнакомом человеке не была первостепенно важной. Где-то на задворках разума об этом ему твердила рациональная часть сознания. Но Дилан зачем-то нарочно выключал сигналы об опасности. Да, он мог умереть от ран, но что он сейчас мог с ними сделать? Да, он потерялся в лесу, но бродил по нему уже чёрт знает сколько, устал, так и не найдя выхода. Да, жизнь дерьмо, но чтобы это исправить — он не должен был рождаться. Сейчас Дилан сидел на лесной поляне с маленьким ребёнком, который просто хочет есть — и это единственная из проблем, которую он хоть как-то мог исправить.

Здоровая рука ощутила тепло, Дилан улыбнулся и кликнул Иллу:

— Подложи траву под палку, пожалуйста.

— Огонёчек? — зачарованно сказала девочка, увидев, как сухой вереск тлеет от жара.

Руку Дилана свело судорогой.

— Садись ближе. Ты вся дрожишь.

Мужчина завалился с другой стороны. Пламя разгоралось, играя жёлтыми бликами на их лицах. Свет разливался по поляне, огибая труп чудовища. Серая грубая шерсть слилась с рельефом земли, теперь напоминая небольшой холм. Искорки улетали в небо, превращаясь в звёзды. Только сейчас Дилан заметил, что над лесом разошлись тучи. В недосягаемых глубинах небосклона мерцали холодные точки. Луна же скрылась из виду, не желая лицезреть таинство лесной чащи.

Чёрные деревья приобрели окрас. Поросшие грибами и мхом, точно оспинами или чумными бубонами. Жёлтый вереск, одиночные оранжевые листья. Совсем рядом шуршал ёжик. Присмотревшись, мужчина увидел, как милое создание подбирает ошметки мозга убитого пса. От выстрела их разбросало по округе, тем более что после капкана мало что в той голове вообще могло удержаться.

Подул ветер. Проходя дальше меж деревьев, он раскачивал местные украшения. С веток сплошь и рядом свисали верёвки с петлями. Наши герои лишь немного не дошли до этого антуражного коридора, ведущего к холодному озеру. Тропа повешенных — по поверью это было место, куда люди уходили умирать. То есть они добровольно шли на самоубийство, закинув свою петлю между сотнями таких же, как они.

Тела пухли, лопались, разваливались на части. Хоть ветер и дул с наветренной стороны, наверняка это не спасало местность от ужасного смрада. Но Дилан почему-то не чувствовал запахов.

Возможно, от одного из ударов о чьи-то ноги или багажник он разбил себе нос, и тот, распухнув, спасал хозяина от вони. Или, возможно, это ковид. Дилана позабавила эта мысль. Вот, допустим, выберется он из леса. Ему ампутируют руку, от ноги начнётся сепсис, потом пневмония, а в патологоанатомическом заключении будет написано, что он умер просто от какого-то вируса.

— Ты как? — он обратился к девочке. — Мы можем соорудить факелы и перейти в другое место.

После пережитого коридор из трупов не воспринимался Диланом чем-то из ряда вон выходящим. Да, вопросы были, но не было паники. Скорее его беспокоило, как на это отреагирует Илла.

— Среди них нет папы. Я искала, — нейтрально сказала девочка, поворачиваясь к огню. Пламя гипнотизировало её взгляд и, казалось, разрасталось от её пристального наблюдения. Рыжие лепестки тянулись всё выше, а тепло обжигало кожу. В её глазах костёр угрожал спалить весь лес, пока девочка сжигала в нём свои воспоминания. Она сторонилась Дилана, обнимала руками колени, мысленно уходя в свой мир, где пламя кричало голосами десятка сожжённых.

Угукнула сова, приземлившись на тлеющее плечо одного из повешенных, труп качнулся на верёвке. Птица принялась выклёвывать червей из его потёкшего глаза. После смерти адского пса лес неожиданно ожил, будто всё сущее боялось только этой твари, задерживая дыхание, прячась, притворяясь мертвым.

К костру подлетел мотылёк.

— Так, — Дилан пошарил одной рукой по карманам в поисках чего-то острого и, к своему удивлению, обнаружил там перочинный нож. — Сейчас у нас будет небольшой перекус.

— Будет шашлык? — тут же отозвалась Илла.

Только она оторвала взгляд от пламени, огонь несколько пригнулся к обугленным веткам. На лице девочки мелькнула улыбка и тут же померкла, уступая место случайной грусти.

— Мне нравилось, когда мы с родителями ездили к бабушке на поезде. Потом обязательно гуляли по лесу, — девочка озвучивала воспоминания, — папа мясо жарил, а мама… — Илла замерла на слове.

Дилан подошёл к источнику еды, взглянул на ситуацию оценивающе.

— Не обещаю, что это будет лучший шашлык, который я делал. Когда выберемся отсюда, я приготовлю тебе вкуснейший пудинг.

— А как же папа?

Дилан вытащил нож из бедра чудовища и прикусил губу. Илла всегда говорила об отце в прошедшем времени. В далёком прошедшем времени. В отличие от матери и двух братьев, что, судя по всему, ждали Иллу за чертой леса. Организовать спасательную группу для поисков в этом лесу — мысль абсурдна до предела: никто в здравом уме сюда не сунется. А найти её отца здесь самому... Дилан даже не был уверен до конца, что среди этих деревьев есть ещё живые люди, кроме него и Иллы.

— Сначала я выведу тебя отсюда. А потом вернусь сюда за твоим отцом. Ты далеко живёшь?

— Я ушла оттуда и больше не вернусь, — твёрдо заявила девочка, помолчала немного и уже грустно, глядя под ноги, добавила, — не к кому мне возвращаться.

У Дилана сердце залилось кровью. Кажется, он нашёл сироту...

Илла с неприязнью посмотрела на занятие Дилана. Орудовал ножом он слабо и неумело, тем более одной рукой. Девочка всё дёргалась, почему-то ожидая, что он позовёт её и попросит за него свежевать тушу, но Дилан после того диалога повернулся к ней только один раз , чтобы спросить:

— Ты устала, может быть, поспишь?

Илла отрицательно качнула головой и снова уставилась на огонь.

Через час, а может быть, через два у костра стояло несколько палочек с нанизанными оковалками. Дилан всё-таки позаботился о том, чтобы сохранить остатки руки, и осмелился сменить жгут на тугую повязку из отрезанного рукава собственной рубашки. Теперь-то он знал, что у него есть нож и он может превратить в бинт любую часть своей одежды — сподручных средств для первой помощи стало больше. Получилось грязно, но зато кисть не кровила, и он её теперь чувствовал.

— Если хочешь, можешь жить у меня, — предложил Дилан и осёкся на слове. Глаза заслезились от мысли, что в его доме есть пустая детская комната. Хотя он вряд ли туда вернётся. Хантер не даст ему спокойной жизни, узнав, а он точно узнает, что Дилан выбрался из леса. Если Илла и согласится, то они с ней обязательно переедут.

— Ты обещал мне пудинг.

Дилан усмехнулся:

— Пудинг я готовлю лучше.

Илла отложила в сторону кусок палёного жёсткого мяса и зевнула. Она правда наелась, совершив героический поступок и сжевав целых два таких кусочка. Дилан вытер её испачкавшиеся щёчки, после чего приобнял девочку свободной рукой, предлагая прилечь:

— Ну хватит упрямиться. Поспи. Проснёшься — я буду рядом. Тебе нужно выспаться. Завтра нам придётся обойти озеро — за ним деревушка.

— Откуда ты знаешь? — Илла захлопала ресницами.

Ответ Дилан так и не смог произнести, ибо его не было. Факт не имел объяснения, но воспринимался в его голове с запредельной точностью. Будто он уже был здесь, но такового не помнил. Один бродил среди повешенных, пробирался сквозь топи из гниющих тел...

Дилан тряхнул головой, прогоняя прочь дурные мысли.

— Это не важно, — Дилан поцеловал Иллу в лоб, та поспешила отстраниться. — Прости. Если тебе неприятно — больше не буду.

Илла задумалась, поджав губки. Чуть подвинулась в сторону и обняла колени. Ладошка оказалась близ рта, и в череде тяжёлых мыслей Илла не заметила, как снова принялась кусать свои согнутые пальцы. Почему-то на Дилана девочка смотрела с подозрением.

Обоюдное замешательство.

Дилан видел в девочке свою дочь.

Илла видела в своём спасителе отца — хотя он совсем не был на него похож.

Теплота родственного чувства отогнала ужас за пределы небольшой поляны, что в свете огня стала уютным гнёздышком в центре проклятого леса. Оранжевым пятном на чёрном холсте.

Дилан всё ещё скорбел. Он будет скорбеть о потере Люси до конца своей жизни, но, встретив Иллу, его душа ощутила приятный покой. И всё остальное — за пределами поляны — было неважно. Там по-прежнему было страшно и темно, ужас гулял меж деревьев. Но Дилана волновало лишь то, чтобы Илла чувствовала себя в безопасности, хоть это и получалось с трудом.

Она явно хотела быть с ним вежливой, но что-то мешало, сбивало, путало. Как бы Дилан ни пытался быть аккуратным — между ними всё равно оставалось какое-то напряжение. Будто Илла боялась его.

Дилан безоружно поднял руки:

— Эй, ты чего. Мы же друзья. Помнишь?

— Правда? — удивилась она, округляя глаза, как бездомный котёнок.

Она осторожно подползла к Дилану:

— А ты... Ты... Ты, правда, будешь рядом, когда я проснусь?

Ох, дитя, сколько раз тебя предавали, раз ты уже не веришь в искренность?

— И когда мы выйдем из леса тоже. Всегда буду рядом. Иди сюда.

Он раскрыл руки в объятиях, ожидая Иллу. Та подходила неуверенно, с опаской.

— У меня никогда не было таких друзей, — призналась Илла.

— Как же папа? — спросил Дилан, моментально пожалев об этом.

— Он бросил меня, — напомнила малютка и заплакала. Тихо, как привыкла — чтобы никто не слышал.

— Я не брошу, — пообещал Дилан, прижимая ребёнка к груди. Он расчувствовался и поцеловал Иллу в лоб. В этот раз она не сопротивлялась. — Я никогда тебя не брошу.

Здесь время совсем остановилось, замерло, как на циферблате разбитых часов Дилана. Ветки в костре едва трещали, наевшийся мозгами ёжик уснул, сова улетела. Всё исчезло, оставив наедине отца и его дочь.

Только судьба Иллы давно не верила «в долго и счастливо» и позволила девочке украсть перочинный нож.

⋆───────⋆⁺₊⋆ ☾ ⋆₊⁺⋆───────⋆

Маленькая шифоновая лента лежала на тумбочке. Сырая спальня, отклеивающиеся обои. В кровати были двое. Он и она. Им нельзя было здесь быть: ему — в её кровати, ей — в его объятиях. На её безымянном пальце было кольцо, а на его — нет. Но он был так нежен с ней, что она забывала о такой мелочи, что должна любить другого.

Должна — но не могла. Как можно любить того, кого нет рядом? Того, кто обещал подарить ей все звёзды с неба, а потом, в очередной раз уходя в ночную смену, забывал даже сказать «с праздником» на её день рождения. София пыталась удержать его: всегда, когда муж приходил с работы, — в доме было чисто, на столе стояла горячая, свежая еда; умница-дочь уже сделала уроки; жена, закончив с уборкой, красилась у трельяжа. Да, она много времени уделяла работе — девушка преподавала биологию в старших классах, — но, когда их с мужем выходные часы пересекались, она старалась уделять всё внимание семье. Со своей обязанностью хранительницы очага она справлялась на отлично. Но муж никогда не ценил её стараний и не замечал, что это ценят другие.

Она всегда была легкомысленной. Пойти на поводу у эмоций и наломать дров — в этом она была великолепна. Чего стоило то, что она выскочила замуж по любви — эта глупость не сделала её счастливой.

Может быть, поэтому она так спонтанно поддалась новым ощущениям? Потому что их давно не было. Её давно не называли красивой, давно так трепетно не касались кожи. Он передавал ей записки, вкладывая сложенные листы бумаги в тетрадь. Голубоглазый, обаятельный старшеклассник. Выпускник влюбился в свою учительницу. Он только недавно вернулся с войны, чтобы закончить обучение, с которого его сорвали четыре года назад. Разница в статусах только подогревала и без того полыхающие чувства.

И вот они лежали в её кровати, опьянённые друг другом. Сплетение рук, сплетение ног. Её кожа дрожала под лёгким нажимом его ладони; каждая точка касания разливалась по ней теплом, мягким электричеством, медленно расползаясь по венам.

Его дыхание на шее было одновременно тёплым и острым, и она чувствовала, как оно совпадает с её собственным, заставляя сердце биться в резонанс. В глазах — безмолвная симфония доверия и желания, где слова были лишними, а каждое движение — язык, понятный без звуков.

Мир за пределами комнаты растворился: оставалось только медленное, приятное напряжение, будто каждый нерв жил лишь этой близостью. Её губы искали его в случайных касаниях, пальцы нежно исследовали контуры. Каждое прикосновение было одновременно реальным и эфемерным, словно они оказались в ином мире — мире, где всё ощущалось настолько настоящим, что терялась связь с действительностью.

Они проваливались в забытие, где не существовало времени: не было ни прошлого, ни будущего. Было только сейчас.

Но один взгляд отрезвил её разум.

На тумбочке лежала лента. Бантик, что её муж недавно подарил их дочери.

Что она делает? Она совсем сошла с ума. Девушка схватилась за волосы, одновременно закрывая лицо руками.

— Саша, не приходи больше. Оставь меня в покое.

— Как я могу тебя оставить? У нас контрольная в среду.

Он всё ещё пытался играть с ней. Но голос любовницы был как никогда серьёзен:

— Да, а в четверг ты переезжаешь.

В следующем месяце отца Александра должны были переводить в другую часть, сын и жена шли довеском к переезду. Поэтому выпускные экзамены парень будет вынужден сдавать не своему учителю.

— Можем поехать вместе, — сказал парень, прежде чем поцеловать её в плечо, — покажу тебе столицу.

— А как же Илла? — София часто думала сбежать. И давно бы это сделала, если бы не дочь. Только она держала её в этом городе, в этом доме.

— А что Илла? Возьмём её с собой.

— Она не простит мне этого.

— Не простит, что ты бросишь её отца? А она вообще помнит его? Когда он в последний раз был дома? Если бы он любил вас, меня бы тут не было, — парень самодовольно усмехнулся. — Да, может, поначалу она не поймёт тебя, но она вырастет, на что-то взглянет по-другому, что-то забудет.

— Вдруг ты ей не понравишься? — неуверенно сказала Софья, обнимая колени.

— Понравлюсь, — заявил Саша, подмигивая любовнице. Для него сложившаяся ситуация была не страшной, а скорее курьёзной. — Тебе же понравился. Переедем — она будет называть меня «папой».

— Александр, перестань…

Софья и не догадывалась, что в этот момент в дверях появился ребёнок. Маленькая девочка в белом платье искала свою ленту. Она не знала, что видит, но это очень её испугало.

— Илла, стой! — крикнула мать, на ходу накидывая рубашку.

— Мне не нужен новый папа! Папа! Папа! — кричала девочка, убегая в свою комнату.

Она могла уехать вместе с дочкой, могла всё бросить, но ей не хватило смелости. Как она заберёт дочь от отца? Это же разобьёт ей сердце.

Саша думал, что поступает правильно, давая ей выбор. Вот только его девушка не умела выбирать. Она всегда действовала импульсивно, эмоционально. За это её и любили.

Но когда дело доходило до серьёзных проблем…

— Трусиха, — буркнул Саша, в одиночестве наворачивая круги у места встречи. Она так и не пришла к лесу, решив не разбираться с проблемой.

Отец Александра забрал сына прежде, чем тот испортил его репутацию. Сын майора спит с замужней женщиной — позор на три поколения. Может это и хорошо, что она предпочла спрятаться и молчать, убежать от проблемы, пока на эмоциях не нашла ещё кучу бед.

Через девять месяцев у неё родились близнецы. Голубоглазые мальчишки. Утопить бы их, как котят.

Девушка сделала всё, чтобы муж поверил, что это его сыновья. Теперь в их семье было пять ртов, муж взял дополнительную работу и окончательно пропал из дома. В последний раз жена видела его любящие глаза на входе в больницу, когда заболел один из сыновей.

— Дочь тоже нагуляла!? — от его криков девушка забилась в угол комнаты.

Попадаются же ещё такие доктора, что открыто объясняют отцу, почему у его сына не может быть четвёртой группы крови.

Жена цеплялась за его руки, плакала, но он не слушал.

Он ушёл. Как обычно, не закончив разговор. Даже не попрощался с дочерью. Илла ждала папу до утра: выглядывала в окно, висла в дверях. Ведь, как бы сильно родители ни ссорились, отец всегда возвращался.

Но не в этот раз.

Тем вечером он ушёл навсегда.

Когда Илла пришла в кухню, осторожно узнавая, что случилось, мать имела неосторожность сказать, что отец больше не вернётся. Илла тут же разрыдалась и убежала за ним на улицу: большими шагами спустилась по лестнице, споткнулась у подъездной двери, остановилась. Она бы не догнала его. Не успела бы.

Поезд давно отошёл со станции, разделяя их на километры...

Софья пуще залилась слезами. Она — заложница судьбы. Каждый шаг неизменно вёл её в пропасть. Если бы не дочь — она бы сейчас была свободна, как ветер. Гуляла бы по столице, а не рыдала на кухне у разорванной фотографии.

Если бы не сыновья — муж бы не бросил её.

Если бы она не совершила ошибку…

Ошибку на ошибке.

Как трудно быть женщиной. Мужчина всегда может уйти, не важно — изменяет он или нет, есть ли у него дети или нет — он может самовольно освободить себя от обязательств. Будто его ничего не держит. Но она же… У неё же дети. Её дети.

В следующей жизни она хотела бы родиться мужчиной — быть независимой от обстоятельств, быть независимой ни от кого.

Сон не принадлежал ни одному из них. Он дымом вытекал из костра, вбирая в себя дыхание Дилана и Иллы.

Мужчина лежал в чужой постели. Он слышал, как кольцо стучит о спинку кровати, хотя на его пальце его не было. Лента. Ваза. Крики. Пламя. Он чувствовал, как трескается сердце женщины, и понимал — это его сердце.

В дверях стояла девочка. Та же косичка. Та же лента.

«Илла…» — выдохнул он во сне, и не понял… Он ли это сказал или её мать.

Лента вспыхнула в пламени костра — сон оборвался.

— Господи, — Дилан потёр глаза, — всё бредовее и бредовее.

— Что бредовее? — сощурилась Илла.

— Лес. Я в нём свихнусь скоро. Сначала Хантер, потом это чудовище, потом сны. Может, я до сих пор сплю? — Дилан «умыл» лицо руками, избавляясь от дремоты.

— Что тебе снилось? — спросила девочка и потёрла глазки.

Дилан оценивающе на неё посмотрел. Странно было говорить «ты», но местоимение звучало настолько правдиво, что разбивало границы реальности. А было ли это сном? Разум носил папку по архиву памяти, так и не решаясь определиться: был ли этот файл новой фантазией или отрывком забытого прошлого?

— У меня была дочь, — голос Дилана дрогнул. Он рассматривал Иллу, будто в этот момент увидел её впервые. — Скромная, добрая... Очень на тебя похожа, — его взгляд остановился на двух косичках, — и я предал её... Я...

Илла склонила голову на бок:

— Почему?

— Я не смог сделать правильный выбор. Поддался слабости.

Дилан опёр голову о ладонь, закрываясь таким образом от пристального взгляда Иллы. На душе было мерзко. Перед глазами всё мелькали картины чужой жизни, сцены измены, подсмотренные в дверную щель... Если бы подсмотренные — нет, в этом паршивом фильме он играл главную роль. И всё никак не мог развидеть негу собственной глупости. «Если бы не дочь — Софи была бы свободна…»

Предать во сне — значит, допустить предательство в жизни. Неужели он был настолько уродлив на всех уровнях сознания, что мог уже сейчас представить, как бросит Иллу? Сам себе противен. Кто способен на такую подлость?

— Я, правда, это сделал, — признался Дилан, не жалобно и не громко — тихо так, что его шёпот сгорел в костре. — Не только во сне…

Ему нужно было сказать это вслух: не Илле, а самому себе. Он рассказал о Люси: о своей маленькой крохе... После чего Илла потеряла к Дилану последнюю симпатию. Она сочувствовала Люси, её отцу — ни капельки. Откровение тронуло её душу и пошатнуло рассудок.

— А с тобой Люси была счастлива? Пока была жива? — спросила Илла, и голос её звучал холодно.

Дилан умолк, вспоминая улыбку дочери. Он не мог ответить, ибо всё, что бы он ни сказал, было ложью.

— Бедная девочка, — грустно проронила Илла, — ей не повезло с родителями так же, как мне. А всё вы! Во всём всегда виноваты вы — те, кому мы доверяем, — и взгляд её обозлился, она продолжила сквозь зубы. — Ты ещё хотел приютить меня? Стать мне другом? Ты не удержал даже то, что у тебя было...

Маленькая ручка сжалась в кулак. Импульсивность досталась ей от матери. Илла не задумывалась о принятии решения, когда душила братьев, как не задумывалась сейчас.

— Ты такой же жалкий, как она, — прошипела девочка Дилану в лицо, — как моя мать.

Нож рывком вошёл в бок. Дилан вскрикнул, а она всё продолжала зловещий монолог:

— Твои обещания пусты. Я это вижу ясно. Подлый обманщик, ничем не отличающийся от других. Ты говоришь о защите, любви, заботе, а на деле… твои слова не стоят и гроша! Ты не станешь искать моего папу… — Она говорила тяжёло, отчётливо, словно забивая гвозди в крышку его гроба. — И никогда не заменишь мне его. Хватит притворяться моим другом. Хватит! Никакого доверия нет!

Илла резко вскочила, от чего тёмные косички ударились о её спину. Один из бантиков развязался и упал на землю. Кровь орошала ткань, стекая с ножа, зажатого детской ладошкой.

Дилан не успел даже схватиться за рану, как Илла снова набросилась на него, вонзая лезвие в плоть. Красные капли перепачкали её безумное лицо.

А ведь минутой ранее она почти доверилась ему. Поверила…

— Вы все меня обманываете! — тут низкий, не свойственный ребёнку голос, сломался, вернувшись в детской истерике. — Мне не нужен новый папа! Особенно такой, как ты.

Маленький убийца навис над трупом мужчины. Кровь била фонтаном из шеи, пузырилась из ран на груди, смешавшись с воздухом спадающихся лёгких. Дилан лежал на спине. Голова упала набок, глаза застыли, уставившись в одну точку. Шифоновая лента. Старая испачканная лента от распустившегося бантика лежала напротив его глаз. Блестящая ткань отражала всполохи пламени.

⋆───────⋆⁺₊⋆ ☾ ⋆₊⁺⋆───────⋆

Взгляд Дилана пропадал в огне. Испепелялся жаром и развеивался прахом по сухой траве. Терялся во тьме, тёплой, обволакивающей тьме... Он тонул в крови, захлёбывался ею, теряя обличье. Она обжигала его, кислотой смывая кожу, тленом изъедая кости. Оголяла душу болью. Криком разрывала пустоту.

Они кричали. Сотни. Тысячи людей.

Пронзали криком тишину, словно нитью. Острой иглой сшивали жизни.

Он сгорал и возрождался вновь.

«Прости!..» — рыдали души, как тюремные заключённые. Брошенные за решётку до скончания своих дней.

Дилан сгорал и сам кричал в пустоту.

«Я не хотела! Я не виновата!» — плакала женщина у расстрелянного трупа дочери.

Раз за разом всё повторялось вновь.

«Я всё исправлю! Дай мне шанс!» — молила Бога о прощении и, возрождаясь, получала пулю в лоб.

«Я знаю... Я не достойна спасения», — душа сжималась, отползая прочь от тюремных решёток, сама набрасывая на себя оковы.

Дилан падал вниз. Сквозь страшный сон.

Они хватали, цеплялись руками, царапали ключими ветками. А он летел дальше — мёртвым грузом, сквозь сухие кроны деревьев. Падал с небес на недосягаемую земную твердь, падал в руки грешной толпы.

«Не уйти...»

«Это конец...»

«Из леса нет выхода...»

Их обречённый шёпот заползал в уши.

Он растворялся каплей крови в мутной воде. Глухим звоном исчезая в тишине.

Он открыл глаза. Первый вдох резал горло. Голова откинулась на камень, затылок перепачкан кровью. Дилан дотронулся до раны левой рукой, тут же поймав себя на измене.

Рука. Целая рука. Все пальцы на месте. Рубашка не рваная. Нога не болит.

Илла? Где она?

Дилан оглянулся — взгляд скользнул по темноте. Нет костра. Нет безумной девочки. Её холодных глаз, отражающих жестокое убийство. Его убийство.

Идеальное преступление, о котором Илла давно мечтала. При каждом пререкании, оскорблении, в своих изощрённых фантазиях Илла представляла, как замахивается ножницами над телом собственной матери.

Дилан коснулся шеи — ран не было. Ни боли, ни крови — ничего.

Он сидел на земле. Две выезженные колеи — дорога, на которой его должны были застрелить. Приволокли его сюда? Или его тело на дорогу отрыгнули сами пространство и время — Дилан не успел осознать. События разворачивались слишком быстро.

Он услышал щелчок у самой головы, будто оружие было приставлено к его лбу. Затаил дыхание и... вдохнул.

Выстрела не последовало — как и в прошлый раз.

Вместо него, как по расписанию, к Дилану обратились два красных глаза. Два уголька во тьме.

Влажное рычание заполняло всё пространство. Казалось, оно рождалось не в глотке, а намного глубже — в воспалённых лёгких, где вдыхаемый воздух смешивался с чёрной горячей кровью. В его грудной клетке рождался не рык — раскат грома. Настолько устрашающий, что Дилан чувствовал, как звук этот резонирует в его собственном горле.

Пёс без сердца. Живой, если это вообще можно назвать жизнью.

Дилан попытался отползти назад на локтях. Монстр тянулся к его шее. Неужели даже съедение не смогло утвердить его статус «мёртвого»? Или для этого нужно было съесть и его кости?

— Хорошая собачка, — проскулил Дилан, вспоминая, что пистолет он выкинул куда-то в кусты, а нож был отобран маленькой бестией.

И тут его ладони нащупали металлический предмет — ровно там, где в прошлый раз. Пистолет лежал на дороге, будто Дилан его и не подбирал ранее.

Надежда сверкнула отвагой. Рывок — Дилан приставил пистолет к голове адскому псу, но не успел спустить курок, как чудовище впилось зубами ему в бок.

Дилан чувствовал. Чувствовал, как чудовище яростно вырывает рёбра, шмотки мяса летят в разные стороны, чувствовал, как оно раздирает когтями его кишки и пьёт кровь из аорты, как из подземного ключа. Чувствовал, но не мог кричать — боль сдавливала горло.

Он опять падал в пустоту. Руки грешников толкали его в стороны, хватали, пытаясь задержать. Его просили о помощи. Его прогоняли прочь. Он растворялся каплей крови в мутной воде.

И снова он открыл глаза. Первый вдох резал горло. Голова болела от удара о булыжник. Живот цел, рёбра на месте.

Металлический щелчок. Тишина. Два красных глаза.

В этот раз Дилан быстрее нашёл пистолет — но это ему не помогло. Разве что дало минуту форы.

Он бежал по дороге — вон из этого проклятого леса. Бежал, как псих по коридорам больницы:

«Выпустите меня!» — кричали все отделы сознания.

«Я не сумасшедший! Выпустите меня!» — оно билось в закрытые двери.

Дилана настигала смерть. И так — раз за разом. Он загнал себя в порочный круг.

Только раз, когда он скрывался от преследования пса слишком долго, на дорогу вышла девочка в белом платье. Она подняла с пыльной земли пистолет.

Может быть, она тоже не забыла их прошлую встречу? Не забыла, как вгоняла в него нож?

Эти образы не соединялись в голове Дилана — маньячки и маленькой Иллы. Он упорно не замечал первую личность, видя только обиженную девочку.

И самое страшное: теперь он знал, почему она такой стала. Он видел это собственными глазами, сквозь призму минувшего сна. Он видел её тяжёлую жизнь глазами трусливой матери. Такой же трусливой, как он сам.

Она настолько не удалась в этой роли, что просила в следующей жизни сделать её отцом. Дилан вспоминал это и усмехался. Женщина не знала, что эта участь может быть отнюдь не лучше. Но... как говорится: берегись своих желаний.

— Илла! Стреляй в него!

Монстр гнался за Диланом, не просто дыша ему в спину, а разрывая когтями ткань рубашки.

Девочка выстрелила. Один раз. В шею Дилана.

Белый шум. Он растворялся каплей крови в мутной воде.

Металлический щелчок. Тишина. Два уголька во тьме.

Дилан только больнее ударился о булыжник, на котором лежала его голова, и залился отчаянным смехом. Смех сквозь слёзы.

— И повторится всё как встарь... — в агонии цитировать Блока? Отныне он точно сошёл с ума. — Ну, давай! — теперь Дилан обращался к собаке. — Чего глаза свои красные вылупил? Жри! Вот я — твой, на блюдечке. Убей меня! — крикнул он в гневе. И тут же сбавил громкость до шёпота. — Я устал... убей меня.

Но пёс только фыркнул и отошёл в сторону, виляя хвостом. В непонимании Дилан сел на землю, уставившись на, казалось бы, обиженного хищника:

— И чего мы молчим? Не рычим, не кричим? Не набрасываемся на меня?

За бесконечные циклы бегства по этой кровавой дороге Дилан вовсе утратил интерес к жизни и здравый рассудок. Он бросил в монстра маленький камушек.

— Или тебе нужно, чтобы я убегал? А я больше не хочу. Всё!

Он поднялся на ноги, направляясь вглубь леса. Где-то там должна быть Илла, она должна бродить среди трупов повешенных и искать папу.

Пёс заскулил.

В первый раз, пойдя в иную сторону, Дилан наступил на что-то мягкое, жилистое и тёплое. Мокрое. Нагнулся, чтобы ощупать руками кусок мяса. «Наверное, остатки недавнего ужина здешнего домашнего зверя», — подумал Дилан в первую очередь, а потом нащупал грубый шов на шмотке плоти, мокрый оборванный трубчатый край. Кусок мяса был полый и пустой внутри. Как мёртвое сердце.

Сердце, вырезанное из груди.

Из груди маленькой девочки.

Дилан вспомнил залитый кровью бетонный пол. Собачий вой заполнил уши. Они выли, скулили, лаяли и скреблись в дверь ангара. Они были злы и одновременно напуганы. Они боялись ножа в руках Хантера и скалили зубы, мечтая мстительно вырвать ему глотку.

Хантер бросил к ногам Дилана маленькое избитое сердце.

Дилан повернулся к адскому псу: сквозная рана на груди зияла...

— Люси, — слёзно вымолвил Дилан, чуть ли не падая на колени. Он забыл, как дышать. — Моя Люси...

Это было сердце собаки.

Он не убил её.

Она жива.

Она — жива.

Отец будто вновь узнал о рождении дочери. В груди загорелся огонёк надежды. Дилан уверенно шагнул обратно, в сторону выхода, как адский пёс перешёл ему дорогу. Рыча и дыбя шерсть, он вернулся к своим смертельным угрозам.

Дилан на это внимание не обратил, думая о своём. Он повернулся на носках, сменив маршрут:

— Илла, — вспомнил он, решительно настроившись найти девочку. Без неё он никуда не пойдёт. Он обещал ей найти отца. Обещал вывести из этого леса.

Может быть, он трус, предатель, слабак, но одно качество он никогда не даст в себе затоптать.

Он умел любить.

⋆───────⋆⁺₊⋆ ☾ ⋆₊⁺⋆───────⋆

Дилан замешкался. Шаг вперёд, шаг назад. Куда деть найденное сердце? Парень аккуратно положил его у ног пса и пробормотал что-то вроде:

— Прости, приятель. Не переживай, все собаки попадают в Рай. — Затем уже грустно добавил. — Уж там мы точно не встретимся.

Он погладил зверя по голове, на что тот прорычал, явно собираясь снова оттяпать мужчине руку. Зверь завыл протяжнее прежнего, стоило Дилану сделать шаг на дорогу. Пёс угрожающе преградил ему путь, оскалил зубы, предвкушая погоню. Зверю это даже нравилось, как будто с ним играли в догонялки. В прошлой жизни его явно не баловали вниманием и свободой.

Но Дилан, спрятав пистолет за пазухой, направился вглубь леса. Пёс смотрел на него недоумённо, словно на сумасшедшего. Возможно, это сравнение лишнее: кто в здравом уме, решив выбраться из горящего дома, побежит обратно в самое пекло? Фыркнув, пёс отошёл к обочине и удобно улёгся на траве, ожидая возвращения нарушителей порядка.

— Илла! — Дилан кричал во всё горло, по большей части не думая о том, что на его зов может откликнуться кто-то ещё.

Со следующим словом небеса блеснули. Слепящая вспышка на мгновение озарила лес, выбелив стволы деревьев, чтобы мир утонул в ещё более густой тьме. Дилан инстинктивно пригнулся, закрывая голову руками.

Ещё одна вспышка. В этот раз мужчине удалось заметить, как луч света рвал ночное небо — выстрел молнии от края до края. В груди всё сжалось в ожидании громогласного взрыва, а тишина скручивала внутренности в плотный узел, натягивала нервы до предела — они должны были вот-вот порваться, как гитарные струны.

Вспышка — горизонтальная, высоко над лесом. Раскат от её удара до земли почти не доходил. Выстрел от тучи до тучи. И снова тишина.

Выругавшись, Дилан бросился бежать. Небо отмеряло его последние минуты, метроном считая удары сердца.

Поднялся ветер, трупы раскачивались на деревьях, сталкивались друг с другом и падали вниз. Дилан пробирался сквозь туши гниющих тел. Молнии то и дело подсвечивали их обезображенные лица. Мёртвые руки хватались за его ноги, а их молящий шёпот и злобные пророчества заглушал громкий пульс.

За коридором самоубийц действительно оказалось озеро: блестящее, как ртуть, с мёртвой синевой. На берегу сидел ребёнок: обняв колени и склонив голову, он напоминал несчастную Алёнушку с картины Васнецова.

Дилан вздохнул с облегчением, найдя Иллу. Сделал шаг и замер, решив на всякий случай оставить нож и пистолет под деревом — он рассчитывал на долгий разговор.

— Илла? — начал осторожно, подходя ближе. — Уходим скорее. Здесь нельзя оставаться.

В свете небесных всполохов неподвижная фигура пугала своей смертельной бледностью.

— Илла, — неуверенно позвал мужчина, вставая на колено рядом с девочкой.

Неторопливо подняв голову, она посмотрела вверх и тихо сказала:

— Шестьсот шестьдесят один.

— Что?

— Я видела тебя уже шестьсот шестьдесят один раз, — пояснила Илла, встретившись взглядом с мужчиной. — Это шестьсот шестьдесят второй.

Дилан понимал, что место странное: с какой бы жестокостью он ни умирал — каждая смерть заканчивалась новым вдохом и новой гонкой за жизнью. А ведь «День Сурка» раньше ему казался комедией.

Прикосновение холодной маленькой ладошки вызвало рваный вдох. Детские пальчики погладили шершавую щёку.

— Ты так страдал… Я поняла, почему тебя обижает пёсик, — соскочила на другую тему девочка.

Девочка ли? Спокойствие и рассудительность, с какими сейчас разговаривала Илла, не могли относится к ребёнку. Гром заглушил слова, поэтому мужчина переспросил.

— Я сказала, — повторила Илла, убирая руку на коленку, — что причина в твоём желании уйти. Пёсик не трогает никого, кто приходит сюда или кто исчезает в тумане. Но, если они поворачивают назад, к выходу из леса, то он убивает всех.

— Тут есть кто-то ещё? — С трудом сглотнув, Дилан заозирался. Сразу стало казаться, что кто-то смотрит на него из темноты с не самыми дружелюбными намерениями.

— Конечно есть! — засмеялась девочка, вытягивая руки-ноги вперёд. — Здесь о-о-очень много людей. Они обычно думают, что просто спят и видят сны. Но это не сон.

Илла вскочила на ноги и закружилась:

— А это точно не сон! Это прекрасное место, лишённое боли и страданий. Это место, где никто не бьёт тебя, не обижает, не заставляет что-то делать. Это место – сво-бо-да! Разве ты не понимаешь?!

Молния сверкнула, разрезала полотно тьмы, ослепляя на доли секунды. Электрическим током пронзило пространство, поднимая волоски тела, отдаваясь первобытным страхом в глубине грудины, заставляя сердце ускорить свой такт.

— Илла! Не до того! Нам надо спешить, — выдал скороговоркой Дилан и, схватив малышку за руку, потянул за собой.

— Не пойду! Пусти! Ты плохой человек! — визжала девочка, вырываясь из всех своих сил. — Ты бросил свою дочку! И меня бросишь! Как мой папа! Как моя мама! Взрослые все плохие, а я останусь здесь навсегда!

— Илла! — Дилан не выдержал и, схватив её за плечи, встряхнул так, что голова мотнулась вперёд-назад. Раскаяние наступило моментально, мужчина прижал девочку к груди со всей силы любви, трепета, желания защитить от всех невзгод. — Я обещаю – я клянусь тебе! – что ни за что тебя не брошу. Ты будешь центром всей моей жизни. Я сделаю ради тебя всё, что захочешь. Захочешь жить со мной – будешь жизнь. Захочешь найти папу – найдём папу. Только он точно не здесь, слышишь?! Он точно покинул это место. И нам надо тоже. Понимаешь?

Уже сбавив напор, Дилан отстранил от себя девочку и заглянул ей в глаза. Пока он говорил, она всё ещё трепыхалась и отбивалась, но сейчас – затравленно, потерянно смотрела на него. Закушенные губы, навернувшиеся слёзы. Её буквально колотило, и было понятно, что не от холода: странным образом в этом месте тело не мёрзло.

— Но я не Люси, — её слова подхватил ветер.

— Что?

— Я не твоя Люси. Ты всегда будешь выбирать её, а не меня.

Илла знала — история всегда повторяется.

— Я не выбираю между вами. Нельзя выбирать...

Когда умерла жена, Дилан принял истину: нельзя кого-то любить меньше, кого-то больше. Неправильно выбирать между супругом и ребёнком, между детьми. В лесу он убедился в этом окончательно и не хотел повторять чужих ошибок.

— Можешь думать, что угодно, но знай: ты уже здесь.

Дилан взял её маленькую ручку и положил себе на грудь. Под ладонью билось сердце: часто, сильно, ровно — подтверждая искренность его слов:

— И глупцы те, кто не пускал тебя сюда, — он выдержал паузу и повторил. — Я никогда тебя не брошу.

Илла сжала в руках ткань грязной рубашки:

— …Честно-честно?

— Честно-честно, — на выдохе пообещал Дилан и улыбнулся.

Тянущее ощущение лишь усилилось, погода портилась, все краски вокруг смазывались, таяли: по листья забарабанили первые капли дождя.

Подхватив на руки девочку, он рванул в ту сторону, где небо было светлее. Чуть помедлив, он обошёл дерево, где оставил оружие. Оно бы понадобилось при встрече с местным надзирателем, но Дилан помнил, как в прошлый раз Илла испугалась выстрелов. Свет вёл Дилана обратно на заезженную тропу: с собакой. С треклятый Цербером, что стерёг выход из этого Ада.

Взбесившаяся природа подгоняла шаг. Молнии подсвечивали переплетённые ветви — ярко-голубым, точно древо сияло изнутри. Кроны мерцали перебежным импульсом и хоронили свет в земле, а с приходом тьмы оттенялись бордовым цветом.

Дилан задыхался, но всё равно переставлял тяжёлые ноги — по инерции, по памяти. Одежда промокла, волосы сосульками падали на лицо. Земля под подошвой — дешёвое подобие Конверсов — начала таять, скользить. Электричество разряжало воздух — картинка двоилась перед глазами, качалась в такт сердцу, — отчего ветки не просто дрожали, а пульсировали, будто по ним текла кровь.

Вспышка — по сучьям пробежало сияние, но в этот раз огней было намного меньше. С каждой молнией лес мерцал всё тусклее, а раскаты грома, напротив, становились громче, сотрясая земную твердь.

— Ты не туда бежишь! — закричала Илла, шлёпая ладонью по плечу. — Туда! Туда! Нам надо сойти с дороги!

Её слова потонули в далёком ещё вое пса.

Не раздумывая, Дилан свернул с тропинки, прорываясь сквозь кусты голубики. Мелкие царапины сильно раздражали: они начинали зудеть под дождём. Здесь, вне дороги, деревья росли гуще. Мужчина спотыкался, поскальзывался на прелой листве, но не выпускал из рук самое ценное, что есть в этом богом проклятом месте.

— Илла! Куда дальше? — перекрикивая шум ливня, спросил Дилан. Сейчас он чувствовал себя слепым кротом, который прорывается вперёд без знания, что будет за поворотом.

Вёртким угрём выбравшись из рук, Илла крикнула «Сюда!» и бросилась по только ей известному маршруту, но она знала, куда вела, потому что вскоре густая темнота стала рассеиваться. Надежда – чёртова надежда, давно погребённая под тенью леса – теплом разлилась по телу.

Совсем рядом завыл пёс.

Он был в ярости. Он чувствовал, как его жертвы приближаются к самому краю охраняемой зоны — к бреши, оставленной им без присмотра. Он скалился, лаял, брызжа слюной. Ливень хлестал по его перекошенной морде. Прогнившая плоть разбухла, впитывая влагу.

— Я вижу выход!

Непонятно, чей это был голос, но оба бросили остатки сил, стремясь преодолеть, выйти из-под навеса ветвей. Сердце ломало рёбра, на губах сама собой появилась улыбка.

И когда до выхода, белеющего клубами тумана, оставалось буквально метров двадцать, Илла остановилась на месте, как будто натолкнулась на стену.

— Что такое? Пошли! Быстрее! — Дилан протянул руку девочке, но та замотала отрицательно головой и сделала шаг назад, в темноту, где рыскала в поисках пугающая гончая. — Илла! Давай же!

— Я не пойду! Я здесь останусь! — на одном дыхание выдала девочка и обхватила саму себя за плечи. — Уходи!

Дилан недовольно рыкнул, поворачиваясь к Илле. Так же настойчиво упрямилась Люси, не хотя идти в больницу.

— Мы уже всё обсудили, не время препираться, — крикнул Дилан сквозь ливень.

— Ты же всё равно меня предашь, сделаешь мне больно. А я не хочу больше плакать. Здесь... Здесь я не плачу. Потому что здесь некому меня обидеть. Такие как ты здесь не задерживаются, а оставшимся нет до меня дела. Они не замечают меня так же, как ты не заметил их. Я остаюсь. А ты уходи...

Илла указала пальцем на свет.

— Чего стоишь? Ты же так хотел уйти! — почти рыдала девочка.

Снова этот жуткий вой, что пробирал до нутра. То и дело бросая взгляд за плечо Иллы, Дилан опустился перед ней на колени, накрыл ладонями маленькие ручки:

— Ошибаешься. Я тебя хотел вывести.

Он чуть повернулся, указывая на свет. У виска повторился металлический щелчок. Дилан догадывался, что долго за границей леса он не протянет. Но иначе он поступить не мог. Осознав это, Дилан улыбнулся. Ему было страшно, как никогда, но он всё равно лучился доброй улыбкой.

— Там тебя ждёт дом, — сказал он, — любящая семья. Отец, который защитит тебя от жестокого мира. Илла, солнце, умоляю, дай ещё один шанс. Не мне — себе, — он медленно повторил каждое слово. — Дай себе последний шанс.

Ливень размывал его силуэт и голос, Илле на секунду показалось, что его светлая рубашка стала чёрной в горошек.

— Клянусь, себе сердце вырву, если оно тебе будет нужно. Тебя больше никто не бросит. Никто не обидит. Решишь остаться здесь, в забвении — я тоже никуда не уйду. Смотри. Я рядом, я рядом с тобой...

Илла не ответила на пламенную речь Дилана, но, когда раздался новый вой пса, девочка прильнула к мужчине всем телом и уткнулась тому носом в плечо, тонкие руки обхватили шею. Увы, спеша удрать от преследующего зверя, он не услышал, как ребёнок тихо сказал: «Папа…».

Ливень постепенно затих, превращаясь в редкий «грибной» дождь. Прохлада наполнила лёгкие живым воздухом. Свежесть обволокла кожу. Одинокие капли скатились по щекам. Дилан впервые услышал, как Илла смеётся, прыгая по лужам, а сам, раскинув руки ловил последние слёзы неба.

Меж деревьев на окраине леса появился пёс. Взгляд Цербера ощущался даже сквозь завесу тьмы. Дилан смотрел в Бездну и та явно сделала ему одолжение, подарив счастливое мгновение, которого на самом деле никогда не было. Одно мгновение за все жизни...

Они уже не видели друг друга, но всё ещё слышали. Пострадавшая глазница не восстановилась, но и без глаза Цербер чуял всех в своём царстве.

Запрокинув голову, он протяжно завыл, провожая две души.

***

… От выстрела заложило уши – в неисчисляемый миг нейроны мозга взорвались снопом искр, неуловимый бег импульса проносил перед глазами целую жизнь: минувшую и грядущую. Вспоминал своё собственное «я», чтобы сказать, что всё было не зря. Тело молодого мужчины упало на бетонный пол.

— На куски и скормить псам, — отдал распоряжения Хантер, опуская пистолет. — Чтобы через два часа и в воспоминаниях не было этого отброса. А, точно, и труп того хромого кобеля тоже в лесу закопайте.

— Босс, а сердце куда?

— Хочешь — оставь себе на память.

Толкнув напоследок носком туфли мертвеца, глава местной банды направился на парковку. Чёрный «Кадиллак» – его гордость и любовь – блестел хромированными дисками. А внутри, на заднем сиденье, виднелась макушка.

— Заскучала? — спросил Хантер, садясь на место водителя. — Как чувствуешь себя, Люси?

— Хорошо, только Софи скучает по папе.

Девочка подняла куклу вверх, чтобы разъяснить, кто это. То была изрезанная и не раз перешитая тряпичная игрушка — Дилан часто чинил её, ибо чем бы ни заканчивались капризы Люси — ночью она обнимала только эту куклу.

— Папа бросил меня? — малютка поджала губки.

— Нет, что ты... Папа, — задумчиво протянул мафиози, поворачивая ключ в замке зажигания, — нашёл работу, но она далеко. Поэтому он попросил приглядеть за тобой. Всё будет хорошо. Уж поверь, мне можно доверять, — сказал босс, а про себя ехидно усмехаясь, подумал, что возможно он — единственный человек на этом свете, который умеет держать свои обещания. Но, кто знает, сколько жизней у него ушло, чтобы научиться этому.

Хантер посмотрел на Люси в зеркало заднего вида и подмигнул ей:

— Повезло тебе, принцесса.

Девочка крепче прижала к себе куклу. Её взгляд сначала был настороженным: Хантер казался чужим, непонятным. Но постепенно страх уступил странному ощущению безопасности, как если бы рядом сидел отец.

— Когда папа приедет?

Хантер закатил глаза, но ответил ласково:

— Дилан сказал, что будет присылать тебе письма каждую неделю. А ты – учись, чтобы суметь написать ему письмо в ответ. Хорошо?

Люси молчала, всё ещё оценивая водителя. Опустила глаза, заметив то, что прежде не попадало в поле её беглого взгляда. Любопытные ручки нашли в кармане сидения блестящий балисонг.

В животе урчало от голода.

— Принцесса, ты чего притихла? — бросил Хантер, нажимая на педаль газа.

— А ты умеешь готовить пудинг? — осторожно ответила девочка вопросом на вопрос. Маленькие пальчики водили по резьбе на холодном металле.

— Может быть, лучше мясо? Давай заедем в кафе.

Заметив блик с заднего сиденья, Хантер повернулся и мягко забрал нож из рук ребёнка:

— Непоседа. От тебя всё придётся прятать? Ещё наиграешься с ним, но прошу — не за моей спиной.

Складной нож описал сальто вокруг его пальцев, что вырвало из уст девочки искренне «ух-ты». Хантер одобрительно кивнул:

— Как-нибудь научу тебя так же, — и задумавшись добавил, с лёгкой улыбкой. — Мы с тобой поладим.

Лес затих. Умолкло завывание Цербера. Ни эха, ни стонов, молитв... Дилан не вернулся туда после выстрела — выстраиваемая тысячами жизней душа, наконец, получила последний осколок мозаики. Замерев в бесконечном мгновении, он стоял на опушке и ловил лицом капли первого осеннего дождя. По лугу бегала чёрная борзая — свободная, как и его сердце.

Он наблюдал за дочерью — не важно откуда: в каком времени и пространстве. Ведь он дал ей новую жизнь —последний шанс научиться доверять людям.

Чёрный «Кадиллак» исчез за поворотом. Всё было закончено и одновременно начиналось заново.

⋆───────⋆⁺₊⋆ ☾ ⋆₊⁺⋆───────⋆

— Я так больше не буду! Мама! Прекрати!

Девушка захлёбывалась слезами и воем, уворачиваясь от хлёстких ударов широкого ремня. Мать откинула в сторону мешающий стул, не заметив, как тот столкнул со стенки хрустальный фужер. Звон утраты стал лишь новым поводом:

— Мерзавка! Ты ещё стаканы бить мне будешь?! Мало мне разговора с директрисой! Так ты ещё хочешь, чтобы я с младшими уроки учила?! Ах ты дрянь!

Орудие пыток полосовало тело подростка, проявляясь на бледной коже красными рубцами стыда. А ведь только сегодня прошли старые синяки, и она решила надеть нарядное платье в чёрный горох.

Рука матери схватила дочь за косы:

— Расфуфырилась! Кукла драная! Кто на тебя посмотрит?! Кому ты нужна?!

— Больно! Мне больно, мама! — кричала Присцилла, сжимая запястье дорогого человека.

Белые банты свисали щупальцами медуз, потеряв свою праздничность. На ткани платья – разводы разлитого чая. Боль тоже приходила всплесками. Раз – рвутся волосы на голове от очередного шкумотания. Два – кожу скребёт огонь, когда коленки проходятся по половику. Три – удар по щеке высекает искры из глаз. Боль и обида поглощают разум девушки, остаётся только забиться в угол, свернуться в клубок и закрыть голову руками. Присцилла знает: так достанется меньше.

Мать неистовствует, нависает над дочерью. Обвинения льются непрерывным потоком, а ремень служит для укрепления понимания вины. В такие моменты она походила на Бетховена – Присцилла видела изображение в учебнике: всклокоченный, с раскрытым ртом и сведёнными бровями. Точь-в-точь мать.

Постепенно буря теряла силы: всё реже тычки и рывки, всё ниже тон голоса. Женщина отошла к серванту, открыла бар и налила себе стопку водки. Одним махом выпила, сморщилась и сипло прохрипела:

— Послал же бог дочь… Вся в отца. Породу не обмануть. И закончишь, как этот кобель! Никто тебя и не вспомнит! Попомни моё слово!

Женщина на эмоциях опустила стопку, громко ударив по дверце бара, что сейчас исполняла роль столика, откинула кудрявые волосы со лба и, словно впервые, посмотрела на всё ещё зажатый в руке ремень. Как гремучую змею, отбросила его в сторону.

— У тебя есть полчаса. Когда вернусь, чтобы дома было убрано, а дети уложены спать. И не дай тебе бог, чтобы хоть где-то остались пятна от чая.

Не глядя больше на дочь, женщина развернулась на пятках и вышла в коридор. Вскоре грохнула дверь о косяк, и в комнате стало враз тихо, словно выкачали все звуки. Присцилла не отнимала рук от головы. Слёзы, сопли, слюна… Всё стекало на парадный неумело накрахмаленный воротник. В висках давило, кожу жгло. Последствия будут преследовать её ещё две недели. Снова косые взгляды и оправдания «Упала». Сильнее всего пришлось по правому бедру. Заторможенно двигаясь, девушка подняла ткань платья и уставилась на набухший след от пряжки – чёткие углы звезды выглядели нереалистично.

Медленно стали проявляться звуки. Тиканье бабушкиных часов на стене, шаги старика с клюкой за стенкой. Крики ребятни на улице, что играют в футбол. Лязг крышки кастрюли на кухне и голос чьего-то мужа (девушка не разобрала).

Утеревшись подолом юбки, Присцилла медленно поднялась на ноги. Тело ныло, протестовало: ему необходим был отдых. Но у девушки были другие планы.

Она знала, что мать ушла к тёте Люде и вернётся поздней ночью. Нетрезвая. Переступив с ноги на ногу, девушка неторопливо стала убирать следы погрома в квартире. Не хватало, чтобы снова соседи вызвали участкового. Тогда на оплеухе вряд ли остановится…

Осколки с приятным перезвоном скатываются в мусорное ведро. Оглянувшись на всё ещё перевёрнутую мебель, на разбросанные вещи, на разлившееся море на столе, девушка враз обессилила, и колени подогнулись. Кисти упали, взгляд стал стеклянным. Опухшие веки, нос, потрескавшиеся губы, покрасневшая от пощечины щека, ссадины и синяки. Присцилла сломанной игрушкой сидела на полу, изо всех сил стараясь найти что-то хорошее в этой жизни.

Раньше всё было по-другому. Раньше она была любимой дочерью. Раньше мама улыбалась и покупала сладкую вату. Раньше был папа, который катал на плечах. Они смеялись и были счастливы. Раньше у неё была семья.

Но потом родились они, и всё изменилось. Квартира наполнилась криками, звуками ссор. Тот скандал ничем не отличался от сотен других, родители, как всегда, разругались, и отец ушёл успокоиться. Только больше он не вернулся. Ни через день, ни через неделю, ни через пять лет… Он ушёл из-за них. Они стали причиной разлада их жизни. Они уничтожили, раскромсали её счастье.

Присцилла старалась полюбить своих младших братьев. Она играла с ними, купала, одевала. Но чем взрослее становились близнецы, тем злее становилась мама. Сначала она сбросила на дочку домашние хлопоты. Потом – уход за детьми. Она приходила поздно вечером, когда братья должны были уже спать, и ранним утром молча уходила, чтобы не пересекаться с детьми. В свои двенадцать лет Присцилла стала оплотом для двухлетних братьев.

Год за годом девушка справлялась с тяготами: училась в школе, готовила, убирала, стирала, ухаживала за детьми. Она уже и не помнила, что бывает что-то иное, помимо ежедневных забот. Поведение матери становилось всё хуже, и первые побои не заставили себя ждать.

С отстранённым выражением лица Присцилла всё же поднялась и стащила с себя платье. Прихватив скатерть со стола, она забросила вещи в ведро. Вид испорченного праздника откликнулся в душе. Медленно склонившись, девушка с силой сдавила ткань, вымещая на ней свою нерастраченную злость. Слёзы ярости наполнили глаза.

Вид пятен чая на белой ткани.

Присцилла впервые подумала, что с неё хватит.

⋆───────⋆⁺₊⋆ ☾ ⋆₊⁺⋆───────⋆

Если всё уже решено, то обдумывать план не страшно.

Присцилла продолжала выслуживаться перед матерью, заботиться о братьях и посещать школу, при этом у неё появилось чувство странной отрешённости. Как будто то, что происходит сейчас, – не более, чем чужая жизнь, чья-то роль, за которой она лишь наблюдала.

В то же время чётко отрисовывались в памяти малозначительные вещи, которые раньше бы забылись. Сейчас же девушка даже завела для этого записную книжку. Старенькую, доставшуюся от бабушки, в которой сохранились кулинарные рецепты, записанные со слов старушки. Присцилла помнила, как они вместе изучали буквы и занимались правописанием. Это были тёплые воспоминания, закончившиеся холодной зимой. На похоронах было несколько человек, и речь матери была скомканной: они не ладили последние годы. Комья земли падали глухо. Могильщики хотели побыстрее справиться с похоронной процессией. В такой мороз снег особенно больно кусал щёки и пальцы.

Поверх рыжей бумаги девушка записывала привычки соседей: кто во сколько встаёт, кто во сколько ложится, с кем общается, куда собирается, – буквально всё, что можно было выжать из услышанных фраз. Шанс был только один. Если её поймают, то мать превратит её жизнь в кошмар.

День ото дня Присцилла рассчитывала свои действия, пряча записи, едва у подъезда раздавался голос родительницы. Побои временно прекратились, но дёргать по поводу и без она не перестала.

— Уроки с младшими сделала? — спросила мать мимоходом, разламывая белый хлеб в едва ли наваристый суп. В конце месяце всегда было тяжело с талонами на продукты. Зато водку она где-то находила каждый день. Шерстяной платок, в который она прятала лицо по утрам, минуя проходную, уже пропах перегаром.

— Ещё нет. Я собиралась…

Удар кулаком по столу прерывает тихий голос Присциллы.

— Сколько я должна ещё слушать твои оправдания?! Неужели так сложно заботиться о своих младших братьях?! Тебе что, тяжело уделить им время? Думаешь, что ты чем-то лучше них?

В мгновение ока из усталой, но ровной женщины, она превратилась в нервозную истеричку, потрясающую кулаками и швыряющую всё, что попадается под руку.

— Живо в детскую! И чтобы не выходила, пока не сделаешь с детьми все задания!

— Но я ещё не поела, — попыталась возразить девушка, кладя ложку на край тарелки.

— А ты не заслужила! — фыркнула мать и перетянула тарелку дочери к себе. — Вот закончишь с домашними делами, уложишь детей спать, тогда и поешь.

— Но мама!...

— Никаких «мам»! — прикрикнула женщина, снова ляснув кулаком по столу. — Ты взрослая девушка. И уже должна понимать, что такое ответственность. Всё. Брысь от стола! Займись братьями. Они хоть, может быть, вырастут людьми. Не то, что ты.

Присцилла стиснула кулаки под столом: отросшие ногти впились в мякоть ладони, причиняя боль и отвлекая от желания раскрыть рот. Девушка знала, что это бессмысленно.

Сдержав волну гнева, Присцилла встала из-за стола, поставила на место стул и отправилась на улицу, искать своих братьев.

Долгие уговоры закончились сделкой. За сладкие конфеты шестилетние братья согласились пойти сделать домашние задания. Сидя в спальне, в тёплом свете настольной лампы, дети быстро справились с математикой, но каллиграфия им давалась с трудом. Непоседливый нрав давал о себе знать, размазывая чернила по бумаге.

Когда часы показывали полночь, Присцилла только-только уложила детей спать и вышла из детской, чтобы поесть. Желудок сводило болью. Казалось, он прилип к позвоночнику.

За столом всё так же сидела мать: уронив голову на скрещённые руки, она спала в компании полупустой бутылки. Это зрелище уже ничего не вызывало. В голове Присциллы с кристальным спокойствием звучало: «Она всегда такая».

Прихватив кастрюлю с супом и тазик с грязной посудой, девушка тихо вышла в пустой коридор и направилась на кухню. В это время все уже расходились по своим комнатам — отдыхали от рабочего дня, готовились к новому. Такие моменты казались девушке одинокими и неправильными: живя в коммунальной квартире, ты привыкаешь к шуму, к звукам чужой жизни, к тому, что кроме тебя есть кто-то ещё.

В таком же спокойствии Присциллу съедали мысли. Они кружили, жужжали. То предлагали сделать это завтра же. То предлагали оттянуть. И даже работа рук, пока девушка мыла посуду, не могла отвлечь от разрывающего гомона.

— Заткнись! — в сердцах прошипела Присцилла, кидая тряпку в пустую раковину.

Накрыв руками уши, девушка замотала головой из стороны в сторону. Перед глазами от усталости стало плыть, но бессвязное бормотание осталось. Сев на корточки, Присцилла уткнулась в колени и обхватила ноги руками. Не было слёз. Неопределённость и страх кусали её, не позволя стоять на месте.

Ты же знаешь, что дальше всё будет только хуже… Она никогда не отпустит тебя… Она никогда не любила тебя… Ты нужна ей только как рабочая сила… Ничтожество… Ты — кукла. Пустая, нелюбимая, уродливая кукла. Поломанная мелкими ручонками братьев. И ты такой останешься, если не решишься.

Сделай это.

Голос, что был сначала неявным звуком издалека, набрался силы и стал отражением всего того, что бродило внутри неё. Присцилла боялась… Она боялась стать никем в жизни матери. В жизни той, что осталась с ней, кто не бросил. Поэтому она пересиливала себя, делала то, что не нравится.

Сделай это.

А братья... Они – помеха в её спокойной жизни. Они – источник боли. Из-за них её счастливая семья разрушилась. Они лишили её всего. Всё, что испытывала к ним Присцилла, — отвращение. Она никогда не любила братьев. Если бы не мама…

Сделай это.

Весь пазл сложился в одно мгновение.

Две недели её преследовал шум мыслей, а сейчас они словно исчезли. И наступила блаженная пустота с чёткой фразой, вычерченной в пустоте: «Сделай это».

Присцилла поела, отнесла всё домой, расставила посуду по местам. Вещи были уже подготовленный давно, просто девушка не до конца понимала, зачем она это сделала. Прихватила с собой спички, керосин, который мать купила по талонам в прошлом месяце. В мешок она сложила яблоки, сыр и хлеб. Из схрона матери достала заначку. Хорошо, что на улице лето. А там – кто знает, где она окажется.

— Сестрёнка, ты чего не спишь? — сонно пробормотал брат, выходя из спальни. Он так мило тёр кулаками заспанные глаза, что можно было бы даже умилиться.

— Ты в туалет? Иди быстрее, чтобы мама не проснулась, — ответила Присцилла, открывая для брата дверь.

Едва девушка проводила взглядом фигуру ребёнка, прислонилась к косяку. Решение не изменилось, но появившееся желание… Грубое, жестокое, ужасное и такое манящее…

Присцилла сбросила у порога все свои вещи и направилась в детскую комнату. Надо успеть, пока второй не вернулся…

Сделай это.

⋆───────⋆⁺₊⋆ ☾ ⋆₊⁺⋆───────⋆

Это не было страшно. Скорее, это напоминало праздник. Маслянистые следы быстро схватились пламенем и засияли уже внутри деревянной коробки. Сначала занялись тюль и шторы, ковры, потом вещи, обои. Огонь проворно находил себе пищу, проникая в щели под дверями, пробираясь в тёмные углы, где были свалены ветошь с дровами и газетами вперемешку. В ночи пламя окрашивало в прекрасные рассветные цвета мебель. Дым тянулся лентой. Сначала лёгкий туман, но чем ярче разгорались огни, тем плотнее становились клубы. Вскоре раздались первые крики.

Присцилла стояла на улице, под деревьями, всё ещё сжимая подушку в руках. Снаружи не сразу показались проявления трагедии, но когда она увидела отражающиеся в окнах всполохи и первых выскакивающих голых людей, чувство превосходства овладело её маленьким сердцем. Всю жизнь она страдала от них. «Будь хорошей девочкой. Не расстраивай маму. Учись на отлично. Помогай братьям»… Весь этот рассадник словоохотливых старух и алкашей нужно было уничтожить.

— Сестрёнка, ты чего не спишь?

Присцилла дёрнулась — цепкий взгляд бросила за спину, словно там мог быть он. Они. Вцепившись в подушку, девушка посмотрела на неё. События ещё не стали воспоминаниями, но уже находились в другой жизни. Она помнила их удивлённые вскрики перед тем, как перина накрывала их головы. Помнила, как маленькие ручки шлёпали по её ладоням. В свои шесть лет они всё ещё были маленькими. Помнила, как дети колотили ногами и старались оттолкнуть сестру из последних сил.

Но у них ничего не вышло.

Они сами виноваты в этом. Они заслужили этого. Им нужно было не рождаться, тогда все были бы счастливы: отец не бросил бы семью, и мама с папой продолжали бы любить дочку. Во всём виноваты они.

Присцилла не заметила, как стала сглатывать слюну чаще: поднявшийся запах сожжённой древесины и жареного мяса вызвал аппетит. Она не заметила и того, что улыбается. Глаза сверкнули: она смотрела на что-то настолько потрясающее, что даже выступили слёзы. Чувство искреннего восторга впервые посетило её.

Хлопнули двери соседних домов: в праздничную ночь освобождения вышли люди. Присцилла выбросила в кусты подушку и рванула прочь от звуков разбитых жизней.

Девушка бежала, куда глаза глядят. Подальше от огней города, от злых, прогнивших людей. Бабушка говорила, что в деревне хорошо, что там – последнее пристанище для любого: в селе всегда работа имеется, а Присцилла труда не боится.

Городские огни пугали и казались отголосками того, что случилось за спиной по её вине. Присцилла ни разу не обернулась. Плотно сжав губы, она неслась вперёд, огибая тех, кто шёл на зарево.

Зазвучали сирены. Пожарные машины пронеслись по улице, заливая всё сине-красными цветами. Почему-то убийце стало смешно, и, запрокинув голову, она в голос засмеялась:

— Так вам и надо! Скатертью дорожка!

Кружа в безумном танце, она стремительно свернула на мост. В голове было, наконец, тихо, а мысли стали удивительно чёткими и ясными. Не было никаких мук совести или чувство стыда. Тем более горечи утраты. Сейчас, в том огне, сгорало всё, что мучило её годами, что причиняло боль, что она ненавидела.

Как только появились эти спиногрызы, ей не на кого стало положиться. У неё была лишь она. Всё, что она любила, перестало существовать. Свободное время? Друзья? Игры? Семья… Злые слёзы застилали глаза, лёгкие горели огнём, но Присцилла упорно двигалась вперёд, где у неё будет право распоряжаться своей жизнью.

— Я вам не принадлежу, — шептала девушка, кулаком размазывая влагу по щекам.

Длинные волосы она заплела в две косички и завязала белыми бантами – последним подарком отца. Нарядное украшение контрастно смотрелось на чёрном простом платье, но больше нечего было надеть в летнюю пору, а сменная одежда была грязной.

— Девочка, — окликнул её проходящий милиционер. Видимо, заметив слёзы, он сразу подумал про спешку скорой помощи. Его голос стал мягче. — Где твои родители? Ты потерялась?

Замерев на месте, Присцилла вперила взгляд в мужчину. Он при исполнении и точно не оставит её в покое. Да любой взрослый обратил бы внимание на плачущего ребёнка ночью! Девушка оглянулась по сторонам, ловя на себе взгляды прохожих. Они шептались, но не подходили.

«Просто делали вид, что их опередили», — желчно подумала Присцилла и медленно стала отступать назад, к проулку между домами, пока он не понял, что это ОНА НАКАЗАЛА ИХ!

— Девочка? — неуверенно протянул мужчина, глядя на неё.

Резкий рывок – Присцилла кидается в темноту меж стен. Преследующие шаги говорят ей, что останавливаться никак нельзя. Бежать. Как можно дальше. От него. От всех. Бежать.

Рука служителя порядка протянулась к Присцилле, шкрябнул пальцами по плечу, срываясь без улова. А девушка подалась в бок и спрыгнула со ступеней и растворилась в шелестящей тьме парка.

Лишь на другом конце парка она позволила себе остановиться. Пружинящий травяной ковёр впился мелкими камешками в коленки и ладони. Голова кружилась, дышать было нечем. Через секунду внутренности беглянки скрутило, и Присциллу вырвало желчью и остатками ужина. Нос стало свербить от рвоты. Глаза слезились от боли и унижения.

Сев на землю, девушка собрала с лица все жидкости руками и вытерла о траву.

— Ура! Мы поедем на поезде! — кричала девочка, бегая вокруг обеденного стола.

Мама по-доброму улыбается, складывая вещи в чемодан. Папа только сел завтракать и дул на горячий чай:

— Аккуратнее! Не упади! Иначе вырастет шишка высотою в дом!

— Ахаха! Шишка с дом! — смеётся кроха и начинает крутиться на месте. — Но мама всё вылечит! Она самая настоящая фея!

Воспоминания, наполненные теплом и уютом, бесцеремонно ломают что-то под рёбрами, причиняя физическую боль. Присцилла с мычанием прижимает руку к боку. Всё ещё подташнивает и дыхание сиплое, но надо двигаться.

«Мы поедем на поезде!» — кричит в голове голос, поднимая уставшее тело на ноги.

Двигаться…

⋆───────⋆⁺₊⋆ ☾ ⋆₊⁺⋆───────⋆

Заросший сорняками луг простирался от берега реки до чёрных наконечников пик лесного массива. Когда-то здесь собирали пшеницу, скручивали стога и всю зиму кормили живность сеном. Но осот да пырей потеснили культурное растение.

Тонкий лунный месяц, играя в прятки, часто скрывался за слоистыми облаками. Россыпь звёзд в такой темноте казалась ближе и ярче. Клубы тумана тонкими паутинками выходили из-под веток елей, покрывая собой всё поле, превращая сельскую местность в таинственные пустоши, где каждый новый шаг может стать твоей роковой ошибкой или благословлённым даром.

Вдалеке раздался гудок. Затем ещё один, и стал непрерывным на долгие для такого спокойствия три секунды. Разрывая завесу колёсами, электричка прорезала лучом темноту, освещая заросшие дорожные пути. Заскрипели колодки, состав стал притормаживать, филигранно останавливаясь у незаметного полустанка. Двери оставались закрытыми буквально несколько мгновений и резко, как летит вниз топор гильотины, распахнулись в прохладу ночи.

Казалось, что никто не вышел. Но когда электричка захлопнула свои пасти и умчалась дальше по путям, туман кольцами окружил хрупкую фигуру девушки. Подростковая нескладность проявилась в ней уже год как. Вытянулись руки, ноги. Но округлиться фигура не успела. Угловатые плечи, тонкие руки, длинные пальцы, выгнутые назад коленки, как часто бывало у людей от недоедания. Только белые банты и светлая кожа выделялись в таящейся ночи.

Оглянувшись по сторонам, Присцилла заметила только тени лавочек. Ни здания вокзала, ни фонарей. Здесь была единственная платформа для таких же, как она, потерянных людей.

Потрескавшийся асфальт продолжился разбитыми ступенями, ведущими к едва заметной в высокой траве тропке. Охнув от холода повисшей на растениях влаги, девушка пошла вперёд. Страх ютился под грудой обид, залитый тянущимися потёками ненависти.

Говорят, все дороги ведут в Ад. Присциллу же тропка проводила до развесистого дерева. Земля, истоптанная до состояния камня, стала первым признаком жизни в этой глухой местности.

Воздух сладко пах белыми цветами, что покрывали ветви гиганта, а едва слышимое уханье совы добавляло… уюта, что ли. Девушка чувствовала себя, как будто приехала к бабушке погостить, в деревню. Вот-вот она увидит улыбку, упадёт в распростёртые объятья — и весь этот кошмар закончится.

Но у путешественницы нет бабушки.

У неё, в целом, больше никого нет…

Встряхнувшись, Присцилла последовала за уже явной лентой дороги. Вскоре показались домики. Одноэтажные деревянные строения выглядели или нежилыми, или заброшенными. Ни в одном окне не горел свет. Да и откуда ему взяться ночью. Только всё равно что-то было не так…

Как заноза под кожей, что-то зудело, нервировало, касалось ледяными пальцами между лопаток, завязывая мышцы в узлы. Резко обернувшись, заметавшись на месте, девушка с ужасом осознала причину этого чувства: не было ни единой собаки. В этой деревне, ни на одном дворе не было сторожевого пса. Приглядевшись внимательнее – нет-нет да встречались заросшие бурьяном будки, доживающие свой век, а пустые железные миски, как монументы о былом, врастали в землю...

Холод, прокравшись под ткань платья, охватил сердце стальной полосой тревоги. Голова закружилась, уши заложило. Темнота ожила и накинулась оголодавшим зверем, терзая глазные яблоки.

Вскрикнув от боли, Присцилла бросилась по дороге. Слёзы душили. Неясное бульканье вместо рвущихся откуда-то из глубины нутра слов «Мама» причиняло буквально физические страдания, терзая носоглотку.

— Кто тут?!

Раздавшийся окрик лезвием прошёлся по сухожилиям: колени подкосились. Вспышка боли прошила до самой макушки. Девушка, не сумев справиться с собой, уронила руки вниз и в голос разрыдалась.

***

Жёлтый свет старого бра вырывал из темноты двоих. Укрытая пледом, девушка сидела у стола и держала в руках чашку. Бездумно шкрябая скол на крае керамики, она смотрела перед собой. Потерянная, с опухшими глазами и носом. Тем временем мужчина уже допил свой чай. Чёрные волосы свисали неровными прядями на глаза. Жёсткий волос бороды покрывал нижнюю часть лица и шею. Широкие плечи, большие ладони: этим он напоминал Присцилле отца. Только в отличие от него этот человек был худым и невысоким. Одежда старая, местами залатанная не самым умелым образом. Да и всё в этом доме было таким.

Стараясь занять руки хоть чем-то, мужчина потирал сухие ладони, чесал подбородок, проводил по усам. Между двумя людьми в тягостном молчании рождалось спокойствие, которое безжалостно убила всего одна фраза:

— Ты… того… Родители твои где?

Вопрос сдавил глотку, вызывая новую волну слёз. В этот раз они сорвались с ресниц и прочертили полосы по грязному лицу. Шмыгнув носом, Присцилла решительно стёрла влагу:

— Нет их.

Отведя в неловкости взгляд, хозяин дома посидел минуту-другую неподвижно, а после поднялся со стула и скрылся внутри дома. Звуки из жилой комнаты стали для девушки единственным напоминанием, что она здесь не одна, что это не сон и даже не её фантазия. Всё тело стало чувствительным к происходящему там, в темноте. Скрип половиц, скрежет ножек, дребезжание пружин, шорханье тканей. Каждый звук, как импульсом, отдавался на коже разрядом тока.

— Девочка, иди сюда, — позвал мужчина.

Присцилла неторопливо поставила на стол чашку, поправила плед на плечах, не решаясь его снять. Лунный свет проникал через пыльное окно и освещал расстеленный диван тонким лучом.

— Ты ложись, — пояснил хозяин дома, запуская пальцы в свои волосы. — Рассвет уж скоро. А как проснёшься – обсудим всё: что да как. Мне моя бабка говорила, что утро – время правды, а вечер – время лжи. Так что…

И не закончив никак фразу, мужчина ушёл в соседнюю комнату, скрывшись за занавеской.

Присцилла посмотрела вслед незнакомцу, что впустил её в свой дом. Голова была тяжёлые, вопросы ворочались лениво, путано. Хотелось обдумать всё произошедшее, но, едва девушка легла на постель, её сморил крепкий сон.

***

Мужчину звали Тихон. Раньше, как и остальные жители, в этой деревне в десять дворов он проводил время с весны по осень. Но сейчас его городское жильё разрушено, имущество растаскано. Родные или умерли, или пропали без вести. За дорогой и широким вокзалом ждали лишь судебные тяжбы. Поэтому больше, чем на неделю, приютить Присциллу он не мог.

Девочка не сказала ему, откуда приехала. Повторяла только, что осталась сиротой. Да Тихон особо и не лез в душу: 53-й год, казалось бы, должен был уже успокоить волнения, но нет, его всё ещё штормило отголосками войны.

Первые дни мужчина приносил к дивану гостьи еду и питьё, не требуя никакой помощи по дому. Сам дрова заготавливал. Сам еду готовил в печи. Даже пирог с яблоками сделал к вечере, чтобы порадовать сладостью ребёнка. Большую же часть времени ходил по лесу, собирая ягоды, грибы, охотясь на мелкую живность.

На третий день Присцилла встала с кровати, застелила её, даже накрыла пледом, словно делала так всегда. Когда солнце клонилось к закату и Тихон вернулся в дом, всё было вымыто и вычищено, грязные вещи замочены в вёдрах, а в печи разливался ароматом борщ из остатков вчерашнего мяса. Молча раздевшись, помыв руки, мужчина сел за стол, тем временем девушка накрыла на ужин и села напротив.

Так они и нашли выход: в тишине и молчаливой заботе друг о друге. Тихон приносил пищу, Присцилла её готовила. Нескладная фигура девушки тонула в тёплых мужских вещах. Но так было куда теплее вечерами, чем в тонком наряде. Платье и ленты она сложила на стуле, оставив на время, как и всё произошедшее.

Именно когда Присцилла привыкла к повседневным заботам о доме и о другом человеке, Тихон приехал раньше времени. Неловко потоптавшись на собственном пороге, не закрывая входную дверь, он сбивчиво сказал:

— Тут эта… такое дело… Ещё бабка говорила, что каждому овощу своё время. И это…

Тихон перестал смотреть в глаза Присцилле. Даже когда девушка рвалась из крепких рук участкового, он только отходил в сторону и ерошил спутанные волосы.

На крови и слезах она выучила урок, что никакого доверия не существует.

⋆───────⋆⁺₊⋆ ☾ ⋆₊⁺⋆───────⋆

Сельское отделение милиции не было предусмотрено для ареста детей. Хоть привезённая в участок девушка успела агрессивно выразить своё несогласие с происходящим, Алексей Вячкин решил быть мягче и нарушил протоколы, приведя задержанную в свой кабинет.

Вытерев платком шею и лоб, участковый сел за стол, напротив Присциллы:

— Что ж… Может, начнём? — Молчание было ожидаемым, поэтому Алексей подтянул к себе журнал, открыл его на чистой странице и поставил по центру листа сегодняшнюю дату. — Как мне тебя звать-величать? По имени-то оно сподручнее будет. Меня вот можешь звать дядей Сашей.

Широкая улыбка молодого сержанта должна была смягчить залётную гостью, но этого не случилось. Участковый заметил ещё там, у Тихона: в какой-то момент её яростное сопротивление надломилось, тогда тело девушки обмякло в руках Алексея, а взгляд стал таким, как сейчас, – спокойным и незаинтересованным. Совсем не детским.

— Так. Хорошо. А лет тебе сколько? — продолжил расспросы мужчина.

На вид беглянке было лет пятнадцать. Худая, синяки под глазами, искусанные губы. Алексей забрал её, как была: в старой майке охотника, в его же старых штанах. В последний момент Тихон молча всучил платье и белые банты. Но больше ничего при девушке не было.

— Хорошо, — протянул участковый, кивая сам себе. — Откуда ты, конечно, тоже не скажешь. А родители твои, по словам Тихона, умерли. Во всяком случае, так ты ему сказала. Это правда?

Испытующий взгляд не был даже встречен: девушка бездумно смотрела в окно.

Тяжело вздохнув, мужчина откинулся на спинку стула:

— И что мне с тобой делать? На контакт не идёшь. Документов никаких нет. А в отделе поиска пропавших заявлений больше, чем в военкомате. Дела…

Прикрыв глаза, Алексей погрузился в размышления. Найти подходящий для всех вариант было невозможно, поэтому сотрудник решил быть в первую очередь человеком.

Закрыв тетрадь и отложив её в сторону, участковый сцепил пальцы в замок, положил руки на стол:

— Тогда поступим таким образом. Для начала мы тебя накормим. Потом я позвоню начальству и доложу о твоём нахождении здесь. А дальше будем ждать.

И ждать пришлось гораздо дольше, чем предполагал Вячкин.

Диспетчер районного отделения записал отличительные черты, приметы девушки и попросил набраться терпения. Его хватило до девяти вечера, но порадовать Алексея не могли: «Проводится проверка».

Всё это время девушка лишь безучастно смотрела в окно или себе под ноги. На вопросы не отвечала, разговор не поддерживала. Благо, что аппетит присутствовал и от еды не отказывалась.

Присев на корточки перед задержанной, чтобы оказаться в поле её зрения, Алексей сказал:

— Что ж, гражданка. Придётся нам нарушить ещё один протокол. Собирайся. Мы едем ко мне домой. Не ночевать же тебе на скамейке в камере предварительного задержания.

***

«Совсем ребёнок же», — по кругу повторялась мысль в голове Алексея, когда он смотрел на девушку.

Вот уже три дня она следовала за участковым тенью. Если раньше на скуку мужчина пенял, то сейчас был ей благодарен: на оперативное дело с довеском не пойдёшь, а оставить её не на кого.

За это время он даже привык к её молчаливости и отстранённости. Голос слышал только тогда, когда девушке нужно было в туалет. Ещё в первый вечер, когда они ужинали за столом, Алексей от неловкости стал рассказывать про своё детство и юношеские шалости. Тогда в неверном свете ему показалось, что по тонким губам девушки проскользнула улыбка. И это вдохновило его продолжить говорить обо всём подряд.

— Ты, главное, не переживай. Найдём мы выход из ситуации. В конце концов, не все детские дома плохие. А там вырастешь, выучишься – и человеком станешь! Ты ж пионерка? Конечно, пионерка! Ещё, наверное, в дружине состоишь? Это дело хорошее. Важное! Я в твоё время…

Звонок прервал излияние участкового.

— Старший сержант милиции Вячкин слушает… Да! Да, в участке! Конечно! Будем ждать! — Положив трубку на аппарат, мужчина широко улыбнулся и хлопнул в ладоши. — Ну вот! Из районного отделения выехала машина! Кто-то откликнулся на предоставленные сведения. Смотришь, дальних родственников твоих найдём. И всё у тебя на-ла-дит-ся!

Участковый засмеялся, не замечая, как впились пальцы девушки в ткань платья, а взгляд заметался из стороны в сторону…

***

Длинные тени покрыли землю, когда машина оперативника остановилась возле одноэтажного деревянного дома. Сельское отделение милиции ничем не отличалось от жилых помещений. По сути, когда-то здесь и жила семья.

— Да-а-а… — протянул Иван, выбираясь из автомобиля. — Я и забыл, что бывают такие тихие местечки. Наверное, и дел никаких нет. Гражданочка, — позвал он женщину, сидящую на пассажирском месте, — выходим. Не задерживаем. Мне ещё везти Вас после опознания. Вы хоть уверены, что это она?

Нахмурившись, та просто пожала плечами неопределённо, прижимая к груди холщёвую сумку. Вздох терпения стал точкой в «разговоре».

— Добрый вечер, — раздалось от дверей. — Старший сержант милиции Вячкин. Вы, я так понимаю, привезли опознавателя?

— Именно так, — кивнул Иван, надевая фуражку. — Младший лейтенант милиции Прокопчук. Прибыл для опознания задержанной. Проводите?

— Так точно!

Чётко, выверенным движением отдав честь, Алексей повёл в кабинет гостей, где всё так же, сохраняя молчание, сидела девушка.

— Вот найденная охотником. То ли беглянка, то ли потерявшаяся. Говорить может, но за дни наблюдения сказала…

— ЭТО ТЫ!!

Истошно заверещав, женщина бросилась на девушку, единым движением вцепливаясь в её волосы.

— Это ты виновата! Тварь! Как ты могла?! Она любила тебя!

Оперативники, сорвавшись с места, с трудом оттянули выгибающуюся женщину.

— Вы не понимаете! — продолжала кричать тётя Люда, заливаясь слезами. — Она! Это всё она! Её мать успела мне всё рассказать! Она убила их! Она убила всех! Вы думаете, она ребёнок?! — Её глаза метались от одного милиционера к другому. Платок сбился с волос, пальцы сжимались в желании снова сжать волосы девушки, а, может быть, и шею. — Она – исчадие Ада! Её мать проснулась во время пожара. Она побежала в детскую, чтобы вынести детей. Кровать дочери была пуста. А близнецы…

Женщина захлебнулась рыданиями. Ужас той ночи всё ещё глодал её изнутри. Она помнила огонь, что проник под деревянной дверью и поднялся вверх по полотну. Как оголодавшие, языки поглощали всё, до чего могли дотянуться. Дым резал глаза, сжимал горло. Каждый в том пожаре сначала будил своих и только потом пробирался через разгоревшееся пламя.

Посмотрев на Присциллу воспалёнными от горя, слёз и недосыпа глазами, тётя Люда спокойным голосом произнесла:

— Она убила своих братьев.

Воцарившееся молчание давило тяжестью. Первым опомнился Алексей:

— Женщина, вы ничего не перепутали? Она же… — Он посмотрел на задержанную, ища опровержения сказанных слов, но девушка ничего не сказала, ничего не сделала, даже не повернула головы, продолжая созерцать природу за окном.

— Для начала давайте успокоимся, — решительно заявил Иван, отводя опознавателя в сторонку и усаживая на стул. — Давайте Вы расскажете всё по порядку.

Вытерев лицо предложенным платком, Людмила скомкала ткань в руках и начала. Никто не прерывал рассказ женщины, но чем больше она говорила, тем сильнее мрачнели лица.

— Итак, — проговорил Иван, меряя кабинет шагами, — по вашим словам получается, что эту девушку зовут Присцилла. Она – дочка вашей подруги. Из-за сложностей в семье Присцилла задушила двух своих братьев, подожгла дом и убежала. Я правильно понимаю?

Людмила кивнула. Из неё словно выпустили все силы: она сгорбилась, руки бессильно лежали на коленях.

— И я правильно понимаю, что мать этой… задержанной жива?

Женщина покачала головой из стороны в сторону:

— Софа умерла в больнице.

— С чего вы решили, что смерть детей по вине… Присциллы? — сыпал вопросами лейтенант, не смея, почему-то, посмотреть в сторону молчавшей девушки. За всё время, что он здесь, она так и не вымолвила ни слова. При всех прозвучавших ужасах её лицо не изменилось.

— Потому что люди её видели, а милиция нашла в кустах пустую канистру из-под керосина и подушку, — тихо сказала Людмила, переплетая пальцы. — Такие наволочки нам комсомол дарил на День учителя.

Последние слова были почти неслышны. Женщина закрыла лицо руками, вздрагивая от всхлипов. Новая волна боли накрыла её израненное сердце.

— За что, Присцилла?.. За что?.. Что мы тебе сделали…

Насколько бы ни были подготовлены к службе оперативники, но такая жестокость от молодой девушки стала для них пудовой гирей осознания. Они часто слышали по службе, что обращать внимание на внешний вид не стоит, что зло – оно от сердца идёт. Но им всегда казалось, что они-то сразу узнают злодея, они-то другие.

Перед глазами Алексея пронеслись эти дни, когда он был наедине с Присциллой, когда делил с ней кров, хлеб и мысли, рассказывал о себе, поддерживал. Он и подумать не мог, что она…

— … монстр, — прошептал участковый, осознав произошедшее. Мужчина вперил взгляд на обманчиво невинное создание в чёрном платье и с белыми бантами на длинных косах. — Ты – монстр.

И эти холодные слова гробовыми гвоздями вонзились в веру в человечество.

Никакого доверия не существует.

⋆───────⋆⁺₊⋆ ☾ ⋆₊⁺⋆───────⋆

Скоро рассвет заиграет красками,

Солнце разбудит зарёй.

Ну, а пока – засыпай со сказками.

Я рядом, я рядом с тобой.

В гулком помещении тихий девичий голос звучал таинственно. Он был чужд этому месту, пропитавшемуся болью и слезами.

За металлическими прутьями, в свете яркой луны, на полу сидела девушка. Короткий ёжик русых волос едва заметен. Серая роба болтается на ещё более исхудавшем теле. Присцилла в забытье водила кахектичными пальцами над головой, играясь с пылинками, что мерцали в лунной ленте. За три года, что она здесь, её голос изменился, стал крохким и низким. Под глазами растеклись чёрные круги, что уже не проходили после сна. Многие зубы стали шататься, а от постоянных тычков синяки отвердели.

С самого начала она ни на что не надеялась…

С самого начала Присцилла знала, что она больше не увидит свободу. Был вопрос лишь в том, как долго проживёт за решёткой.

В первый год было больно и страшно. Частые побои – хотя это не изменилось, – слёзы, привыкание. Тогда она узнала, что в женской тюрьме быть женщиной – опасно. Все доносы испарялись, а просьбы здесь ни на кого не действовали.

Во второй год стало полегче: подростковая фигура немного округлилась – красоты это не прибавило, зато изменило отношение. И поэтому появилась призрачная надежда: «А вдруг?..».

Но на начале третьего года за дело Присциллы взялись вплотную. Разговоры с обвинителями, оскорбления, обвинения… Столько грязи, как на первом слушанье, она не слышала даже в тюрьме. А когда Софью стали выставлять образцовой гражданкой и коммунисткой, девушка не выдержала.

— Я УБИЛА ЭТУ ТВАРЬ! — кричала Присцилла, выносимая приставами из взорвавшегося праведным гневом зала суда. — Я УБИЛА ИХ ВСЕХ! И СНОВА ЭТО СДЕЛАЛА БЫ!

В тот день она впервые осталась без еды на три дня. Сознание стало мутным, неясным. Девушка лежала на полу и ей казалось, что она сейчас в том самом поезде из детских воспоминаний. Колёса стучат, вагон шатается из стороны в сторону, а из окна солнечный свет заливает сиденье, припекает кожу лица, рук…

В медчасти её откачали и несколько дней кормили жидкой едой, потому что организм отказывался принимать твёрдую.

А сейчас Присцилле уже ничего не надо. Она чувствовала: это конец.

Скрежет замка в железном замке, скрип петель, нестройные звуки шагов. Медленно проведя руками по голове, девушка поправила и так идеально лежащие на плечах уголки воротничка.

— …Кружево всегда должно быть чистым и накрахмаленным, — говорила мама, замачивая в тазике белый лоскут ткани. — Вот так. Чтобы воротничок аккуратно лежал на плечах. Как у самой настоящей принцессы.

И она шутливо прикасалась к кончику носа дочери, тихо смеясь…

— Гражданка Игнатова. Поднятся и сложить руки за спиной.

Девушка, пошатнувшись на миг, степенно поднялась на ноги. Тонкие запястья сцепили верёвкой и, положив руку на плечо, направили на выход.

Никто ничего не планировал объяснять, а оно и не требовалось. Присцилла чувствовала на себе чужие взгляды заключённых: они были тяжёлыми, печальными, жалостливыми. Но ведомая мягко улыбалась, глядя вперёд с надеждой: она, наконец, станет свободной.

Холод улицы бросился в лицо, мешая вдохнуть.

— Эй, эй! Не падать! Нечего здесь фокусы устраивать! — сказал надзиратель, встряхивая девушку. А та лишь засмеялась, с трудом переставляя истощённые ноги.

«Припадочная», — прошептал второй сотрудник, ни к кому конкретно не обращаясь.

Дорога к месту расстрела была долгой. Или так показалось Присцилле, потому что всё, что она запомнила: лунный диск да блеск далёких звёзд, которые были так далеки от всей этой несправедливости…

— На колени, — приказал надзиратель и, не дожидаясь исполнения, ударил под коленками.

Заключённая осела, как хрустнувший тростник. Серая одежда ярким пятном выделялось на влажной, вскопанной земле. Присцилла повела взглядом и нашла место своего упокоения: под берёзой, возле куста сирени. Красиво…

— Только лицом…

— Что? — Мужчины не сразу поняли, кому принадлежал этот надтреснутый голос.

Девушка подняла голову, встречаясь взглядом с собеседником:

— Я хочу увидеть свою смерть.

Опешив на секунду от такого заявления, надзиратель не сразу нашёлся, что сказать. Обычно люди боялись и закрывали глаза, утыкались в землю лицами, словно это могло спасти их. Но она — эта болезненного вида заключённая — просила об обратном.

— Мало ли что ты хочешь, — прервал поток мыслей напарник. — Ничего себе, командирша. Ну ты слышал?

— А… Ну да, — ответил надзиратель, почесав подбородок тыльной стороной кисти. — Кхм. Гражданка Игнатова. В соответствии с приговором Военной коллегии Верховного Суда Союза Советских Социалистических Республик от 19 марта 1955 года, вступившим в законную силу, постановляется: осуждённая гражданка Игнатова Присцилла Юлиановна, 1937 года рождения, признанная виновной в совершении особо тяжких преступлений, предусмотренных статьями…

— Ты серьёзно? — не выдержал молчавший до сих пор напарник. — Ты ЕЙ будешь зачитывать всё постановление?! Да она!...

— … подлежит приведению приговора в исполнение, — надзиратель продолжал на одной ноте говорить, словно читать по бумажке, — через расстрел. Настоящее постановление принять к немедленному исполнению.

Закончив с зачитыванием обязательной части – хотя, кому она, на самом-то деле, нужна в этот момент? – надзиратель обошёл девушку и встал за спиной. Звук взведённого курка вызвал у приговорённой улыбку.

Он знал, он всё, конечно, знал. Про особое дело, которому долгое время не давали хода. И про зверства, совершённые ею. Но почему же тогда у исполнителя дрожала рука, когда он наводил прицел на только что достигшую совершеннолетия заключённую?..

«Даже сейчас…» — Присцилла подняла голову, наслаждаясь видом разлившегося по небесам серебра. —

Даже сейчас никакого доверия не…

⋆───────⋆⁺₊⋆ ☾ ⋆₊⁺⋆───────⋆

Затяжное чувство падения беспокоило. Присцилла ощущала каждой клеточкой, что это должно измениться отрезвляющей болью: без боли, увы, она не знала жизни, не будет и…

Головокружение накинулось неожиданно, вызывая тошноту. Тело взмыло вверх, как с горы на запредельной скорости, отрываясь от дороги, а после ухнуло вниз, позвоночником вколачиваясь в рыхлую почву. С громким вдохом девушка открыла глаза.

Над ней простирались ветви деревьев: белые яблоневые цветы плотно покрывали сучья, отдавая голубизной в царившей полутьме. Ощупав руками вокруг себя травяной покров, Присцилла медленно села. Удивительно, но вместо серой робы на ней было белое платье – похожее было у неё в детстве.

Девушка провела по ткани юбки, вслушиваясь в шелест накрахмаленного ситца. Картинка перед глазами не спешила доходить до мозга, поэтому Присцилла заметила различие далеко не сразу. Раньше у неё были длинные, худые пальцы с выступившими венами. Сейчас же… Сейчас это была детская пухлая ручка.

Непонимающе поднеся руки к лицу, девушка внимательно рассматривала ладони. Двигаясь, словно сквозь толщу воды, как в кошмарах, где ты беспомощен, Присцилла медленно прикасалась к щекам, шее, плечам. Под рукой прошелестел объёмный бант: полупрозрачный, хрупкий.

— Я так ходила в школу, — вслух сказала Присцилла, и звук голоса, как чужеродный элемент, резанул слух.

Подорвавшись с земли, девочка закрутилась на месте. Короткие вдохи, резкие движения, а сердце – бьётся где-то под ключицами. Ужас непонимания шкребёт по внутренностям, заставляя мысли бешено скакать.

Далёкий вой стал спусковым крючком — Илла кинулась прочь.

Шероховатые стволы били по ладоням, корни выскакивали под ноги, по лицу и плечам царапали ветки. И чем дальше бежала девочка, тем страшнее становилось. Яблоневый сад сменился высокими голыми деревьями, чьи сучья покорёженными пальцами цеплялись за одежду, рвали волосы.

За рыданиями Илла не услышала, как, промчавшись по опавшей листве, зверь вышел на её след. Длинный прыжок – когтистые лапы сбивают ребёнка и вжимают в землю. Гнилостное дыхание окутало жертву, а тягучая слюна падала на её затылок.

Закричав во всю глотку, девочка забилась в конвульсиях, в попытках вырваться, убежать, справиться с навалившейся тяжестью. Но это было бессмысленно: даже в своём привычном облике у неё не хватило бы сил, что уж сейчас об этом мечтать.

Воздух наполнился запахом мочи: по белой ткани растеклось жёлтое пятно. «Мамочки», — успела прошептать Илла, прежде чем потерять сознание.

***

— …Ну, а пока – засыпай со сказками, — напевал знакомый женский голос. Казалось, что даже та самая рука гладит по голове, как в детстве. В очень далёком детстве, когда ещё не было братьев, когда ещё был папа. — Я рядом, я рядом с тобой…

— Мама?.. — неуверенно прошептала Илла, не открывая глаз. Пусть это будет сон, пусть… Только бы это мгновение продлилось немного дольше.

Огрубевшие от влажных тряпок пальцы коснулись переносицы и провели по спинке носа.

— Да? Ты проснулась? Будешь вставать?

Девочка медленно открыла глаза, встречаясь с ясными голубыми глазами матери. Светлые волосы спадали на грудь, на шее – подвеска с маленьким листиком и голубой каплей росы. Васильковое платье в белый горох она надевала только по праздникам, но сейчас женщина сидела на земле, держа голову дочери на коленях и улыбаясь ей.

— Что ты так меня рассматриваешь? Ещё не проснулась?

Звуки раздавшегося смеха причиняли боль – на глазах Иллы навернулись слёзы. Бросившись на шею, девочка крепко сдавила в руках свою маму, не собираясь больше её упускать. Она больше не хочет видеть перекошенное гневом лицо, не хочет слышать оскорбления от родного человека, не хочет страдать от того, кто должен защищать.

Знакомый запах детства – её духи. Ландыши и цитрус смешивались в свежий, чуть горьковатый аромат. Илла помнила даже его название — «Жди меня».

И Илла дождалась…

— Ну всё, всё. Я здесь, я с тобой, — ласково шептала женщина, придерживая дочь и гладя её по спине. Подождав пару минут, София мягко отстранила девочку от себя. Её взгляд невольно привлекло пятно, но этот казус вызвал не гнев, а лишь улыбку. — А я уж думала, что ты большая девочка. Пошли, я видела недалеко озеро.

Илла вцепилась в руку матери, краснея до самой макушки. В отличие от сна, вокруг было светло, но всё также «костлявые» деревья окружали их. Сизый туман стелился по земле, укрывая собой всё пространство вокруг по щиколотку.

— Мы с папой гуляли в этом месте, — поделилась София, обходя толстый ствол.

— С папой? Давно? — Надежда вспыхнула враз. Илла во все глаза смотрела вверх, где волнистые пряди скрывали взгляд матери.

— Да, с папой, — кивнула женщина, выводя дочь к обещанному озеру. — Но он ушёл. Сказал, что у него есть дела. И просил передать тебе «привет», если встречу. Вот я и встретила.

Улыбнулась София, подталкивая дочь в воду.

В детстве Илла очень любила купаться. Могла часами пропадать на речке или бане деда, когда ещё приглашали. Влажный холод приятно ласкал кожу и дарил ощущение полного доверия и спокойствия.

Вот и в этот раз девочка зашла по пояс в воду, чтобы смыть все следы неловкости, мама же села на берегу, задумчиво смотря на тонущие в низких облаках вершины деревьев.

Случившееся было чудом. Илла никак не могла поверить, что мама рядом. И ЭТА мама обнимает дочь, а не бьёт её. Все мысли разметало в голове девочки, слова не шли на язык. Повисшее молчание, словно жгут, скручивалось всё сильнее и сильнее, пока не лопнуло терпение одной из сторон.

— Он не бросал тебя.

— Что? — переспросила Илла, выпрямляясь.

Мать посмотрела на дочь и таким же обыденным тоном повторила:

— Он не бросал тебя.

Мурашки пробежали по макушке девочки от осознания, кого она имеет в виду.

— Ч-что? Он же…

— Да, он бросил меня, — кивнула София, подтягивая к себе колени и обхватывая их руками. — Но он не бросал тебя. Он каждый месяц приносил деньги. А на день рождения, восьмое марта и новый год обязательно передавал через меня подарки. Но я… не дарила их тебе. Отдавала дочери Люды.

— Почему? — Голос охрип, такая короткая фразу далась Илле с резью в горле.

— М-м-м, — протянула задумчиво женщина, устремляя взгляд в небо. — Потому что он бросил меня, — выдала безумный ответ мать, пожимая плечами. — Он оставил меня. Не смог понять, что мне нужно было ощущать себя любимой. И раз он не давал мне этого, то я получила это от другого. В конце концов, я достойна этого.

— О чём ты говоришь? — переспросила Илла, хмуря брови.

— Ты же знаешь. Я говорю о Саше.

Имя промозглым холодом проникло в тело и застудило нутро. В голове звучали отголоски имени, сказанные голосом матери: «Саша, прекрати…».

Вспышка света озарила воспоминание. Ей мало лет, она спешит к маме, чтобы позвать её гулять. Но мама в постели с незнакомым человеком, и этот дядя говорит, что мог бы быть моим папой. Но папа же у меня есть.

— Мне не нужен новый папа!

На громкий крик девочки София лишь посмеялась.

— Кажется, ты вспомнила. Да, Саша никогда не боялся общественного мнения и безумных поступков. Он всегда стремился получить всё и сразу. Я же… — женщина тяжело вздохнула, положила подбородок на колени. — Я же родила детей не от того мужчины. И мой мир покатился под откос…

Илла замерла, как загнанный кролик. «Что?» — билось у неё в голове, но силы кончились. Всё происходящее снова стало напоминать безумную шутку юмора воспалённого мозга.

«Быть может, я сплю?» — пришло на ум девочке. Не долго думая, она с силой ущипнула себя. Боль пронзила до макушки, а место истязания стало пульсировать.

— Так мерзко себя чувствуешь… Эти взгляды соседей, сотрудников… — И чем дальше она говорила, тем громче становился её голос. — Все винят тебя в произошедшем, но ведь это его вина! Это он забыл про меня! Он уделял время только работе и тебе! Словно я привидение, словно мне ничего не нужно! Ух, как он злился, когда увидел Сашу! — Женщина засмеялась, откидывая голову назад. — Так приятно мне давно не было, потому что он ВИДЕЛ МЕНЯ! Я стала эпицентром его мыслей, его жизни. И пусть по итогу он ушёл, но я тебя не отдала… О-о-о, нет… Он должен был страдать, как и я. Чтобы на своей шкуре прочувствовал отсутствие внимания.

Милые черты лица исказились. София озлобленно выплёвывала слова, испытывая тёмное чувство удовлетворения – своего рода справедливости.

— Когда родились эти двое… Я понимала, что моя жизнь кончена. Что бы я ни сделала, не было возможности мне достигнуть счастья. Вы – балласт на моей шее, несмываемый позор.

Холодные слова били по самым уязвимым точкам. Илла стояла в воде, со слезами на глазах и сжатыми кулаками. Чувство тотального бессилия поглощало душу. Даже в тюрьме оставалось что-то, во что девочка могла верить. Но сейчас…

Пусть мать и причинила столько боли, но где-то внутри дочь верила, что это всё ошибка и её любят. Сейчас же понимание вытравливало последние огни надежды.

«Никакого доверия не существует»

— Но! — воскликнула София, привлекая к себе внимание. — Как же ты… Молодец прям! Красиво ты! Сначала придушила малых, потом и весь гадюшник подпалила! Даже меня убила, — восхищённо протянула женщина. — Ты знаешь, у меня никогда бы духа не хватило покончить с собой. Но ты помогла мне решить эту проблему. Больно было адски, зато теперь я свободна от осуждения и чужих домыслов. И могу стать, кем угодно! Ах да, — словно вспомнила что-то мать, поднялась на ноги, отряхнула юбку и посмотрела на дочь сверху вниз. — Мне уже пора. А ты… развлекись здесь. Убийц невинных здесь любят. Кто знает, может найдёшь себе друзей. Всего хорошего, дочь.

И, махнув рукой, София направилась к лесу.

Илла растерянно стояла в застывшей, как и сама девочка, воде. Горячая ярость схлестнулась с ледяным осознанием: она убила невинных. Братья тянулись к ней, они по-детски дарили свою любовь. Пусть косо-криво, но от души. Она же… упустила из виду главного злодея истории. Это было гораздо хуже, чем действия надзирателей.

Нетвёрдыми шагами Илла вернулась на берег. Светлая фигура давно растворилась во мраке деревьев. Время текло, небо становилось темнее, а звуки леса — громче. Волчий вой раздался совсем рядом…

Когда послышались быстрые шаги зверя, девочка распростёрла руки в стороны. Иллу душила боль, горечь, обида. Она чувствовала себя преданной и одновременно предавшей… «Хочу, чтобы всё прекратилось», — единственная мысль, которая была в голове затравленного ребёнка.

Костлявый, смердящий пёс вырвался из тумана, как сгусток тьмы, и рванул к зажмурившейся в ожидании расплаты Илле. Зашуршала галька под лапами, лицо девочки окатило запахом гниения, но боли не последовало.

Шумно понюхав лицо и волосы Иллы, зверь отошёл и бросился туда, где недавно исчезла София. Заторможено проследив за массивной фигурой пса, девочка медленно закрыла лицо руками. По берегу разнёсся звонкий смех.

— Собачка – мой друг! — крикнула Илла, колотя по гальке ладошками.

От потрясений девочка сходила с ума, эмоции безумным калейдоскопом сменяли друг друга. Перед глазами кружилось, слёзы текли по щекам, тело двигалось вперёд-назад. Всё естество корёжило и ломало, пока что-то действительно не хрустнуло. Где-то внутри, где таилось всё самое светлое, доброе. Живой ребёнок превратился в кукольное подобие со стеклянным взглядом. И таким же радостно-отстранённым тоном Илла сказала в пустоту:

— Папа! Ты где? Я иду тебя искать!