Гжель

Марьяна

Лидия вздрогнула. Если бы не громыхнувший под окнами грузовик, она, скорее всего, проспала бы до самого обеда. Последняя неделя была беспокойной: сын пропадал где попало, шатался с какими-то сомнительными школьными приятелями и домой возвращался только поздним вечером.

Каждый раз — один и тот же ритуал: тихий щелчок двери, быстрые шаги по коридору, и Кирилл запирается у себя. До утра. Ни слова, ни взгляда.

Она пыталась стучать, звать, хотя бы что-то спросить… но за дверью стояла тишина, прерываемая лишь редким шепотом — он разговаривал по телефону так, будто боялся, что его услышат.

Лидия вставала в пять утра. Не потому что нужно — потому что только на кухне, среди запаха гречки и пара над чайником, сын соглашался произнести пару фраз. Он ел молча, иногда рассеянно рассказывал про какую-то игру на телефоне — и это были единственные минуты, когда в доме звучал его голос.

Стоило ей неосторожно спросить: «Где был? Что делал?» — как Кирилл мгновенно замыкался, раздражённо отодвигал тарелку и уходил. Лидия перестала спрашивать. Она просто слушала — и хваталась за каждое слово, будто боялась, что завтра он перестанет говорить и это тоже.

Лидия прищурилась на часы — без четверти двенадцать. Проспала. Таблетки снова сделали свое дело: весь день она ходила как в тумане, а просыпалась обычно легко, без будильника, как будто организм давно перестроился на новый режим. Но не сегодня.

Лидия медленно разогнула плечи, потянулась, чувствуя, как затёкшее тело скрипит, словно старый шкаф. Откинула одеяло и на секунду задержала взгляд на ногах — чужие, неподвижные. Пальцы так и не слушались, но привычка смотреть осталась. Она костяшками пальцев растерла бедра и икры — больше по памяти, чем из надежды почувствовать что-то.

Аккуратно перекладывая одну ногу за другой, Лидия села на край кровати и пересела в кресло. За пять лет после аварии боль ушла, а вот пустота — нет. Иногда казалось, будто боль не в ногах, а выше, где когда-то билось спокойное, уверенное сердце, опирающееся на сильное плечо мужа. В тот день Кирилл был в школе. И Лидия до сих пор благодарила судьбу хотя бы за это.

Годы тянулись, и тихий, некогда ласковый Кирюша исчезал. Вместо него дома жил замкнутый подросток с телефоном в руках, выпрашивающий компьютер и раздражённо закатывающий глаза на любое слово. Пенсиии хватало только на квартплату и еду. На прочие расходы Лидия зарабатывала кропотливым трудом, мастеря посуду с бело-синими узорами, так полюбившуюся ей с детства.

Лепить её учил отец. Рисовать — мать.

— Если уж судьба забрала одно, придётся выучиться второму, — повторяла себе Лидия, согреваясь этими мыслями, как горячим чаем. Она скучала по родителям, по погибшему мужу… и по живому сыну, который был рядом, но будто уже ушёл куда-то, где ей нет места.

Кирилл не понимал, через что она прошла: реабилитация, таблетки горстями, бесконечные голые стены больниц. Он не понимал и того, почему она так долго сидела с ним на кухне по утрам, слушая любые его слова. Лидия уважала его границы — замков больше не трогала. Единственная дверь в квартире осталась на его комнате. Все остальные сняли — так было удобнее для кресла. Проёмы расширили, столешницу опустили ниже, на стенах появились поручни. Квартира стала практичной. И немой. Всё в ней напоминало: здесь живёт человек, который когда-то ходил.

Лидия давно перестала думать о том, как выглядит со стороны. Ни сил, ни смысла. Соседи знали — у этой женщины в жизни уже случилось всё самое страшное, что только могло. Кто-то из сочувствия заказывал у нее посуду — не столько ради узоров, сколько чтобы оставить ей пару купюр без жалостливых разговоров. Лидия принимала заказы молча, без благодарственных слов — просто садилась за глину. Работа руками спасала лучше лекарств.

Она докатилась до кухни и остановилась в дверях. На столе — смятая обёртка от шоколадки и кожура банана. Простой мусор, но Лидия вдруг ощутила теплую волну — значит, все-таки ел. На секунду кухня показалась живой, будто в доме все еще есть обычная жизнь — завтрак, суета, голос подростка, бурчащий что-то себе под нос.

В коридоре она проверила блокнот с заказами — каллиграфически выписанные имена клиентов, эскизы узоров на полях. Проехала дальше, в мастерскую. На полке уже досыхали сахарница и солонка — бело-синие, как зимнее небо перед снегом. Лидия включила радио, лишь чтобы не слышать тишину, и принялась за глину.

Обычно в такие часы она растворялась в лепке: пальцы запоминали ритм, мысли выравнивались. Но сегодня всё было иначе. Как будто в груди сжали невидимый кулак. Она то и дело бросала взгляд в окно — не было в этом логики, просто внутренний зуд, тревога, от которой пересыхало во рту.

Сирены прорезали воздух внезапно — визгливо, с надрывом. Скорая и полиция, пробивающиеся через хаос из припаркованных во дворе машин. Лидия замерла у окна, не моргая. Тени мелькали, люди выбегали из подъездов — и каждый подросток, пробегающий по лужам, казался ей Кириллом.

Она всматривалась, цеплялась взглядом за лица, ища тот самый чёрный рюкзак с мелкими черепушками.

Часы показали половину пятого. Небо резко потемнело — и ливень будто обрушился сразу всем весом. Ветер ломал жёлтые листья, сгибал ветви, словно пытал их. Кирилл должен был уже идти по дорожке… Но ни через десять минут, ни через двадцать его не было.

Что-то не так.

Лидия вдруг закрутилась стремительно, как в старые времена: накинула куртку, схватила зонт. Уже потянулась к дверной ручке — и в ту же секунду в коридоре раздался резкий звонок. Звонок, от которого сердце дёрнулось — сначала от испуга, потом от радостного, наивного облегчения.

Она распахнула дверь. На пороге стояла Марьяна — мокрые волосы прилипли к вискам, дыхание сбито, глаза распухшие.

— Марьяна? — голос Лидии мгновенно охрип. — Что случилось?

Племянница сглотнула, вытирая слёзы тыльной стороной ладони.

— Тётя Лида… — она пыталась подобрать слова, но голос всё равно сорвался. — Там… Кирилл…

По телу Лидии словно прошёл электрический разряд: от кончиков пальцев до самой груди — и, добравшись до сердца, сжал его в тиски.

— Кирилл умер, тёть Лид, — тихо сказала Марьяна, заранее пугаясь реакции.

Тётя Лида всегда казалась племяннице странной. Во взгляде женщины было что-то тревожное, болезненное — будто она навсегда застряла в мгновении ужаса. Глаза смотрели слишком широко, слишком пристально, словно всё вокруг было для неё чужим и враждебным. Мама не раз объясняла Марьяне, что в семье Старшовых случилось несчастье: Лидия лишилась возможности ходить. Но тринадцатилетнему уму было трудно понять, как главной болью может быть не собственное тело, а сын.

Каждую пятницу Марьяна приходила к Старшовым вместе с мамой. Тётя Лида могла часами говорить о Кирилле — о его привычках, о смешных мелочах, о том, каким он был в детстве. Но она никогда не говорила ни о самой трагедии, ни о том, каково это — внезапно оказаться прикованной к инвалидной коляске. Марьяна обожала бегать на физкультуре, может поэтому ей тяжело было представить себя в инвалидной коляске, которое ее почему-то пугало. Но девочка никогда не отказывалась ходить в гости к родственникам — надо так надо.

С Кириллом Марьяна хорошо ладила, тот тоже любил бегать и тайно занимался паркуром. Кузен рисовал ей открытки на праздники и всегда радовался ее приходу. Они обсуждали старшеклассников, компьютерные игры, играли в карты и делились секретами. Марьяна поклялась не рассказывать Лидии о заброшенной стройке, где Кирилл прыгал с ребятами. Если бы она знала, чем это закончится, она бы призналась сразу. Конечно, Марьяна понимала, что прыжки с высоты пятого этажа могут убить. Но, во-первых, она уважала тайны брата. А во-вторых, лишний раз пересекаться со странной тетей ей не хотелось.

Когда Марьяна наконец рассказала о несчастном случае и тайном увлечении Кирилла, глаза Лидии распахнулись ещё шире. В них появилось что-то неестественное, пугающее, будто внутри женщины что-то окончательно сломалось. Девочка не задержалась у порога: пробормотала, что скоро вернётся с мамой, и поспешно ушла.

Сбегая по лестнице с четвёртого этажа, Марьяна слышала, как дом наполняется громкими, надрывными рыданиями. Казалось, стены запоминают этот звук. Она не могла объяснить собственный страх перед тётей Лидой, но знала одно — оставаться с ней наедине ей было страшно. Особенно теперь.

В детстве тётя подарила Марьяне маленькую фарфоровую фигурку тигра, расписанную голубыми гжельскими узорами. Только глаза у тигра были слишком живыми, слишком человеческими. Марьяна боялась смотреть на верхнюю полку и иногда нарочно отворачивала статуэтку, чтобы не ловить на себе его безумный взгляд.

Точно такой же, как у тёти Лиды.

Мама ругала Марьяну за пренебрежение подарком и за то, что та избегает разговоров с родной тётей. Даже на прощании с Кириллом, когда детский деревянный гроб стоял посреди зала Старшовых, она всё подталкивала дочь: мол, подойди, поговори с Лидией, ей сейчас тяжелее всех.

Но Лидия всё равно бы ничего не ответила.

Она сидела над гробом, словно каменная, и держала холодную руку сына. Не плакала, не говорила — будто всё, что могло в ней звучать, давно оборвалось. Остальных она не слышала вовсе, их шёпот и вздохи проходили мимо, не задевая. В этой неподвижности было что-то пугающее — не горе, а пустота.

И именно тогда Марьяна впервые по-настоящему почувствовала тётю.

Ей стало невыносимо жалко и одновременно стыдно — за страх, за избегание, за молчание. Эмоции скапливались внутри, не находя выхода, и слёзы сами потекли по щекам. Набравшись смелости, Марьяна подошла и неловко обняла Лидию сбоку, пробормотав почти беззвучно:

— Мне жаль Кирюшу…

Лидия резко дёрнулась, и Марьяна испугалась, что сделала только хуже. Но тётя медленно обняла её за плечо и едва заметно кивнула. Ни слова — лишь тяжёлое, чужое дыхание рядом.

Марьяна старалась не смотреть в гроб, чтобы не разрыдаться окончательно. Она и так просила маму не брать на похороны младшую сестру — двухлетнему ребёнку здесь было не место. Но мать только отмахнулась, заявив, что сама Марьяна в детстве видела и не такое.

По маминым рассказам, в пятилетнем возрасте Марьяна видела погибшего дядю Рому. Более того — разговаривала с ним. От этих историй у родственников вставали дыбом волосы. Никто не понимал, правда ли это или ребёнок просто хотел привлечь к себе внимание. Марьяна уверяла, что дядя стоит у её кровати, машет рукой и передаёт привет сыну Кирюше и любимой Лидке.

Став старше, Марьяна больше не видела никаких духов и уж тем более не говорила с ними. Она не верила в потустороннее, избегала подобных разговоров и терпеть не могла ужастики. В отличие от Кирилла.

Кирилл хорроры обожал. Иногда пугал её выдуманными историями, но всегда обязательно сводил всё к шутке. Он был весёлым, живым мальчиком. Однако в последнее время изменился. Всё чаще говорил, что отец его обижает.

Марьяна раздражённо повторяла, что его отец давно мёртв и не может причинить вреда. В ответ Кирилл злился, замыкался в себе, всё реже оставался дома. Он жаловался, что мама постоянно донимает вопросами, а отец — наблюдает за каждым его движением.

Кирилл рассказывал, что иногда просыпался среди ночи от тяжёлого дыхания над головой. Отец стоял рядом и смотрел — долго, пристально, не мигая. А ещё, по словам Кирилла, Лидия иногда разговаривала с ним по ночам.

Марьяна тогда смеялась. Теперь — нет.

Мама объясняла Марьяне, что всё это — лишь защитная реакция. Никто не сошёл с ума. Если людям так проще, пусть говорят себе что угодно: они же никому не вредят. Но Марьяна не могла отделаться от мысли, что всё это не шутка. Особенно если учесть, что и она сама — по рассказам матери — когда-то видела дядю Рому.

Через пару дней Марьяну снова отправили проведать поникшую тётю.

Утро. Суббота.

Оправдания не работали. Ни контрольные, ни завал в школе — ничего. Пришлось идти. Соврать всё равно бы не получилось: мама звонила Лидии почти каждый день, но из-за работы не всегда могла прийти сама.

Марьяна шла к подъезду, погружённая в свои мысли. Ноги несли её по каменной дорожке вдоль детской площадки, словно сами знали дорогу. И только когда она подняла глаза, сердце неприятно сжалось.

Лидия наблюдала из окна.

Силуэт был неподвижен, будто вырезанный из темноты. Марьяну бросило в дрожь. Если бы не внезапный телефонный звонок, она наверняка свернула бы в сторону и придумала себе какое-нибудь оправдание.

— Чего тебе? — резко ответила она, даже не посмотрев на экран. — Ты серьезно думаешь, что я вот так просто пойду к нему на день рождения?.. Вы были там! Ты до сих пор не объяснил, что случилось! Нет, мне надоело. Если правда хочешь, чтобы я тебя простила — скажи лично. Приходи к шестому дому, на площадку, через полчаса.

Марьяна сбросила вызов, опустилась на качели и снова посмотрела на окно четвёртого этажа. Издалека казалось, что Лидия — всего лишь мутное пятно на стекле или тёмные вещи, развешанные для сушки. Но Марьяна знала: тётя всегда сидит на кухне справа, когда ждёт Кирилла из школы.

Собравшись с духом, Марьяна спрыгнула с качелей и помахала рукой — точно зная, что её видят. Она набрала код домофона, приоткрыла дверь и шагнула внутрь.

Подъезд встретил её холодом.

Не обычной прохладой, а каким-то вытягивающим холодом, от которого мысли становились вязкими, а страхи — слишком отчётливыми. Казалось, стоит сделать ещё шаг — и кто-то вырвется из тьмы подвального проёма, утащит её внутрь, туда, где в темноте поджидает тётя.

Раньше Марьяне нравился затхлый запах сырости и старых труб. Теперь же его перебивала невыносимая аммиачная вонь, тянущаяся от двери бабульки-кошатницы на первом этаже, вперемешку с едким, сладковатым запахом плесени. Воздух был густым, липким, словно оседал на коже.

Марьяна попыталась представить себя героем компьютерной игры. Цель проста: добраться до зловещей королевы тьмы, добежав — как ни странно — до самого светлого места. Эта мысль помогла сделать первый шаг.

Она рванула вдоль узкого тёмного коридора, затем вверх по лестнице, стараясь не касаться ржавых, перекошенных перил и ледяных металлических пандусов. Сердце колотилось где-то в горле. Прошло не больше пяти секунд — и она уже стояла у пыльного окна, глядя на пустующую площадку снаружи.

Марьяна перевела дыхание и оглянулась.

За спиной тянулась непроглядная тьма, будто насмешливо спрашивая, как она собирается возвращаться обратно. И как назло, именно сегодня Марьяна поругалась с мамой — та забрала смартфон с фонариком. В кармане остался только унылый кнопочный телефон без наворотов да резинка для волос.

Хорошо хоть тётя Лида не жаловалась сестре на распущенные волосы Марьяны. В школе говорили, что так она нравится мальчикам больше.

Марьяна глубоко вдохнула и, задержав дыхание, чтобы было не так страшно, пробежала ещё один лестничный пролёт — к следующему окну. Потом ещё один. И ещё. Она двигалась рывками, от света к свету, не позволяя себе останавливаться.

Пока не увидела цифру четыре.

Ужасную цифру, которая преследовала её даже в самых обычных вещах. В раннем детстве Марьяна лежала в детском инфекционном отделении — в четвёртой палате. Если просыпалась ночью, часы показывали ровно четыре. На контрольных ей чаще всего доставался четвёртый вариант.

Но самым страшным всегда было подниматься на четвёртый этаж к тёте Лиде. Подходить к сорок восьмой квартире. К тёмно-коричневой двери, обтянутой дешёвым, потрескавшимся дерматином. И нажимать на звонок с искажённой мелодией сороковой симфонии Моцарта.

На этот раз звонить не пришлось. Дверь была приоткрыта.

Марьяна тихо подошла к двери и сперва заглянула в узкую щель. Обычно из квартиры Старшовых тянуло старыми, слежавшимися вещами и подгнившей картошкой. Теперь же внутрь манил свежий, влажный аромат цветов — такой бывает в цветочных магазинах, где воздух прохладный и почти стерильный. По коже пробежал холодок.

— Тётя Лида, я пришла, — сказала Марьяна и шагнула через порог.

Первым делом она посмотрела налево, на кухню. Тёти у окна не было. На столе стояли две расписные вазы в бело-синем гжельском стиле. В одной теснился пышный букет из роз, тюльпанов, гвоздик и гортензий. Во второй — всего две белые хризантемы, аккуратно поставленные рядом, будто кого-то ждали.

— Тёть… вы тут? — Марьяна не осмелилась пройти дальше, застыв на пороге, как солдатик.

Дверь в комнату Кирилла была распахнута. Судя по мягкому рассеянному свету, окно было занавешено шторами — так, как он любил. Марьяну накрыло жуткое ощущение чужого присутствия. Тишина давила, словно прессом; на шее болезненно запульсировала жилка.

Внезапно раздался металлический скрип.

Плохое предчувствие сжало сердце. По спине пробежал холод, и Марьяна резко обернулась, вздрогнув от неожиданности.

За входной дверью стояла тётя Лида.

— Я… здравствуйте, тётя Лида. Я… дверь была открыта…

— Привет, Марьяночка, — ответила женщина.

Она выглядела ещё более разбитой, чем прежде: мешки под глазами, опухшие, покрасневшие веки, сухие потрескавшиеся губы. Скулы проступили резче, будто лицо истончилось. Горе по-прежнему пожирало её изнутри.

— Соседка попросила пакетик чая, — сказала Лидия. — Я отходила.

— Понятно… — Марьяна снова посмотрела на кухонный стол. — Это… меня мама прислала. За какой-то вазой. Наверное, про эти она говорила?

Лидия молча проехала на кухню и остановилась у стола. Её пальцы легли на край одной из ваз.

— Это хризантемы, — мрачно произнесла Лидия. — Кирюша очень любил дарить учителям именно белые.

— Мне было страшно видеть его таким… — неожиданно для себя призналась Марьяна. — Он будто просто спал. А той же ночью мне приснился сон… будто он горит в огне.

Лидия тяжело выдохнула и медленно взяла вазу в руки.

— Человек из праха создан и в прах осыплется.

Марьяна не до конца поняла смысл этих слов и списала всё на безутешную скорбь тёти. Лидия протянула ей вазу и натянуто улыбнулась — так улыбаются, когда губы помнят, как это делается, а лицо уже нет.

— У меня есть одна просьба, Марьяночка, — сказала она после короткой паузы. — Можешь отнести её к той стройке… где погиб мой Кирюша?

— Да, конечно, — кивнула девочка, не задумываясь.

— Внутрь не заходи ни в коем случае, — добавила Лидия. — Просто поставь где-нибудь рядом. Так, чтобы никому не мешало.

— Хорошо.

Марьяна взяла вазу с двумя хризантемами. В голове всплыл образ кузена — живого, смеющегося, рассказывающего свои глупые страшилки. И на мгновение ей показалось, что она слышит его смех — где-то глубоко, внутри себя.

— И осторожно… — лицо Лидии вдруг исказилось. Брови сошлись, уголки губ опустились, взгляд стал тяжёлым. — Душа моего мальчика навеки заключена в эту вазу.

Марьяна замерла.

Она несколько секунд смотрела на белоснежные лепестки и не могла вдохнуть, будто воздух в комнате исчез. Боковым зрением она уловила движение — силуэт Кирилла, спокойно сидящего за столом и глядящего в окно, как прежде.

Марьяна крепче сжала вазу и шагнула за порог.

Она обернулась, чтобы попрощаться, но слова застряли в горле. Их вытеснил удушающий, животный страх.

В дальней комнате Кирилла, в самой темноте, стоял покойный усатый дядя Рома.

Он молча махал ей рукой.

Паша

— Ну че ты плетешься еле-еле? — Паша нетерпеливо подгонял брата. — Давай уже, газуй. Сегодня весь город должен праздновать.

— Может, не надо?.. — Саша с трудом тащил тяжёлую коробку с пиротехникой. — Все сейчас только и говорят про Кирюху.

— А тебе его жалко, что ли? — усмехнулся Паша. — Старшов сейчас там, где ему самое место. Не будь как мамка. Я че, должен грустить в свой день рождения по этому сопляку?

— Так нельзя, — тихо сказал Саша. — Ты же всегда был добрым. Всегда помогал друзьям.

Он был уверен: брат виноват.

Неделю назад Паша, Даня и Кирилл после школы лазили по верхним этажам заброшенной стройки. Саша стоял у забора, снаружи, прижимая телефон к уху и убеждая маму, что они с братом идут на дополнительные занятия по физкультуре, а не шатаются по дворам.

Говоря, он смотрел вверх.

Кирилл шёл по самому краю пятого этажа, раскинув руки, будто балансировал над пустотой. Паша и Даня стояли напротив — смеялись, тянулись к нему, делали вид, что хотят помочь. А потом — резко дёргались вперёд, словно нарочно пугая, словно играя.

Сашу сковал страх, когда Кирилл оступился и едва не сорвался вниз.

Он быстро закончил разговор с мамой и рванул внутрь, к лестнице. Но не успел. Раздался глухой, страшный хлопок — тело ударилось об асфальт.

Паша и Даня кричали сверху, перекрикивая друг друга:

— Совсем больной!

— Будешь знать, как такое говорить!

Саша так и не поднялся наверх. Его охватила паника. Он развернулся и убежал со стройки, стараясь не привлекать внимания. По дороге он встретил Марьяну.

Сказал только, что Кирилл упал с высоты. Что, возможно, ему нужна помощь. И он честно назвал имена тех, кто был рядом с Кириллом в тот момент.

После официального подтверждения смерти Кирилла Саша снова и снова пытался выяснить, что же произошло между ними в тот день. Паша неизменно отвечал одно и то же: Кирилл прыгнул сам. Саша ему не верил. И то, как поспешно брат вынес на помойку расписной сервиз, подаренный их семье тётей Лидой, лишь укрепляло это чувство.

— Ты меня каждый день будешь упрекать в том, чего я не делал? — Паша резко остановился и поставил пакеты на землю, чтобы перевести дыхание. — Хватит ныть. И только попробуй что-нибудь рассказать маме.

— Но ты выкинул те тарелки, которые принесла тетя Лида! — не унимался Саша.

— И че?

— Она же дарила их маме… а ты взял и выкинул…

— Тебя это не касается, поверь, — Паша нахмурился, а затем натянул глуповатую, неуместную улыбку. — Как там говорится… э-э… меньше знаешь — крепче спишь.

Саша тоже улыбнулся — машинально, неосознанно.

Они подошли к заброшенной стройке. Паша снова поставил пакеты на землю и устало выдохнул:

— Ну и где Данёк? Обещал помочь — и, как всегда, испарился.

— Я ему звонил. Он вроде с Марьяной сейчас общается.

— Да знаю я. Кто вообще эта Марьяна, за которой он бегает? Хоть старшеклассница?

Саша опустил коробку, присел на корточки и вытер пот со лба.

— Фух… устал. Она с нашей параллели. Вроде как сестра Старшова.

— Да ладно… — Паша хмыкнул. — И чего Данёк за ней бегает? Все Старшовы, походу, больные.

— Эй, не говори так.

Паша вытащил из кармана пачку сигарет и зажигалку.

— Ты что? — Саша вытаращил глаза. — А если кто-нибудь увидит?

— Да никто не увидит, — Паша прикурил, закашлялся и огляделся по сторонам. — Не ори.

— Ты проблем хочешь? Тут часто со школы ходят. Увидят — донесут родакам.

— Успокойся, — нахмурился Паша. — Сопли лучше подотри и пошли. Темнеет уже.

— Отстань, — Саша вытер нос рукавом. — Это от холода. И даже не смей на меня дышать. Сам виноват будешь, если батя учует.

Братья зашли на первый этаж заброшки. В глаза сразу бросилась большая расписная ваза с завядшими, почерневшими цветами. Рядом валялся плюшевый динозавр и тетрадный листок с кривыми, детскими буквами: «В память Кирилла Старшова».

У Паши дёрнулась щека.

Он молча схватил вазу и с силой швырнул её о бетон. Глина разлетелась осколками. Паша наступил на цветы и начал яростно их топтать, вдавливая в грязь, пока лепестки не превратились в чёрную кашу.

— Ты че, совсем головой поехал!? — накинулся на него Саша. — Прекрати, придурок! Че ты делаешь!?

— Замолчи! — заорал Паша, не оборачиваясь, продолжая крушить самодельный мемориал. — Ты не знал Старшова так, как я! Это он придурок! Для него смерть — это спасение!

— Что ты несёшь?! — Саша попытался схватить брата за плечи.

Паша резко оттолкнул его в сторону.

Он был сильнее — с детства дзюдо, плавание, крепкие руки, икры как камень. Характером он тоже пошёл в отца: у жёсткого, подавляющего тренера по дзюдо не могло не быть хотя бы одного сына, идущего по его следам. Заслуженный медалист Павел Аграмов выигрывал бои, легко ставил на место обидчиков и без труда мог дать сдачи в школе.

Но он никогда не был жестоким.Никогда не бил брата. Даже в злости. Он мог подшучивать над Сашей, но не позволял никому говорить о нём плохо — даже отцу. Паше нравилась роль защитника: девочки просили его помочь, когда старшеклассники переходили границы, и он с удовольствием пугал обидчиков кулаками. Не из жестокости, а, скорее, запугать.

Поэтому сейчас Саша не узнавал брата. Разбитая вдребезги ваза. Растоптанные цветы. Искажённое лицо. Когда Паша наклонился и поджёг плюшевого динозавра зажигалкой, Саша отступил назад.

Пластик начал плавиться, распространяя сладковато-едкий запах. Саша отвернулся и надрывно зарыдал — громко, беспомощно, как младенец.

— А ну успокоился! — рявкнул Паша отцовской фразой, с той же жёсткой, давящей интонацией.

— Это же… это сделала мама Кирилла! — Саша захлёбывался слезами. — Тётя Лида всегда рисует сине-белые узоры! У нас были такие же тарелки, пока ты их не выкинул! Почему? Почему ты стал таким жестоким?! Что тебе плохого Старшов сделал?! Я всё расскажу отцу!

Паша резко развернулся.

Во взгляде было что-то ледяное, чужое, наполненное ненавистью. Саша вздрогнул и сорвался с места, побежал вперёд, на ходу набирая первый попавшийся номер из последних вызовов.

Ответил Даня.

— Алло! Срочно! Помоги!.. Я на стройке, Паша всё сломал… он… — Саша запнулся о собственную ногу, рухнул на бетонный пол и выронил телефон. — Нет! Помогите!

— Да что ты за цирк устроил?! — Паша догнал его. — Успокойся!

И в этот момент раздался смех.

Тонкий, отдалённый, разнесённый эхом по всему первому этажу заброшки.

— Что это?.. — Саша вскочил и ошарашенно завертел головой. — Кто это был?

— Не знаю, — Паша напрягся, вслушиваясь. — Здесь кто-то есть. Пошли.

Раздался ещё один короткий смешок — теперь ближе.

— Кто здесь?! — крикнул Паша, оббегая бетонные колонны.

Саша дрожащими руками поднял телефон и включил фонарик. Луч выхватил из темноты грязные стены, облупленный бетон, провода. Мелькнула тень.

Они свернули за угол — и резко остановились.

На другой стороне стоял силуэт мальчика.

— Кто это? — Паша прищурился, всматриваясь в темноту. — Посвети туда.

— Это ведь… это же… — с каждым словом у Саши учащался пульс. Он не решался произнести увиденное вслух.

Паша стиснул зубы.

— Кирилл.

— Н-нет… — Саша затряс головой. — Этого н-не может быть. Это невозможно!

— Чёртово гжельское проклятье… — процедил Паша сквозь зубы. — Вот урод…

Тень дрогнула и исчезла.

— О чём ты?.. — Саша боязливо задрожал. В ладони завибрировал телефон — снова Даня. Саша сбросил вызов. — Что ты сейчас сказал?— Гжельское проклятье! Понял? Теперь расслышал?

— Паша, ты меня пугаешь… что это?.. кто он?

— Это он. Старшов.

— Но это невозможно… как?.. Он же мёртв. Как он может здесь быть? Это… это призрак? Он здесь из-за тебя?

— Да, — неожиданно спокойно согласился Паша. — Ты всё правильно понял.

Он поднял голову и громко крикнул в темноту:

— Эй, Старшов! Можешь сколько угодно нас пугать!

Паша шагнул к коробке с пиротехникой, сорвал крышку — и в тот же миг раздался оглушительный хлопок. Потом ещё один. И ещё.

Фейерверки начали взрываться сами по себе — хаотично, злобно, ослепляя вспышками. Первый залп ударил в потолок, второй — в стену. Саша вскрикнул и бросился за колонну, ослеплённый, оглушённый, задыхаясь от дыма и серы.

Хлопки не прекращались. Искры пролетали в считанных сантиметрах от лица, прожигали куртку, шипели о бетон. Саша съёжился, вцепился в колонну так, будто та была единственным, что удерживало его в реальности.

Когда он всё-таки заставил себя выглянуть — всего на секунду, — Паша неподвижно лежал на полу. От его куртки поднимался дым.

— Нет… — выдохнул Саша. — Паша… Паша-а-а!

Он рванулся к брату, но хлопки усилились. Один взрыв разорвался прямо перед лицом, горячие искры обожгли щёку, обсыпали волосы. Саша закричал, отпрянул.

Дрожащими руками он снова набрал Даню.

— Алло! Помогите! — заорал он в трубку. — Помогите, умоляю! Быстрее! Сюда! На стройку! На помощь!

Он развернулся и побежал.

Разноцветные вспышки тянулись за ним, словно длинные горящие драконы, извиваясь, преследуя, не давая ни секунды остановиться. Саша захлёбывался воздухом, спотыкался, не разбирая дороги.

Он решил выпрыгнуть в окно, не рассчитал расстояние и провалился в подвальное помещение. Глухой удар. Боль вспыхнула в голове, мир на мгновение погас. Он ударился о стену подвала, вскрикнул. В ладонь вонзилось что-то острое — тёплая кровь тут же залила пальцы.

Тьма сомкнулась вокруг.

— Я же сказал, он нёс какую-то чушь, я ничего не понял! — Даня пытался оправдаться, растирая холодные ладони Марьяны и не отводя от неё взгляда. Они сидели на лавочке во дворе; уже стемнело, фонари горели через один. — Почему ты мне не веришь?

— Потому что ты уже слишком долго рассказываешь про вашу дружбу с Пашей, про паркур, про то, как Кирилл вообще оказался в вашей компании, — тихо ответила Марьяна. — Но ты ни разу не сказал, что именно произошло.

— Я не могу, — Даня сглотнул. — Это прозвучит глупо, но ты должна мне поверить. Я не виноват в смерти твоего брата.

— А кто виноват? — Марьяна грустно вздохнула. — Паша? Зачем вы вообще туда ходили? Ты же знал, что рано или поздно кто-нибудь покалечится… или умрёт.

Она на мгновение замолчала.

— Кирилл меня вечно пугал или смешил. У него всегда было что рассказать — не то что у моей сводной сестры, которая целыми днями сидит в телефоне. Кирилл был другим. И теперь я понимаю: он знал и видел гораздо больше. Прямо как я.

— Что это значит? — Даня нахмурился. — Старшов говорил почти то же самое в тот день.

— Ровно то, что я сказала, — Марьяна посмотрела ему прямо в глаза. — Пока ты не скажешь правду — кто из вас столкнул моего брата, — я тебе ничего не объясню.

— Да никто его не толкал! — вспыхнул Даня. — Он сам!

— Даже если это был ты, я это приму, — резко сказала Марьяна. — Просто скажи, как есть!

— Да сколько можно… — Даня замолчал, глядя на экран телефона. — Подожди. Санёк звонит.

Он ответил.

— Алло? Что такое?.. Чего?.. В смысле — всё сломал?.. Что у вас там происходит? Алло? Алло, эй!

Связь оборвалась. Даня вскочил.

— Надо бежать. На заброшку. Срочно.

— Что там? — Марьяна поднялась следом. — Что случилось?

— Санёк каким-то… испуганным голосом говорил, что между ними с Пашей что-то произошло. Что он там что-то сломал. А не ту ли…

— Вазу?! — Марьяна сорвалась с места. — Вазу, которую мы поставили?! Меня тётя Лида убьёт! Что значит — сломал?! Перезвони ему!

— Сейчас… — Даня судорожно нажал на вызов. — Давай же, Санёк… Чёрт, он сбросил.

— Бежим!

Со стороны заброшки раздались хлопки — похожие на выстрелы. Несколько машин на улице отозвались сигнализацией. Прохожие оборачивались, тревожно переглядывались.

Телефон в руке Дани снова завибрировал.

— Саня звонит… Алло? Что? Что?!

— Что он сказал?! — Марьяна едва сдерживала слёзы, мчалась изо всех сил.

— Быстрее! — Даня сорвался на крик. — У них там что-то случилось!

— Да что же это такое?..

Саша

Несколько секунд Саша думал, что смерть забрала и его — вслед за братом. В звенящей голове глухо отдавались лишь хлопки фейерверков. А если он и правда умер — не страшно. Пашу всё равно уже не спасти.

Как он посмотрит в залитые слезами глаза матери? Что скажет отцу? Что же он скажет отцу…

Саша и Паша родились в один день, но были совсем разными. Один тянулся к шуму, движению, приключениям; другой с детства жил тише, будто в тени брата. Книги стали для Саши убежищем от отцовских приказов и криков. Мама всегда вставала на защиту: посмотри, мол, умный мальчик, не в спорт — так в науку.

Но даже при лучших оценках Сашу никогда не ставили в пример Паше.

Отец считал, что физическая сила важнее любых отметок. Что рано или поздно Саше придётся научиться постоять за себя, а не прятаться за спиной брата. Самого Сашу это почти не задевало. Ему нравилось быть рядом с Пашей — так он чувствовал себя в безопасности. И было с кем обсудить день.

Пока не появились Даня и Кирилл.

Саша стал лишним.

Он ходил за ними хвостом: снимал трюки на заброшке, бегал в магазин за едой, таскал рюкзаки. Слушал, как они смеются, и делал вид, что тоже часть компании.

Саше не нравилось, что их общий день рождения Паша праздновал как свой собственный. Он звал только тех друзей, которые устраивали его, выбирал места, где хотел отмечать. А Саша снова оставался носильщиком еды и одежды.

Ему хотелось любым способом отдалить друзей от брата. Вернуть себе прежнее место. Снова стать значимым.

И больше всего он боялся признаться себе в том, что Кирилл погиб по его вине.

Две недели назад, когда они с Пашей и Даней пришли к Кириллу поиграть в компьютер, Саша незаметно включил камеру. Он снял, как Кирилл на кухне разговаривает со стеной — так, будто рядом с ним кто-то стоял.

На следующий день видео разлетелось по школе. Кирилл был в ярости.

— Кто из вас это сделал?! — орал Кирилл в мужском туалете. — Ты, Пашок?!

— А че ты на меня все сваливаешь?

— Да потому что никто из вас не признается! Мы друзья или кто? Зачем вы это сделали?

— Мы ничего не делали! — кричал Даня. — А кто из вас сказал Марьяне, что я гулял с девчонкой вчера? Мы же в компы играли! Она теперь со мной говорить не хочет!

— Не говорите про дружбу! Кто-то сказал моим что я курю! — Паша был в ярости, он держался из последних сил, чтобы не налететь с кулаками на друга. — Еще и на Санька донесли, хотя он даже не курит!

— Совсем что ли отбитый? Я ниче не говорил!

— Че ты сказал?!

Кирилл и Паша все же вцепились друг в друга. Захлопали двери кабинок, с грохотом опрокинулось ведро с водой, по кафелю разлетелись грязные брызги. Кирилл знал про вывих Пашиного плеча — и, ослеплённый злостью, давил именно туда, как можно больнее.

Он знал, за что.

Кто-то из друзей выложил видео — то самое, с его главной слабостью.

Они все знали, что Старшов «не от мира сего». Что он разговаривает сам с собой у себя дома. Он отшучивался, придумывал воображаемого друга — и для компании это было смешно. Но когда Кирилл, оставшись один на кухне, говорил со стеной, будто рядом кто-то стоял, — это уже казалось безумием.

В школе его начали дразнить. Шептаться за спиной. Обходить стороной.

Первые дни после драки Кирилл был злым, резким, будто готовым броситься на любого. А потом замкнулся. На целую неделю. Ни с кем не разговаривал.

Саша вроде бы добился своего. Но брат стал подозрительным — и к нему тоже.

Паша знал, что Саша всё снимал на видео. Он несколько раз перепроверял флешку, пролистывал все сорок пять роликов в его телефоне. Ничего не нашёл. В итоге поверил на слово. Это же брат. Он бы никогда его не подставил.

Паша всё чаще переписывался с Даней — о Старшове. Они что-то обсуждали. Что-то готовили. Саша это понимал и боялся последствий.

А теперь не было ни Кирилла, ни Паши.

И всё — из-за ревности, ничем не подкреплённой, глупой, тихой. Нужно было поговорить с братом.

Саша лежал на спине в тёмном подвале, скуля от боли в левой ладони. Фейерверки стихли. Их место занял еле слышный шорох — будто кто-то медленно волочил ноги по бетону наверху.

— Признайся, — тихо-тихо раздалось эхом на первом этаже.

— Кто здесь?! — Саша резко дёрнулся и вскрикнул: боль в ладони вспыхнула снова. — А-а-а!

— Признайся… признайся… признайся…

Слова накладывались друг на друга, множились, давили со всех сторон.

— Признайся!

Саша поднялся на ноги и на ощупь проверил руки. Железный штырь пробил ладонь насквозь — мясистую перемычку между большим и указательным пальцем. Боль накрыла с запозданием, вязкая, липкая. Саша скривился, закашлялся — в воздухе всё ещё висел дым от фейерверков, едкий, тяжёлый. Он сделал шаг к лестнице и начал подниматься.

И тут услышал шаги.

Саша резко развернулся, спустился обратно, сел на корточки и прижал подбородок к коленям, сжимая раненую руку другой ладонью.

— Нет… нет… пожалуйста… уходи… нет…

Шорох стал отчётливее. Он больше не был случайным — превратился в уверенные, тяжёлые шаги.

— Уходи!!! — заорал Саша, срывая голос.

— Санёк, это ты? — раздался голос Дани.

Слова прозвучали как спасательный круг. Саша вскочил и бросился вверх по лестнице, не оглядываясь в подвальную тьму.

— Что у вас произошло? — Даня шагнул навстречу.
— Что случилось?! Где Паша?!

Даня и Марьяна тяжело дышали, словно только что добежали марафон. Они закрывали нос и рот ладонями, кашляли. Саша оглядел их с ног до головы — и отступил на шаг назад.

— Вы… вы настоящие? — прошептал он. — Вы живые?

— Ты что несёшь? — Даня сделал шаг вперёд.

Саша отступил ещё на два.

— Назад! Не подходите!

— Почему ты так говоришь? Мы настоящие, конечно, — Даня включил фонарик телефона и направил свет на Сашу.

Тот зажмурился, затем резко распахнул глаза. Губы поджались, лицо исказилось от страха.

— А что с твоей рукой?..

— У тебя кровь, — Марьяна медленно пошла вперёд, размахивая рукой, разгоняя дым. — Всё хорошо. Мы здесь. Мы пришли, потому что ты звонил, да? Смотри — это я, Марьяна. Это Даня. Мы тут. Покажи руку.

Саша поднял ладонь, развернув её вверх, но сам на неё не смотрел.

— Тебе срочно нужно в травмпункт, — сказала Марьяна. — Где Паша?

— Паша… — Саша будто только сейчас вспомнил. Его взгляд заметался по серому туману дыма. — Паша! Он… он там… там!

Друзья побежали следом за Сашей, перепрыгивая через разбросанные коробки из-под фейерверков.

— Что вы тут устроили?! — Даня водил фонарём из стороны в сторону. — Совсем с ума сошли?!

— Где он?! Где?! — Саша метался по первому этажу заброшки, будто оказался здесь впервые.

И вдруг он увидел тёмный силуэт на полу.

— Паша… — выдохнул он и рванулся вперёд.

Саша рухнул на колени рядом с телом брата.

— Нет… Паша… Паша, ты слышишь?.. Пожалуйста… нет… — он перевернул его на спину — и закричал.

Лицо Паши было изуродовано глубокими ожогами. Кожа оплавилась, стянулась, обнажая черты до неузнаваемости. Одежда и бетон вокруг были покрыты чёрной золой, словно тело накрыли траурной вуалью.

— Что с ним?.. — прошептал Даня. — Что здесь произошло?!

Саша не отвечал. Он рыдал, прижимаясь к брату, пачкаясь в золе, словно хотел вернуть его обратно — силой, дыханием, криком.

— Он… он мёртв… — сдавленно сказала Марьяна.

Саша резко выдохнул, как бык перед броском, и вскочил на ноги, будто вовсе забыв о боли в пробитой ладони.

— Это всё вы! — заорал он. — Вы убили Старшова — и теперь он мстит!

Саша много раз видел, как дерётся Паша. Сам он никогда никого не бил. Но сейчас, в шоковом ступоре, он шагнул к Дане и схватил его за ворот толстовки, неловко копируя движения брата.

— Вы его убили! — кричал он. — Столкнули с высоты — и он умер! Всё на вашей совести!

— Ты вообще в своём уме?! — Даня резко оттолкнул его. Саша потерял равновесие и упал на бетон.

— Вы готовили план! — заорал Саша, поднимаясь. — Ты и Паша! Хотели отомстить Старшову! А когда не вышло — столкнули его с пятого этажа! Это всё из-за вас!

— Даня?.. — Марьяна растерянно смотрела на него.

Ей действительно казалось странным, что в день смерти Кирилла именно Даня и Паша были наверху — со слов Саши, единственного свидетеля.

— Не смотри так на меня, — огрызнулся Даня. — Я устал оправдываться. Мы этого не делали.

— Тогда что произошло между вами в тот день?! — не выдержала Марьяна. — Ты так и не ответил!

— Старшов нёс какую-то чушь! — вспылил Даня. — Это уже не важно! Важно, что это сделали не мы! Он сам прыгнул!

— Не верь ему! — выкрикнул Саша. — Они его вдвоём убили!

— Да закройся ты! — сорвался Даня. — Тебя там не было! Ты даже не знаешь, что он нам говорил! Хватит нести эту чушь!

— Что теперь делать… — Марьяна посмотрела на тело Паши и заплакала. — Нужно уходить отсюда. Вынести его на улицу и вызвать… кого вообще вызывают в таких случаях?

— Даня… — тихо пронёсся сквозь дым чей-то голос.

Ребята вздрогнули.

— Кто это?.. — прошептала Марьяна. — Кто здесь?

— Это Старшов! — зарыдал Саша, почти в унисон с Марьяной. — Я же говорил! Он ожил, чтобы нам отомстить!

— Такого не бывает… — Даня застыл с приоткрытым ртом, и в голове эхом всплыли слова Кирилла в день смерти. — Гже… гжельское… нет. Это неправда.

Он направил луч фонаря вперёд и сделал шаг в темноту.

— Даня, стой! — Марьяна инстинктивно сжалась. — Куда ты?!

— Я не позволю его тупым страшилкам издеваться надо мной. Или над тобой, — бросил Даня через плечо. — Пойду посмотрю, кто там наверху.

— Ты с ума сошёл?! — Марьяна почти кричала. — Не ходи туда! Нужно звонить в полицию!

Но Даня уже ушёл, и его шаги быстро растворились в пустоте этажей.

Саша дрожащей рукой включил фонарик.

— Расскажи мне всё, что ты видел и слышал в тот день, — тихо сказала Марьяна. — Для меня это важно. С одной стороны — мой брат, который непонятно почему умер. С другой — тот, кто мне нравится. Я хочу понять, кто врёт. Пожалуйста.

— Я… я не помню точно… — Саша всхлипывал. — Паша тогда постоянно переписывался с Даней. Они обсуждали Кирилла. Что-то готовили. Наверное, месть.

— Месть? За что?

— Кто-то… кто-то из них выложил видео. Где Кирилл говорит сам с собой на кухне. А потом Кирилл начал распускать слухи про нас. — Саша задрожал всем телом. — Он сейчас здесь, понимаешь? Старшов стал призраком. Он хочет нас всех убить, как убил Пашу! Я слышал его голос!

— Тише, — Марьяна сама едва держалась. Сердце колотилось так, что каждый шорох за спиной казался шагами. — Успокойся. Посмотри на руку — тебе срочно нужен травмпункт.

— В тот день они о чём-то спорили, — Саша говорил быстро, сбивчиво. — Я стоял здесь. Они орали друг на друга наверху. Потом Старшов упал. И я убежал домой. А теперь… как мне идти домой?

— Мы что-нибудь придумаем, — твёрдо сказала Марьяна. — Сейчас нужно позвонить твоей маме и всё рассказать.

— Нет… — Саша отступил. — Не надо. Я боюсь.

— Саш, полрайона слышали фейерверки. Скоро сюда кто-нибудь придёт.

— Я хотел уйти с Пашей… — прошептал он. — Почему Старшов не забрал и меня?..

— Так. Всё. — Марьяна достала телефон. — Давай номер твоей мамы.

— Нет!

— Тогда я звоню своей, — сказала она и отошла в сторону, набирая номер.

Саша резко шагнул к ней и с размаху ударил девочку по голове, а затем еще, и еще раз. Марьяна упала на бетон без движения.

Саша тяжело дышал, глядя на её неподвижное тело. Лицо исказилось, он сжал кулаки и закричал, почти рыдая:

— Это всё Старшов! Это он виноват! Не я!

Саша бросился бежать с заброшки, не оглядываясь, надеясь лишь на одно — что мстительный дух Кирилла доберётся и до Дани.

Когда Марьяна открыла глаза, всё вокруг залил яркий, неестественный свет. Она болезненно сощурилась и закрыла лицо руками. Голова гудела. Медленно убрав ладони, она огляделась.

— Марьяша? — знакомый голос коснулся её сознания так отчётливо, что она вздрогнула и резко обернулась.

Позади, чуть наклонившись, стоял Кирилл. Он протягивал ей руку и смотрел так, как смотрел при жизни.

— Ты меня слышишь?

— Где я?.. — Марьяна схватилась за голову, за левый висок, куда бил Саша. — Что со мной?.. Я что… умерла?..

— К сожалению, да, — грустно ответил Кирилл. — Я тоже умер.

— Н-нет… — она замотала головой. — Это невозможно. Не может быть!

Марьяна видела стены заброшки такими, какими они были на самом деле — облупленный бетон, трещины, пыль. Но вечер внезапно сменился днём, а рядом стоял недавно погибший брат. Не было слышно ни одного звука, кроме его голоса.

— Видишь, что они сделали? — тихо сказал Кирилл. — Они во всём виноваты.

— Кто?.. — прошептала Марьяна. — Даня и Паша?.. Они тебя столкнули?

— Да, — кивнул Кирилл. — Они убили меня, Марьяша.

— Как же так… — у неё задрожали губы. — Где мы?..

— Ты хочешь им отомстить?

— Нет… я… — Марьяна в панике озиралась, пытаясь понять, сон это или реальность.

— Ты хочешь им отомстить?

Ты хочешь им отомстить?

Ты хочешь им отомстить?

Фраза эхом накладывалась сама на себя, заполняя голову. Марьяна зажала уши и закрыла глаза.

Когда она снова их открыла, Кирилла уже не было.

Осталось лишь еле слышное, уходящее эхо.

— Марьяна! — громкий голос обжёг ей ухо. — Марьяна!

— Хватит! — она упала на колени и вцепилась руками в голову. — Пожалуйста… хватит!

— Марьяна! Да очнись ты! Вставай!

Мир резко дёрнулся.

В одно мгновение она будто провалилась сквозь сон. Марьяна в ужасе почувствовала, как кто-то силой хватает её за руки. Сознание возвращалось рывками.

Перед ней был Даня.

Он тряс её, как шейкер, с перекошенным от страха лицом. Сначала в голове стоял высокий писк, потом одно ухо оглушило, и Марьяну резко вырвало.

Даня успел перевернуть её на бок.

Даня

Когда Марьяна окончательно пришла в сознание, вокруг была сплошная темнота. Лишь лицо Дани маячило совсем близко — бледное, искажённое страхом.

— Приподнимись… приподнимись, — торопливо шептал Даня. — Что случилось? Где Саша?

Марьяна медленно вспомнила произошедшее и осторожно ощупала левую сторону головы. Под пальцами нащупалась большая шишка — она жгла, пульсировала и отдавала болью в верхнюю челюсть.

— Это Саша… — выдохнула она. — Я хотела позвонить маме. Отвернулась… а он ударил меня по голове. А потом…

Она замолчала.

Перед глазами снова всплыл разговор с Кириллом. Марьяна невольно осмотрелась. Та же заброшка — тёмная, пустая. Гул ветра, шорох одежды Дани, едва слышный стрёкот сверчков в траве неподалёку. Обычные, земные звуки. Именно они вдруг стали якорем.

— Саша?! — Даня резко вскочил на ноги, осветив фонарём пространство. — Я его прибью! Слышишь, Саша?! Тебе конец!

Эти слова напугали Марьяну. Она всё ещё не до конца понимала, где сон, а где явь. Кирилл — или тот, кто говорил его голосом — утверждал, что Паша и Даня его убили. И Марьяна не решалась обвинять Даню напрямую. Мало ли что может прийти ему в голову — так же внезапно, как Саше.

— Наверное… он убежал, — осторожно сказала она.

— Куда он мог убежать без Пашки? Нужно срочно звонить их маме.

— Звонить?.. — Марьяна ощупала карманы. — А где… где мой телефон?

— Он ещё и телефон утащил?! — Даня сжал зубы. — Всё, ему точно конец.

Он быстро пролистывал контакты у себя.

— Ничего… сейчас я сам… — вдруг он замер. — Что за… Что?!

Фонарь на телефоне погас.

— Что случилось? — Марьяна, покачиваясь, поднялась на ноги.

— Телефон вырубился, — Даня нажимал на кнопки. — Сам по себе.

— Как это — сам по себе? Дай сюда.

Она убедилась: экран был мёртв.

— Пошли отсюда, — тихо сказала Марьяна. — Просто уйдём.

— И оставить Пашу?! Нет!

И тут в темноте раздалось эхо:

— Признайся…

Марьяна вздрогнула и инстинктивно прижалась к Дане.

— Ты это слышал? — прошептала она. — Кто это сказал?

— Здесь кто-то есть, — напряжённо произнёс Даня. — Походу, издевается над нами.

Он шагнул вперёд, в темноту.

— Сейчас узнаю кто!

Даня решительно рванул на второй этаж, всматриваясь в темноту.

— Кто здесь?! Выходи! Или я тебя сам найду и морду набью!

На другой стороне здания мелькнула тень.

— Стоять! — Даня бросился вперёд и ступил на узкий брусок, перекинутый между пролётами.

— Нет, стой! — закричала Марьяна. — Ты упадёшь!

— Боишься? — бросил он через плечо. — Тогда пошли со мной.

Марьяна смотрела, как Даня идёт по брусу, будто цирковой акробат — на высоте между вторым и третьим этажами. Каждый шаг был выверен, но слишком быстрый, слишком самоуверенный. Она поднялась по лестнице, но остановилась в стороне, на надёжном бетонном полу.

— Даня… — тихо сказала она. — А если это… не живой человек?

— Чего?

— Ну… призрак.

— Марьян, — раздражённо отозвался он, — у тебя сейчас явно проблемы с головой. Призраки не говорят. Да их вообще не существует.

Она не ответила. Просто замерла и посмотрела ему за спину.

— Куда ты смотришь? — Даня обернулся.

У дальних колонн, почти сливаясь с тьмой, стоял Кирилл. Не как тень — как живой. Неподвижный. Слишком реальный.

— А-а… Старшов?.. — у Дани сорвался голос. — Как?.. Неужели…

— Всё это правда, — тихо сказала Марьяна. — Я думала, что одна такая. В детстве я часто видела погибшего дядю. И мне никто не верил. Но ты же видишь Кирилла сейчас, да?

— Вижу… — Даня сделал шаг вперёд. — Но это невозможно.

Кирилл исчез.

— Всё, хватит! — резко сказал Даня. — Ты права. Валим отсюда!

Он сделал шаг назад — неуверенный, лишний. Брусок качнулся.

Нога соскользнула, и Даня повис, вцепившись руками и ногами в узкую доску. Под ним — пустота.

Над ним снова стоял Кирилл. Он смотрел прямо в глаза — пустым, неживым взглядом.

— Даня! — Марьяна оцепенела, не в силах сделать ни шага.

— Помоги мне! — заорал он, срываясь. — Марьяна!

— Кирилл, не надо… — прошептала она, не решаясь подойти ближе. — Пожалуйста. Не трогай его.

— Да он даже не живой! — Даня захлёбывался страхом. — Он ненастоящий! Помоги же мне!

Кирилл не двигался. Именно это было страшнее всего.

— Ты ошибаешься, — тихо сказала Марьяна. — Он как раз настоящий. И всё детство меня донимал призрак покойного дяди. И, кажется, я наконец поняла почему…

Она медленно шагнула вперёд по узкому бруску, стараясь удерживать на себе внимание возникшего призрака.

— Все эти видения… я думала, что схожу с ума. Но всё оказалось куда мрачнее. Когда я пришла к Старшовым, тётя Лида сделала две вазы. Она увлекается гжелью — вручную рисует синие узоры. И когда отдала мне одну из них, сказала, что душа Кирилла теперь покоится внутри.

— Она сумасшедшая, — выдавил Даня, пытаясь подтянуться, беспомощно болтая ногами над пустотой. — И Старшов нёс какую-то чушь про гжельское проклятье. Они все поехавшие.

— Не говори так!

— А что он мне сделает? — Даня задыхался. — Он не настоящий! Мы просто надышались дымом, вот и всё. Галлюцинации. Мы тоже… того.

Марьяна остановилась напротив Кирилла и, не отводя от него взгляда, сказала Дане:

— Но он не заслужил такой конец. А вы его убили.

— Ты с ума сошла?! — Даня дёрнулся. — Мы его не убивали! Он сам сиганул с крыши!

— Кирилл, — голос Марьяны дрогнул. — Почему ты молчишь? Скажи. Скажи, кто это сделал.

Душа мальчика оставалась неподвижной и безмолвной.

— В день смерти он что-то говорил про проклятье… — Даня захрипел. — Я ничего не понял. Ты же знаешь, как я слушаю на уроках.

— Всё дело в гжели, — Марьяна словно наконец сложила все кусочки. — В самом методе. Тётя Лида… она добавила прах Кирилла в эти вазы. В глину. Поэтому он здесь.

— Он тоже так говорил, — Даня повис уже на одной руке. — Но это бред! Мы надышались дымом, говорю же! Я не знаю, как ещё доказать тебе, что мы не виноваты!

— Я тебе верю, — сказала Марьяна.

Она осторожно наклонилась вперёд, пытаясь протянуть ему руку, но резкая, оглушающая боль в голове отбросила её назад.

— Что это…

— А-а! — Даня закричал.

Воздух словно сгустился. Давил. Ломал. Кирилл стоял всё там же — неподвижный, молчаливый, и смотрел только на сестру.

Даня сорвался и исчез в темноте.

— Нет! Даня! — Марьяна рванулась вперёд, но тут же рухнула на пол, словно на неё обрушилась невидимая тяжесть. Она схватилась за голову, вцепилась пальцами в волосы. — Хватит! Пожалуйста, Кирилл, перестань! Я знаю, ты не виноват… Это они! Они тебя убили!

Она уткнулась лбом в бетон и задыхалась от рыданий. Потом замирала, задерживала дыхание, пытаясь уловить хоть какой-то звук — вздох, движение, стон.

Где-то внизу послышалось кряхтение.

Марьяна поползла на четвереньках. Она боялась встать, боялась оглянуться — и назад, и вперёд. Страх заполнил всё тело, утяжелил его, тянул вниз, будто сама заброшка не хотела отпускать. Марьяна смотрела только на собственные руки, не обращая внимания на режущую боль в голове, и медленно двигалась к лестнице. А дальше и сама не поняла, как оказалась уже рядом с Даней.

— Марьяна… — его голос заставил её вздрогнуть, но вместе со страхом пришло облегчение. Он жив. Пока жив.

И тогда Даня сказал вслух то, чего она больше всего боялась.

— Тётя Лида… — прошептал он. — Она подсыпала в свои работы не только прах Кирилла…

И Даня внезапно все вспомнил.

— Не дело это, — говорил он Паше две недели назад. — Теперь вся школа знает. Все считают Старшова психом.

— Я знаю, — Паша растерянно оглядывался. — Это всё Сашка. Какого чёрта он вообще снял и выложил? Хотел нас подставить. Не буду же я своего брата лупить…

— Есть идея, — Даня замялся. — Давай сделаем так, чтобы видео выглядело шуткой. А со Старшовым снимем нормальный ролик — на заброшке. Пусть покажет своё фирменное сальто с лестницы.

— Ты прав, надо че то делать, — Паша нахмурился. — Но ты не замечал, что он реально иногда говорит сам с собой, и это явно не выдуманный друг. Может, у него правда не всё в порядке?

— Давай не лезть, — Даня тяжело выдохнул. — Может, у него и правда проблемы. А мы взяли — и всем показали. Это было тупо. Мы же друзья.

— Саша сделал.

— Неважно. Мама говорила относиться к тёте Лиде с добром. Она мужа потеряла, тогда-то и свихнулась. Кириллу тоже тяжело. Может он так успокаивается.

— Значит, решено? — Паша заметил Сашу у двери и шутливо улыбнулся, жестом показав подыграть. — Ну что, будем делать со Старшовым? Морду набьём? Это ведь он на нас донёс?

— Конечно, — глупо улыбнулся Даня. — Сегодня его проучим.

После школы Кирилл пошел на заброшку один. Паша и Даня — за ним. Саша подошёл позже, проследить за братом.

— Думаете, я не знаю, зачем вы сюда пришли? — Кирилл был на взводе. — И после этого вы называете себя друзьями?

— Ты чего? — Даня сначала улыбнулся, но тут же увернулся от удара. — Совсем, что ли?

— Старшов, ты больной? — вспылил Паша. — Мы пришли снять крутое видео! Что ты устраиваешь?

— Мне не нужно никакое видео, — Кирилл почти кричал. — Мне уже ничего не поможет!

— Да о чём ты?!

— Вам не понять. Вы живёте обычной жизнью!

— Чё ты несёшь? — Паша нахмурился. — Мы просто хотели ролик снять. Ты внимание привлекаешь?

— Тебе вчера моя мать подарила набор посуды, — Кирилл смотрел прямо на него. — Ничего странного не заметил?

— Ну… тарелки какие-то. И че?

— Тогда скоро поймёшь, — сказал Кирилл тихо. — Встретишься с моим отцом.

— Старшов, ты че несешь? Твой отец разбился на машине уже давно! — высказался Даня.

— Мне тоже так казалось, — глухо ответил Кирилл. — Но он зовёт меня каждый день. Злится, если я не делаю того, что он хочет. Он жестокий.

Паша и Даня переглянулись. Паша машинально покрутил пальцем у виска.

— Любая посуда, сделанная ею с гжельской росписью, будет проклята, — продолжал Кирилл. — Это гжельское проклятье.

— Слушай, — Даня нервно усмехнулся. — Я думал, этот слух — просто шутка. Но ты и правда сумасшедший. Как и твоя мама.

— Вы все скоро умрёте, — спокойно сказал Кирилл и встал на край пятого этажа. — Это гжельское проклятье. Каждый, кто получил её посуду, проклят — до смерти и после неё.

— Слезь оттуда! — Паша шагнул ближе и протянул руку. — Хватит. Давай поговорим нормально.

— Ты не понял? — Кирилл улыбнулся. — Я проклят. Вы прокляты. Все, у кого эта посуда.

— Уйди! Ты упадёшь!

— Тогда пойдём вместе, — Кирилл резко схватил Пашу за руку. — Он зовёт меня. Хочет, чтобы я был с ним.

— Твоего отца давно нет! Очнись! — Паша вырвал руку.

— Меня тоже теперь нет, — тихо сказал Кирилл. — Очнись.

И шагнул вниз.

Даню бросило в дрожь — так же, как тогда, словно тот день он прожил снова.

Боль в голове Марьяны утихла, но осознание того, чего именно боялась всю жизнь девочка вонзилось в сердце тяжелым ударом. На секунду показалось что оно перестало биться от страха.

Тетя Лида намеренно сводила людей с ума, подсыпая прах покойного мужа, а теперь еще и сына, в свои творения. У соседей по всему дому стояли её изделия: вазы, тарелки, кружки, чайники, блюдца.

Игрушечный тигр в комнате Марьяны. Тот самый, с живыми глазами. От которого она в детстве отворачивалась к стене.

Марьяна потрясла головой, в надежде, что проклятое наваждение уйдет и все станет как прежде.

— Кирилл… — прошептала она. — Пожалуйста. Мы всё исправим. Мы уничтожим всю посуду с прахом твоего отца. Вы оба обретёте покой.

— Обещаем, — кивнул Даня.

И они сдержали обещание.

Город быстро узнал о пристрастии Лидии Старшовой — добавлять прах умерших родственников в свои работы. И через несколько дней несчастная женщина свела счеты с жизнью.

На этот раз Марьяна ни под каким предлогом не пошла на прощание с тетей. Но каждый раз, когда ей нужно было пройти этой дорогой, через жуткий дом, у подъезда всегда стояли Старшовы — тетя Лида, дядя Рома и Кирилл. Махали рукой, улыбались, и как ни в чем не бывало подзывали к себе, в гости. С каждым разом Марьяне все больше хотелось поддаться этой манящей тяге.

И однажды она поддалась.