Жабьи песни

Я поднимаю голову и смотрю на вечернее небо. Звезд не видно – весь небосвод занимает брюхо зависшего над Землей межзвездного ковчега, отплывающего через неделю на Проксиму. Я и сам бы рад улететь с Земли, ставшей вдруг окраиной цивилизации, но я, по нелепой случайности, списанный материал.

Звездолетчиков после пятидесяти лет увольняют с тем же брезгливым выражением лица, с каким выбрасывают неделю стоявший мусор. Летать после этого возраста, конечно, можно, но только пассажиром и в навязчивой компании робота-сиделки, постоянно доказывающей, что без нее ты шагу ступить не можешь, даже если тебе всего самую малость за полтос, и ты все еще полон сил. Всем плевать, что на твоем корабле случился сбой бортового компьютера и вместо двух лет полета ты проспал в камере гибернации тридцать лет, и проснулся все тем же молодым летёхой. Вот только по документам, увы, пора на свалку. Твоих денег хватило на бомж-пальто с вечным аккумулятором и мелочевку, чтобы не умереть в ближайшее время с голоду.

Мне повезло только в одном – в свой последний полет я летел к Земле, а это, скажу я вам, лучше, чем бомжевать на Марсе или быть экспонатом человеческого музея на Кеплере.

Темнеет, контуров ковчега уже не видно, только габаритные маячки подмигивают как старые путаны, у которых заклинило лицевой механизм и ты никак не поймешь – она флиртует с тобой, намекая, что свободна, или это пробивает окислившийся контакт. Мимо, набирая высоту, просвистело аэротакси, западая, как хромая утка, на правое крыло, чудом увернулось от проповедника, сбило летающую рекламу и, мигая аварийками, скрылось за черным бетонным монстром правительственной высотки.

– Куры безголовые и те лучше летают! – заорал я вслед такси, вспомнив сержанта в учебке. Как летают безголовые куры – я не видел, но сравнение мне нравилось.

– Вы не хотите поговорить о нашем Боге? – подплыла ко мне статуя женщины средних лет с молитвенно сложенными на груди руками.

Эти летающие фигуры называют проповедниками. Они выглядят монументально, словно перед тобой старинные памятники из мрамора или бронзы, но у них живая мимика – губы могут шевелиться, глаза моргать, а у лица два выражения – вежливое участие и печаль. Бывает, проповедник сбоит, тогда, рассказывая об аде, он нежно улыбается, смакуя мытарства как бывалый садист, а если его взламывают пираты, то вместо проповеди можно услышать призыв к революции или проповедь пошлого содержания.

– А вы из какой конфессии? – спросил я.

Проповедник кружил вокруг меня стервятником, активировав в молитвенно сложенных руках терминал пожертвований.

– Церковь святого Лема, – губы проповедника выгнулись дугой печали, словно он сам себе сочувствовал.

– А я пастафарианец, – фальшиво улыбнулся в ответ, в надежде, что проповедник полетит своей дорогой.

– Без проблем, сын мой, – произнесла статуя, и я понял, что не могу определить пол говорящего, да и за женщину я принял проповедника только из-за длинных волос, а так это нечто бесполое – с кем хочешь, с тем и общайся, – мы поговорим о твоем Боге, а часть взноса переведем в церковь Летающего Макаронного Монстра. Подтвердите вашу личность и сумму пожертвований от десяти кредитов.

Десять кредитов? За что?! Что не послал этот памятник на кладбище, где ему и место? Да это мошенничество! Я развернулся и пошел в обратную сторону. Проповедник, бубня о десятине и ответственности перед Богом, тащился за мной как сварливая жена. Я не мог понять – за что Лема сделали святым и почему я должен макаронному монстру?

Старая китаянка, моющая ступеньки перед харчевней, подняла голову, и я встретился с ней взглядом. И без того узкие щелочки глаз на бледном луноликом морщинистом лице сузились еще сильнее от улыбки бескровных губ, и китаянка, подхватив ведро, распахнула двери, пропуская меня внутрь. Юркнув мышью под спасительную крышу, я услышал шум воды, выплеснутой из ведра, и вслед за ним звук искрящейся электрической проводки. Вода попала на гибкий кабель подзарядного устройства, хвостом тянущегося за проповедником. Я обернулся в тот момент, когда статуя, крутясь юлой и оставляя за собой шлейф серого дыма, выплыла на дорогу. Низко летящее аэротакси ушло вправо и вверх, чудом избежав столкновения с сошедшим с ума проповедником, а вот автобусу не повезло – почти ползя на брюхе над дорогой, он сбил и подмял под себя памятник, и теперь тащил его по проспекту, вызывая фейерверк искр и скрежет металла, заглушающий фразу: “Вы не хотите… Вы не хотите…”

Девушка, сидящая за столиком возле окна, беззвучно смеялась. Я улыбнулся ей и подмигнул. Она в ответ скорчила рожицу и, перестав улыбаться, взглянула в стоявшее на столе маленькое круглое зеркало. Отточенным движением руки она пригладила к волосам локон, он лег на свое место и больше не высовывался.

– Я миссис Чин, – взяла меня за локоть китаянка и отвела к прилавку. – Блюдо дня жареные пельмени с острой морковью под сметанным соусом. Я кореянка. Водки нет. Пива тоже. А соджу ты не пьешь. Это ответы на самые распространенные вопросы. Терминал там, – указала она на экран, подавая мне в руки большой пластиковый стакан с пельменями и палочки для еды. – Добавка еще есть.

Миссис Чин скрылась в подсобке, а я провел рукой по экрану, добавив к оплате чаевые. Пельмени пахли изумительно.

В кафе всего четыре столика и все заняты. Люди тихо ели, смотрели в экраны перед собой, и, казалось, не замечали происходящего. Свободных мест мало. Садиться рядом с двумя чавкающими толстяками мне не хотелось. Можно было сесть возле девушки у окна или уйти, забрав еду с собой и пристроившись на одной из лестниц, спускающихся к набережной, но быть атакованным жадными чайками желания не было. Я выбрал столик с девушкой.

– Не прогоните? – я отодвинул стул и сглотнул – еда пахла слюновышибающе.

Девушка, ловко закинув в рот последний пельмень, вбросила в пустой стакан из-под еды палочки и взглянула на меня:

– Это не моя харчевня, – прожевала она еду. – Так что приземляйся. Только, – остановила меня девушка, подняв руку вверх и развернув ко мне ладонь, я замер над стулом в нелепой позе собачки на лужайке, вдруг осознавшей, что здесь делать свои дела категорически запрещено, – если не будешь болтать!

– Не буду! – проговорил я сквозь зубы, удержавшись от того, чтоб замотать головой. Слюна, наполнившая мой рот, предательски сбежала бы, сделав меня похожим на старого бульдога.

Мне плевать на ее запрет говорить, я умею молчать так, что сержант в учебке вечно ворчал: – “Трофимов, я по твоему лицу читаю адрес, куда мне сейчас пойти! И я туда не пойду! А вот ты…”

Девушка тем временем взяла бутылку воды и, сделав хороший глоток, слегка улыбнулась, достала косметичку и взглянула на себя в зеркало – широкая кисточка с краской запорхала над ее лицом, делая кожу глянцево-пластиковой, другая тонкая кисть подвела глаза и прочертила по лицу линии марионетки как у робота. Теперь лицо девушки стало неотличимо от искусственных лиц живых кукол.

– Пельмени остынут! – сердито буркнула она мне, приложившись к бутылке еще раз.

Глянув на этикетку, я усмехнулся – соджу! Легкий по моим меркам алкоголь, но крепче вина. Сладкий, если не ошибаюсь. К пельменям точно не пойдет. А пельмени хороши, хоть и с соевым мясом, но тесто тонкое, нежное, не разваренное. Только вот сметана ненастоящая. Да откуда настоящей взяться, если коровы давно в Красной книге.

– Вообще-то я не пью, – надула губы девушка и выпила сразу треть бутылки. Я протянул ей стакан с пельменями и она, выхватив из своего пустого стакана палочки, быстро обтерла их салфеткой и, пока я не передумал, закинула пельмень в рот. – Не пью, но… день очень тяжелый, а еще ночь работать, – стрельнула в меня глазами, чтобы убедиться – верю или нет. Я поверил – она улыбнулась. – А ты, – оценивающе глянула она на мое пальто, – бомжуешь?

Когда-то такое пальто изобрели для военных – не промокает, при надобности греет своего хозяина, подзаряжает бронник, меняет цвет как хамелеон, мимикрируя под окружающую среду, и, самое главное, цена демократическая. Через год пальто стало униформой бомжей во всем мире.

Кивнул, отвечая на ее вопрос, и она щедро приложилась к бутылке еще раз. Я икнул. Бухает она, а переживает моя печень.

– Будешь? – протянула она мне бутылку с остатками соджу, протерев горлышко салфеткой. Я замотал головой и протянул ей пельмени – давай, малая, закусывай! А то расплющит как рыбку в невесомости, а мне тебя тащить до твоей стоянки. – Ты такой добрый. Наверно, хочешь от меня кое-что!

Подозрительно сощурив глаза и раздув ноздри в придуманной ею самою проблеме, она выхватила пельмень и опять заглотила его как рыбка наживку. Я помотал головой, словно говоря: “Кто? Я? Даром не надо!” И скосил глаза в зал в надежде, что кто-то уже ушел.

До ужаса боюсь пьяных женщин: взорвется, наорет, устроит дебош, а утром проснется, сварит кофе и пожалуется, что у нее жутко болит голова, а то бы она сделала тебе скандал за все безобразие, что ты натворил. Похмелится ликером к кофе и уйдет к чертовой матери – лечить нервы. А ты дыши глубже, глядя на проплывающие мимо корабли, и медитируй, ища ответ на вопрос – за что мне все это?! Нет, увольте!

Она уловила мой дезертирский взгляд и включила передачу заднего хода:

– Вообще-то я не пью, но день выдался тяжелый, – по-собачьи взглянула мне в глаза, в надежде прочесть в них, что я понимаю и даже ей верю, но я не удержался и фыркнул. – Зачем я оправдываюсь? Мне только одобрения бомжа не хватает. У меня капсула есть в гостинице, а ты вообще бомж.

Я, молча, ел. Не рассказывать же мне первой встречной, что мой дед завещал мне поместье. Оно, правда, заболотилось, но зато у меня было два пути – поселиться там, вдали от всего человечества, или найти покупателя.

– Вот о чем ты сейчас думаешь? – допила алкоголь девушка и отодвинула пустую бутылку от себя подальше, и теперь выглядело так, что это я тут прибухнул, а она невинный ягненок с большими влажными глазами, слегка стеклянными от алкоголя.

– О выборе. Мне надо выбрать одно из двух. И выбрать срочно. Обратного пути уже не будет и важно…

– … не прогадать, – закончила она мою мысль и подхватила из моих рук стакан с оставленным для нее пельменем. – У меня есть контакты одной гадалки, – пельмень отправился в ее рот, и я пожелал моей сотрапезнице протрезветь. – Не закатывай глаза, – надула губы девушка и захлопала ресницами, словно пытаясь охладить вспухшие от острых специй губы или улететь, обидевшись на меня. – Она не биологический человек. Это робот, разум которого плавает в жидкости с планеты “Солярис 42”! Ты хоть слышал об этой планете?

Откуда мне было это слышать? В анабиозе новостей не показывали, а потом свалилось столько информации, что все запомнить совсем нереально. Пока я спал, заблудившись в космосе, земляне совершили технологический прорыв не только в полетах по галактике и в роботостроении, но и выкачивании ресурсов с родной Земли. Я улетал с процветающей планеты, а вернулся в разрушающуюся цивилизацию. Здесь остались больные, нищие, люди с низким интеллектом, криминал и прочие отбросы общества, ненужные в ином совершенном мире. Лет через двадцать на новых планетах появится свой маргинальный слой, делящий низ классового дна с туземцами, но это пока не наша проблема.

– “Солярис 42” – планета пифия! – тихо, словно это большая тайна, проговорила девушка, а я пытался предсказать – сколько соджу она выпила до встречи со мной. – Планета охраняется, но пираты все равно опускаются в челноках к поверхности и черпают океан ведрами, а потом продают задорого! Но один ученый додумался поместить мозг искусственного человека в океанскую жидкость, и знания виртуального пространства с пророческим даром океана дали ошеломляющий эффект. Эти роботы полетели в космос, стали советниками при президентах, генералах, ученых.

Да-да, малая, я вижу, до чего они довели Землю. Все деградирует, болезни, нищета, разрушения. Какую задачу вы поставили роботам? Это искусственный интеллект убивает нашу планету или “Солярис 42” мстит нам за кражу части себя?

– Не веришь? – брови девушки поползли наверх, морща гладкий до пластиковости лоб. – Приходи по этому адресу, – тонкий изящный пальчик забарабанил по наладоннику на левой руке и вот в моей допотопной перчатке-коммуникаторе дзынькнуло подряд два сообщения. – А это тебе скидка на пятьдесят процентов. От сердца отрываю! – схватив сумку, лежащую на стоявшем рядом с ней стуле, она сбросила в неё зеркало и косметичку, и упорхнула в не успевшую закрыться за новым посетителем дверь.

Все-таки выпила она много: вылетев на улицу, чуть не шлепнулась, смешно замахав руками, словно впервые стала на лед. Выровнялась. Украдкой взглянула на окно, за стеклом которого я наблюдал за ней, и, задрав подбородок, пошла модельной походкой, кокетливо виляя бедрами. Через несколько шагов врезалась во встречного мужчину и, решив, что она уже не в поле видимости, побежала вниз по улице. Смешная девчонка, если бы не алкоголь, я бы решил, что она кукла, нахватавшаяся вирусов, и поэтому слегка глючная.

Я развернул к себе коммуникатор – “Веранда Брахмапутра”. Наверно, название ресторана. В детстве отец возил меня на рыбалку, а на обратном пути мы заехали на веранду “Тысяча чертей! Какая рыба!” Заказали жареных окуней, молодой картошки с укропом, имитацию раков. Столики стояли на дощатом полу под большим светлым навесом. Мы ели, любовались Волгой, над которой и нависала веранда. Тогда я думал, что шире Волги ничего нет. Наивное детство.

Кликнув по геометке на визитке веранды, проложил маршрут. Да тут совсем рядом – двадцать минут прогулочным шагом. Кивнув на прощанье миссис Чин, я вышел из харчевни. Впереди по улице лежала статуя проповедника. Вандалы уже выдрали из нее кабель подзарядки, видимо надеясь, что он не сгорел полностью. Статуя лежала на спине, глядя на сигнальные маячки и нежно улыбаясь начальству, временно прикрытому межзвездным ковчегом.

Веранда оказалась не рестораном, а эзотерическим салоном. Я обошел дом, напомнивший мне архитектуру Проксимы – те же колонны, удерживающие толстые плиты, спасающие от жары. Говорят, что у нас на Земле тоже когда-то так строили, там, где так же жарко как на раскаленной сковородке Проксимы. Салон ютился с тыльной стороны дома, освещая улицу через стеклянные окна-стены, и напоминал большой фонарь, забытый здесь великаном.

За стеклом среди ярких с золотистым узором подушек танцевала кукла. Тихо на грани слышимости играла музыка и кукла в кимоно с тем же узором, что и на подушках, открывала и закрывала веер, кокетливо пряча за ним лицо. Ее тело двигалось завораживающе плавно, словно воздух был густой, или показывали фильм в замедленном темпе. Бесконечно долго она поворачивала в мою сторону голову и открывала глаза. Я боялся пошевелиться, чтоб не спугнуть дивную танцующую куклу. Но ее рука дрогнула, и веер птицей рухнул вниз. За ним, смешно замахав руками, упала танцовщица. Я отшатнулся от стекла, боясь, что напугал куклу.

– Стоп! Это ведь кукла? Я не могу ее напугать, – мое заколотившееся сердце начало успокаиваться.

А кукла вскочила на ноги и выбежала ко мне на улицу.

– Я была уверена, что ты не придешь! – схватила она меня за руку и втянула внутрь веранды. – А Брахмапутра сказала, что ты придешь!

На кукле съехал набок парик и я потянулся, чтоб поправить его, но кукла дернулась и ее волосы остались в моих руках. Да это же девчонка из харчевни! Так что получается – она дала мне свое место работы?

– А Брахмапутра это та самая гадалка? – в ответ девушка кивнула, забирая у меня парик и надевая на голову. – Что же ты гадалке своей не веришь? Или гадает она так же, как ты танцуешь?

– Что?! – закричала девушка и я перекрутил на ее голове парик, прикрыв лицо синими прямыми волосами.

Сзади меня послышался смех. Я обернулся. Еще одна девушка с таким же до плеч каре и макияжем куклы, похожая на девчонку из харчевни как двойняшка, смотрела на меня.

– Не обижайтесь, Иван, на Агашу. Она хорошая, только наивная как ребенок, а выпьет, так вообще ее несет, куда-то бежит, кого-то спасает, влюбляется, расстается. Благо, болтлива она без меры, я ее безумства на сто шагов вперед просчитываю.

Удар пониже спины был неожиданный и болезненный. Я стиснул зубы и обернулся. Подол пестрого кимоно мелькнул в боковых дверях и где-то там, в глубине дома, что-то зазвенело и посыпалось.

– Чума, а не девка. Такую только заклятому другу в жены сватать, да боюсь, что убьет.

– Она не убьет, но покалечит и не один раз, – усмехнулась Брахмапутра, не поняв, кто кого убьет. – Агаша, чаю! – подхватила меня под руку гадалка и повела в соседнюю комнату. – Отвечу сразу на волнующий всех вопрос – с вас один кредит. Обычно два, но Агаша сделала вам скидку пятьдесят процентов, а это ее часть оплаты.

– Проповедник попросил больше, – вспомнил я брошенную на разграбление статую. Слишком уж часто роботы стали просить деньги.

Комната, куда привела меня гадалка, напоминала библиотеку, какими их рисовали в древности – вдоль стен стояли шкафы с книгами и редкими вещами, горели уютные лампы с теплым чуть желтоватым светом, а по центру расположились два английских кресла с высокими спинками. Агаша сервировала столик, сердито поглядывая в мою сторону. Парик она где-то потеряла и теперь ее некогда гладкая прическа казалась всклокоченной пластиковой шевелюрой дешевой куклы.

– Умные люди идут не к проповеднику с заранее заданными алгоритмами решения проблемы, а к психологу или гадалке. Психолог, правда, стоит как тур на Луну с праздничными скидками, но в одну сторону. А разговор со мной обойдется как поход в ресторан, но я еще и найду выход из ситуации.

Брахмапутра улыбнулась, положив руки на подлокотники кресла, и я подумал, что ее лицо, голос, улыбка, даже небольшой рост – все в ней успокаивало, заставляло забыть о проблемах, стрессах, безысходности.

Я сел в кресло и Агаша протянула мне чашку теплого вкусно пахнущего чая. Интересно, она слабительного туда не положила или еще чего более страшного. А то ведь пришел то я по ее наводке – отравят, ограбят, и хорошо, если похоронят, а то ведь и крысам презентовать могут.

Брахмапутра рассмеялась и отобрала у меня чашку, дав взамен свою:

– Вам кто-нибудь говорил, Иван, что у вас очень интересная мимика? – я кивнул, попробовав чай. Стандартный чай, у нас такой же был на корабле. – Кому-то надо начинать верить. В сети о вас немного информации – детство, учеба, неудачный полет…

Агаша, крутившаяся возле стенки с книгами, повернула к нам голову и подставила ухо, чтоб ничего не пропустить, а чтоб не стоять без дела, схватила в руки расписную коробочку, повертела ее и, нащупав ключ, машинально крутанула пару раз.

– У курского вокзала стою я молодой. Подайте Христа ради червонец золотой. Вот господин какой-то, а рядом никого… цепочка золотая на брюхе у него, – раздалось из музыкальной шкатулки.

Голосочек был тоненький, механический, словно кукольный. Только вот музыкальные шкатулки, если они были настоящие, из прошлого, не пели. Они играли незамысловатую мелодию. Их заводили ключиком или крутили ручку, как на шарманке, и звучала музыка. Шкатулка моего деда пела – «Соловей мой, соловей». Бабушка обычно подпевала и говорила, что когда-нибудь я подарю шкатулку своей невесте.

– Агаша! – заорала гадалка, и Агаша, захлопнув шкатулку, с воплем рванула из комнаты.

Где-то за стенкой опять что-то разбилось, а я не смог сдержать смех:

– Спасибо за шоу, и за гадание, – поставил я чашку на столик. – Я заплачу два кредита. У вас с такой работницей убытков больше чем прибыли.

Терминал лежал тут же на столике. Я быстро сбросил два кредита, встал и пошел на выход.

– Подожди!

Услышал я за спиной голос и, развернувшись на ходу, резко остановился. Брахмапутра врезалась в меня, не успев затормозить, и я рефлекторно обнял ее за талию. Она дернулась назад, но, если бы я ее отпустил, то она упала бы. Я прижал ее к себе еще крепче, а она прогнулась, отталкиваясь от меня руками, и в этот момент с нее слетел такой же как у Агаши парик. Прозрачная черепная коробка меня немного смутила, но вот то, что было в ней – заворожило: мозг робота напоминал желе, плавающее в слегка голубоватой жидкости. Я не мог отвести от этого глаз.

– Отпусти! – прошептала она и я аккуратно, чтобы она не упала, убрал руки и наклонился за париком.

– Прости, – подал ей парик. Она привычным движением надела его на голову и улыбнулась. – Так я пошел? – уточнил у гадалки, зачем-то же она за мной бежала.

– Не продавай. Города скоро опустеют. Здесь остаются одни маргиналы, а они не способны обеспечить жизнедеятельность городов. Люди уйдут туда, где можно будет прокормиться, что-то делать руками.

– Да что там делать? Там болота. Разве что слушать жабьи песни, – я улыбнулся, представив себя, кормящего комаров и слушающего болотных певцов.

– Человечество жило на болотах и в лесах гораздо дольше, чем в городах. И города явно не пошли на пользу людям. Вот тебе на вид лет двадцать пять. Ты выглядишь как добрый молодец из сказки, былинный богатырь, только бороду отпусти. А что тебя ждет здесь? Или вступишь в банду, или зарежут грабители. Уезжай отсюда. Это мое пророчество тебе.

– А вы с Агашей? Только не говори, что на гадалок всегда будет спрос, или что женщинам проще прокормиться в большом городе.

– У нас все будет хорошо. Ты в этом убедишься сам.

Ну, ладно. Раз гадалка сказала…

Я уехал туда, где дед оставил мне землю и большое поместье. Заболотило не все, а только ту часть, что подходила к лесу. Мои навыки пилотирования и знание роботостроения позволили мне почти задаром купить роботов-работников, обработать землю, завести хозяйство. Сеть здесь, правда, нестабильная, роботы глючат. Послал одного работничка в соседний поселок, купить птицу – кур, гусей, а он купил фламинго и страусов, тоже говорит птица. Фламинго, правда, сразу улетели, а вот страусы прижились. Научил роботов собирать грибы и ягоды. Выкупил у отбывающих солдат полевую кухню, автоклав и стратегический аппарат для изготовления дезинфектора. Настойки стали получаться лучше того пойла, что продают в пока еще держащихся на плаву магазинах. Не жизнь, а песня.

Права была Брахмапутра – деньги я бы проел, а дальше что? А так вот кручусь. Списался с миссис Чин. Отправил ей с роботом свою продукцию, а обратно привез вьетнамских поросят и кроликов. Миссис Чин написала, что теперь ее харчевня стала как ресторан – еда есть и это уже роскошь. Хотел у нее спросить за Агашу, а потом подумал, что надо ехать самому. Собрал товаров для продажи и поехал.

Город совсем одичал. Банды понимали только язык силы и роботы с автоматами внушали уважение. Я не был здесь чуть больше полугода. За это время улицы обросли горами мусора, армией крыс и стаями одичавших собак. Люди передвигались небольшими группами, автомобили были в редкость, но моя телега, запряженная армейской многоножкой, интереса не вызвала – значит, мастерят умельцы хоть какой-то транспорт.

Недалеко от харчевни миссис Чин из мусора выглядывала голова проповедника. Уладив все свои дела, я поехал искать веранду. Сеть в городе лагала больше, чем у нас в лесу, видимо заброшенные армейские вышки еще работают с хорошим запасом прочности. Домик с колоннами я нашел. Веранда, некогда освещавшая двор как большой волшебный фонарь с танцующей внутри живой куклой, стояла с заколоченными окнами. Мое сердце пропустило удар. Я подошел к двери и постучал. Осенний ветер охлаждал мою спину и без того добавляя тревожности. А что если…

– Он вернулся! – распахнулась дверь, и голос произнес эти слова так быстро, что я подумал о странных грибах, собранных перед отъездом. Что у меня уже начались глюки и дверь скрипит человеческими фразами. – Оброс весь, а ведь весной был приличным звездолетчиком.

Я смотрел на девушку, стоящую в дверях и никак не мог понять – кто сейчас передо мной Агаша или Брахмапутра? Из-за спины девушки словно тень проявилась ее копия. Теперь я их отличал – впереди стояла похудевшая с впавшими щеками Агаша, в глазах которой бесы раскладывали пасьянс, а сзади нее с полуприкрытыми глазами из-за низкого заряда аккумуляторов – Брахмапутра. Даже с первого взгляда ясно, что они бедствуют.

– Так ты что хотел узнать? – приосанилась Агаша. – Один вопрос – один кредит.

– Как ты нашла свою внешнюю копию? – спросил я гадалку, доставая с телеги свое бомж-пальто. В нем есть порт подключения с возможностью подзарядки.

– Нагадала ее себе, – слабо улыбнулась Брахмапутра.

Я укутал гадалку в пальто, отбиваясь от возражений Агаши, что они не бомжи, и гаркнул на шальную девку:

– Собирайся быстрее, надо успеть из города выехать дотемна.

– Куда это еще? – перестала дурачиться и скандалить Агаша, взглянула на меня, и тут же, покраснев, отвернулась.

– В поместье, в лес, в болота, в огород. Сеть лагает, роботы отключаются, страусов пасти некому, разбегаются они.

– И я тебе нужна ради страусов? – шмыгнула носом Агаша. – А как же жабьи песни?

– Жабы весной только поют, когда у них свадьбы.

– Свадьбы! – улыбнулась сквозь слезы девушка. – Ради жаб я соберусь быстро!

Агаша юркнула в дом, а я, подняв на руки гадалку, понес ее к телеге:

– Почему вы не поехали со мной сразу? Ты же знала, – заглянул в ее глаза.

Глаза робота открылись полностью, бомж-пальто шло ей на пользу.

– Из-за Агаши. Она бы не осталась, увези ты нас весной, сбежала бы в город и погибла. Пришлось ждать, пока наберется опыта.

В какую же забавную ситуацию я попал – робот умная, а живая девушка… так себе, и обе на одно лицо. Кому же я буду дарить дедову шкатулку с песней про соловья?

– На самом деле у меня есть к тебе вопрос, – прошептал я на ухо Брахмапутре, глядя на ее голубоватый череп.

– А я на него не отвечу. Так тебе будет интересней.