Женщина с котом

(коллаж к роману работы Евгении Перовой)

Глава 1. В которой Оля (на этот момент печальная) и её кот Темучин (всегда драгоценный), оставив прежнюю жизнь, знакомятся со старой квартирой, где, как надеется Оля, начнётся новая жизни, а лучшая подруга Оли Лорик (постоянно энергичная) их поддерживает и всячески помогает.

Шаги в узком колодце лестницы отдавались гулко и, когда за спинами внезапно хлопнула медленная входная дверь, Оля дернулась, будто это её толкнули между лопаток. Звук кинулся вверх и где-то там пометавшись, исчез.

— Зарраза, — пробормотала Лорик, перехватывая тяжёлую сумку с неудобными боками, — соседи привыкли, а в меня каждый раз сердце ёкает. И что ты прёшь своего косматого в руках, а? Вон же, переноска.

Оля закончила отдирать когти от рубашки. И от своего плеча, до которого когти хоть и деликатно, но вполне чувствительно через тонкую джинсовку достали.

— Он в ней напугается. Он должен видеть, куда идём.

— Какая цаца, — Лорик, протискиваясь мимо, почмокала в сторону опущенного под тяжестью кота Олиного плеча губами, показывая — шутит.

Оля приподняла руку — похлопать Темучина по атласному боку, но в руке была сумка с одеждой, здоровущая, похрустывала раздутыми боками. Так что она просто наклонила голову, касаясь шёлковой шерсти горячей щекой.

— Почти пришли, Тимыч. Не ёрзай, ладно? Мне и так…

Темучин в одно касание обнюхал воздух вокруг Олиного носа и губ, как делал всегда, возлежа на плечах, когда хозяйка обращалась к нему по имени. И расслабился, стекая по ключицам приятной тяжестью. Только чуть выпущенные когти касались закатанного рукава старой рубашки.

Шаги длились и длились, Лорик топала на пролет выше, Оля шла осторожно, балансируя спиной, чтобы не уронить кота, не видя ступеней из-за сумок, и слушала, как их собственные шаги, улетев куда-то вверх, вслед за хлопком входной двери постоянно возвращаются, по акустическому капризу, словно кто-то спускается навстречу, копируя их походку и бормотание-сопение Лорика.

— Фууу, — сказала та сверху и произвела локальный звуковой шторм, что-то роняя, что-то громко ставя, отдуваясь, фыркая и звеня, а после гремя связкой ключей.

— Прросю! — распахнула высоченную, вымазанную побелкой пыльную дверь и тыкнула приятно округлой рукой в сумрачную глубину квартиры, — дом, сладкий дом! Добро бросай пока в прихожке, пошли покажу, а то мне на работу уже рысью, а там жарища, хрень пробежишься.

— Я думала, мы чаю. Вместе, — Оля наклонилась, расцепляя затёкшие на ручках сумок пальцы, бережно перехватила кота, чтоб не слезал, как по дереву, да что ж когти у него растут так быстро, ох, ё-моё, ножницы, взяла ли она ножницы?.. — ну, в смысле посидим хоть.

— Некогда, Ольчик, рассиживаться, — Лорик уже двигалась вдоль всяких внутренних дверей, открывая, заглядывая, хлопая, — я вечером, может, заскочу, если пораньше освобожуся, так, тут сортир, вода есть, ну, вообще супер, за свет я заплатила, электрик клялся, в ажуре всё. Между прочим, даже интернет есть! Я тебе бумажку с паролем в кухне на столе, слышишь? Ты только сбегай заплати, я не успела. Ого, в ванне насрано. В смысле штукатурка нападала, что ли. Вот козёл, а? Это он свет чинил, наковырял мне тут.

— Да я уберу, — Оля шла следом за котом, который, воздев чёрный пушистый хвост, шествовал по коридору, переступая через куски штукатурки и газетные комки, брезгливо подёргивал усами, но тем не менее, с большим удовольствием внюхивался и каждым углом интересовался.

— Вот, Темучин, — вполголоса сказала, когда кот остановился на пороге кухни и повернулся, посмотреть на хозяйку с вопросом, — теперь тут будем жить. С тобой.

Как всегда в диалогах, Темучин коротко муркнул, вертанул кончиком хвоста. И проследовал в кухню, с большой осторожностью нюхая воздух перед собой, рядом с собой, чуть ниже головы, чуть выше головы. И так далее: кухня была большая, с пыльным высоким окном, в которое царапались с правой стороны ветки платана с зубчатыми листьями.

Оля моргнула, чтоб внезапные слёзы не мешали рассматривать всё остальное.

Лорик, по-прежнему производя разнообразный шум, прошлась по диагонали. Похрустела кусками штукатурки и россыпью песочного мусора, пошуршала рваными газетами, пнула старый стул с гнутой спинкой (тот скрипнул) и, добравшись до пузатого холодильника, с триумфом распахнула дверцу, показывая пустое решётчатое нутро с одинокой пластиковой бутылкой на средней полке.

— Тадамм… смотри, холодит, а? Я думала совсем его на помойку. У тебя деньги есть, на пожрать? А то оставлю, потом отдашь. Ну, когда-нибудь.

— Есть, — Оля прокашлялась и повторила громче, — нормально, есть. Тебе и так спасибо, спасаешь.

— Ладно тебе. На то и подруги, так ведь? — рука прошлась в сумрачном воздухе, нырнула в сумочку, надёжно зажатую под мышкой, засветился в ладони смартфон, — ох ёлки, мне правда, пора, Ольчик. Я позвоню вечером, ага? Если успею забежать. Да всё равно позвоню, предупрежу, если чо.

— Нет! — Оля пошла рядом с подругой обратно к входной двери, — я, наверное, отключу телефон. Пока что. Ты просто приходи и всё. А не сможешь, ну значит, не придёшь.

— Ключ-то один, — вспомнила Лорик, нагибаясь за ключом, который она, вытащив из замка, бросила на низкую полку под вешалкой, — вдруг будешь дрыхнуть? Как я зайду, если не позвоню даже, а? Стоять в окно камушками кидаться?

— Не буду я дрыхнуть, — Оля улыбнулась, — а вечером, ну, с восьми до десяти побуду на балконе, чтоб тебя не пропустить. Спущусь и открою.

— Ещё чего, — возмутилась Лорик, пытаясь разглядеть свои губы в мрачных глубинах небольшого старого зеркала рядом со старой вешалкой, похожей на сказочный дворец, тоже мрачный, — будешь торчать. Так, придумала! Ключ я возьму, заодно у железячников закажу дубликат, и как раз вечером тебе закину. Тебя — закрою. Пока посидишь под замком, поняла? Тут задвижка есть, но калечная она, не трогай. А то вдруг заклинит. Оль, извини, что бардак такой, блин, тебе и приткнуться пока негде, кругом срач и пылища.

— Нормально, — Оля снова улыбнулась, чувствуя улыбку, будто пластырь, приклеенный к губам, — как раз будет чем заняться. И вообще, ты меня спасаешь, и ещё извиняешься. Считай, я впряглась и уже отрабатываю.

Лорик спрятала помаду в сумочку, выпрямилась и выпятила грудь, сверкая цепочкой в декольте.

— Правильно! Работай, мой раб, солнце уже высоко! Тебе чего принести из пожрать? Может, творогу там, сметанки? Я в молочном беру, у правильной тётки.

— Иди уже, — Оля подтолкнула подругу к выходу, — у меня бомжпакеты и колбасы кусок, нажрёмся с Тимой и заляжем спать.

— Винишка я принесу, — предупредила Лорик, чмокнула воздух в дверном проёме и закрыла дверь, загремела ключом в замке.

— Пока-пока, — приглушенно пропела и всё стихло.

Оля прислушалась и, вдыхая запахи пыли, побелки и краски, прошла в комнату, куда только заглянула по пути в кухню, пробралась через мусор к балконной двери, открыла, дёргая присохшую задвижку. Выходя, отпихнула кота ногой, чтобы не вылез следом, а то ещё свалится, балкон старый, без остекления. И, вжимаясь в угол, одновременно над собой посмеиваясь (да кто тебя тут увидит, третий этаж, платан вон какой здоровущий, как в джунглях — сплошные ветки), вытянула шею, стараясь увидеть Лорика далеко внизу.

В путанице облиственных веток мелькнуло цветное пятно и белое над ним пятнышко лица, потом — неимоверно золотистые волосы: Лорик торопилась к своим уже открытым ларёчкам, их у неё было три на центральном рынке, торговали косметикой под кричащими блескучими вывесками. И всё. Остался только старый платан, растущий выше третьего этажа старого дома, его ветки и листья, слегка пожухшие от двух месяцев летнего зноя. Да вывернутая тяжёлыми узорами балконная решётка, доходившая Оле почти до груди. И за спиной — трёхкомнатная квартира, которая по завещанию отошла несколько офигевшей от такого поворота дел Ларисе — единственной дальней внучке почившей почти незнакомой старухи, которая пары лет до ста не дотянула.

Выяснив все обстоятельства, Лорик, оставшись с громоздкой недвижимостью на руках, поначалу страшно расстроилась, даже накричала на ни в чём не повинную Олю, которую вызвала в свой любимый бар обсудить новые обстоятельства, причём, за что она Оле и нравилась, возмутилась не тем, что теперь нужно вкладываться в ремонт и бегать со всякими документами по нотариусам и конторам, а тем, что вредная старуха помирать уехала в деревню, к какой-то чужой ещё одной старухе, а единственной внучатой племяннице, значит, даже не позволила за собой горшков повыносить. Поухаживать.

— Нет, ну я, конечно, фигурально, но вот старая кошёлка, а? Не то, чтоб мне прям хотелось с горшками бегать, но прикинь, как же она трусилась, чтоб никто её драгоценную хату не отжал, что всё закрыла и умотала в дерёвню. Даже квартирантов сперва пустила, а после вытурила. Партизанка хренова! Я б, может, ей баблишка кинула пару раз. И вообще, привела бы в порядок эту одороблу, сдала нормальным людям и ей же самой посылала б деньгу!

Лорик наваливалась пышной грудью на деревянный нарочито грубый стол, сверкала кольцами и цепочками, в маленьких ушах тряслись, запуская зайчиков, длинные фианитовые серёжки. Прервав жестикуляцию, выдохнула, засмеялась над своим возмущением и, схватив за узкую талию высокий бокал с бархатным пивом, подняла, салютуя.

— Ладно, чего кипишую, спрашивается. Как вышло, так и вышло. Там уже парни ремонт заделали по-быстрому, потолок, стены, полы. Ну, с бумажками побегаю ещё с месяц. В порядок дальше сама приведу. Ну ладно, два. Месяца. Потом буду сдавать. Может, быстрее салон открою. Жалко, под самой крышей, а то я бы в ней и оформила. Центр города, не кот начхал. Прикинь, салон красоты «Глория»! Чего? Какое мунди?

— Зик транзит глория мунди, — повторно процитировала Оля, — это латынь. Так проходит земная слава. Это я просто.

— Нихера не проходит! А как будет, ну это вот «Глория форева!»? В смысле, навсегда!

— Не знаю.

Лорик засмеялась, ставя бокал и тыкая вилкой в полоску балыка.

— Снова ржу. Значит, меня если перевести, то я — Слава. Забываю, а после снова ржу.

— Ну и зря, — Оля отвечала медленно, боясь спугнуть внезапную мысль, — тебе очень идет. Глория. Прекрасное имя. А давай я порядок наведу. В квартире той. Пустишь пожить на месяц. Или на два?

Лорик опустила в тарелку вилку с ненадкушенным балыком.

— У тебя ж работа. Так, погодь. То есть, совсем пустить? Жить, что ли?

— Да, — Оля словно кинулась головой в холодную воду. В незнакомом месте.

Лорик снова поднесла вилку ко рту. Жуя, возразила, нацеливая уголок салфетки в уголок накрашенного рта:

— Та. Брось. Ты уже сколько раз от него уходила? Три? И чо? И где ты? Снова где всегда.

— Я насовсем.

— Было уже насовсем, — не прониклась Лорик, вытирая уголки губ.

Оля спрятала под стол руки. Они тряслись. Скомкала на коленях салфетку, грубоватую, льняную. Интересно, они после помады и рыбы каждый раз их стирают, что ли?

— Я потому и хочу, чтоб совсем уйти, понимаешь? С работы тоже. Из дома. И ещё, чтоб мы договорились, и я тебя не могла подвести. Ты ж знаешь меня.

— О-о-о… Это вот знаю, да. Помрёшь в корчах, а сделаешь, если обещала. Ты, блин, Краевская, потому и сидишь постоянно в жопе, что дюже вся честная и обязательная. Ты и от него уйти никак не можешь, потому что обещала небось когда-то, типа, в горе и в радости, и прочую лабуду. Было такое?

— Лора, не мотай нервы, а? Мне и так паршиво, и чем дальше, тем паршивее. Если переживаешь за меня, ну поверь ещё раз, а?

— Последний? — язвительно спросила Лорик.

И Оля с тоской вспомнила предыдущие разы, когда сама верила и подруге клялась, конечно, в последний раз, всё. Всё! Обратно — ни ногой. Опустила глаза на сложенные под столом руки — пальцы комкали и разворачивали салфетку.

— Я… я не знаю, Лора. Но я очень хочу.

За тяжёлым деревянным столом встала тишина. Вокруг было обыденно шумно, болтал за спиной бармена телевизор, болтали по углам посетители.

— Погодь, — снова сказала Лорик, отодвигая бокал и вазочку, чтоб удобнее смотреть на подругу, — ты про работу. То есть, и работу нафиг бросишь? А, ну да, ты же у него в конторе. Получается, что так. Да.

— Проживу, — Оля подняла глаза и постаралась смотреть уверенно, твёрдо. И не кривить губы. И ещё ей было стыдно, — мне только надо от него отклеиться, понимаешь? Я боюсь… Если просто уйду, на квартиру там, он меня всё равно уговорит. А так, свалю, чтоб он даже не знал. Где искать. Ну и квартира — это же денег сколько…

— Пф. Дюдюктив какой устроила. Всё, молчу. Большие уже девки, я тоже не совсем идиотка, понимаю, у всех по-разному. Был бы он мой муж…

Лорик выразительно стиснула блестящие кольцами пальцы и нахмурила тщательно прорисованные брови. Потом разжала удушающий захват и подняла наманикюренный палец перед носом подруги.

— Моё условие. Ты ж в отпуске с сегодня, так? Угу. Завтра, как твой козёл свалит, я подъеду, на тачке. Собери, что нужно, на первое время. Кота под мышку. Кота ж берёшь? Кто б сомневался… И всё.

Как всё, металось в голове у Оли, как это завтра?.. Ещё же отчеты не доделаны, обещала Денису, что за пару дней управится. Пуговицы с его любимой рубашки отпорола, новые надо пришить… И стирка. Постельного замочила два таза. Стирка!

— Чего ржёшь?

— Вспом-нила. Кино какое-то. Там все летят на Багамы, жить типа. А одна бухтит в кресле, я говорит, стирку замочила…, а тут Багамы эти ваши.

— Так ты согласна, Ольга Краевская? Оля-квасоля!

— Да, Глория Тютина. Согласна. Тютя-матютя!

— Я тебе давно уже Лариса Петровна Серова! За тютю получишь!

Именно так Оля и кот её Темучин оказались временными владельцами трёх комнат, длинного коридора, огромной кухни с пузатым холодильником и большого балкона, осенённого старым платаном. Но — без своего дома, без работы и без мужа — директора небольшой, но солидной бизнес-конторы по торговле спортивными товарами.