Жестяной цыплёнок

В детстве я часто болела фолликулярной ангиной, особенно в средней школе. Врачи говорили, что это последствия перенесенного в младенчестве двустороннего воспаления легких и надо удалять гланды. Но мама не соглашалась. И когда я приносила учителю физкультуры очередную справку об освобождении, тот на выдохе: «Ох уж эти дети подземелья», – отправлял раскладывать инвентарь.

– Чего он вечно обзывается? – возмущался Виталик, худой и нескладный. – Кто это вообще такие? Уроды, что ли?

Мне лишь оставалось пожимать плечами. Я не знала ни о каких детях подземелья и понятия не имела с кем нас сравнивают. Но справедливости ради стоит отметить, что Виталик на физкультуру вообще не ходил. У него был медотвод на весть учебный год! Он никогда не рассказывал о своей болезни, но физически отставал в развитие от одноклассников на два-три года и в седьмом выглядел не старше пятиклашки.

– Скорее бы каникулы, – Виталик пнул баскетбольный мяч и тут же, взвизгнув, запрыгал на одной ноге.

– Полегче. Подай лучше обруч, – я понимала, почему Виталик злился и даже сочувствовала, но иногда он становился чересчур занудным.

– Можно подумать, лазить по канатам и прыгать через козла – единственное, что пригодится во взрослой жизни?

«Ну, началось». – подумала я и поспешила сменить тему.

– Ты куда летом поедешь? – я, конечно, знала, что большую часть каникул он проводит в городе, но все-равно спросила.

– В лагерь, – ответил Виталик с лицом приговоренного к смерти. –Мать достала путевку на две смены. А ты?

– Как обычно, – я улыбнулась, – на юг. У меня там бабушка с дедушкой живут, в Ставропольском крае.

– Это далеко?

– Почти три дня на поезде. На самолете, конечно, быстрее, но потом долго автобусом добираться.

– Везёт. А я на самолете никогда не летал…

Прозвенел долгожданный звонок, и наша миссия считалась оконченной.

Наконец наступили каникулы! Билеты мама купила еще весной. Оставалось упаковать чемодан и собрать книги, которые задали читать на лето. Не все, конечно, хотя бы три-четыре. Перебирая очередную стопку, мне на глаза попалась невзрачная коричневая обложка – мягкая, с истрепанными уголками и надписью: Владимир Короленко «Дети подземелья».

Интересно, это именно те дети, о которых постоянно говорит физрук? Я открыла книгу. Пожелтевшие листы жутко пахли пылью. Дрожащими пальцами я перевернула страницу. Возникло ощущение, что я делаю что-то непристойное. Будто собираюсь подсматривать в замочную скважину. Именно тут скрывался ответ на вопрос, который мы не решались задать сами. А может просто совпадение? И в повести говорится совсем не о подземелье физрука?

Я отложила книгу к тем, что собиралась взять с собой на каникулы. Честно говоря, было немного не по себе. Не хотелось, чтоб Виталик оказался прав про уродов. И уж тем более я не догадывалась, какую роль сыграет эта книга в моей жизни тем летом тысяча девятьсот восемьдесят девятого года.

Чем дальше поезд уносил нас с мамой на юг, тем душнее становилось в вагоне. Двери купе не закрывались в надежде на сквозняк, а пассажиры, мокрые от пота, обмахивались газетами или журналами. На остановках заскакивали энергичные торговки пирожками и лимонадом, изредка мороженным. Вся дорожная суета оставалась не замеченной за чтением. Нехотя я откладывала книгу, когда мама тащила постоять-проветриться на перрон. Иногда я возвращалась на страницу-две и подолгу размышляла. Нет, никакие мы не дети подземелья. Разве у нас нет дома? Разве нам приходится голодать и нуждаться? Случается заболеть, это да. Но не так, как маленькой Марусе… до смерти.

Странное ощущение возникло тогда. А может учитель имел ввиду другое, когда называл нас детьми подземелья? Ему попросту было нас жалко? Слабые и беззащитные, не способные на элементарные упражнения, мы вечно просиживали на скамейке запасных, в то время как одноклассники носились по залу, бегали и прыгали. Как бы там ни было, я сделала вывод: в прозвище, которое дал нам физрук, нет ничего обидного. Я убрала книгу в чемодан и не вспоминала больше о ней до середины лета.

В самый разгар июля в лесополосе остановился на постой цыганский табор. Новость быстро разлетелась по домам, и детворе строго настрого наказали не уходить далеко и не приближаться к табору. Взрослые тут же стали вспоминать истории, в которых цыгане воровали детей и увозили с собой в неизвестном направлении. Что дальше с ними происходило история умалчивала, но судя по лицам взрослых, ничего хорошего. Нас запугали настолько, что, завидев около калитки двух цыганок с младенцами или толстых в цветастых длинных юбках старух, мы, городские подростки четырнадцати лет, мигом влетали в дом, запирались на щеколду и сидели, пока те не уйдут.

Иногда, они разговаривали с нашей бабушкой, а мы подглядывали из-за занавесок веранды. Цыганки кивали и даже улыбались ей. А вечером приходили снова. Бабушка что-то собирала в кулек и отдавала. Кажется, хлеб и яйца.

В полдень становилось особенно жарко. Беседка из виноградника уже не спасала от палящих лучей, и взрослые прятались в прохладу саманных домов, а мы шли на пруд, что посреди поселка. Вода в пруду пресная, и в обед пастух пригонял поить коров. Приходилось вылезать: не купаться же вместе со стадом?

– Может на Айгурку? – предложил Леха, из местных.

– А если увидят? – получить нагоняй от деда не хотелось, да и цыган я опасалась.

– Ой, да кто увидит? До вечера из хат не вылезут, – поддержал приятеля Женька, тоже местный.

– Да не боись, мы до речки и обратно. Отсюда километра три, не больше, – продолжал уговаривать Леха.

Знал, что если я не соглашусь, то и ему придется остаться. Так бывает, если девочка тебе очень нравится.

– Ладно, – уступила я, – но недолго. И когда скажу «уходим», значит уходим. Ясно?

Компания кивнула.

Асфальт раскалился настолько, что босые ступни оставляли следы. Когда гудрон стал липнуть и пачкать ноги, свернули на степную пыльную тропинку.

– Так даже короче, – сообщил Женька, а Леха подмигнул.

– Слыхали, ночью у деда Макаренко цыгане сад обнесли? – поделился новостями Костюк.

Имя, правда, он носил другое, но все называли так – ему вроде нравилось.

– Почем знаешь, что цыгане? – оживился Женька.

– Петька рассказал, – Костюк специально его упомянул.

Петькин дом стоял на одной улице, что и Макаренко.

– Дед воров застукал, – продолжал Костюк, – но пока бегал в дом за ружьем, тех и след простыл. А утром ни слив на дереве, ни абрикос. Еще и яйца из-под кур потягали.

– Брешешь, – подытожил Леха и в награду отвесил Костюку подзатыльник.

В апреле Лехе исполнилось пятнадцать, самый старший в нашей компании. Крепкий, сильный. Летом с отцом совхозных лошадей пас. А еще брал у него мотоцикл «Днепр» с люлькой – вечером кататься. Понятное дело, без спросу. Отец-то рано ложился и спал – из пушки не разбудишь, вот Леха этим и пользовался.

– Правду говорю, – потирая затылок, настаивал Костюк. – Больше некому. Мы к деду не лазим. Дурной он, вдруг стрельнёт?

– А зачем вообще по чужим садам шарить? – не удержавшись, спросила я. – У вас ведь всё тоже самое растет. И воровать не надо, иди и рви.

Местные удивленно посмотрели, а потом дружно заржали в голос.

– А мамка сказала, что у магазина цыганки девчатам гадали. Хорошо брехали, по делу. Про женихов. Те рты пораскрывали и без денежек остались, – довольная собой, Танька перекинула косу за спину и состроила Костюку гримасу.

Обычно все поселковые новости тот узнавал первым, но не в этот раз.

– И чё? Много украли? – оживился Женька.

– Три рубля. Правда девчата сами отдали, но родаки дома здорово всыпали, – хихикнула Танька.

Когда до речки оставалось метров триста, Костюк крикнул:

– Смотрите!

Со стороны лесополосы в бричке, запряженной лошадью, ехали люди.

– Вроде не местные, – вглядываясь, сообщил Леха. – У нас таких коней нет, поселковых я знаю.

– Думаешь, цыгане? – срывающимся голосом пропищала Танька и вцепилась пухлыми пальцами в Костюка.

– Может и они, – сохраняя убийственное спокойствие, ответил Леха.

Айгурка петляла: то сужалась, то расширялась, образуя запруды. Место, к которому привел нас Леха, имело пологий спуск и метров двадцать утоптанной баранами береговой линии. Где вода отступила, четко просматривались вмятины от копыт в глиняной почве. Слева и справа всё заросло камышом, там и глубже и вода прозрачней, но купаться нельзя – из-за змей. На самом деле, взрослые ещё и по этой причине запрещали ходить на речку. Особенно в июле: когда гадюки начинали спариваться. Неудивительно, что бричка направилась в нашу сторону. Плоский пятачок хорошо просматривался, и на нем не было змеиных нор.

Чужаки остановились неподалеку, но с повозки спускаться не спешили. Взглянув на незваных гостей, я сразу поняла, что Танькины опасения оправдались. Правил чернявый парень чуть старше Лехи или ровесник. В одной руке он держал вожжи, в другой – сжимал рукоять хлыста. Еще двое, пацан лет десяти и девочка, совсем малявка, сидели рядом.

– Купаться? – спросил Леха.

Его голос прозвучал грубее обычного и, не дожидаясь ответа:

– После нас.

Леха быстро разделся и, разбежавшись, нырнул с берега. Следом за ним, покидав одежду, Женька и Костюк. Мы с Танькой решили повременить и, выбрав, где трава погуще, присели. Изредка я поглядывала на цыган. Если бы не смуглая кожа, отличить их от обычных детей было бы невозможно. Самый старший спрыгнул с брички и подал руку пацану:

– Федька, давай резче.

Я невольно улыбнулась ему, а он мне.

Когда Федька оказался на земле, чернявый потянулся к девочке. Он подхватил ее словно пушинку и, подбросив в воздухе, аккуратно опустил вниз. Ситцевое, выцветшее от стирки и времени платье, едва доходило до колен кривых, словно колесо, ножек.

– Милана, гляди, бабочка! – крикнул Федька и показал пальцем на самую обычную лимонницу.

Услышав имя девочки, я почувствовала, как по спине пробежал холодок, не смотря на полуденную жару. Конечно, она совсем не походила на Марусю из подземелья: та была бледной и белокурой, но так же, как и она, с трудом держалась на ногах. Короткие темные кудряшки чуть прикрывали худенькие плечики Миланы, а черные впалые глаза выглядели просто огромными на мелком личике.

– Федька, перестань, – сердито приказал старший. – Расплачется ведь.

Малышка сделала несколько неуверенных шагов в сторону лимонницы, но та вспорхнула и полетела дальше. Я не успела моргнуть, как старший подхватил Милану и побежал догонять бабочку. Девочка звонко смеялась, срываясь на визг. Игра продолжалась еще минуть пять, пока тело парня не заблестело от пота. Из одежды на нем были лишь старые школьные брюки, с подрезанными под шорты штанинами. Он усадил девочку на землю и направился к бричке. Недолго копаясь, достал что-то и вернулся к Милане. Та протянула ручки:

– Дай, моё.

Он присел и поставил жестяного механического цыпленка рядом с девочкой.

– Что это? – наклонившись, шепнула мне Танька.

– Игрушка. Не видишь?

Наконец я поняла, что висело на шее у Миланы. Сначала, я приняла его за крестик. А теперь рассмотрела: маленький серый ключик на веревочке. Тот, которым заводят механическую игрушку.

Местные неторопливо вышли из воды и довольные развалились на траве.

– Пойдете купаться? – спросил Леха, вытираясь футболкой Костюка.

Тот не возражал.

Я перевела взгляд на цыган, потом снова на Леху:

– Пока, не хочется.

Танька кивнула, поддакивая.

– Ну как знаете, – он сунул спичку в зубы и прикрыл глаза.

Федька радостно подскочил и дернул за плечо старшего:

– Богдан, айда в воду?

– Ступай, сейчас догоню.

Богдан взял игрушку, завел и поставил перед Миланой. Когда механический цыпленок начал клевать, поцеловал девочку в макушку и повторил прыжок Лехи.

– Тю, – сплюнул Женька, – ты это видел?

Костюк кивнул и мы, не сговариваясь, посмотрели на Леху, который по-прежнему лежал с закрытыми глазами.

Игрушка оказалась старой. Краска местами стерлась, а лапки погнулись. Но когда цыпленок клевал, глаза ребенка горели от радости. Наконец завод кончился. Какое-то время Милана смотрела то на нас, то на реку. Затем встала на четвереньки и осторожно поднялась, едва удерживая равновесие. Маленькими осторожными шажками, спотыкаясь, она направилась к реке.

Пока Федька плескался у берега, Богдан успел переплыть реку дважды. Волосы намокли и выпрямились. Выныривая, он встряхивал головой, отбрасывая их назад. Эта троица напоминала мне героев повести: бездомных бродяг, промышлявших воровством и попрошайничеством. Но вместе с тем, я поймала себя на мысли, что в них не нет ничего отталкивающего. Для меня.

– Богдан, ну разочек, пожа-а-а-а-луйста, – умолял Федька.

– Ладно, лезь, – смеясь ответил тот.

Богдан ушел с головой под воду, а обрадованный Федька тут же забрался на плечи и через секунду взлетел вверх. Затем нырнул, раздавая брызги.

– Смотри, как выпендриваются, – Женька презрительно ухмыльнулся.

Костюк вздохнул и перевернулся на живот. Танька накрыла ему голову футболкой, которая успела высохнуть:

– Напечет же, дурень.

Я не сразу заметила, как встал Женька.

– Эй, вы, – крикнул он Богдану и Федьке, – ловите.

И будто футбольный мяч пнул в реку механическую игрушку.

– Ты дебил?! – заорала я и вскочила.

– Я же предупредил, чтоб ловили, – Женька развел руками, словно не понимая, чего я взбесилась.

– Вот теперь иди и достань! – меня трясло от злости.

– Не достанет, – раздался голос Лехи, – там муляки по колено.

Он лениво поднялся и потянулся за шортами.

– Да плевать я хотела, достанет или нет. Пусть ныряет! – я посмотрела на Милану.

Как объяснить малышке, что ключик, который она носит на шее, больше не понадобиться?

– Да чего ты завелась? – Леха начал тоже раздражаться. – Еще наворуют.

Все это время, что мы спорили, Богдан и Федька ныряли не переставая. Руки по локоть были черные от густого ила, а лица растерянные.

– Или он найдет или…

Леха перебил:

– Или что? Сама полезешь? – и рассмеялся.

В этот момент из воды вышел Богдан и направился к нам. Я почувствовала, как скрутило живот. Теперь точно все узнают, что случилось. Еще и дома влетит: и за цыган, и за Айгурку. Тут же подскочил Женька и встал рядом с Лехом, обреченно поднялся и Костюк. Мне показалось, что солнце стало палить в два раза сильнее.

– Ничего, что вас трое, а он один?! – я просто поверить не могла, что мы вляпались в такую историю.

Богдан повернул к повозке и взял хлыст. Леха сжал кулаки. В этом момент раздался крик.

– Гадюка! – заорал Федька и указал в сторону Миланы.

Богдан пулей сорвался с места и побежал к ней. В воздухе просвистел хлыст и ударился о землю, разрубив змею пополам.

Милана визжала так, что звенело в ушах. На ноге, чуть выше щиколотке, виднелся укус. Кожа вокруг ранки покраснела и опухла.

– Пошли отсюда, – скомандовал Леха.

Не раздумывая, я бросилась к Богдану:

– В поселке есть фельдшер, Марк Иваныч. К нему надо.

Богдан подхватил Милану на руки:

– Дорогу покажешь?

Он стегал коня не переставая, чтоб тот бежал быстрее. А я держала Милану на руках и пыталась не вылететь из повозки. Федька всю дорогу всхлипывал и тер кулаками глаза. Малышка уже не плакала. Она обвила мою шею руками и прижалась хрупким тельцем так сильно, что я чувствовала, как колотится её сердце. Или это моё?

Дорога казалось бесконечной. И зачем я дала себя уговорить пойти на Айгурку?

Марк Иваныч выбежал во двор поселкового медпункта, как только услышал грохот, с которым повозка неслась по дороге.

– Ее змея укусила, – хором закричали мы.

– Вижу.

Богдан передал Милану фельдшеру и плюхнулся на лавку, словно скошенный. Не знаю, сколько прошло времени, может десять минут, может двадцать, на часы никто не смотрел.

Марк Иваныч вышел и закурил. Кажется, у него тряслись руки.

– Я вызвал скорую, – он снял очки и потер переносицу, – но они не успеют. В Центральном противоядия нет, а от Дивного до сюда тридцать километров. Надо сообщить родителям девочки.

– Нет никого, только дядя, – сказал Богдан и сжал кнут так, что побелели костяшки. – Я съезжу за ним.

– Я с тобой, – в этот момент я точно знала, что должна тоже поехать.

На краю поселка навстречу шла знакомая компания. Богдан дернул поводья и притормозил.

– Не надо, – я взяла его за руку и крепко сжала.

Он смотрел на меня всего минуту. А мне показалось – целую вечность.

Скорая не успела. Врачи сказали, что девочка была слабая, еще и рахитом болела. Шансов никаких. В тот же вечер, я достала книгу «Дети подземелья», развела на заднем дворе костер и сожгла. На следующее утро табор снялся с места и к обеду уже ничто не напоминало об их недавнем присутствие. Дедушка, как ни странно, не ругался, а вот бабушка ворчала долго. Леха два или три раза заходил, звал гулять, но я отказывалась. Как только я встречала кого-либо из этой компании, в памяти всплывали Богдан, Федька и Милана…

Каждый год, пока я не окончила школу, продолжала приезжать к бабушке на каникулы. Но табор в поселке больше ни разу не появился.