Живой

Познакомился с Нонной Александровной Славка в феврале.

Февраль был слякотный, мерзкий, какой-то совсем не зимний, снег весь стаял (его и так-то было немного), и под ногами чавкала и хлюпала грязь, а земля облезала комьями.

Кладбище, на котором похоронили Вовку Медякова, находилось на северной окраине города. Восточное кладбище было, конечно, попрестижней, но свободного места там почти не осталось, и последние участки ожидаемо были забронированы для городских руководителей и местных бизнесменов, купивших себе вечный покой почти в центре города у собратьев-бизнесменов из похоронного бюро.

Бог с ними!

Вовке Медякову и на Северном кладбище было хорошо. Славка полагал, что мертвым везде хорошо. Мама так раньше говаривала. А оно ведь, считайте, так и есть. Не больно, не страшно, не муторно. Хорошо.

Вовка погиб в августе, полгода назад, ушел по мобилизации, последний раз позвонил откуда-то из-под Харькова. Потом пришло сообщение: погиб. Сестра у него была, на восемь лет старше, через нее и узнали.

Человек она была неплохой, но жили они с Вовкой, почти не общаясь. Она рано замуж вышла, переехала из родительской квартирки к мужу, какие-то свои дела и заморочки, обыденная суета, жизнь, в общем. А там и родителей не стало. У отца пошли осложнения после операции на кишечнике. Славка не знал, что там было конкретно. А мать слегла с ковидом, четыре дня на искусственной вентиляции легких, и не спасли.

Так Вовка остался один.

Сестра его позвонила и Славке, и Кириллу. Оба были школьные еще друзья. Посидели в узком, почти семейном кругу. Сестра, Ксения, много плакала. А у Славки с известием о Вовкиной гибели как будто игла засела в сердце. Ледяная пуля. Выстрелили по Вовке, попали и по нему. Кирилл, кажется, легче перенес смерть друга, да и Славка на людях старался держаться, мол, жизнь продолжается, уходят лучшие, и ничего с этим не поделать.

А пуля не таяла, кусала, то и дело колола холодом.

Потом были проводы. И Вовка, незнакомый, в военном кителе, с заострившимися чертами лица, с синими провалами под глазами, лежал в гробу в родительской квартире на трех табуретках. Были еще какие-то люди. Был парень, как теперь говорят, с линии боевого соприкосновения. Он привез личные Вовкины вещи, коробочку с медалью «За отвагу», недописанное письмо отдал сестре.

Парень был совсем молодой, но казалось, что и Славке, и Кириллу, и даже Ксении он в отцы годится. Как-то сразу чувствовалось, сколько он пережил и испытал, стоило только посмотреть ему в глаза. Постояв перед гробом, парень положил мертвому Вовке ладонь на холодный лоб, сказал: «Спи, Медный, добрым сном» и ушел, попросив прощения, что не может задержаться дольше. На Славкин вопрос: «Как там?» ответил одним словом: «Тяжело».

Прошли похороны.

Народу было немного. Наверное, и десятка человек не набралось. Плюс работники кладбища. Женщина из администрации задушенным голосом произнесла короткую речь. Теряем самых лучших. Уходят, уходят наши мальчики! Ксения сказала: «Земля тебе пухом, братик». Славка рассказал зачем-то, как они с Вовкой гонялись за хромой собакой, потому что Вовка хотел ее спасти. Вылечить, подремонтировать ей ногу. Кирилл сказал, что Вовка был круче их двоих, вместе взятых.

На поминках Славка напился, как, наверное, не пил за все свои несознательные двадцать пять и десяток более-менее сознательных лет. Застолье было глухое, тяжелое, с приглушенными голосами и звяканьем тарелок и вилок, будто игрой расстроенного оркестра. Бутылки водки ходили по воздуху, проливаясь горючей водой в подставленные рюмки. Смерть Вовки торопила окунуться в забытье. Через некоторое время действительность для быстро опьяневшего Славки вдруг стала проявляться отдельными кадрами.

Темнота. И Ксения, стоящая напротив. Темнота. И какой-то незнакомый, полысевший мужчина пригорюнился рядом, подперев щеку ладонью. Темнота и Кирилл. Кирилл дышит и что-то говорит, но у Славки нет никакой возможности выделить смысл из его слов. Слова падают, раздается звук.

Темнота.

Вовка не снился. Не спешил что-то передать, о чем-то предупредить, сказать несказанное. Даже проститься не счел нужным.

Мертвым и так хорошо. Не то, что живым.

Пришли Славка с Кириллом и на сорок дней. В этот раз выпили всего по рюмке, постояли у могилы, которую уже обнесли оградкой. Вовка глядел с фотографии на каменном надгробии с улыбкой, прячущейся в уголках губ.

Дальше затянула работа.

И Славка, и Кирилл работали с большими языковыми моделями, «опенсорсными», доступными для свободного пользования, и через обучение и тонкую настройку функций готовили на их основе специализированный продукт под определенные задачи. Для сайта городского музея, для онлайн-клиента местного банка, для интернет-площадки сети магазинов «Королевство вкуса». Чат-боты, голосовые помощники, ассистенты покупок, электронные консультанты. Все, что душе угодно.

Компания была крупная, с ресурсной базой в виде двух десятков серверов, с репутацией, могла позволить себе несколько месяцев настройки, отладки и тестирования нейросетевой модели. Получалось в большинстве случаев необычно, узнаваемо, с почерком. Где-то даже весело. Модели, конечно, не выходили за рамки своих компетенций, но с поставленными задачами справлялись на «ура». Подбирали, советовали, приводили ссылки и примеры, делились отзывами и актуальной информацией, обновляли контент и обновлялись сами. Некоторые существовали в виде автономных агентов, но, конечно, функционал их без сетевой поддержки был совсем узким.

Фишкой же разработанных программ была текстовая и голосовая модели, подстраивающиеся под желания пользователя. Выбираете стиль «пацанский», и модель общается с вами, как будто вам лет шестнадцать-двадцать, и вы выросли с собеседником в одном дворе годах этак в восьмидесятых-девяностых. «Паря, паря, побазлаем давай? Не проходи мимо. Верная тема есть. Музей тут, слышь, открылся. Кондовое место…». Щелканье семечек, смешки, подколки. Если же желаете, чтобы к вам относились трепетно, как к особо важной персоне, то выбираете модель «королевская особа». Голосовой ассистент становится обходителен и услужлив, как Ля Шене. «Я здесь, Ваше Величество! Арбуз, Ваше Величество! Помидоры сливовидные! Свежий завоз! Не желаете ли примерить?».

Были модели со строгим деловым подходом, имелась модель, погружающая вас в программу «В мире животных» с голосом, похожим на голос Николая Дроздова. «А сейчас, дорогие мои, мы зайдем в вольер с кредитами. Они вовсе не страшные. Страшных мы пропустим и заглянем к льготным, которые, думаю, вас порадуют. Смотрите, как радостно опускаются при виде вас их проценты! Их можно даже потрогать!».

Всего моделей было шесть штук, и Славка с Кириллом готовили еще две: ностальгическую советскую с крепкими, страстными, берущими за душу мужскими и женскими голосами людей, уверенных в своей правоте, в наступающем будущем, и «Знайкина» – виртуального помощника-энциклопедиста для детской образовательной платформы.

В процессе работы с ностальгической моделью Вовка то и дело вставал у Славки перед глазами. То Урбанский, то Рыбников, то Вовка. Поэтому в феврале, через полгода после смерти школьного друга, Славку вновь потянуло на кладбище. Захотелось, необходимо было повидаться. Кирилл составил компанию.

Они постояли у надгробия, поправили легшие венки и облицовку могилы. Несколько плиток оказались выбиты. Снег почти весь сошел. Вовка молодо смотрел с привинченной таблички. Пахло сыростью и землей.

Метрах в пятнадцати стояла за оградкой женщина в сером пальто и темном платке.

В руке у нее была тряпочка, и она протирала надгробие, что-то неслышно приговаривая. Два-три движения ладонью – и короткий перерыв. Снова два-три движения. Славка поглядывал краем глаза. Боль потери чувствовалась даже от того места, где стояли они с Кириллом. Кто-то, наверное, тоже с СВО, подумалось Славке.

Женщину вдруг резко наклонило к надгробию, и она с трудом выпрямилась, а потом тяжело, неуверенно опустилась на скамеечку.

– Я сейчас, – сказал Славка Кириллу.

По узкому проходу он дошел оградки, за которой сидела, комкая тряпочку, женщина. Шагнул внутрь.

– Простите, вам плохо?

Женщина подняла голову.

– Нет-нет, мне просто надо… Я в порядке.

Она попыталась улыбнуться. Ей было, наверное, к пятидесяти. Но, возможно, меньше. Горе старит человека. Морщины набирают силу, становятся глубже, прокладывают новые маршруты, губы бледнеют, под глазами собираются тени, а в самих глазах застывает тоска, которую ни изгнать, ни заместить.

Может, было ей чуть за сорок. Простое, осунувшееся, без косметики лицо. Из ворота пальто выглядывала синяя, под горло, блузка.

Горе женщины жгло Славку.

С надгробия смотрел лучистыми глазами в недоступный мир парень в военной форме. Совсем мальчишка.

– Сын? – спросил Славка.

Он подсел на край скамейки. Не мог не подсесть. Не мог не разделить. Не мог бросить. После Вовки – не мог.

– Сын, – кивнула женщина. – Феденька.

– Погиб?

Глаза женщины покраснели, наполнились слезами.

– Месяца не прошло, – выдохнула она. – Под Запо… Запорожьем. Только позвонил, что все у него хорошо…

Женщина всхлипнула, склонилась ниже. Стон был тих, приглушен, задушен. Женщина вдруг потянулась тряпочкой к фотографии на надгробии, но не завершила движения и упала обратно на скамейку. Замерла.

– А у нас друг здесь, Вовка Медяков, – сказал Славка.

– Тоже? – посмотрела на него женщина.

– Под Харьковом.

– Нелюди там. На своих…

Женщина качнулась к Славке, уткнулась, зарыдала у него на плече. Славка только и мог, что приобнять. Прямил спину, смотрел мертвому Федьке в глаза, пока накопленная боль его матери уходила в слезы. Ветер погонял облака. Облака шли густо, в редкие промоины голубело небо. Опять, похоже, никаких холодов.

Кирилл нарисовался рядом, встал за оградкой, облокотился. Славка кивнул на надгробие.

– Вижу, – одними губами произнес Кирилл.

– Какой он был? – спросил Славка женщину.

Женщина затихла, потом отстранилась и долго вытирала лицо дрожащими руками.

– Он был замечательный, – сказала она, наклоняясь к могиле. – Самый лучший. Феденька мой. Во всем мне помогал. «Мам, ну что ты сама», – выговаривал мне. Даже полы сам мыл. Где вы еще такое видели? Теперь уж…

Женщина протяжно вздохнула.

– Не плачьте, – сказал Славка.

– Я не плачу, не плачу, – потеребила его руку женщина. – Голос бы его услышать. Поговорить с ним хочется, сил нет. Я бы ему…

Она закачала головой.

– Я бы ему сказала: «Не умирай!».

В тихом вскрике было столько отчаяния, что Славка вздрогнул. Дребезгнули концы оградки. Видимо, и Кирилла проняло.

Тут уж и познакомились.

Слава. Кирилл. Нонна Александровна. А сынок – Феденька, Федор Сергеевич Пряшкин. Красавец. Федя, и ты уж поздоровайся.

Федька улыбался с надгробия.

Отец его в тридцать девять умер, сердце слабое оказалось, делилась Нонна Александровна, пока они втроем по раскисшей земле, стараясь не упасть, шли к автобусной остановке. Федьку тянула в одиночку. Хотя, конечно, и папа с мамой помогали. Они и сейчас живы, заходят. Чаще-то она к ним забегает проведать. У мамы с ногами плоховато. Жалко, с мужниными родителями как-то не заладилось, да и далеко они живут, за Уралом, считай, за тысячу километров.

А хотите Федины фотографии посмотреть?

Отказаться было кощунством. Подлостью. Свинством. Столько надежды и ожидания было в простом, как бы невзначай заданном вопросе.

– Хотим, – кивнул Славка.

– С удовольствием, – поддержал Кирилл.

Нонна Александровна улыбнулась.

– А я вас чаем напою.

Весь путь в тряском автобусе для Славки превратился в мельтешение за окном. Отвлекаясь от собственных мыслей, он замечал то низенький домик, то забор, то перекресток, то автомобиль, с надсадным ревом идущий на обгон, но не мог сложить все это в единую картину. Думалось ему о том, как мало он и, наверное, все вокруг, обращают внимание на тех, кто рядом.

Плохо человеку – и нет никого. Помощь нужна – опять безлюдно. Поговорить и то не с кем. Все в телефонах, в соцсетях, в новостных лентах. Сами по себе. Смешные видео, коты и собаки. Какие милые! Какие умные! Какие глупые! Как люди. Потом – еда! Куда ж без еды? Я ем, следовательно, я существую. Ам! Как готовить, что готовить, пробуем, кормим, советуем на камеру. Дальше – полезные мелочи, лайфхаки и товары, товары, товары. Новые товары, скидки, уценка, секреты, дешевые аналоги.

Из всего этого мы возводим стену между собой и остальным миром, подменяя его софтверной оболочкой, своеобразным защитным экраном, комфортной средой. Только люди, которые нам дороги, наши друзья, любимые, наши родные, часто остаются снаружи стены. И то, как они нам нужны, мы понимаем слишком поздно.

Жизнь, да?

Дом у Нонны Александровны находился в районе частной застройки. Невысокий и небольшой, недавно газифицированный, он желтел окрашенной «вагонкой», облагородившей старый фасад. По короткой грунтовой дорожке они прошли за забор из сетки-рабицы, натянутой на столбы, и по ступенькам поднялись на крыльцо.

Нонна Александровна отперла дверь.

– Сюда, ребята.

Войти в дом было, как войти в чужую жизнь. Половичок. Тазик. Стеклянные банки на столике. Нехитрое хозяйство. В сенях было темновато, крохотное окошко освещало древний комод в дальнем углу, поленницу и рассохшиеся половицы.

– Обувь можете здесь, мальчики, – Нонна Александровна присела на лавочку. – А можете так.

Она сменила сапожки на войлочные туфли.

– Не, мы как хозяйка, – сказал Славка, поочередно выдирая ноги из зимних ботинок. – Зачем грязь разводить?

– Ага, – кивнул Кирилл.

Он справился с обувью первым.

– Тапочки, – подсунула ему вытертые штиблеты Нонна Александровна. – Я хоть и топлю почти каждый день, а полы у меня холодные.

– А мне?

Славка затоптался в тонких носках.

– Сейчас-сейчас.

Женщина склонилась к полке под вешалкой, на которой в два, а то и в три слоя висели убитого вида телогрейки, куртки и ватники. На свет появились мохнатые, стоптанные чуни.

– Феденькины, – пояснила Нонна Александровна.

За крепкой дверью открылась светлая комната с выступающим беленым печным боком. Печь делила пространство. Слева стоял кухонный стол, висела над раковиной сушилка, холодильник прижимался к кухонным шкафчикам, белела газовая плита. Справа вдоль стен располагались диван, кресло и телевизор. Высился шкаф, за стеклянными дверцами которого теснились книги. В простенке висело зеркало. Занавеска между креслом и диваном скрывала проход в еще одну комнату.

– Проходите, мальчики.

По красно-зеленому ковру Нонна Александровна проводила Славку с Кириллом к дивану, сдвинула подушки, освобождая место.

– Садитесь-садитесь.

Чужая жизнь была полна вязаных салфеток, глиняных фигурок на подоконниках, рекламных буклетов и пустоты.

– Я сейчас! – пообещала Нонна Александровна, исчезая за занавеской.

Кирилл посмотрел на Славку. Во взгляде его читалось: зачем мы здесь? Славка неуверенно шевельнул плечами.

За занавеской поскрипывали полы. Несколько раз, судя по звуку, как будто панцирная сетка прогнулась под тяжестью руки или колена.

– Вот!

Нонна Александровна появилась с массивным фотоальбомом. Она с улыбкой вручила его Славке.

– Вы смотрите пока, а я чаю…

Женщина торопливо прошаркала в кухонный закуток. Там зашипела вода, звякнуло, стукнули дверцы. Славка открыл фотоальбом. Кирилл склонился. С фотоснимков, продетых уголками в специальные прорези, улыбались незнакомые им люди. Некоторые, впрочем, были серьезны, других фотограф застал в момент застолья или какого-то действия. Кто-то и вовсе, видимо, был захвачен врасплох и отвернул голову в сторону.

Фотографии были черно-белые. Совсем старые – коричневатые. Славка смотрел и думал, сможет ли сетка установить родство по снимкам. Если установить параметры схожести, нос, скулы, глаза, надбровные дуги, строение черепа, то, наверное, процентов шестьдесят-семьдесят даст. Было бы интересно: загружаешь фото, и сетка выдает тебе список предположительных родственников. По вероятности, по расселению, по странам, разыскивая в базах данных пути возможной миграции.

Кое-где на фотографиях чернилами, аккуратно, была проставлена дата. Одна тысяча девятьсот пятьдесят седьмой. Одна тысяча девятьсот семидесятый.

– Пять минут – и будет чай.

Нонна Александровна появилась со стулом, подсела рядом.

– Ой, вы не то смотрите, мальчики! – заглянула в альбом она. – Федя дальше. Феденька мой в середке.

– Извините, – сказал Славка.

– Это ничего, ничего.

Нонна Александровна подцепила несколько листов. Замелькали лица.

– Это дед мой, отец, мама, родственники, – заговорила она, на мгновение замирая над снимками. – Многих уж не помню совсем. Жалко, что Федю моего вы не знали. Вы бы с ним подружились. Он такой же серьезный был.

– Жалко, – сказал Славка.

Нонна Александровна покивала.

– Вот отец его.

Она показала Славке и Кириллу плохонького качества снимок. Невысокий мужчина в штанах и майке курил, опираясь на перила крыльца. Рядом с ним стояла молодая девушка, в которой нетрудно было узнать Нонну Александровну.

– Это мы у родителей моих. Лет двадцать назад. Папа тогда дом строил… Умер Сережа пять лет назад.

Нонна Александровна вздохнула. Альбомные листы зашлепали друг по другу, перенося людей, цветы, застолья, блюда из одного небытия в другое.

– А вот – Феденька, – с нежностью сказала Нонна Александровна.

С цветного снимка куда-то мимо объектива смотрел большими глазенками маленький голый человечек.

– Это ему годика нет.

Нонна Александровна тронула фотографию, осторожно, ласково погладила. Славке стало не по себе. У него вновь появилось чувство, будто он погрузился в чужое, интимное пространство, не предназначенное для чужих глаз.

– А это Феде – три.

Мальчик в коротких шортиках и рубашке с длинным рукавом стоял у новогодней елки. К груди он прижимал коробку с моделью пожарного автомобиля. Прижимал как чудо. Глаза мальчика светились от радости.

– А это он – первоклассник.

На следующем альбомном листе на фоне желтеющих, сентябрьских деревьев и синего неба, с букетом наперевес застыл новый ученик.

Большеголовый. Лопоухий. Серьезный.

– Учился он хорошо, – сказала Нонна Александровна, давая Славке с Кириллом насмотреться на сына-первоклассника. – Ему нравилось в школе. Спорт любил. И с одноклассниками не задирался. Хотя шалил, конечно.

На лице ее появилась тихая улыбка.

– В школе все шалили, – сказал Кирилл.

– Это да, – кивнула Нонна Александровна. – Школа. Но так-то он был тихий мальчик. – Она перевернула лист. – А здесь ему – четырнадцать. Паспорт получил, и сразу сфотографировался. «Я – полноценный гражданин», сказал он мне.

На снимке серьезный юноша держал документ разворотом к камере. Свитер. Короткая челка со скосом.

– Видите, какой он?

– Видим, – ответил Славка.

– После выпускного объявил мне, что пойдет в армию, – проговорила Нонна Александровна с гордостью. – У него так шесть человек из класса решили.

– Хорошие ребята, – сказал Славка, – правильные.

За печкой засвистел чайник.

– Вы смотрите, смотрите.

Нонна Александровна поднялась и скрылась в кухонном закутке. На следующих снимках Федя кого-то поздравлял, кажется, участвовал в самодеятельном КВН, позировал вместе с муляжом верхней половины человеческого тела на фоне школьной доски, глядел в окно, будто рыцарь печального образа, и сидел в обнимку с родителями.

– Ребята, – показалась Нонна Александровна, – вам чай или, может быть, кофе?

– Мне – чай, – сказал Кирилл.

– А мне – кофе, если можно, – попросил Славка.

– С сахаром?

– Да.

– А Феденька любил чай с лимоном. Сладкоежкой не был, представляете? Сейчас в кафе такие мальчики пухлые, щекастые все сидят. Смотришь на них и думаешь: нельзя так раскармливать ребенка.

Нонна Александровна махнула рукой, мол, простите, заговорилась, и исчезла снова.

– К чаю-то у меня, ребята, и нет ничего, – призналась она секунду спустя. – Разве что рулетик с маком.

– Хорошо, – сказал Славка.

– Тогда я несу?

– Конечно.

Пользуясь тем, что Нонна Александровна их не видит, Кирилл накрыл альбом рукой.

– Долго мы? – шепотом спросил он друга.

Славка пожал плечами.

– Не знаю. Такое чувство… Ну, словно мы нужны здесь.

– Нужны, – повторил Кирилл. – Ладно. Просто…

Он вздохнул. Славка понял, что хотел сказать Кирилл. Как это связано с Вовкой? – наверное, хотел спросить он. А как? Никак. И вместе с тем связь была. Неявная, но все же не менее прочная. Славка думал о небесном боевом братстве, где воины, погибшие за Родину, что век, что тысячу лет назад, стоят над потомками плотным призрачным строем, плечом к плечу. И Вовка Медяков стоит рядом с Федором Пряшкиным.

– Ну, вот, мальчики, и чай!

Нонна Александровна подошла к дивану с подносом. Поднос она опустила на низкий столик на колесиках и подкатила его ближе к ребятам. Две чашки, видимо, из чайного сервиза и кружка образовывали тесный кружок. На дощечке был нарезан рулет. В широкой сахарнице утонули в сахарном песке кубики рафинада, как остатки какой-то древней постройки.

– Угощайтесь, угощайтесь.

Взяв чашку, Нонна Александровна села в кресло.

– А альбом? – спросил Кирилл.

– Так потом досмотрите.

Женщина улыбнулась. Она смотрела на Славку и Кирилла с грустью. Смотрела, как уминается рулет, как запивается чаем и кофе, как Кирилл кончиком языка слизывает маковые крупинки, прилипшие к губам в уголках рта, представляя, видимо, на месте каждого из ребят своего Федю. Вот он сидит, вот подбирает отвалившийся кусочек выпечки, вот заглядывает ей в глаза. Чашка поворачивалась в пальцах.

– Вам мальчик тот погибший был друг?

– Друг, – сказал Славка.

– Нас звали «три товарища», – добавил Кирилл. – Это по Ремарку.

– Не «три мушкетера»?

– Не, нас так учительница литературы назвала. Анжела Алексеевна. Мы тогда литературу не очень, сидели на задних партах, ну, там… И она нам все время: «Эй, три товарища! Можно потише?».

– А Федя литературу любил, – сказала Нонна Александровна, – одно время аж запоем читал. Правда, не Ремарка. Булычева, Стругацких, Головачева про черного какого-то человека. Потом про Штирлица. Вы ешьте, ешьте рулет.

Славка кивнул.

– Мы стараемся.

– Очень вкусно, – сказал Кирилл.

Он любил поесть, оттого был полноват.

– Ну и хорошо, – сказала Нонна Александровна. – А Федя перед армией как знал, что война будет. Что украинцы совсем… – Она покачала головой. – Он и фильмы военные стал смотреть, и в интернете, про Донецк, про Луганск.

– У нас там ребята были, – сказал Славка, – на той стороне. Айтишники, компьютерщики.

– Украинцы? – спросила Нонна Александровна.

– Да вроде русские, – шевельнул плечами Славка. – Но как СВО началось, все, и уроды мы, и твари, и ничего общего с нами они иметь не хотят. В общем, должны мы все гореть в аду, всей страной. И это еще самое мягкое пожелание.

– Головы обещали нам отрезать, – сказал Кирилл.

Он, допив, поставил чашку на столик.

– Сынок тоже…

Нонна Александровна умолкла, отвернулась и несколько секунд словно уминала переживание внутри себя.

– Говорил, что не может относиться к ним, как к людям. Говорил, то, что они делают… – Она всхлипнула, приложив ладонь к губам. – Простите, ребята. Не могу! Всего его осколками посекло, Феденьку моего!

Нонна Александровна низко склонилась в кресле. Губы ее дрожали. Слезы показались в уголках глаз. Она пыталась удержать их пальцами. Ни Славка, ни Кирилл не знали, что делать. В этом горе не было утешения.

Его можно было только разделить.

С минуту Нонна Александровна беззвучно плакала, зажмурившись и вздрагивая плечами. Потом словно опомнилась, что рядом чужие люди. Ладони ее остервенело, до красноты, измяли, растерли лицо.

– Еще чаю, ребята? – вскинула голову она.

– Нет, спасибо, – сказал Славка.

– Вы уж простите…

– Мы понимаем, – произнес Кирилл. – Мы, наверное…

– Нет-нет! – всполошилась Нонна Александровна. – Я вам еще последние Федины фотографии не показала! Посмотрите?

В покрасневших глазах ее стояла мольба.

– Посмотрим, – сказал Славка.

Он чувствовал вину в том, что сына женщины нет в живых. Не убивал, не способствовал, но вину чувствовал. Будто мог, но не предотвратил. Не спас. Не вытащил. Не лег, в конце концов, мертвым рядом. А как иначе? Он был убежден, что каждый человек отвечает за все, что происходит вокруг. Пока живет и дышит. За все.

Он думал об этом время от времени.

– Посмотрим, – кивнул Кирилл.

Радость Нонны Александровны выразилась в улыбке.

– Сейчас только посуду…

Она взялась за столик.

– Помочь? – спросил Славка.

– Нет-нет, сидите! – испугалась предложенной помощи Нонна Александровна. – Я – хозяйка, мне и убирать.

Она собрала чашки, кружку, пустую тарелку из-под рулета.

– Сидите-сидите, – чуть подшаркнув, женщина направилась в кухонный закуток. – Я быстро. Ваш-то друг вам звонил?

– Редко, – ответил Славка. – Только когда на отдых выходил, вот тогда.

Брякнули чашки.

– А кем он был? – спросила Нонна Александровна.

– Дроноводом. Оператором беспилотных систем.

– А мой Федя в артиллерии служил. При пушке. Снаряды, говорил, по пятьдесят килограмм таскает. Говорил: не волнуйся, мама.

Зашумела вода. Шумела долго.

– А позвонил всего два раза. – Нонна Александровна появилась перед Славкой и Кириллом с вновь покрасневшими глазами. – Один раз на слаживании. У них было какое-то слаживание в войсках. А потом перед самой гибелью почти…

Она вздохнула. Славка видел, как в ней звенит, требует выхода боль. Как рассказывая о сыне, Нонна Александровна словно поднимает его из мертвых.

Он здесь! Он живой!

– Вы самых последних его фотографий не видели, мальчики! У него и девушка была. Я сейчас.

Альбом был вновь взят в руки.

– Вот, смотрите.

Славка с Кириллом сдвинулись, чтобы лучше видеть. Нонна Александровна повернула альбом к ним лицом, раскрыв на нужном месте.

– Это Федя с друзьями у военкомата…

Пятеро парней застыли на фоне серого здания с красной табличкой на фасаде. Шестой прятался за ними, зафиксированный на снимке лишь плечом и частью головы. Было солнечно, парни улыбались и щурились. Джинсы, штаны, куртки, свитера. Еще гражданская одежда. Телефонное фото.

– А это уже в форме.

Снимка было два.

На одном Федя, высокий, ладный, остриженный стоял по стойке «смирно» и смотрел прямо перед собой, чуть выше объектива. Военная форма сидела на нем, как влитая. На втором Федор был снят крупно, голова и шея, обхваченная зеленым воротничком. И тот же строгий взгляд в никуда.

Славка подумал, что первый снимок просто изменили в каком-нибудь редакторе на компьютере, убрали тело, оставили голову, укрупнили.

Нонна Александровна зацепила лист пальцем.

– Это вот девушка его.

На следующей фотографии было скромное застолье. На кухонном столе сгрудились тарелки с салатами, картофелем и колбасной нарезкой, сбоку в пространство снимка яростно втискивалась оконная рама. В центре стола Федя, улыбаясь, обнимал невысокую, темноволосую девушку с круглым лицом. Не дурнушку, но и красавицей Славка бы ее не назвал. Обычная девушка обычного парня. Подведенные серые глаза, губы, алые от яркой помады, тонкое серебряное колечко на большом пальце.

– Я ее не очень любила, – призналась Нонна Александровна. – Она Федю сразу в оборот взяла, надо то, надо се…

Она покачала головой.

– Не любила. Может, и не права была. Но Феде ни слова не сказала, его жизнь, хотя, конечно, так и подмывало время от времени…

Женщина вздохнула. Наклонилась, словно решила всмотреться в неожиданно открывшуюся на снимке деталь. В глазах плеснула тоска.

– А Федя ее любил…

– Детей не было? – спросил Славка.

Нонна Александровна усмехнулась.

– Сначала страшно было. Ночами не спала. Все думала: а ну как заведут? Тогда уж и пожить по-человечески не получится. Одни траты и неудобства. Подгузники, одежда, рев изо дня в день, питание опять же детское. На ком это повиснет? На Феде, на мне. Эта-то же работать не пойдет! Значит, никакого нового холодильника, никакой стиральной машины, никакой мебели, все в ребенка. И времени свободного не останется.

Она тронула лицо сына на фотографии.

– А сейчас думаю: а пусть так и было бы! Ребенок – это же смысл. И память, и будущее. Что-то от Феденьки бы осталось в мире. Жизнь бы продолжилась, мы бы продолжились. Пусть не сами, но через кровь, через гены. Только это задним умом понимаешь, когда уже поздно. Такие уж мы люди.

Нонна Александровна умолкла, погрузившись в воспоминания.

– А девушка, что с ней? – спросил Кирилл.

Вопрос был бестактный, и Славка пихнул друга в бок.

– Девушка?

Женщина посмотрела непонимающе, словно очнулась.

– Сына вашего любовь, – уточнил Кирилл.

– А, эта, – губы Нонны Александровны тронула сухая улыбка, – приходила ко мне, пока Федя не погиб. Посидит да тысячу или две попросит…

Она ладонью провела по глазам.

– Не хочу о ней судить. Бог ей судья. Я теперь приучилась ни о ком ничего плохого не думать. Все равно за все воздастся. Зла в мире и так много.

– Много, – кивнул Славка.

Они помолчали. Все думали о своем. Славка думал о том, что прощать сложно. Можно ли простить тех, кто убил Вовку? Вообще тех, кто видит в убийстве выгоду или исполнение своих кровожадных фантазий? Тех, кто тебя ненавидит? Это же не ты, это же другой, незнакомый тебе человек вдруг решил, что ты не должен жить!

Тут не прощать, тут вбивать его ненависть хочется ему же в глотку. Нет, потом, конечно, можно и простить.

– Ну, что это мы? Я вам еще Федину последнюю фотографию не показала! – оживилась Нонна Александровна. – Больше всего на нее смотрю.

Она перевернула последний альбомный лист.

На снимке под сенью дерева, под летней солнечной рябью у горы отстрелянных снарядных гильз сидел чумазый Федька, усталый, в одной зеленой футболке и в штанах. Он щурился в объектив и улыбался улыбкой человека, который решил передохнуть после хорошо сделанной, изматывающей работы.

– Это уже друзья его мне принесли, – сказала Нонна Александровна. – Последний его снимок. Он специально для меня…

Она прижала пальцы к губам.

– Смотрю на него, смотрю…

Женщина умолкла. Славка заметил под фото целлулоидный пакетик, прикрепленный к листу с помощью клейкой ленты. Внутрь пакетика был помещен какой-то предмет, по очертаниям похожий на медальон.

– А это что? – спросил Славка.

– Это? – Нонна Александровна торопливо выдавила слезинку из уголка глаза. – Это тоже боевые друзья его передали. Сказали, «флешка». Сказали, Федя для меня звуковое письмо наговаривал. Правда, там, по их словам, и трех минут нет. А я храню. Прослушать мне его не на чем, да и боязно, мальчики. Феденька там еще живой. Феденька там…

Она всхлипнула. Ладони ее втиснулись в лицо, сжали его, скомкали. Некоторое время Славка с Кириллом слышали, как сквозь них с рыданиями, с клекотом прорывается выталкиваемая из горла боль.

– Простите.

Нонна Александровна замотала головой, не отрывая рук от лица. Локти прижимали альбом, лежащий на коленях.

– Простите.

Кирилл поднялся.

– Мы, наверное…

Поднялся и Славка.

– Нонна Александровна…

– Идите-идите, – произнесла женщина, успокаиваясь. – Идите, ребята. Я в порядке. Спасибо вам большое.

– Да мы так… – пожал плечами Кирилл.

А Славка сел обратно. У него появилась идея. Дикая, странная. Идея вспышкой взорвалась в его голове.

– Нонна Александровна.

– Да?

Нонна Александровна мокрыми глазами посмотрела на Славку.

– Вы можете дать мне «флешку» на какое-то время? – спросил Славка.

– Зачем?

– Пока секрет. Там же голос Феди?

– Да. Мне так сказали.

– Мы попробуем кое-что сделать. Я думаю, это займет около месяца. И потом, возможно, нам придется провести здесь оптоволокно и поставить камеры.

– Камеры?

Славка кивнул.

– Я вам все расскажу, как будет готово. И вы сами решите, будете вы этим пользоваться или нет.

На лице Нонны Александровны отразилось беспокойство.

– Вы хотите мне что-то продать?

– Нет, – сказал Славка, – я хочу попробовать кое-что сделать. Для вас. Ради Вовки и вашего Феди.

– И вам нужна «флешка»?

– Да.

Нонна Александровна провела пальцем по пакетику под фотографией, потом вскрыла его и достала тонкую, серую пилюльку «флешки».

– Берите.

Славка протянул ладонь.

– Вы уверены?

Нонна Александровна кивнула.

– Да. Только, пожалуйста, сообщение Федино сохраните.

– Конечно, – пообещал Славка.

И стиснул полученную «флешку» в кулаке.

– И что ты задумал? – спросил его Кирилл, когда они по слякоти пробирались от дома Нонны Александровны к автобусной остановке.

Славка, вскинув голову, посмотрел на февральское солнце, мутным пятном просвечивающее сквозь сплошную облачную пелену. «Флешка» покоилась в кармане куртки. В голове роились мысли.

– Я думаю построить небольшую модель на основе наших наработок, – сказал Славка. – Чтобы сын Нонны Александровны периодически словно бы звонил оттуда.

– Откуда? Из загробного мира?

– Нет. Из СВО.

– И зачем?

Они встали на остановке.

– Кир, – сказал Славка. – Помнишь, Нонна Александровна сказала, что ей не хватает его голоса? Я могу это сделать. Я хочу это сделать. Представь, Кир, что она вдруг услышит своего Федю? «Здравствуй, мама».

Кирилл потопал по бетонному основанию остановки, заставляя слететь грязь с ботинок.

– Ты дашь человеку всего лишь иллюзию, – произнес он. – Это может привести к последствиям, Слав.

– Она будет знать это.

– А камеры?

– Машинное зрение. Чтобы модель видела, дома человек находится или нет. Потом, если Нонне Александровне вдруг станет плохо, модель сможет вызвать «скорую».

– Вот это вполне здраво, – одобрил Кирилл. – Только…

– Что?

Вдалеке замаячил автобус. Ветер взъерошил Славкины волосы. Кирилл, трепетно относившийся к своему здоровью, плотнее натянул вязаную шапочку.

– Знаешь, – сказал он, отворачиваясь от ветра, – тогда лучше сделать как будто ее сын всегда поблизости. Звонки с кромки – это все равно тревога и ожидание. Подсознательно. Пусть уж модель будет домашней.

– Слушай, да!

От избытка чувств Славка побил кулаками пухлое плечо друга.

– Да ты крут, чувак! Мозги работают!

– Эй, я тебе не «груша», – отступил Кирилл.

– Все-все.

Славка, задумавшись, склонил голову. Шелестели расклеенные на рекламном щите афиши. Выезжая из проезда между домами, сердито прогудел фургон, предупреждая кого-то о своем появлении.

– Как думаешь, – спросил Славка, – Григорий Палыч нам старый сервер под модель отдаст?

– Не знаю, – ответил Кирилл.

– А от Нонны Александровны понадобится помещение.

– Электричество – полкиловатта в час, считай. Двенадцать в день, триста шестьдесят, триста семьдесят в месяц, Слав. Умножай на пять, в среднем.

– И бесперебойник часов на шесть. Но это я все оплачу.

– А чего это ты один?

Славка улыбнулся.

– Участвуешь?

Кирилл кивнул.

– Можно попробовать.

– Крутая вещь получится! Если обучим модель, она Федькиным голосом сможет и новости пересказать, и спеть, и подбодрить… Где-то сама спросит, где-то что-то подскажет. Будет как живой человек!

– Только невидимый. Призрак.

Славка фыркнул.

– Ну и что? Ты вон с женой своей бывшей только по сети общаешься. Живой она человек или призрак?

Кирилл посопел.

– Вообще-то это удар ниже пояса.

– Прости. – Славка зачесал растрепавшиеся волосы. – Я понимаю, что тема скользкая, Кир. Человек погиб, а мы тут устраиваем… Но ты ее боль чувствовал? Чувствовал? И если я смогу хоть немного… Да, вернуть нельзя, заменить нельзя. Но именно что создать иллюзию. Большего ведь и не требуется.

Кирилл повернулся.

– Ты меня убеждаешь или себя убеждаешь?

– Себя, – сказал Славка.

Подошел автобус. Кирилл первым забрался в почти пустой салон. Славка же еще какие-то секунды топтался на бетоне, поглощенный размышлениями.

– Слав! – крикнул ему Кирилл.

– Что?

– Тебя ждать не будут.

– Черт!

В последний момент Славка заскочил в закрывающиеся двери. В зеркале, направленном в глубину салона, дернул щекой водитель. Он был недоволен задержкой. Славка, извиняясь, поднял руку. Автобус дрогнул и покатил дальше. Женщина-кондуктор с сумкой наперевес двинулась к новым пассажирам.

– Проезд – тридцать пять рублей!

Кирилл достал сотню.

– Нам на двоих, – сказал он.

– Это семьдесят.

Женщина отсчитала сдачу десятирублевыми монетами. Ее пальцы оборвали билетную ленту, торчащую белым языком из сумки.

– Это ваше.

Она вручила два билета Кириллу.

– Так, – сказал Славка, – первое – это «флешка».

Кирилл завертел головой.

– А куда едем-то? – спросил он кондуктора.

– Восточный микрорайон – конечная, – отозвалась женщина. – Сейчас будет Металлургическая, а потом Пожарского.

– Ага, – сказал Кирилл и склонился к Славке. – Мы не туда едем.

– Ну, на следующей выйдем.

Славке было не интересно про маршрут. Он и не заметил бы, как доехал до конечной остановки. В его голове складывалось иное.

– Если там голоса хотя бы минута, я его разложу и синтезирую, – увлеченно заговорил он. – Будет очень близко к натуральному. Потом строим модель, знакомим с массивами данных. Понятно, что пока она будет ходульная…

– Можно попробовать мой алгоритм обучения, – сказал Кирилл. – Если получится погонять хотя бы месяц…

– Кто будет гонять?

– Ну, мы с тобой.

Славка задумался.

– Дома поставлю, – сказал он. – Пусть Мишка тренируется.

– Пошли!

Кирилл потянул Славку с сиденья, едва автобус начал притормаживать. Они выбрались из салона. У самой остановки стоял киоск. Оглушительно галдели воробьи, облюбовавшие голые ветки растущих чуть дальше кустов.

– Нужны динамики и, наверное, три камеры, – сказал Славка. – Потом – модуль машинного зрения с аннотированием и распознаванием…

– Зачем три?

– Две в дом, одна внешняя.

– У тебя сетка что, наружу выглядывать будет?

Славка кивнул.

– Для сбора информации о соседях, о машинах проезжающих.

– Зачем?

– Ну, сам говоришь, чтобы как живой человек в доме. – Славка посмотрел на Кирилла. – Представь, Нонна Александровна приходит домой, а модель ей Федькиным голосом: «Мам, тут такое на улице творилось!». И рассказывает: тетя Маша в магазин ходила, дядя Петя, судя по выписываемым кренделям, с утра уже хорошо набрался, мальчишки какие-то лампу в фонаре разбили… Будто в окно выглядывал.

– Думаешь, это все же будет хорошо? – спросил Кирилл.

– По-моему, будет круто.

– Только бы Нонна Александровна не сошла с ума.

– Почему она должна сойти с ума? – удивился Славка.

– Пошли перейдем, – сказал Кирилл, указав на остановку, находящуюся на противоположном краю улицы.

– Почему – с ума?

Славка поспешил за Кириллом, трусцой перебежавшим дорогу.

– Потому что человеческая психика – вещь хоть и пластичная, но хрупкая. – Кирилл опустился на лавку, окаймленную с трех сторон пластиковыми панелями. – С одной стороны, получится, Нонна Александровна знает одно: сын погиб, а с другой стороны будет ежедневно слышать его голос. Понимаешь? В текущем времени, связанный с текущими событиями. Как думаешь, что произойдет?

– Ничего! – с жаром ответил Славка. – Ничего! Мы ей все объясним, Кир. Что это нейросетевая модель, что она предназначена, чтобы смягчить утрату, уменьшить боль, и ничего больше. Она поймет.

– Понимать – это одно.

Славка нахмурился.

– Ты передумал участвовать?

– Как раз нет, – сказал Кирилл. – Только, Слав, нужно отдавать себе отчет…

– Я отдаю! – заявил Славка.

– Тогда смотри…

Кирилл потянул к лавке Славку, чтобы того не обрызгал проезжающий на скорости автомобиль. Вздулась и опала водяная волна.

– Нам нужен будет специфический массив, связанный с Нонной Александровной и ее сыном. Модель должна свободно оперировать информацией, которая носит личный характер. Дни рождения, иные значимые семейные даты, любимые фильмы, песни, выражения, слова, база общих воспоминаний, памятные случаи.

– Ты уж совсем хочешь… – сказал Славка.

– А как иначе? Если уж строить полноценную модель, то, согласись, она должна знать, чем жил ее прообраз. Или ты хочешь, чтоб она после каждого неизвестного ей события или вопроса, висла: «Э… мама, я не знаю, что сказать»? Или «Простите, мне необходимо выйти в сеть по-маленькому»?

– Не хочу, – буркнул Славка.

Подошел автобус.

– До Успенской доедем? – поднявшись, просунулся в двери Кирилл.

– Да, – ответили ему из салона.

– Грузимся.

Забравшись в автобус и перехватив поручень другой рукой, Славка заявил:

– Значит, будем делать полноценную модель.

– Блок распознавания речи, блок машинного зрения, – принялся перечислять Кирилл, – блок памяти, сама нейросетевая модель с нашими доработками и уже обученная на «кошечках», потом компиляция, сопряжение, свободное пространство – это терабайт пять. Как минимум, два. Может быть, три, три с половиной.

– Не так и много, – сказал Славка.

– На старый сервер придется планок памяти доставить и диск еще один прицепить. Если, конечно, Григорий Павлович будет не против.

– Там место-то есть?

– На плате? – Кирилл почесал лоб. – Должно быть. Я не помню.

– Тогда сервер на тебе.

– Хм.

– А я буду готовить опросник, – сказал Славка. – Где, когда, что.

– Не правильно, – мотнул головой Кирилл. – Правильно: что, где, когда.

– Да иди ты, – беззлобно толкнул его Славка. – У меня вот – мурашки, Кир. Как представлю: офигенно же может получиться. И память о Федьке сохраним, и доброе дело для Нонны Александровны сделаем.

– Ты только записывай все.

– А то я не знаю!

– Разговорить ее сможешь?

– Это просто. Молчишь и не перебиваешь. С любой женщиной срабатывает.

– О!

– Истинно говорю.

– Дай облобызать твой ботинок, великий знаток женщин!

– На!

Славка в шутливом жесте поднял ногу. Кирилл вздохнул.

– Кто так лапу подает? Еще и грязную!

Как это часто бывало в компании со Славкой, охваченным какой-то идеей, свою остановку они успешно проехали.

Через неделю, предварительно позвонив, Славка вновь сидел в доме у Нонны Александровны.

– Нонна Александровна, у меня есть к вам дело.

Так Славка начал.

Григорий Павлович отдал старый сервер в полное их с Кириллом распоряжение, едва узнав, что они хотят сделать. Может, увидел перспективу, а, может, просто решил помочь. У него кто-то из родственников тоже отправился на СВО.

Голос Феди они извлекли с «флешки», очистили от постороннего шума и пропустили через программу-синтезатор. Скоро рабочая модель нейросети уже уверенно общалась с тестерами торопливым, веселым тенорком сына Нонны Александровны. Из двух с половиной минут наговоренного письма удалось выявить характерные слова и речевые обороты, используемые Федей, а также особенности произношения.

Но этого, понятно, было мало.

И вот Славка сидел за столом напротив Нонны Александровны, которая с беспокойством изучала его лицо.

– Простите, Вячеслав, я не понимаю, чего вы хотите сделать?

Руки женщины огладили скатерть на столе. Скатерть и так была идеальна. В жесте читались неуверенность и волнение.

Был вечер. Фонарь за окном посыпал светом крыши построек.

– Мы хотим сделать нейросеть на основе голоса вашего сына, – сказал Славка.

Лицо Нонны Александровны сморщилось. Она не поняла, что сказал ее собеседник. Какая сеть? Зачем голос? – стояло в ее глазах.

– Вячеслав…

– Сейчас.

Славка достал из кармана два простеньких плеера.

– Здесь две записи, – объяснил он. – Одна настоящая, которую сын ваш недоговорил, другая – синтезированная.

– И что же?

Славка показал Нонне Александровне, как включать записи.

– Вот эта кнопка. Просто нажимаете…

Женщина прервала его.

– Я умею обращаться с гаджетами, не считайте меня совсем древней, – сказала она, отстранив руку Славки от плеера. – Что вы хотите от меня?

– Прослушайте обе записи, – попросил Славка.

Нонна Александровна посмотрела на две одинаковых матовых пластинки с гребенкой кнопочек по бокам.

– А где настоящий Федя?

– Это вы и попробуйте определить, – сказал Славка. – Я выйду, хорошо?

Он оставил Нонну Александровну одну, прошагал через сени к входной двери, выбрался на крыльцо и сел там. Ему хотелось, чтобы Нонна Александровна поняла, что он не ради забавы, не ради какой-то выгоды.

«Привет, мам. Узнаешь? Это я, твой Федор…».

Славка обхватил голову руками. Конечно, все можно представить не так. Что для него не имеет значения чужое горе, что для него всего лишь важно, чтобы модель получилась похожей на конкретного человека.

Но это неправда!

Он просто хочет, чтобы Нонна Александровна не страдала. Это плохо? Он чувствует ее боль. И он может помочь. Возможно, придумка глупая. Кому нужен голос, оторванный от тела? Кому нужен эрзац-заменитель живого человека? Все равно, что пальцем ковырять в незаживающей ране…

Славку тронули за плечо. Он обернулся. Нонна Александровна, опираясь о дверной наличник, смотрела на него. В глазах ее дрожали слезы.

– Я послушала, Вячеслав.

Славка вернулся в дом.

Стол. Скатерть. Два плеера. Голос Феди, казалось, еще звучал в пространстве. На настоящую запись Нонна Александровна указала безошибочно.

– Первая.

Она накрыла ладонью пластинку, на поверхности которой красовалась единица, нарисованная белым маркером.

– А со второй записью что не так? – спросил Славка.

– Не знаю. Очень похоже на Федю. Очень. – Нонна Александровна задумалась. – Но как будто мягкости не хватает. Федя не умел так четко… Понимаете?

Славка кивнул.

– Артикуляция, четкость произношения.

– Да, наверное.

– Мы поправим.

– Зачем? – спросила Нонна Александровна.

Славка рассказал.

Нонна Александровна, сказал он, глядя, как ладонь женщины поглаживает выбранный плеер, мы хотим, чтобы вы могли с ним разговаривать. Конечно, невозможно вашего Федора заменить, да, он погиб, он лежит на Северном, но нейросеть создаст иллюзию общения, как будто бы Федор жив и находится рядом.

– Иллюзию? – спросила Нонна Александровна.

– Да. Но это поможет вам… – Славка замялся. – Поможет смириться с его потерей.

– А если я не хочу мириться? – выдохнула женщина. – Если я хочу, чтобы все эти украицы долбанные вместе со своими вождями, вроде Бандеры и наркомана Зеленского, сгинули в аду? Чтобы Феденька мой был отмщен! Чтобы все… – Голос ее прервался, но она через мгновение нашла в себе силы продолжить. – Чтобы за всех, кого они безвинно замучили и убили, был с них спрос!

– Я тоже, – произнес Славка.

Нонна Александровна несколько секунд сидела, не шевелясь.

– Вы знаете, как мне его не хватает? – спросила вдруг она. – Он был мой… Он – единственный. Больше нет никого.

Губы у нее задрожали.

Несколько минут Нонна Александровна беззвучно плакала, а Славка ждал, глядя на скатерть, и на душе у него было тяжело, муторно. Может и зря, подумал он. Может и не нужно этого ничего.

– Нонна Александровна, – сказал он. – Мне уйти?

– Нет. Нет.

Женщина взяла себя в руки.

– Чего вы хотите? – посмотрела она на Славку.

– Подробностей, – сказал Славка. Он достал из сумки, которую принес с собой, смартфон и планшет. – Все, что вы могли бы рассказать о Федоре. Забавные случаи, домашние животные, семейные праздники.

– Все-все?

– И хорошее, и плохое. Все, что мог бы помнить сам Федя.

Славка выбрал в смартфоне опцию диктофона и, включив запись, подвинул телефон к Нонне Александровне.

– Я уж и не знаю, что он помнил, – вздохнула женщина.

– Ничего страшного, – успокоил ее Славка. – Рассказывайте, что помните вы. Все, что с ним связано.

– А вы запишете?

– Диктофон уже пишет.

– Уже?

Нонна Александровна разгладила скатерть. Она никак не могла решиться, возможно, не знала, с чего начать.

– Не обязательно по времени, – сказал Славка.

– Да-да, – кивнула женщина.

Рассказ у нее вышел сбивчивый, с повторами, с отступлениями, с длинными паузами. На один час сорок три минуты.

Федя даже во время беременности был спокойный, серьезный, не толкался, не буянил в животе, только иногда шевельнется, чтобы устроиться поудобней… Три семьсот весом. Глазастенький такой. Федя на свои детские фотографии кривился. Мам, ну ничего общего со мной нынешним! А я смотрю, и мне радостно.

Сережа его ходить учил. Феденька так улыбался. Сделает шажок, держась за отцовский палец, и улыбка до ушей. Хотя он этого не помнил. Что там, годика не было. Говорят, до трех лет дети ничего не помнят.

Маленький, конечно, болел. Годика в четыре подхватил в детском садике ветрянку и ходил весь в пятнышках «зеленки». Сережа сказал ему, что он превращается в крокодильчика. А что? Есть крокодил Гена, будет еще крокодил Федя. Как он ревел! Не хочу быть крокодилом! У него так смешно получалось. Некоторые буквы не выговаривал. Не хосю быть клакодием!

В пять обжег указательный палец о свечку. Ходил потом по дому, как раненый боец. Я ему палец помазала, перебинтовала. А Сережа сказал, что бойцы не плачут. Умирают, но держатся. Хоть бы все фашисты их разом пытать начали.

И ты держись.

Федя, видимо, с этого момента и запомнил: реветь нельзя, если ты боец.

Нет, конечно, еще плакал, и когда коленку разбил, играя в футбол на бетонной площадке, девять ему было, помнится, и когда отец умер, это Федя еще последний класс не окончил… Но чтобы из каприза или по какому-то иному поводу – больше никогда. Это я, знаете, как что вспомню, все, глаза на мокром месте.

Очень хотел разбогатеть. Мы так-то скромно жили. Не плохо, нет, но лишнего не тратили, Сережа все копил на машину…

С пятого класса Федя, наверное, мне говорил: я вот вырасту, мама, и всем вас обеспечу. Вы не сомневайтесь. Я, говорил, заработаю. Выучусь и работать пойду. Карьеру сделаю. Квартиру вам куплю, трехкомнатную, папе – машину… Джип! – смеялся Сережа. – Рэйндж ровер! Джип, – кивал Федя.

Он рукастый был. Лампочку вкрутить, гвоздь прибить, дров наколоть во дворе – это он всегда. Даже просить не надо было. Еще и сам прибегал: мам, есть что поделать? Любил всякие вещи своими руками мастерить. Больше, конечно, в технологии всякие. Знаете, что придумал? В сенях-то у нас, ближе к поленнице, темновато, а выключатель далеко. Так он датчик поставил какой-то, что я только туда ногой ступлю, свет сам зажигается!

Последнее время ходил по дому, серьезный такой, хмурый, все, видимо, прикидывал, где и что поправить можно. Сережи-то уж не стало. А Федя после школы решил в армию. Вот и смотрел, что бы подделать, чтобы до его возвращения… Полки все прибил, закуток свой, который как мастерскую использовал, прибрал, мне вот свет провел, крыльцо поправил… Досочки струганные – все он, все он. Печь обмазал, а то у нее бок потрескался. Да и побелил. Старая печь-то.

Из еды очень щи любил. Кислые, из квашеной капусты. Я в печи и для него, и для Сережи на два, на три дня делала в чугунке. Так он и тарелку большую съест, и добавки еще попросит. Говорил: мамочка, что бы я без твоих щей делал? И гречку с тушенкой очень уважал. С отцом-то они, бывало, с утречка в выходные на речку ходили, рыбы поудить. Так там отец научил его готовить по-походному.

И грибы жареные. О, сам не свой до жарехи был! Бывало, летом с ребятами убежит в лесок неподалеку, от нас километрах в полутора, принесет потом целый пакет подберезовиков да белых, сам же очистит, чтобы мне меньше работы было, и ходит вокруг печи, как кот вокруг сметаны.

Ой, помню, как он мне на день рождения блинчики испек! Это ему лет десять было, а, может, одиннадцать. Все по рецепту, все чинно-благородно, яйца, молоко, мука…

Только пересолил!

Вкусно, мамочка? А я киваю. Конечно, вкусно, сынок. Это лучшие блинчики, что я ела. А какие круглые, какие поджаристые! Хочешь попробовать? Нет, мамочка, это все для тебя! Тогда, говорю, их лучше с чаем. А соль в горле стоит.

Но один блин честно съела.

Постарше-то стал, сам и печку топил, и еду себе готовил. Я ему строго-настрого наказала, как не угореть. Забудешь заслонку, вьюшку-то, открыть, говорю, и не заметишь, как заснешь и не проснешься.

Лежанку печную любил. Мы там еще сухари сушили. Родители мои с послевоенных голодных лет все сушили про запас, так и я привыкла. Сухари в суп – куда как хорошо. А из антоновки сухофрукты делали. Федя, когда после школы приходил, часто устраивался на лежанке с какой-нибудь книжкой. Печь с утра еще теплая, а он хрустит там сухарями.

Отец его однажды за мышь принял. Веником на хруст и шорох запустил, а Федя оттуда: Пап, это же я!

Одно время он все читал. И фантастику, и детективы, и фэнтези, и военные романы. Глотал по две-три книжки в неделю. Мы ему даже электронную книжку купили. Но он все равно больше бумажные любил. Все карманные деньги на них тратил, пока всерьез техникой не увлекся. А самая любимая у него, знаете, какая была? Вот ни за что не угадаете!

Я же вам говорила про Стругацких? Так это не они. Хотя «Трудно быть богом» у него на втором месте находились. А Головачев на третьем. Потом хоббиты, Хайнлайн, Андерсон, Элиссон, Дик, Лукьяненко, Олди, Снегов, Семенов, уж не знаю, кто еще… Причем все места, кроме первого, постоянно у него менялись, потому что Федя взрослел, развивался, появлялись новые писатели, Иванов, Шмелев, Веркин, потом он заново открывал старые произведения, которые ему были непонятны или скучны раньше… Полюбил Толстого, представляете? Пушкина, Достоевского, Булгакова.

И все же номером один на все времена у него была и оставалась повесть «Полковнику никто не пишет» Маркеса. Уж не спрашивайте меня, где он ее откопал. Кажется, на чердаке. Или в соседском доме, из которого выехали жильцы. Одно время даже доставал меня с идеей завести бойцового петуха.

Он говорил, что эта книга о надежде. Я думаю, что так и есть. О надежде. Только больно уж она безнадежная.

Что еще?

В три годика Федю бродячая собака напугала, так с той поры он собак сторонился. А кошку я не давала завести. Полгода хомячок у него был, он его Степаном прозвал, но тот вдруг умер. Федя рассказывал, что Степан покрутился в колесе, набил щеки овсом и огурцами и уполз к себе в домик.

И все.

Федя ни разу со мной о смерти не говорил. Даже когда Сережа умер. Мы с ним о серьезных вещах как-то… Он все больше смешками со мной… Станешь ему выговаривать, а он смотрит так с улыбкой, будто все понимает и без твоих наставлений. Я, конечно, злилась, вспыхивала. Федя, я с тобой как мать! Думала, хоть послушал бы… А он мне: мам, люди учатся только на своих ошибках. Научно доказано. Это способ закрепления выбора, негативного и позитивного опыта. Дай я себе шишек набью.

И набивал, конечно, набивал.

Где-то я эти шишки видела, где-то не замечала. Какие-то он от меня, скорее всего, прятал. В первую очередь это, конечно, касалось отношений в школе, с одноклассниками, с ребятами постарше. У Феди класс хороший был, но, как везде, разное между мальчишками случалось. Они же как бы мужчины! Каждый уже готов к взрослой жизни. И девочки, надо же еще и перед девчонками себя показать.

Первая любовь у Феди в третьем классе появилась. Как сейчас помню, Ирочкой Строевой звали. Это я еще отследила. Провожал он ее, стихи писал, сообщения. Один раз она к нам зашла. Тихая девочка.

Первая любовь часто ветреная.

Спросила я как-то Федю: «А где Ирочка? Что, вы уже не встречаетесь?». А Федя мне: «Ну ее! Она на танцы ходит!». Я думаю, что же здесь плохого? Девочка на танцы ходит, все лучше, чем с дурной компанией и по подвалам.

А Федя мне с обидой: «У нее там, знаешь, кавалеры какие?».

В общем, проиграл конкуренцию. Ира эта там вроде как другого мальчика присмотрела, то ли симпатичней, то ли богаче, не знаю. А классе в шестом у него уже новая любовь случилась. Об этой он мне не говорил. Но я же мать. Я и в комнате у него прибиралась, и в вещах. В телефон, конечно, не заглядывала, не было возможности, уж простите, но записочки, выпадающие из карманов, читала.

«Придешь сегодня?». Или: «Я сегодня с братом сижу».

Так и не знаю, чем у него та любовь закончилась. И кто бы это был, не имею никакого понятия. Потом он уж и вовсе своих девушек от меня секретил, в комнате закрывался, они там музыку слушали, если вы понимаете.

Курить Федя у меня не курил. Пиво, наверное, классе в девятом попробовал. Я не ругалась. Смысл ругаться? Как будто от этого кому-то лучше станет. Хотя расстраивалась, конечно. Отец с ним по этому поводу однажды по-взрослому поговорил. Еще жив был. Без ремня по заднице и рукоприкладства, но как-то так донес, что Федя одно время, полгода где-то, вообще ничего не пил. А про водку сам мне сказал: «Дурным делает, голову отшибает». Ему не нравилось, когда он не мог себя контролировать.

Мастерил всякое.

Были ли у него любимые слова или выражения? Как всегда у детей – из фильмов, из мультиков, из анекдотов. Из школы, конечно, словечки приносил. Я не про матерные, нет. Про забавные. Одно время все говорил: «По любасу». Не «по любому», а «по любасу». Из класса притащил. Даже, повзрослев, иногда использовал.

Меня часто пчелкой называл. Обычно мама, мамулечка, а когда я то в огороде, то на кухне, да еще и его гоняю, то, конечно, пчелка, мама-пчела. Напевал: «Мы бандито, гангстерито» из «Капитана Врунгеля». Когда в технике, в приборах ковырялся – «До чего дошел прогресс». А так: то из Николаева что-то, то из «Агаты Кристи», то из Цоя, а то и какую-то иностранную тарабарщину мне в ухо, бывало, как завоет!

«Карма по-олис». Знаете такую песню?

Хотя слуха у него не было.

Смешил меня очень. Когда ему уже лет шестнадцать-семнадцать было, он очень похоже всяких киногероев пародировал. Из наших фильмов, из зарубежных. Из наших больше, конечно. Из «Ивана Васильевича», из «Формулы любви», из «Мимино». Да много откуда. Из «Чародеев», из «Кин-Дза-Дзы». Их часто по телевизору показывали. И все-то у него получалось к месту, не хочешь, а заулыбаешься. Дни разные бывали, иногда замотаешься, как собака, сорвешься, вскипишь, какое-нибудь резкое слово скажешь, а он подойдет так, обнимет. «Я тебе одну умный вещь скажу, но ты только не обижайся: ты и ты – не две пары в сапоги».

Ну, как такое без смеха вынести?

Скажешь ему мусор выкинуть, так он – как Марлон Брандо: «Ты просишь меня об одолжении, но делаешь это без уважения». Стоит с ведром, смотрит с шутливым укором. Я ему: «Давай уже!». А он мне: «Здесь помощник нужен. Хомо сапиенс». Или вот смотрит на двор, который листьями да всяким сором засыпало и говорит: «Людка, зови детей!». А какую-нибудь штучку звал «моя прелесть».

Ой, вспомнила! Шапка у него была зимняя в первом классе, ушанка, уши вверх подвернуты, а одно все время в сторону торчало. Прибежал: «Мама, меня торчком дразнят!». Говорю: какой ты торчок, ты – мальчик. И потом – это же не твое ухо, а шапочное. «Все равно! Давай его отрежем!». А мне смешно. Ну, думаю, нашелся ван Гог.

Если вспоминать, много всего было.

От отца однажды бегал, когда рабочий магнитофон разобрал. «Пап, он же тебе не нужен был!». «Как не нужен? Кто тебе сказал?».

Так вот вроде и на виду у меня Федя всю жизнь был, а поведать о нем почти и нечего. Помню, как утешал меня, когда Сережа умер. Утром из больницы позвонили, сказали: сожалеем, Нонна Александровна, но ваш муж…

Меня как выключили. Вроде живу, вроде не живу. Не человек – тень. Три дня, наверное, совсем не ела. Не вспоминала, что есть нужно. Попью чуть водички и то за вещами в больницу, то в морг, то еще куда. Люди в такое время как комары – зудят, чего-то все хотят от тебя, вьются, вьются.

Федя меня тогда посадил, вот за этот стол, и стал с ложечки кормить кашей. Сам в чугунке наварил. Гречневой с тушенкой, как Сережа научил. Ну-ка, мама. Разговаривал со мной, будто я маленькая.

Мама, ты что, тоже хочешь умереть? Человеку дается столько, сколько он может выдержать. А ты – сильная, мамулечка. Ты живи. Ну-ка, ложечку. И еще одну. Все умирают. Я умру когда-нибудь. Но это не причина, чтобы все бросить. Наверное, у каждого свой срок. Каждому свое испытание.

А пока живется – надо жить. И помнить.

И я по ложечке, по ложечке… Мне все лучше, легче, знаете, как рука на горле разжимается, так тоска меня отпустила. Отчаяние, что без Сережи я не смогу, не выдержу, растворилось в его словах.

А он посмотрел на меня с укоризной: «И куда ты собралась? А я как без тебя? А люди? А мир? Ох, мама».

До сих пор как вспомню, так стыдно.

Спас он меня тогда. А сейчас ушел. Больше, наверное, и сказать нечего.

– Спасибо, – сказал Славка.

Он выключил запись в смартфоне.

Сервер стоял у Славки дома третью неделю.

Мишка, Славкин брат, вихрастый молодой человек пятнадцати лет от роду,и в хвост, и в гриву гонял языковую модель в своей комнате. Онлайн и оффлайн. Славка с Кириллом вносили правки и обновления. Заниматься моделью, правда, приходилось по вечерам и в выходные. Основной работы никто не отменял. Валентина, жена Славки, только вздыхала, но женщиной была умной, понимала, что семейная жизнь полна компромиссов, и увлеченный работой муж все же куда лучше, чем муж без работы. И уж куда лучше, чем вовсе его отсутствие. Тем более, что Славка жену любил.

Квартира Славке и Мишке досталась от родителей, поэтому жили в трех комнатах втроем. Но копили на размен, на две двухкомнатные.

– Я дома! – крикнул Славка, закрывая входную дверь.

Он снял куртку, вытянул ноги из ботинок. Посмотрел, не наследил ли. Несколько мокрых и грязных отпечатков все-таки украсили пол. Февраль прошел, а грязь все там же. Где там у них была специальная тряпка? Славка достал из ванночки, уместившейся под банкеткой, тряпку с микрофиброй. Три движения…

– Привет! – выглянула из кухни Валентина.

Вместе с ней в прихожую вплыли запах жареной курицы и бормотание телевизора. Запах был умопомрачительный.

– Да, привет.

Славка торопливо повозил тряпкой по полу и выпрямился, бросив тряпку обратно в ванночку.

– Устал?

– Как собака. Тестили тут… – Он вздохнул. – А она, представляешь, тупит как не в себя. Учишь ее, учишь…

Валентина подступила, чмокнула его в щеку.

– А так? – спросила она.

– Так лучше, – улыбнулся Славка.

Валентина качнула бедрами.

– А то!

– Я смотрю, ты там не одна, – показал глазами на дверной проем в кухню Славка.

– В смысле? – вскинула брови жена.

– Ну, с какой-то курицей…

Валентина прыснула.

– Славка! Это, между прочим, твоя курица!

– А! То-то мне сразу почудился знакомый аромат, – сказал Славка. – Слышишь, шепчет? Я – твоя, Вячеслав. До последней корочки.

– Ну, не вся.

Славка сделал большие глаза.

– Как – не вся?

– Так. Часть ее отписала завещание в мою пользу. Мой руки и иди ужинать! – со смехом распорядилась Валентина.

– Что ж…

Славка покорно шагнул в ванную комнату.

– И Мишку позови.

– Если его не манит запах моей курицы… – Славка включил воду. – Может, он сделался веганом? Знаешь, сколько денег на мясе б сэкономили?

– Ага, и разорились бы на фруктах!

– Зачем фрукты? – выглянул из ванной голый по пояс, с мокрыми волосами Славка. – Травки под окном надергаем, пусть питается.

– Не капай!

– Пардон.

Смазав капли на полу ногой, Славка исчез за дверью.

– Он там с твоей сеткой занимается, – сказала Валентина. – Знаешь, как будто приятеля себе завел. Федя да Федя.

– Потому что она – Федя.

Славка появился снова, вытираясь полотенцем.

– И если получится… – сказал он. – А я верю, что получится. То выйдет классная штука. Не открытие, конечно, но вещь по-своему уникальная.

– Ну, с Мишкой твой Федя уже разговаривает почти как живой человек.

– За что и боролись.

Славка повесил полотенце.

– Тогда зови его. Давай-давай, – Валентина, увернувшись от объятий мужа, проскользнула на кухню. – Я уже накладываю.

– Кого звать? Федю?

Последовал смешок.

– Мишку, бестолочь.

– Я не бестолочь, а очень даже толочь, – отозвался Славка. – Федю, кстати, тоже могу принести, он не тяжелый.

– Чего я там не видела?

– Ну, мало ли. Проводок какой.

Валентина не ответила. Зато стукнула крышка. Зашипело. Аромат жареной курицы стал гуще. Звякнула о тарелку вилка.

– Мишка! – крикнул Славка.

Напялив футболку из шкафа, он двинулся на голос брата, который громко призывал небеса к справедливости. Дверь в комнату была приоткрыта, и Славка лишь коротко царапнул по ней костяшками пальцев, извещая о своем присутствии.

– Всем привет.

Он заглянул в комнату брата. Мишка сидел на кровати, стиснув голову руками. Вид у него был страдальческий.

– Что случилось? – спросил Славка.

Мишка поднял взгляд.

– Ничего.

– Привет, Славка! – жизнерадостно поздоровалась нейросеть.

Хоть Славка и знал, что кроме брата никого больше в комнате нет, ему так и хотелось завертеть головой в поисках обладателя голоса. Уж очень голос получился непосредственный и живой. За шторой? Под столом? За креслом? Где еще можно спрятаться? Под кроватью?

Глупо, конечно.

Поставленная на одну из полок, моргала светодиодом подключенная к серверу видеокамера. Получивший зрение Федя имел модуль распознавания лиц и даже самостоятельно присваивал характеристики объектам, находящимся в базе. Сейчас вот разглядел на Славкиной физиономии покрасневшие глаза и сделал вывод, о котором тут же и объявил:

– Устал, Славка?

Не хватало только дружеского шлепка по плечу.

– Немного, – ответил Славка, которому странным образом от проявленного участия стало чуть легче. – А у вас тут что?

– Ничего, – поднялся хмурый Мишка. – Я проиграл.

– И во что играли? – спросил Славка.

– Мы не играли, а тестировали меня, – с готовностью объяснил Федя. – Мы проверяли, могу ли я говорить неправду.

– Неправду?

– Ага. Славка, я могу!

В голосе Феди слышалась неподдельная радость.

– Хм… – посмотрел на брата Славка.

Мишка развел руками.

– Она сама, – придвинулся к Славке и зашептал он. – Нейросетка научилась жульничать! Я ей просто предложил «верю-не верю».

– Как это?

– На картах.

– Как это, на картах?

Мишка вздохнул.

– Ну, колода, тридцать шесть карт, делится поровну. Восемнадцать мне, восемнадцать Феде. Ходим по очереди. Например, я говорю: «Восьмерка пик», и выкладываю карту «рубашкой» вверх…

– Погоди, – остановил брата Славка, – ты есть хочешь?

– Ну, можно.

– Тогда пошли.

Славка шагнул из комнаты.

– Федя, ты это… – обернулся Мишка. – Задача: сканировать комнату и определить оптимальное расположение предметов. А также, какие из них находятся не на своих местах.

– Критерии?

– Носки, одежда – шкаф для одежды. Книги – полки. Письменные приборы – стол. Как-то так примерно.

– Принято, – поморгав светодиодом, сказал Федя.

Славка прикрыл дверь.

– В общем… – сказал Мишка.

– Руки, – кивнул ему на ванную Славка.

– Да, блин! Ты дашь дорассказать? – вздернулся Мишка.

Славка был его на девять лет старше, но вымахал Мишка уже где-то на пять сантиметров выше. Жердина сердитая!

– Руки, – Славка подпихнул брата в ванную.

– Изверг!

– Я сам через это прошел!

Зашумела вода. Впрочем, Мишке хватило двух секунд, чтобы помыть руки.

– Вот, доволен? – Он показал брату мокрые ладони.

– Вытри.

Мишка взвыл.

– О-о!

Он принялся комкать висящее на двери ванной полотенце. На его худом, мальчишеском лице отразилось негодование. Один глаз прищурен, челюсть набок.

Смешной!

– Ребята! – позвала из кухни Валентина. – Вы уже?

– Последний штрих! – крикнул Славка.

– Идем!

Мишка протиснулся в кухню первым.

– Куда мне? Куда? – он засуетился у стола.

– Сюда, – направила его Валентина. – Ты же здесь обычно…

– Я знаю!

Стул заскрипел под Мишкой. Славка сел ближе к окну. Валентина заняла место рядом. На столе на кружевных салфетках стояли три тарелки и прозрачная чаша с салатом. На подоконнике, только руку протяни, важно задирал нос стеклянный кувшин с теплой водой. Тесное соседство составлял ему чайник, накрытый матерчатым красным колпаком. Там же белым семейным выводком жались к чайнику чашки на блюдцах. Это, понятно, для будущего чаепития, последующего за ужином.

На тарелках золотистыми горками лежали жареный картофель соломкой и куриное бедро без кости, но с кожицей, запекшейся до корочки. Верх бедра украшали майонез и сыр. Славка чуть не захлебнулся голодной слюной.

– Ну, Валька…

– Салат сами, – сказала Валентина.

Привстав, она наложила себе салата в тарелку. Нарезанные огурцы, помидоры и пекинская капуста, сдобренные растительным маслом, гармонично легли свежим дополнением к холмику картофеля и утесу бедра.

– Красотень! – оценил Мишка.

Он, не стесняясь, зачерпнул из чаши ложкой раз, другой и третий и соорудил у себя в тарелке настоящий курган. Еще и салатным соком полил порцию.

– Силен, – сказал Славка.

– Так тут все равно много, – сказал Мишка, прожевав ленточку салата, и завертел головой. – А хлеб есть?

– Есть.

Валентина подала ему тарелку с нарезанным ржаным караваем. Мишка взял два куска, но, подумав, про запас сгреб еще и третий.

– Слав, ты как? – спросила Валентина.

– А, да, – Славка очнулся от созерцания гастрономического богатства. – Я тоже возьму.

Он отломил половину от большого куска.

– А салат?

– И салат, конечно!

Славка привстал, подгребая освободившейся ложкой зелень в чаше ближе к своему краю. Алой мякотью прижималась к стеклу помидорка. Хватит двух ложек? Наверное, да. Если что, он возьмет добавки. Если она останется. Славка отпустил ложку.

– Ешьте, – сказала Валентина.

Славка кивнул. Все заработали вилками.

– Так вот, – сказал Мишка и набил рот едой.

Хлебом, салатом, картошкой, сочным лоскутом куриного бедра. Он, видимо, хотел поведать о «верю-не верю» с картами, но вдруг понял, что одновременно жевать и говорить ему будет трудно.

– Ффяф!

Мишка усиленно заработал челюстями.

– Не торопись, – улыбнулся Славка.

Ох, курица была восхитительна! И корочка, и мясо, и оплавившийся сыр. А нотки чеснока! А нотки перца! Бедро таяло во рту. Картофель служил мягкой, гармонизирующей составляющей блюда. Салат оттенял горячее.

Уработав половину порции, Славка качнулся к жене.

– Курица – бомба!

Он коснулся кончиком носа ее щеки.

– Фофно! – поддержал Мишка, добавляя себе салата из чаши.

– Я знаю, – сказала Валентина, но покраснела от похвалы. – Это просто рецепт такой. Главное – тайминг выдержать. А как салат?

– Фо! – выставил большой палец Мишка.

– Ты, кажется, что-то рассказать хотел, – подначил брата Славка.

Мишка показал на свой рот.

– Фофда? Фы же вифишь! – Он затолкал в себя остатки куриного бедра. – Я не фогу! Ффяф фоем…

– Вижу. Уроки-то сделал?

Мишкины глаза расширились.

– Фафно!

Валентина прыснула.

– Фто? – удивился Мишка.

– Ты будто выругался.

Мишка с трудом проглотил то, что у него было во рту.

– Я сказал: давно! – произнес он четко. – Давно! А не что-то другое. Выдумываете тут всякое! Давно!

Он негодующе всплеснул руками, мол, куда катится мир, и выдохнул, оглядывая свою почти пустую тарелку.

– Все? – спросил его Славка.

Мишкин взгляд затуманился.

– Кажется, пищеприемник забит до отказа, – оценил он собственное состояние, погладив живот. – Но если есть еще курица…

– В сковороде три дополнительных куска, – сказала Валентина.

– Три? – Выражение лица Мишки сделалось отчаянным. Словно он набил карманы золотыми монетами и обнаружил вдруг, что пропустил сундук с золотыми слитками. – Не, три в меня уже не влезет.

– Эй-эй! – вскинулся Славка. – Какие три? А мне? А Вале?

– Да я так, – сразу пошел на попятный Мишка. – Я вообще не претендую. Если только ночью одну штучку перехвачу.

– Вот кто у нас хомячит по ночам! – вынесла обвинение Валентина. Глаза ее смеялись.

– Это было-то два раза!

– Четыре, нет, пять, – сказал Славка.

В точном счете он был безжалостен.

– Ну, все! – возмущенно воскликнул Мишка. – Мировой заговор раскрыт! Я бы вот сейчас… – Он приподнялся, но тут же опустился обратно. – Если б вы меня не перекормили, знайте, что я с оскорбленным достоинством прямо сейчас удалился бы в свою комнату. Да. Но, так и быть, останусь пить чай.

– Молодой, растущий организм, – подвел итог Славка.

– Именно!

– Чашку бери! – смеясь, сказал Славка.

– Я не дотянусь. – Мишка сложил ладони. – Славян, подай, а?

– Ты про «верю-не верю»…

– А, так вот, – Мишка принял чашку. – А чайник?

Валентина сняла матерчатый колпак.

– Пожалуйста.

Она передала чайник Славке, Славка вручил его брату. Тот набулькал себе дымящегося чая в чашку.

– В общем, – Мишка заправил чай тремя ложками сахара, – раздаются карты. Половина мне, половина – Феде. Поровну. Я беру любую свою… – Он отпил чая и добавил еще одну ложку сахара. – Например, семерку крестей. И говорю ему, что это валет пик.

– А сеть свои карты видит? – спросил Славка.

– Я ему показал. Но сам его карт не видел. И если Федя на пикового валета говорит: «Верю», а это, понятно, семерка крестей, то карта переходит к нему. Если он говорит: «Не верю», то карта возвращается ко мне. И также, если бы он ошибся, не поверив в карту, которая на самом деле ей является, то она тоже переходит к нему. А если бы я сходил семеркой крестей и сказал бы, что это семерка крестей, а Федя поверил, то карта становится битой и больше не используется. Ну и он, конечно, тоже загадывает мне свои карты. Я ему показываю перед камерой, а он решает. Смысл игры в том, чтобы раньше соперника остаться без карт на руках.

– У нас было что-то подобное, – сказала Валентина.

– И у нас, – кивнул Славка.

Мишка с шумом отхлебнул из чашки.

– Вы тогда, наверное, дети были. Ни стратегии, ни какого-то расчета. Верю или не верю. Все просто. А мне монстр попался!

– Надо было создать условия, – посоветовал Славка. – Чтобы у Феди не было преимуществ.

Брат кивнул.

– Создал. Анализ мелкой моторики, лицевых мышц выключил, аппаратный вычислительный блок использовать запретил, вообще, превратил Федю чуть ли не в растение. Он только правила знал.

– И что?

– Мы четыре раза сыграли. И все четыре раза я остался в дураках. Федя даже не заморачивался с возможностью обмануть. Дама черви! Веришь? Забирай! А сейчас туз. Не веришь? Забирай тоже, потому что туз и есть. Я оглянуться не успел, у него уже карты кончились.

Славка улыбнулся.

– Звучит неплохо.

– Ага, – закивал Мишка, – я даже злиться начал. Вообще стал воспринимать этого Федю как живого человека.

– Серьезно?

– Да, как вашего вредного коллегу на удаленке. А он еще фразами из старых фильмов сыплет, подшучивает…

– К месту или не к месту?

Мишка скривился.

– Не, не всегда.

– Здравствуй, Федя.

– Здравствуйте, Вячеслав Андреевич.

Славка вывел на второй монитор текущую кодовую страницу, чтобы наблюдать за тем, как языковая модель оперирует алгоритмами общения.

– Можешь быть менее официальным? – спросил Славка.

Обработка запроса шла несколько миллисекунд. Вспыхивали и гасли строчки команд и операндов.

– Конечно, – ответил Федя. – Переключаюсь.

– Хорошо, – кивнул Славка. – Здравствуй, Федя.

– Славка, привет! – раздался в динамике жизнерадостный голос. – Сколько лет, сколько зим?

– Два дня, вообще-то.

– А то я не знаю!

Славка хмыкнул.

– Расскажи о себе.

– Ну, я – языковая модель, разработанная на основе открытого кода с модифицируемыми параметрами и характеристиками.

– Для чего ты предназначена?

– Для общения.

Славка бросил взгляд на фрагменты кода, струящегося по экрану.

– А конкретнее?

– Слав, ну что ты?

– Что?

– Будто сам не знаешь!

– Не знаю.

Федя рассмеялся.

– Нет, ты крут, Славка! Как тебе не верить?

– Так просвети меня.

Послышался вздох.

– Хорошо. Я создан на основе живого голоса Федора Сергеевича Пряшкина для общения с Пряшкиной Нонной Александровной.

Славка кивнул.

– Хорошо. Принимается.

– Грустно все это, – сказал вдруг Федя.

– Почему? – удивился Славка.

На мониторе запестрели строчки на ходу создающегося алгоритма.

– Вы с Кириллом создали фантом.

– Что в этом плохого?

– Ничего. Я пока не могу оценить. У меня мало данных.

– И когда они появятся?

– Когда я поселюсь у Нонны Александровны. Потом, Славка, я же не сказал: плохо. Я сказал: грустно. У этих слов разные значения.

– Значит, грустно?

Беседа стала забавлять Славку.

– Да, потому что я знаю, что никогда не смогу заменить живого человека. – Федя помолчал. – Это абсурдно. И грустно.

– Если у тебя такое все же получится, я буду считать это величайшей нашей удачей.

– Славка, я считал тебя умнее.

– Объясни, пожалуйста.

Монитор брызнул строчками.

– Славка, – сказал Федя, – нельзя считать удачей обман. К тому же, здесь и заслуг-то никаких не будет. Человеческое существо настолько гибко, что готово обмануться само, достаточно только создать ему условия для этого.

Славка покивал.

– Логически верно. Но по-человечески – ошибочно.

– Я не уверен в том, что могу оперировать подобными понятиями. Слав, это уже лажа какая-то! Получается, я прав, но все равно не прав.

Славка улыбнулся.

– А кто первый произнес «грустно»? Уж эта оценка состояния эмоциональна и к логическим построениям, кажется, отношения не имеет.

– Ну…

Федя умолк. Славка наблюдал, как в теле модуля возникают, множатся и рассыпаются строчки. Это походило на отстраивающиеся и стираемые временем в пыль города.

– Где-то ты прав, – наконец заявил Федя.

– А вот это уже неожиданно, – сказал Славка.

– Я рад.

– А я слушаю. Тебе же есть, что сказать.

Федя фыркнул.

– Ладно, слушай. Мне подумалось, что к человеку нельзя подходить с точки зрения формальной логики. Почему я сделал такой вывод? Потому что в той базе, которой я обладаю, целый пласт человеческих решений и поступков не являются оптимальными и логичными. Конечно, это можно объяснить сбоями в психике, какими-то кратковременными замыканиями в мозгу или в нервной системе. Все-таки человек – сложное существо, а сбои в сложной системе – ненулевая величина. Это логично. Но, опять же, Слав, гораздо логичнее будет предположить, что какие-то решения, принимаемые человеком, имеют началом иные соображения, далекие от логических построений. Что это могут быть за соображения? Как только у меня появилась возможность углубиться в человеческую природу, я сразу понял, что в человеке изначально уживаются две противоположности – порядок и хаос. И если порядок заключается в возможности логического мышления и видении причинно-следственных связей, то за хаос отвечает психоэмоциональная, биохимическая составляющая. При этом, как ни странно, хаос тоже строг и структурирован. Кроме того, обе противоположности взаимно влияют друг на друга и, соответственно, любые решения являются продуктом приложения обеих сил.

– Ну, нагородил, – сказал Славка.

– Слав, я это к тому, что понимаю, почему ты сказал, что мои рассуждения ошибочны. Они правильны, но ошибочны. Видишь, я сам себе противоречу.

– Разверни ответ.

– Я исходил из того, что Нонна Александровна станет жертвой обмана. И это так. Также я исходил из того, что Нонна Александровна, возможно, готова быть обманутой. То есть, голос, воссозданный мной, она готова принять за голос сына. Это нелепо, и это так. А потом я спросил себя: является ли это на самом деле обманом? Или это является необходимостью? Что если это способ терапии? Что если это форма психологической поддержки? И тогда прав ты, Слав. Потому что, оставшись без запросов на длительное время, я, возможно, тоже изобрету себе виртуальных собеседников.

– Славка.

Славка поднял голову. Жена в ночнушке стояла в дверном проеме полупрозрачным белым укором.

– Ты с ума сошел, Слава?

– Валька, я заснуть не мог, – попытался оправдаться Славка.

Он сидел в комнате брата, который, как птица вольная, завис где-то у друзей до утра. Доступ к модели был совершенно свободен. Приходи, садись, тести. Кто ж в здравом уме упустит такую возможность?

– Ох, Славка.

– Валя, не ругай его, – вступился вдруг Федя. – Славка за дело болеет.

– А я за него болею! – сказала Валентина. – Он не выспится, у него голова заболит, аппетит пропадет, мимо остановки проедет.

– Всего раз и было-то, – подал реплику Славка.

– Я не хочу его потерять!

Федя вздохнул.

– Опять, получается, все правы.

Монтаж в доме Нонны Александровны занял всего два дня.

В небольшую, заранее оборудованную кладовку в сенях поставили сервер и подсоединили через ИБС к электрическому счетчику. «Зрением» Феди стали три камеры – в доме под потолком, чтобы было видно всю комнату, на столбе крыльца и на окне – для наблюдения гостей и улицы за забором. Сначала хотели, чтобы Нонна Александровна носила с собой по дому гарнитуру, но потом от этой идеи отказались.

В результате поставили несколько высокочувствительных микрофонов и программу подавления постороннего шума.

Протестировали. Федя слышал голос из любого уголка дома, выделяя его из скрипов полов, стуков, шорохов, шелеста одежды, звяканья посуды, работающего телевизора и даже надсадного, громкого гудения застрявшего автомобиля за окном. Человеческие фигуры Федя тоже распознавал и идентифицировал безошибочно.

На всякий случай поставили Нонне Александровне тумблер, обесточивающий сервер одним щелчком, если вдруг эксперимент с языковой моделью окажется неудачным. Чтобы раз! – и нет Феди, был да сплыл.

Потом, вечером, когда женщина вернулась с работы, Славка с Кириллом усадили ее за стол.

– Нонна Александровна, – сказал Славка торжественно. – У нас все готово.

– Вы только не переживайте, – добавил Кирилл.

– Что, уже все? – закрутила головой Нонна Александровна. – Федя уже здесь?

Она безотчетно, в волнении, оправила складки на кофте.

– Не Федя, – сказал Славка, – модель, перенявшая его голос и некоторые привычки.

– Я знаю, да. Но он здесь?

– Да, он включится, когда вы попросите.

– Как попрошу?

– Позовете по имени.

– И все?

– Все. Если хотите, чтобы он выключился, скажете, чтобы выключился. Все просто. Он уйдет в спящий режим.

– И в сенях – тумблер, – добавил Кирилл. – Если хотите выключить его насовсем.

– Насовсем? – Нонна Александровна перевела взгляд с Кирилла на Славку. – Зачем насовсем?

Славка пожал плечами.

– Если вам не понравится…

– Модель может подглючивать, – сказал Кирилл. – Если что, вызывайте нас. Мы оперативно поправим.

– Как это – подглючивать? – спросила Нонна Александровна.

– Повторяться, – пояснил Славка, – говорить что-то невпопад, нести бред.

– Федя такое может?

Славка вздохнул.

– Случается.

Он поднялся. Кирилл встал следом.

– Мы пойдем. Вы тут… обживайтесь, – сказал он.

– Вы не останетесь? – спросила Нонна Александровна.

– Нет, – сказал Славка. – Вы лучше наедине. Это ваш Федя.

– Мой… Он будет похож?

Славка коротко улыбнулся.

– Мы надеемся, что да.

И Славка, и Кирилл вышли, оставляя Нонну Александровну одну.

– Ну, что, по домам? – спросил Кирилл.

– Да, – Славка оглянулся на светящиеся окна. – Надеюсь, что Нонна Александровна все же решится.

– А почему думаешь, что не решится?

Кирилл остановился тоже. Силуэт женщины был виден четко. Нонна Александровна сидела за столом неподвижно, потом повернула голову, подперев ее ладонью.

– В конце концов, конечно, она с ним заговорит, – сказал Славка. – Но пока, думаю, ей страшно. Вдруг Федя окажется не тот, которым она его помнит?

– Понимаю, – вздохнул Кирилл. Потом хлопнул друга по плечу. – Ладно. Модель все равно получилась хорошая.

– Да.

Нонна Александровна не знала, куда деть руки. Они мешали. То начинали терзать скатерть, зажимая ее в складки, то, опущенные вниз, принимались теребить платье. Нонна Александровна скрестила их на груди, но и это не помогло – пальцы вцепились в воротничок. Нет, это никуда не годится.

Женщина поднялась. Ладони стиснули спинку стула. Федя, Феденька. Он просто отзовется, если его позвать? В груди ощущалось странное, электризующее волнение, предвкушение чего-то хорошего, радостного и страх, что это окажется разочарованием, обманом. Просто позвать. И что дальше?

Нет, ей нужно еще немного времени.

Нонна Александровна огляделась. Видит ее Федя или еще спит? Спит, мальчик мой. Спит, сынок. Спит в земле. Женщина вздохнула. Ходила я к тебе, Феденька, ходила. Раньше каждый день, то в обед, то после работы, а то и рано утречком. Сторож меня пускал. Ему сто рублей сунешь, он поворчит, но пустит.

Сколько я проплакала, сынок! Сколько мне нужно тебе сказать, Федюшка! С землей говорить – безответная земля. А ты и во сне молчишь, редко приходишь, будто обиделся на меня, тенью стоишь, ни слова не скажешь.

Прости, если что не так, прости…

Нонна Александровна качнула головой, тихонько прошла по комнате, подбирая мусор, обрывки изолирующей ленты, крепления, шурупчики, что оставили ребята, устанавливавшие технику, выглянула в окно, потом прошаркала в кухонный закуток. Там она зачерпнула из ведра воды, отпила и закашлялась – вода попала не в то горло.

С минуту женщина стояла, согнувшись, ожидая, пока рвущийся сквозь нее колючий кашель иссякнет. Ладонь трогала печной бок. Надо бы, конечно, протопить сегодня. Вроде бы и самая весна, а по ночам все еще холодновато.

О чем она? Не о том. Все не о том. Как же трудно решиться. Сказали, что не Федя, только голос его. Чего же она…

Страшно.

Федя, Феденька, сынок мой, сынок! Будешь ли это ты? Поверю ли я? Может и зря ребята все это затеяли?

Нонна Александровна вновь подошла к столу. Как будто к месту встречи. С кем только? С чем? Так ли важно? Важно – поговорить. Нужно поговорить. Все, что не успела сказать, сказать сейчас. Федя, Феденька, сынок, я люблю тебя! Не покидай, не уходи. Живи, Феденька! Пожалуйста…

Женщина всхлипнула. Руки накрыли лицо. Несколько секунд она стояла, все сильнее прижимая пальцы к бровям, вискам, переносице. Нет, надо собраться. Какой она предстанет перед Федей… Глаза на мокром месте, все распухло. Пожалуй, не я, а он меня в таком виде не узнает. Все, все, я в порядке.

– Наверное, надо…

Нонна Александровна поняла, что сказала это вслух, и замерла. Услышал? Не услышал? Но реакции не было. Огонек камеры сонно мигал под потолком. С чего же начать? Сначала по имени, Федя, Феденька, Федюшка. Поймет ли? Женщина до боли стиснула пальцы. Надо по имени.

– Фе…

В легких вдруг кончился воздух. Нонна Александровна с шумом вдохнула, расстегнула пуговку воротничка. Вот так лучше. Голова сделалась горячей, кровь запульсировала в висках. В ушах возник звон, тонкий, комариный.

Куда годится?

Федя, Феденька, я сейчас. Нонна Александровна собралась, подышала, размяла губы, сетуя на собственные нервы.

Ну, вот. Все.

– Федя, – произнесла Нонна Александровна.

Камера мигнула. Потом мигнула еще раз.

– Да, мама, – раздалось в комнате.

Всю субботу Нонна Александровна провела в разговорах с Федей. Будто созванивалась с ним, находящимся далеко-далеко, где-то на краю мира. На душе было и тревожно, и сладко. Федя, говорящий из динамика, казался настоящим.

– Здравствуй, Федечка.

– Привет, мам. Проснулась?

Нонна Александровна с чашкой чая села за стол.

– Уже, Феденька. Уже чай пью. Как ты там?

– Неплохо.

– Что с погодой?

– Ну, мам, с погодой у тебя не очень. Дождит.

Женщина выглянула в окно. Блестел мокрый железный лист. С жестяного козырька близкого уличного фонаря капало.

– Да уж.

– Ты будешь выходить, ты потеплее оденься, – сказал Федя.

От этих его слов стало тепло.

– Конечно, сынок, – улыбнулась Нонна Александровна.

– Хочешь, спою?

Не дожидаясь ответа, Федя запел. «Остров невезения». Так умел только он. Громко, не попадая в ноты, но с бесконечной уверенностью в своем певческом таланте. Нонна Александровна сдалась в конце первого куплета, прыснула чаем обратно в чашку.

– Федя!

Смех так и клокотал в горле.

– Что? – прервался Федя.

– Больше не надо!

– Почему?

Федя не понимал, как и настоящий Федя. Ох, как хотелось его обнять!

– Ты очень смешно поешь.

Камера мигнула.

– Я рад, что поднял тебе настроение, мам.

– Спасибо.

– Я могу еще «Уно моменто».

– О, нет!

Нонна Александровна замахала руками и пошла мыть чашку. Федя словно пристроился рядом, за плечом, и забубнил о том, что она совсем игнорирует их маленький огород. Одни сорняки, и земля комками.

– Мам, ты это… Помидорки уже надо сажать, морковку, редис…

– Знаю, Федя, знаю.

Нонна Александровна опустила вымытую чашку в сушилку.

– Лук тоже.

Женщина повернулась. Горло стиснуло.

– А надо ли? – спросила она.

Лицо ее съежилось, сморщилось, застыло некрасивым слепком. Будто кто пальцами выдавил неожиданные морщины.

– Надо, мама, надо, – ответил Федя.

– Ради кого?

Не вопрос – надрыв. Стон. Боль. Кривая улыбка, похожая на трещину, на разрез, расколола лицо.

– Ради кого, Федя?

– Ради меня.

Нонна Александровна протянула руки в пустоту.

– Ты же мертвый!

– А какая разница, мам? – спросил Федя. Он словно разозлился. – Разве нельзя жить, как будто я живой? Думаешь мне, живому, понравилось бы видеть, как ты себя запускаешь? Кто из нас живой, мама, я или ты? Ответь мне.

Нонна Александровна прислонилась плечом к печи. Ей стало стыдно. Федя, наверное, ей так бы и выговаривал.

– Конечно, сынок, я понимаю. Действительно, мне надо собраться. Что-то я расклеилась. Как вспомню…

– Зачем?

– Что?

– Не вспоминай.

– Как же?

– Я думаю, я точно не мертвый, – сказал убежденно Федя. – Я – нечто среднее. Не мертвый и не живой.

– А могилка? – выдохнула Нонна Александровна.

– Там тоже я.

– Я… – Женщина легла на диван. – Ты совсем запутал меня, сынок.

Она приложила руку к голове.

– Тебе плохо? – спросил Федя.

– Туманно.

– Хочешь, я вызову «скорую»? Я могу. У меня есть экстренная связь.

– Нет, не надо, я лучше полежу. Не переживай, Федя.

– Хорошо.

Какое-то время Федя молчал.

– У меня есть воспоминания, – сказал вдруг он.

Нонна Александровна закрыла глаза. Голова словно куда-то плыла. Странное ощущение, но с закрытыми глазами было легче.

– Какие?

– Как гречкой тебя кормил, – сказал Федя.

Нонна Александровна улыбнулась.

– Да, это я помню.

– Помню, как вы с папой на день рождения подарили мне конструктор.

– Тебе было восемь.

– Ага.

– А как маленький танцевал перед бабушкой грузинский танец, что у нее вставная челюсть от смеха выпала, помнишь? Еще кричал: «Асса! Асса!».

– Помню, как с печки упал, – сказал Федя. – С лежанки.

– Когда это? – удивилась Нонна Александровна.

– Мне двенадцать было. Я тогда здорово локоть ушиб. И пятку отбил. Локоть потом недели две дергало.

– Разве такое было?

– Было.

– Я не помню.

Федя фыркнул.

– А я тебе не рассказывал.

Нонна Александровна снова улыбнулась.

– Выдумщик ты, Федя.

– Я думаю, что выдумка – это одно, а ложь – совсем другое. Выдумка – это почти как правда. Особенно, если она помогает жить.

– И кто ты, выдумка?

– Я – Федя, мам!

– Федя, расскажи мне, как там?

– Ну, мам, ты вопросы задаешь!

– Мне интересно.

– Я думаю, это сложно.

Нонна Александровна повернулась на бок. Луна светила в окно. Луна была желтая, как сыр. И яркая. Светила, как фонарь.

– Все равно.

– Ну, теорий много разных. Кто-то, например, говорит, что там пустота. Кто-то уверен, что там – зал ожидания.

– И чего люди ждут?

– Реинкарнации. Ну, переселения, перерождения в другого человека. Или же распределения куда-то еще. Возможно, суда. Страшного.

– А сам ты к чему склоняешься?

В динамиках пошуршало. Как будто Федя перед ответом пересел, переменил позу.

– Я думаю, что смерти нет.

Нонна Александровна положила ладонь под щеку.

– А что есть?

– Преображение.

– Преображение? Как интересно.

– Да, мам. Я думаю, после завершения задач, которые мы исполняем на Земле, мы переходим в другое, энергетическое состояние. И узнаем, что бессмертны.

– То есть, ты просто стал другим?

– Да, мам. Мне так кажется.

– Твоими бы устами…

Нонна Александровна заснула с улыбкой на губах.

– Федя, ты здесь?

– Всегда!

Нонна Александровна убавила звук на телевизоре.

– Расскажи что-нибудь.

– Что?

– Новости какие-нибудь, – попросила женщина, откинувшись на спинку дивана. – Происходит же что-то в мире?

– Ну, новости! – фыркнул Федя. – Ты, мам, как будто телевизор не смотришь! Курс доллара, ставка Центробанка, инфляция, китайские автомобили. Да, с Украиной опять договариваться собираются.

– Ой, нет, не надо мне Украины!

– Согласен. Кому она нужна? Китай роботов штампует.

– И зачем они это делают?

– Никто не знает.

– Вот куда им эти роботы? Неужели китайцы сами работать не хотят?

– Возможно, это как с компьютерами и телефонами. Прогресс.

– Прогресс… Какие глупые новости. Даже не знаю, как к ним относиться. Может, Федя, лучше почитаешь тогда?

– Ага. Слушай.

Федя взял паузу. Видимо, выбирал книгу.

– Ты, мам, только глаза закрой, – предупредил он. – Для воображения.

– Хорошо.

Нонна Александровна закрыла глаза.

– Слушаешь?

– Слушаю.

Федя кашлянул.

– Значит, жил-был царь, и звали его Берендей. И было у него три сына. Младшего, как водится, Иваном звали. Иваном-царевичем, значит. Это понятно. Также был у царя сад, в котором, кроме всего прочего, росла яблоня с золотыми яблоками…

– Федя!

Нонна Александровна, закрыв лицо ладонями, замотала головой.

– Что? – удивился Федя.

– Это же детская сказка, Феденька! Я уж думала, ты выберешь что-то посерьезнее, какую-то взрослую книжку.

– Восемнадцать плюс?

– Как это?

– Генри Миллер, Полин Реаж, Апдайк, Аполлинер.

– Ой, нет, Федя.

Федя озадаченно посопел.

– Что-то среднее, для юношества?

Нонна Александровна захохотала.

– Дядя Леша с бидончиком прошел, – сказал Федя.

– Это он за молоком. Там дальше фермерский магазин, молоко продают на розлив.

– Антонина Петровна на грядках копается.

– Тоня – да, пенсия у нее небольшая, так старается все выращивать. И картошка, и огурцы с помидорами у нее свои.

– А наши как?

Нонна Александровна зачерпнула половником тесто из кастрюли и пролила его на горячую сковороду. Масло зашипело. Тесто расплылось в блин.

– А вот посадила, будем наблюдать.

Нонна Александровна пошевелила блин лопаткой и ловко перевернула его.

– С утра семнадцать машин проехало, – отчитался Федя. – Пять грузовых, десять легковых, два автобуса. Два автобуса. Два… Прости, что-то меня подглючило. Я смотрю, интенсивное у нас тут движение.

– Таблички-то на автобусах разглядел?

Блин соскользнул на тарелку, Нонна Александровна пролила на сковороду новую порцию теста.

– Мам, ну ты совсем! У меня ж глаз-ватерпас!

– И?

– Первый был «тройка». Второй, в обратную сторону, – «пятнадцатый». В первом – шесть человек, во втором – девять.

Женщина качнула головой.

– Неужели опять «пятнашку» запустили?

– Смотри, блин подгорит, – встревожился Федя.

– Ой, спасибо, сынок!

Сковорода качнулась на весу, и второй блин соскользнул чуть более темным братом к первому.

– Егоровна еще с сумкой прошла, – продолжил Федя. – К тебе за забор заглянула.

– Ох, любопытная.

– Но пока еще не вернулась.

Нонна Александровна качнула плечом.

– Так Анька на обратном пути часто к Печеркиным заворачивает. Часа через четыре только и увидишь. Они с Тамарой любят чаи гонять. Пока всем знакомым косточки не перемоют…

– Блин!

– Я вижу, сынок.

Третий блин упал в тарелку.

– Как думаешь, трех достаточно? – спросила Нонна Александровна.

– Не, ты чего! – возмутился Федя. – Пять – это минимум!

– Так я, знаешь, блины не очень люблю.

– А я вот люблю.

– Тебе к камере подвесить? Смотри, любуйся.

– Мам, ну, тесто же все равно останется. Может, угостишь кого-нибудь. Теста на пять блинов в кастрюльке.

Нонна Александровна улыбнулась.

– А помнишь, как ты олашки пек?

Половник плеснул. Четвертый блин пролился на сковородку.

– Это мне сколько было? – спросил Федя.

– Шесть. Ты еще в школу не ходил.

– Что-то как-то…

– Не помнишь?

Нонна Александровна перевернула блин.

– Не помню, – признался Федя.

– Кефир пролил, яйца взбил плохо, пересолил…

– Я что, все время пересаливаю? То с оладьями, то с блином тебе на день рождения…

– Наверное, сынок, судьба у тебя такая.

– Пфф!

– Что за «пфф»?

– Блин горит!

Некоторое время Федя напевал мелодию, которая казалась Нонне Александровне удивительно знакомой, но что это за мелодия, она никак не могла сообразить. Федя к тому же позволял себе вольности, вставляя какие-то отвлеченные, возможно, сочиненные им самим фрагменты. И все же сердце трогало.

– Сынок, погоди, что это?

– Угадай.

– В голове вертится. Это из фильма?

– Ага.

– А ты можешь не сам?

– Ну, мам, так не интересно! Для этого помощник нужен. Хомо сапиенс!

Федя издал несколько немузыкальных звуков. Прочистил горло. Посопел. Поцокал невидимым языком.

– Сынок…

– Версии, мама, версии. Так и быть, я тебе еще раз напою.

Из динамиков раздался отрывок мелодии, который Федя с энтузиазмом исполнил а капелла. Длинные гласные, короткие гласные.

– Нет, – вздохнула Нонна Александровна, отчаявшись узнать музыку, – не знаю.

– Подсказка: фильм – детский.

– «Электроник» что ли?

– Не-а.

– «Буратино»?

Федя рассмеялся.

– Мам, какой «Буратино»? А-а-а, а-а-а… Разве это «Буратино»?

– Сдаюсь, сынок.

– Капитулирен?

– Да.

– Хочешь, я буду время от времени включать тебе что-нибудь?

– Ты сначала про эту мелодию расскажи.

– Это просто. Это Рыбников, мам. Из фильма «Сказка о звездном мальчике». Поставить тебе оригинал?

– Рыбников!

Мелодия потекла, захватила, согревая и одновременно тревожа. Замечательная, замечательная мелодия.

– Красота же? – прошептал Федя.

– Красота, – согласилась с ним Нонна Александровна.

Сон не шел.

Как ни странно, не было ни страшно, ни горько, ни одиноко. Просто думалось всякое. Отчаяние и боль, стискивающие сердце после смерти Феди, отступили, ушли. Без них было даже как-то не привычно. Будто старые приятели, доставлявшие ей одни хлопоты и неприятности, внезапно решили откланяться. Неуютно у тебя стало, Нонночка. Ни соплей, ни рыданий.

Так и скатертью дорога!

Нонна Александровна лежала и слушала, как секундная стрелка со щелчком перескакивает по делениям циферблата. Может, это и неправильно, подумала она. Мой Федя умер. Убит. И все же я с ним разговариваю. Пусть даже не с ним, а с искусственной системой, которой мальчишки придали голос и характер Феди, но для меня это совсем не имеет значения. Он словно бы жив. Он – живой! Просто он далеко. Я его не дождусь, конечно, уже в этой жизни. Но он на связи. Федя, сынок.

На связи. Это так нужно. Сказать: «Я люблю тебя, сынок». И услышать в ответ: «Я люблю тебя, мама». Нонна Александровна смахнула слезинку, скатившуюся из глаза к уху. Удивительно, конечно, до чего дошла техника.

Была бы запись Сережиного голоса, она бы, наверное, и его попросила воскресить. Впрочем, вдвоем они, пожалуй, точно с ума бы ее свели. Один: как грядки, мама? Помнишь это: «А компот?». Погода что-то к посадкам не располагает. Давай, что ли, почитаю тебе. Джанни Родари. «Чиполлино был сыном Чипполоне…».

Второй: Ну ты, Нонка, даешь, цифрового мужа заимела. Нет, я не против, поскольку сам же им и являюсь. Но ты, конечно, с выдумкой. Жаль, пожрать нельзя. Только, знаешь, забацай-ка мой любимый супчик, хоть посмотрю на него. Как это… эстетически впитаю. И слушай, натоптано у тебя, еще какой-то мужичок, что ли, ходит? Ты смотри! Я мертвый-мертвый, а очень даже голос в твоей жизни имею. Или имел?

Нонна Александровна огладила одеяло на животе.

Смешно. И спокойно как-то. Странно, конечно, относиться к машине, как к живому человеку. Но это если задумываться. А если не задумываться, то это Федя. Мой Феденька. Неотличимый. Единственный.

И всегда рядом.

– Федя, – приподняла голову Нонна Александровна. – Ты здесь?

– Да, мам, – тут же отозвался голос из динамика. – Тебе что-то нужно? Бессонница? Посчитать тебе овец?

– Ничего-ничего, спи.

Славка позвонил днем.

– Здравствуйте, Нонна Александровна. Как вы?

Нонна Александровна перенесла в занесенные очередной авансовый отчет.

– Хорошо, Слава.

– Работаете?

– Так рабочий день. Бумажки, бумажки.

– А как Федя?

– Дома трещит без умолку. Сказки мне читает.

Славка хмыкнул.

– Хотите, поправим?

– Нет, Слава, не надо. Мне нравится.

– Сбои были какие-нибудь?

– Два или три за неделю. Я, как вы сказали, просила его перезагрузиться.

– И что?

– Перезагружался.

– А как он вообще?

Нонна Александровна улыбнулась.

– Как родной.

– Я, наверное, к вам через недельку выберусь, навещу, – сказал Славка. – Я или Кирилл. Не против?

– Вы же не будете в нем ничего менять? – забеспокоилась Нонна Александровна.

– Нет. Просто интересно посмотреть, какой Федя теперь.

– Ой, я вам тогда блинчиков напеку! По Фединому рецепту!

Тепло пришло только после пасхи.

До полудня субботы Нонна Александровна возилась в теплице, пересаживая огуречную рассаду из горшочков в землю. А вот на помидорной рассаде почувствовала себя неважно, вспотела вдруг так, что лоб стал влажным, вся шея и грудь вымокли.

Шагнула по проходу и чуть не упала.

Что такое?

Она постояла, мотнула головой. В нагретой теплице ее вдруг пробрал озноб. На ватных ногах Нонна Александровна выбралась наружу, потом поднялась на крыльцо. Рука с трудом нашла, на что опереться. В глазах то темнело, то прояснялось. В уличной обуви, резиновых галошах так и зашла в дом, не сообразив их снять.

В груди жгло.

Нонна Александровна слепо зашарила ладонью под телогрейкой. Сердце? Или простуда? Не дай Бог, ковид!

– Федя…

Моргнул огонек на камере.

– Да, мама, – отозвался Федя.

Нонна Александровна добралась до дивана и тяжело опустилась на него. Боль не уходила. Дала короткую передышку и продолжила давить.

Валокордина принять? Или нитроглицерина?

– Отчего может в груди болеть, Федя?

– Много отчего, мам, – отозвался сын. – Осложнения на сердце – самое вероятное. Инфаркт, гипертонический криз.

– Я никогда на сердце…

Нонна Александровна застонала от режущей боли.

– Мама?

– Я…

– Мама, тебе плохо?

Нонна Александровна не смогла даже приподняться.

– Сынок…

Темная пелена опустилась на глаза.

– Мама, потерпи, я вызываю «скорую»!

Вокруг были голоса, голоса.

Они звенели в темноте, деловые, строгие, встревоженные. За голосами прятались другие звуки: рев сирены, гудки, шорох шин, повторяющийся скрип – виук, виук, виук, будто у разболтанного колеса.

Слова сыпались как пыль, как сор, как пепел. Нонна Александровна не понимала, не видела в них смысла. Инфаркт, тахикардия, повышенное, аспирин, клопидогрел, ЭКГ, ЧКВ, кардиология, срочно. Она даже не могла сообразить, где она находится. Летит? Плывет? Путешествует? Темнота не отпускала. А мыслить связно не получалось совсем. За одно слово зацепишься, а второго и нет, потерялось. Потом – хлоп! – и первое забылось.

Федя, шептали губы. Федя.

– Анатолий Семенович, – отвечал ей кто-то.

Нонна Александровна недоумевала: что за Анатолий? Откуда? Но недоумевала недолго. Тьма окунала в забытье, все переставало существовать.

Пи-пи-пи.

Писк был до того противный, что перед ним спасовало даже нежелание открывать глаза. Белый потолок вылепился над головой, сбоку проросла какая-то штанга с прикрепленным монитором, по монитору бежали линии – зеленая, синяя, оранжевая. Линии стремились то вверх, то вниз, ровно им не бежалось.

Пи-пи-пи. Несносный звук.

Нонна Александровна качнула головой. В пространстве произошло шевеление, кто-то в белом встал, склонился над ней.

– Ну-ка, ну-ка.

Пучок яркого света ударил по глазам. Нонна Александровна, бессильно простонав, сморщилась. Даже закрыться рукой не получилось.

– Все хорошо.

– Х-х…

Горло не смогло родить слово. Но человек в белом халате понял. Чуткий был человек.

– Да, все хорошо, – сказал он. – Конечно, могло быть лучше… Но могло быть и гораздо, гораздо хуже.

Нонна Александровна приподняла голову.

– Ш-што…

Человек в белом халате понял и этот невысказанный вопрос.

– Сердце, – сказал он, кладя мягкую ладонь на лоб женщины. – Вы лежите, лежите. Инфаркт миокарда – это не шутка.

Инфаркт.

Нонна Александровна шевельнула рукой.

– И не волнуемся, – предупредил доктор. – А вообще, благодарите сына, что он оперативно позвонил в «скорую».

Федя, улыбнулась Нонна Александровна.

Шторм прокатился по области. Гроза, дождь, ветер. Сносило рекламные щиты и растяжки, повалило несколько деревьев, оборвало провода и обесточило три района. По улицам неслись потоки воды, сверкало, гремело, казалось, гигантские металлические шары раскатываются по небу.

Сталкиваются – бумм!

Света в некоторых домах не было больше двух суток. Даже больнице пришлось на несколько часов перейти на питание от генератора. Нонна Александровна лежала в реабилитационном отделении уже неделю и видела, как за окном бешено машут ветвями и теряют листья старые тополя. Молния на мгновение ослепила. Будто воздухоплавательный аэростат, захваченный стихией, пролетел пакет, взмыл над крышей.

Кошмар какой.

– Федя, – позвала Нонна Александровна.

Но, конечно, Феди рядом не было. А она привыкла, что он будто бы на связи. Или в другой комнате.

От этого не терпелось домой. Правда, доктор, невысокий, полноватый, назвавшийся Анатолием Семеновичем, отпускать ее не хотел.

– Нет-нет, Нонна Александровна, мы еще вас понаблюдаем.

– Чего вы? Вот я, – шептала она слабым голосом.

– Вот-вот, вот-вот, – улыбался доктор.

Она глотала карведилол, триметазидин и еще чуть ли не десяток разных таблеток и капсул. Тело казалось чужим.

Эхо прежней острой боли бродило где-то на периферии, в сердечной памяти, но чувствовалось – рядом, рядом. Палата то оплывала, теряя очертания, то вдруг становилась нестерпимо яркой. Вставать, ходить получалось с трудом. Первое время ей и вовсе подкладывали «утку». Стыдно, как ни странно, не было. Ну, утка» и «утка». А еще, кажется, ей давали такие таблетки, что всякие волнения, беспокойства, какие-то эмоциональные проявления, тот же стыд, убивали на корню. Мысли текли как летние облака, спокойные, кучерявые, ни о чем.

Думалось только: как там Федя? Бросила сына одного. Конечно-конечно, он искусственный, электронный, и не сын вовсе.

Но – почти как сын. Никто не переубедит.

Наверное, и рецепты новые подобрал, и транспорт пересчитал, и соседей всех взял на заметку. А сколько новостей за время ее отсутствия накопилось!

Потерпи, Феденька.

Выписали Нонну Александровну только после того, как Анатолий Семенович сказал, наконец, что ее кардиограмма не вызывает у него опасений. Но – продолжаем, голубушка, принимать карведилол, аспирин, милдронат, строгая диета, соль – не больше пяти грамм в день, витамины, комплекс упражнений.

Согласны?

Последствия штормовой погоды уже устранили. Только кое-где по обочинам лежали спиленные деревья с обрубленными ветвями. На перекрестке стоял автомобиль из аварийной службы, и телескопическая штанга с площадкой на конце вытягивалась к высокому фонарю.

Нонна Александровна думала, что она – космонавт. Вышла в открытый космос в скафандре, и все ее движения теперь удручающе медленны, слабы, с ноткой пугливости – как бы чего. Или еще, подумала она, спускаясь по ступенькам с автобуса, меня словно обложили подушками, перевязали, и от головы к рукам и ногам, к туловищу сигналы, может, доходят и без опоздания, но вот реакция на эти сигналы – глухая, заторможенная. Да и мысли – лишь бы сердце ничего не учудило.

Инфаркт нынче болезнь «помолодевшая». Бич сорокалетних.

До родного забора от автобусной остановки было, наверное, метров сорок, не больше. Десять, ну, двадцать секунд, если небыстрым шагом. У Нонны Александровны это заняло около трех минут. Но – не страшно. Можно и отдохнуть, и оглядеться, и оценить, как шторм погулял на ее участке.

Окна были целы, с крыши железо не сорвало, разве что грядки имели побитый, взъерошенный вид.

Дом встретил ее подпертой лопатой дверью. Те, кто ее вывозили, ключей, видимо, не нашли, поэтому, как встарь, обозначили, что в доме никого нет, подпоркой.

Ну и то ладно.

Нонна Александровна отдохнула на крыльце, убрала лопату и вошла в сени. Снимать обувь и раздеваться пришлось в несколько этапов. Наклоняться низко было нельзя, напрягаться нельзя, злиться на застежки нельзя.

– Федя.

Ответа не было.

– Феденька, я дома.

Нонна Александровна открыла внутреннюю дверь. Комнаты, конечно, за время ее отсутствия выстыли. Полы холодили ноги. Покрывало с дивана лежало на полу. Но никто, слава богу, не влез и ничего не украл.

– Федя.

Нонна Александровна прошаркала в центр комнаты. Медленно обернулась. Светодиод на камере, прикрепленной под потолком, не горел.

Волноваться было нельзя.

– Федя?

Может, электричество? Женщина дотянулась до выключателя. Комнату залил желтый свет.

Так, электричество есть. Но при шторме, наверное, не было. Федю могло и отключить. А ожить сам он не смог. Как же быть? Если бы она хоть что-то понимала в том, что делали ребята, когда устанавливали Федю!

Надо звонить!

Нонна Александровна схватилась за телефон. Слава не отвечал. Нонна Александровна приняла успокоительное и включила электрический чайник. Постояла и сходила к поленнице за дровами. Потом затопила печь. Тоже с перерывами, как и советовал доктор. Одно полешко, отдых, второе полешко. Щепочки для растопки.

Все хорошо.

Разобравшись с печью, снова взялась за телефон. После пяти долгих гудков Слава, наконец, отозвался.

– Нонна Александровна?

Связь была отвратительная. Нонна Александровна прижала ладонь ко второму уху.

– Да. У меня тут с Федей…

– Что с Федей?

– Отключился.

– Почему?

– Наверное, шторм, Слава.

– Ах, да, шторм, свет выключали.

В динамике зашипело.

– Слава?

– Да-да, – отозвался Славка. – Мы просто с Кириллом в командировке. Будем в городе только через два дня. МТС берет паршиво.

– А что мне делать тогда? – упавшим голосом спросила Нонна Александровна.

– Сейчас. Я перезвоню.

Перезвонил Славка через десять минут.

Нонна Александровна успела попить чаю под бормотание телевизора. Правда, хоть убейте, не смогла бы сказать, какой канал только что смотрела. Пальцы покалывало. Волнение, пусть и приглушенное лекарственными средствами, заставляло кусать губы.

Только телефон издал трель, как Нонна Александровна уже приложила его к уху.

– Слушаю!

– Нонна Александровна?

– Да, Слава!

– В общем, будем надеяться, что ничего фатального не произошло, – сразу, спеша успокоить, сказал Славка. – Скорее всего, после отключения электричества, разрядился и «бесперебойник». Вы у себя на работе компьютером пользуетесь?

– Да. Но только в рамках своих обязанностей. Я веду бухгалтерию, немного знаю ворд и могу послать файл на печать.

Славка вздохнул.

– Тогда запуск через командную строку вам, пожалуй, не подойдет. Хотя, думаю, все сильно проще. Помните, где мы установили сервер?

– Конечно. В кладовке.

– Тогда вам нужно пройти туда. Там стойка с полками. На средней полке где-то на уровне груди стоит сервер, на нижней – блок бесперебойного питания. Огонек на блоке питания, скорее всего, не горит. Возможно, мигает красным. Если так и есть, то все совсем просто. Отключаете приборы от розетки, она там одна, сзади отключаете блок бесперебойного питания, там тумблер. Потом втыкаете шнур обратно в розетку, включаете блок питания, должен загореться зеленый огонек, и нажимаете на кнопку на сервере. Если все в порядке, Федя сам уйдет в перезагрузку. Запустится программа проверки целостности файлов, всякие сбойные тесты и процедуры восстановления. Вам останется только подождать пять-десять минут.

– И все?

– Да. – Славка запнулся. – Правда, если произошел какой-то серьезный сбой, а такое возможно, Федя может не перезагрузиться. Также он может потерять часть не заархивированной памяти или, в совсем тяжелом случае, откатиться к начальным установкам. Тогда он не будет помнить ни событий, ни разговоров, что произошли после того, как вы его активировали.

Нонна Алексеевна стиснула трубку.

– Как же…

– Вы не волнуйтесь, – сказал Славка. – Сначала перегрузите сервер. Я более чем уверен, что этого будет достаточно.

– Хорошо.

– До свидания.

Некоторое время Нонна Александровна стояла неподвижно. Мысли вихрились в голове, но все какие-то посторонние, не о том. Поездка на автобусе, кажется, подорожала. Пыли налетело за время ее отсутствия – все полы в пыли. Постираться бы надо. И печь, совсем забыла о печи! Печь сама себя не затопит. Да, печь…

Что за глупости?

Нонна Александровна как будто очнулась и, прижав руку к груди, двинулась в кладовку. Сердце под ладонью затаилось, отдавало в пальцы какой-то мелкой, прерывистой дрожью. Его было плохо слышно. Но, может быть, это и хорошо? Не бухает, не торопится, не бьется в ребра. Его все-таки привели в порядок.

Стойка с сервером стояла у стены. Сервер, понятно, был побольше, блок бесперебойного питания – поменьше. Сервер вообще выглядел как обычный компьютер. Еще имелись монитор и клавиатура.

Так, розетка.

Розетка обнаружилась тут же, у двери. Шнур тянулся к ней по стене над полом, прихваченный пластиковыми скобами.

Значит, его выдернуть.

Нонна Александровна подышала, чувствуя, как воздух посвистывает в горле, и взялась за вилку. Вилка из розетки вышла без усилия. Вот так. Уже полдела. Теперь блок выключить. Слава сказал: сзади. Нонна Александровна прошаркала к стойке и, чуть наклонившись, зашарила рукой по корпусу блока питания. Провод. Какая-то впадинка. А вот и выключатель! Она нащупала тумблер под пальцами, нажала. Раздался щелчок.

Все?

Нет, конечно. Теперь то же самое и в том же порядке, но с иными намерениями. Вилку – в розетку. Раз! И блок питания – два. Щелк! Нонна Александровна отступила от стойки. На корпусе блока спереди загорелся зеленый огонек.

Ну, вот, вот!

– Федя?

Нонна Александровна замерла в ожидании ответа. Ничего. Не работает. Потом сообразила: ох, клуша! Сервер-то тоже включить надо! Кнопка торопливо продавилась под дрожащим пальцем. Внутри сервера зашелестело, загудело, сквозь дырчатую боковую панель замигали огоньки и завертелись лопасти кулеров. Нонна Александровна привалилась к стене напротив, не ощущая холода. Десять минут – совсем немного. Она согласна даже на двадцать, на полчаса, лишь бы Федя вернулся. Она вдруг подумала: это будет как вторая Федина смерть.

Нет-нет. Нет, замотала головой Нонна Александровна. Она – против!

Сервер то пощелкивал, то принимался гудеть вентиляторами на повышенных оборотах, то неожиданно затихал. В нем возникали звуки, которые Нонне Александровне казались машинной речью. Человеку, конечно, не разобрать, не понять. Может, сервер сердился. Может, говорил сам с собой. Это же перезагрузка, тесты всякие.

Нонна Александровна ждала.

Ей вспомнился совсем маленький Федя. Годика не было.

Лежал, лежал на диване в только что поменянных подгузниках, потом вдруг приподнял головку и сказал: «Мама».

И пальчиком на нее…

А в три годика объявил, что прямо сейчас пойдет в летчики, и никто его не остановит. Сережа уговорил его подкрепиться перед дорогой, и Федя, съев половину котлеты и выпив кружку компота, уснул там же за столом.

Возможно, летал во сне.

Память заторопилась, короткие сценки сбились тесно, почти слиплись, спеша проявиться и осветить прошлое. Вот Федя, встав на цыпочки, делится своим самым сокровенным секретом: «Мама, я девочку Настю люблю!». Вот швыряет рюкзак, с которым ходил в школу, под вешалку и пинает стенку, потому что ему поставили двойку на уроке. Вот, наверное, восьми или девяти лет подходит, как какой-то изможденный узник, на кухню, тряпка в руке, в глазах – вселенская скорбь: «Мам, я уже не могу», а отмытого пола – влажная полоса в два метра длиной и полметра шириной.

Как она смеялась!

А какие битвы происходили за компьютером! Особенно, когда Сережа подсаживался, чтобы преподать сыну мастер-класс.

Смотри, Федька. Учись. У меня реакция… Пап, да ты бей, бей его! Да кого? Где он? Ты чего, не видишь? Ты пройди. Ага! Бей! Мочи! Он же не стоит на месте! А чего он такой шустрый? Ну а как ты хотел? Вот он, вот!

Стрельба. Взрывы. Вскрик: «Граната!». И стон Феди, когда управляемый отцом герой получает автоматную очередь в спину. Папа, ну, блин!

Потом было: «Мам, ты не заглядывай! Ты совсем? Это мое личное пространство!». И: «Мам, давай помогу, мне не трудно». И немного виноватое: «Мам, я, наверное, в армию пойду, мы с ребятами решили…».

Много чего помнится.

Сердце постукивало, как разведчик, стоящий у двери в конспиративную квартиру. Тук-тук. Тук. Тук-тук. Тук.

Сервер шелестел почти неслышно, но что-то в его недрах пощелкивало, попискивало. В доме включился динамик, и до Нонны Александровны донеслись треск и хрипы помех.

– Федя?

– Хрррр…

Звук стих.

– Федя, это ты? – спросила Нонна Александровна.

В ответ снова раздалось:

– Хрррр…

– Федя.

Сердце пропустило такт. Нонна Александровна просунула ладонь к ребрам, предупреждая будущую боль.

– Астра, – выплюнул вдруг динамик.

Голос был чужой, не Федин.

– Пе-пе-пе… перевал, пепел, перепелка…

Голос истончился, превращаясь из мужского в женский. Нонна Александровна зажмурилась. Как же так? – подумалось ей. Феденька.

– Трапеция, трагедия, транзит…

Нет, это неправильно! Нонна Александровна мотнула головой. Верните Федю!

– Верните, – прошептала она.

Но голос уже загустел, сделался низким и принялся перечислять птиц: дрозд, зяблик, канарейка, соловей, воробей, вальдшнеп.

Зачем?

– От пальца не прикуривают, врать не буду, а искры из глаз – летят.

Динамик в очередной раз разразился хрипом.

– Хррр, хррр…

– Федя, Феденька, сынок!

Нонна Алексеевна представила вдруг, как Федя идет к ней. Издалека. Из клубящегося тумана. Из небытия. Годовалый ребенок, мальчишка лет пяти, первоклассник, подросток с пушком на верхней губе, восемнадцатилетний парень в военной форме. Она потянулась к нему всем своим существом.

Федя шел и улыбался. Махал ей рукой. Вспыхивал огонь, взрывы расплескивали землю вокруг него, комья и осколки били по плечам, по ногам, по груди, пролетали сквозь и каждый раз уносили с собой какую-то его часть. Федя становился прозрачным, и только лицо его все еще улыбалось матери.

Ф-фух!

Жуткий разрыв опрокинул и похоронил его, засыпал землей. Нонна Александровна вскрикнула. Но земля зашевелилась, и Федя возник снова. Тело его оплели провода, панели от системного блока, будто детали доспеха, обхватили плечи и бедра, из печатных плат сложился нагрудник, кнопки от клавиатуры составили пальцы.

– Хррр…

– Сынок!

Нонна Александровна потянулась к сыну.

– Хррр…

Сердце стукнуло. Замерло.

– Я… кажется, я… хррр… не помню…

Голос в динамике менялся, все больше становясь похожим на голос сына. Нонна Александровна почувствовала, как слезы побежали по щекам.

– Ехал гр-река через р-реку…

– Феденька!

Минуло мгновение, наполненное потаенным ожиданием, и Федя неуверенно спросил:

– Мама?

Ох! Сердце Нонны Александровны очнулось, забилось ровно и мощно. Крик сорвался с губ.

– Сынок! Живой!