Жизнь -- это драка

СЫН ЛЬДА И СТРАХА

Он родился в холоде. Не в смысле температуры — хотя на Аляске в январе стынет даже костный мозг — но в холоде равнодушия, где жизнь начинается не с ласки, а с выживания.

Он был помесью аляскинского маламута и бойцовой породы, староанглийского бульдога — тяжёлого, приземистого, агрессивного. Смесь волчьей выносливости и собачьей ярости. Его выводили специально для боёв — плотный, с широкой грудью и челюстями как капкан. Его шерсть была густа, окраска тёмно-серая с подпалинами. Глаза — почти человеческие, холодные, расчётливые и беспросветные.

Помёт был большим — десять щенков. Мать их была стара — последняя вязка. И всё ради одного: получить потомство, которое сможет рвать, кусать и умирать на ставке.

Заводчик носил имя Конрад. Он жил в развалюхе из обшарпанных досок, где ветер свистел сквозь щели, а стены были покрыты засохшей грязью. Его руки были, как щипцы, вены — как канаты, голос — как скрежет ножа по железу. Он редко говорил, чаще молчал и смотрел. Но если что-то говорил — это становилось законом. Тут всё подчинялось его воле.

****

Они подросли, уже перешли с молока на обычную, твёрдую пищу.

Сегодня испытание мясом. Конрад сам придумал этот метод. Старый тёмный сарай, яркий фонарь, один кусок мяса, ещё тёплый, с жиром, стекающим по краям. На пол бросают голодного щенка — самого спокойного, самого медлительного, Конрад не хочет делать тест на более боевых, активных и сильных щенках, это деньги,хорошие деньги. Специально не кормленный пару дней щенок с бешеными глазами вгрызается в мясо — и тут же... взмах. Лезвие мачете вспарывает воздух, и в следующую секунду щенок остаётся только в виде головы, сжимающей мясо.

Конрад нагибается. Берёт нож и пробует разжать пасть. Не выходит. Он щурится — и хмыкает.

— Хороший помёт, — бурчит он. — Злые.

Следующий щенок — он. Он самый наглый в семье, иначе съедят больше тебя, за еду нужно драться. Поначалу он дрожит. Вонь крови, вонь смерти . Но инстинкт сильнее. Он голоден .Он кидается. Мясо — это не пища, это жизнь. От страха нужно избавиться. И он вгрызается в мясо, как будто от этого зависит его существование. Потому что так и есть.

Конрад пытается разжать его челюсти руками. Долго. Молча. Тот рычит в ответ изо всех сил держа добычу. Конрад оставляет его.

— Жить будут, — говорит. — И убивать будут. Эти хороши, эти очень хороши .

****

Первые схватки.

Клетка. Металлическая. Песок вперемешку с кровью. Выпускают крысу. Щенок вжимается в угол. Крыса шипит,она тоже боится. Но кидается, крыса всегда дерётся до конца, от обречённости. И кусает. Он воет, сжимается, но страх в нём начинает превращаться в ярость.

Короткая схватка и он победитель .

Второй бой —уже две крысы. Он уже кидается первым. Третий — пять. Он дерётся до последнего, с каждым разом всё хладнокровнее, расчетливее.

Конрад не гладит, не хвалит. Он просто даёт кусок мяса — и щенок понимает: кровь и драка — путь к еде а значит к жизни.

Чтобы жить - нужно драться.

***

Время идёт. Щенок становится псом.

Его мышцы — как стальные дуги. Грудь широкая, шея — короткая и толстая, взгляд — тяжёлый, без блеска. Но страх не ушёл. Он просто лег вглубь, стал частью его. Теперь страх — это яд, из которого рождается ярость. Он живёт не ради жизни. Он живёт ради еды и битвы.

****

Его покупает другой человек. Его зовут Бритт Слоан, и он не такой как Конрад . Он владелец боевых псов, ставочник, делец с чёрными глазами, будто два сгустка нефти. Он постоянно улыбается, но в его улыбке нет ни грамма тепла. Только издевка.

Слоан забирает его в другой городок, ближе к лесу. В вольере собака не знает покоя. Слоан каждый день подходит, дразнит. Бьёт прутом по сетке. Швыряет кости, кричит, кидает в него снег, тычет веником в морду. Пёс трясётся от злобы. Он доводит его до сумасшедшей ярости. Но он не может добраться до Слоана. Но обещает себе — однажды.

*****

Начинается новый круг боёв.

Теперь у него противники не крысы.

Сначала — ему кидают лису. Он не понимает, зачем. Лиса визжит, прячется. Он не трогает. Раньше он дрался только с крысами,он не понимает что с этим зверем тоже нужно драться.Тогда Слоан орёт, бьет палкой по прутьям клетки.

Пёс взрывается. Он в клочья разрывает лису.

На следующий день — енот. Потом бобёр. Каждый раз — вспышка. Гнев. Кровь. Мясо. Удовольствие не приходит. Только ненависть растёт.

Каждую ночь он лежит, уставившись в темноту, слыша как Слоан смеётся с друзьями за забором, играя в кости. И он думает не о свободе. Он не знает что такое свобода.Он думает — как бы хрустело горло того, кто сделал его таким. Слоана.

****

ОГОНЬ, ЯРОСТЬ И ЖАЛОСТЬ

Его первые бои с собаками были короткими. Чересчур. Он не знал правил. Не ждал команды. Его выпускали на арену — и он бросался вперёд, как буря, как шрапнель, как безмолвный крик. Один удар — и кровь. Один укус — и кость трещит. Публике это нравилось. Ставки росли. Он понял один принцип- не важно что за зверь перед тобой, всегда нужно сражаться.

Он быстро стал фаворитом.

Его называли по-разному: «Волчий пёс», «Зверь Севера», «сухопутная акула». Но в бумагах у Слоана он значился просто: Угол 4-В.

Слоан не гладил его по холке за победы, справедливо опасаясь за сохранность своих рук. А за кулисами — снова плеть, снова насмешка. И чем больше побеждал пёс, тем больше ненавидел хозяина.

*****

Непонятно на что рассчитывали организаторы этого боя но за участие собаки Слоана заплатили её полную стоимость и немного сверху. Иначе смысла выставлять её не было. На ставки тоже не сильно рассчитывали. Собирались заработать на зрелищности необычного боя.

Новая афиша. Новый зверь. Пума. Её привезли из Британской Колумбии, поймали в капкан. Мускулистая, нервная, с глазами, полными безумия. Она не рыкала. Молча наблюдала. И это было даже страшнее.

Арена была укреплена — двойные решётки, верхний настил, и публику держали вдалеке. Пёс вышел, как всегда — без страха, но уже с привычкой. Он чувствовал вкус крови на зубах ещё до начала. Хруст костей в ушах. Он был уверен в себе.

Но пума была не крысой . Не собакой. Она двигалась, как дым. Таких зверей пёс не знал. Он прыгнул — промах. Второй рывок — лапа ударила его по морде, и воздух на мгновение вышел из лёгких. Когти, как крюки, врезались в бок. Он взвизгнул, отступил, тяжело дыша. Первый раз он почувствовал неуверенность— боль была сильнее ярости.

****

Звери метались по клетке, оставляя на песке кровавые полосы. Теперь пёс избегал прямой атаки Схватка длилась может минуту но казалось прошла вечность. Он устал, боль сковывала движения. Лишь раз он сумел вцепиться в плечо пумы, и та взвыла, как енот, крыса,как лиса, как всё сразу. Но сразу вырвалась. Опять удар лапой, он упал без сил на песок арены.И — внезапно пума взвилась вверх — мощнейшим прыжком --через край ограждения. Невероятной силы животное.

Выстрел. Крик. Хлопок. Пума рухнула, как тряпичная кукла.

Кто-то опрокинул лампу. Кто-то кричал. Кто-то смеялся. Пламя пошло по сухим доскам, как змей. В панике люди ринулись к выходу, унося деньги, ящики, оружие

Он остался. Один. На крови. Побеждённый.

Слоан вбежал на арену. Лицо его было перекошено. Не злостью — безумием. Он бил пса ногами. Бил плетью.

— Ты, тварь! Ты должен был убить! Я поставил на тебя!— орал он, забыв, что это лишь зверь, которого сам сделал, который попросту не мог победить в этой схватке.

И в этот момент пёс — почти бессознательный, в луже собственной крови — вцепился в его ногу. Не глубоко. Но крепко. Зубы скользнули по коже. Хрустнула кость. Слоан закричал, как мальчишка. Хлестнул плетью по морде. Пёс отпустил. И снова лёг.

Огонь всё больше захватывал здание.

Слоан прихрамывая, проклиная всех подряд, исчез. Никто не думал о псе. Кому нужна покалеченная собака?

Он остался один. Всё в нём горело — и не от жара, а от унижения . До этого он не знал поражения. Но инстинкт сработал. Он кое как встал. На трёх лапах, с одной прижатой к груди, через обломки, через дым — вышел. Полуслепой. Глухой. С ослабевшим телом.

Шёл без цели. Он дошёл до дороги. Падал снег. Он сделал ещё шаг... и рухнул, словно мешок муки.

Скрип телеги. Колёса. Хрип дыхания лошади.

— Тихо, старая, — сказал чей-то голос.

Телега остановилась.

Старик слез. Пёс не шевелился. Он был как мёртвый. Но сердце билось. Слабо. Но билось.

— Ну и кто ж тебя так, братец... — пробормотал старик. В старом плаще, с лицом, как кора дуба. Руки у него были грубые, но тёплые.

Он взял пса. Осторожно. Не как вещь. Как живое.

— Домой поедем, что ли... авось, выживешь.

****

КРОВЬ И СНЕГ

Он очнулся в тепле. Это было странно.

Последнее что он помнил -- как коченел в снегу.

Всё внутри ныло. Боль будто вросла в тело, как лишай, но он был жив. Сено, запах лошади, старых сапог, угля. Печь потрескивала. Лежанка. Ни клетки. Ни цепи.

Он попытался подняться — и тут же зарычал. Рычание было слабым, как у старой суки, но угроза в нём сквозила.

Старик сидел у окна, курил, смотрел.

— Ну, привет. Очухался, значит, — сказал он негромко. — Вот и славно.

Он не подходил. Только кормил — молча, не глядя в глаза. Он знал: смотреть в глаза — значит бросать вызов. И пёс это оценил.

Значит этот драться не хочет.

Это хорошо, он пока слаб для драки.

С каждым днём он креп, но при каждом приближении фермера — замирал, напрягался, огрызался. Он не боялся. Он просто ненавидел. Инстинктом. По привычке. Потому что в каждом человеке он чувствовал Слоана, плеть, насмешку, боль. Разве может быть по другому?

И всё же... почему то не кусал. Он чувствовал странный долг. Перед тем, кто не добил. Это было с впервые что бы он не дрался с тем кто в зоне его поражения.

Прошёл месяц. Плотный снег лёг на крышу. Пёс уже мог ходить. Он обнюхивал двор, но не играл. Он не знал, что такое игра. Он искал врага — в каждом шорохе, в каждой курице, в каждом шелесте листьев. Но враг не приходил. Куры словно понимали что к нему нельзя приближаться на расстоянии рывка и держались поодаль.

Он и сам был озадачен. Почему никто вокруг не сражатся. Жизнь, это ведь бесконечная драка.

И однажды он сорвался.

Овца. Молодая, глупая. Подошла близко. Уставилась. Заблеяла. Это вызов?

Он не выдержал. Рык. Прыжок. Хруст.

Кровь на морде. Судорога радости в теле. Старая память о боях ожила, взыграла. Он в своей стихии.

И тогда появился старик.

Медленно вышел из дома. Без ружья. Без гнева.

Он посмотрел на окровавленную морду, на остекленевший взгляд зверя.

Сказал:

— Ты можешь уйти. Я не держу тебя. Ты свободен.

Он развернулся и ушёл.

И это было хуже плети.

Пёс сидел у туши овцы. Не ел. Не двигался. Внутри клокотало. Он запутался. Непонятная реальность боролась с памятью. Он не понимал — почему его не наказали? Почему не похвалили? Он ведь победил... А если нет, почему его не бьют? Что происходит?

Но в глазах старика он прочёл совершенно непонятную для себя эмоцию.

Он не понимал реакции старика.

Он ушёл за хлев. Лёг в снег. Долго. Без сна.

Потом сел и тоскливо завыл подняв морду к небу.

****

Следующим утром старик вышел с ружьём. Пёс молча пошёл следом. Не ради охоты. Не ради еды. Он не знал — зачем. Просто пошёл.

Шли к холмам,молчали. Старик шагал уверенно, пёс — по пятам. Снег хрустел, мороз щипал морду. Он чувствовал запах зайца, лисицы, оленя. Но не бросался. Он учился сдерживать себя, не понимая, зачем.

Чудовище появилось внезапно. Медведь.

Огромный, как печь. Серый, как тень. Он вылетел из-за ели, как вихрь.

Фермер не успел вскинуть ружьё. И в этот миг пёс не думал, он вновь отпустил свои инстинкты которыми жил. Бой!

Он бросился вперёд.

Но теперь--Не ради убийства.

Просто — не дал коснуться старика.

Он вцепился в морду медведя. Тот взревел, тряхнул башкой, отбросил его в сторону. Пёс встал снова. Бросился. Цапнул за ухо. За шею. Царапал, рвал, скакал вокруг.

Медведь зарычал, отступил — и тут грянул выстрел.

Один. Потом второй.

Зверь отступил. Потом повернулся и исчез в лесу.

Фермер стоял с ружьём, тяжело дыша. Пёс сидел в снегу. Кровь сочилась из уха.

Старик подошёл.

— Ну ты и дурень, — сказал он хрипло. — Жить то хочешь хоть немного?

Он потрепал его по голове.

Пёс не ответил. Хоть шерсть на загривке встала дыбом по привычке и верхняя губа слегка приподнялась обнажая зубы .

Только взглянул. Впервые —с огромным трудом подавляя свою ненависть .

****

МЕРТВЫЕ И ВЫЖИВШИЕ

Прошел год.

Пёс стоял у двери, его лапы были напряжены готовые бросить мощным рывком тело в смертоносную атаку, а глаза полны ярости. Он почувствовал его ещё до того, как тот вошёл. Его запах был знаком — мерзким, противным. Самый ненавистный запах во всём мире.Это был Слоан, тот самый человек, который когда-то возился с ним как с игрушкой, который учил его ненавидеть, учил его не быть другом, а оружием.

Слоан был тем, кто когда-то запер его в клетку, и лишь иногда выпускал заставляя бороться, бить, убивать.Пёс буквально заставлял себя не двигаться но его взгляд был полон злости и жажды мести.

— Мне сказали что у тебя мой пёс, думал врут. Отдай мне собаку, старик! — голос Слоана был уверенным, как если бы он ожидал, что всё будет по-прежнему. Он подошёл ближе, в его глазах горело стремление вернуть себе то, что, по его мнению, принадлежало ему. — Она моя. Ты крадёшь мою собственность. Ты должен вернуть её!

Пёс стоял, стиснув зубы, чувствовал, как изнутри расползается волна ярости. Он знал, что нельзя на него бросаться.Больше нельзя убивать всех подряд. Нельзя. В этой новой жизни, которую он принял - новые правила.

Фермер молча стоял у стола. В его руках не было оружия, но в глазах было всё — и мужество, и смирение, и что-то такое, что пёс почувствовал, как то что старик не жертва и не трус.

— Ты не возьмёшь её, — сказал фермер спокойно, но твёрдо, и в этом голосе было столько силы, что Слоан едва ли не отступил. — Она не твоя больше. Я её нашёл почти издохшую на дороге, выходил. Если она твоя, зачем бросил?

-- Она сбежала. Этот пёс чемпион, знаешь сколько он стоит?

Слоан нахмурился, сделав шаг вперёд. В его глазах была холодная злоба. Он толкнул фермера, и тот пошатнулся от силы удара. В моменте, когда фермер пытался удержать равновесие, пёс почувствовал, как у него всё внутри сжалось. Он уже не мог больше сдерживаться.

Взрыв ярости был мгновенным. Пёс прыгнул вперёд, вцепился в мужчину, теперь он стал единственной целью его жизни. Для пса не существовало больше ничего в этом мире. Только одна цель, добраться до горла. Слоан закричал, когда зубы вонзились в его плоть, но не мог вырваться. Пёс словно возращал боль, ту же самую боль, которую ему причиняли все эти годы.

В этот момент раздался выстрел. Слоан сумел вынуть револьвер из кобуры и стрельнуть не целясь, в воздух. Пёс отскочил испугавшись звука. Но мгновенно приготовился к повторной атаке.

Слоан навёл револьвер на пса.

Фермер успел среагировать быстрее. Он схватил тяжёлый топор которым обычно колол дрова и ударил им по плечу Словна, тот рухнул на колени,рука повисла плетью, его лицо было перекошено от боли. Пёс молнией метнулся к врагу. Миг... И крепкие челюсти сомкнулись на горле ненавистного хозяина, раздался тот самый хруст которого собака ждала так долго. Он почувствовал вкус крови на языке. Это был самый приятный вкус на свете. Вкус мести .

Он не мог забыть. Не мог простить.

Фермер с трудом поднялся и присел на ящик.

Он помолчал немного.

— Вот так дела, дружище. Убийцы мы теперь с тобой.— сказал он собаке, а потом сказал громче. — Убийцы. Мда...

***

Фермер погрузил тело на лошадь, и, как в тумане, повез тело в лес. Пёс плёлся за ними. Молчание стало громким. В лесу они остановились. Здесь, среди деревьев, в снегу, где когда-то на них напал медведь.

Он посмотрел на собаку.

-- Оставим его здесь. Посчитают что медведь его задрал.

****

Старик долго сидел у очага, не раздувая углей. Пламя погасло, только серый пепел дышал теплом у его ног как живое существо. Пес лежал и думал,будто он стал частью чего-то большего, чем просто вечная драка за право жить.

Фермер смотрел в темноту, где за занавесками лежал снег, и думал. Не спалось ему. В висках стучало не от усталости, а от дум.

— Закон, — проговорил он вслух, будто пёс мог понять. — Закон, говоришь? Кто его написал?

Он покосился в сторону дверей, туда, где недавно стоял Слоан . Он держал в руке револьвер. У него не было в глазах ни капли сомнения. Убил бы, как утку. Кто раньше. Он не оставил им выбора.

— Он человек, я человек. И я убил. Так, значит, убийца? — Он выдохнул, тяжело, будто камень из груди .

Он взял из полки старую трубку, не зажёг — просто держал во рту, как привычку. И дальше говорил, будто перед судом сидит.

— Закон человеческий говорит — не убей. А закон природы говорит — защищай своё. Чья правда крепче? Та, что в книгах? Или та, что в крови и клыках?

Пёс шевельнул ухом. Старик погладил его по загривку, грубо, как бревно, но в этом прикосновении было всё: и боль, и сочувствие, и любовь.

— Мог ли я не ударить?.. А ты мог не кинуться? Не знаю. Может, были бы мы чище, если бы не стали драться. А может, были бы мертвее. Ты то уж точно.

Ухмыльнулся старик.

Он встал, подошёл к двери, открыл её. Холод врезался в лицо, как ледяная ладонь. Но ему стало легче. Не от свежести — от того, что снаружи мир был прежним. Белый, бесшумный, равнодушный. Без суда. Без закона.

— Бог рассудит, — тихо сказал он в ночь, не псу, не себе — кому-то наверху. — Не мы теперь судьи. Мы только живые. Бог простит.

Он закрыл дверь. Пёс прижался к его ноге.

А за окнами снова пошёл снег. Тихий, как прощение.